Когда Горбачёв запретил людям пить, мой отец унывать не стал. Он купил целый рюкзак клея БФ‑6 и стал варганить из него суррогатный алкоголь. Это было интересное зрелище. Папаня выжимал клей из тюбиков в литровую банку, наливал воды, сыпал туда соль, потом брал дрель, опускал сверло внутрь и нажимал курок.

— Учись! — подмигивал мне отец. — В жизни всё пригодится.

— Полудурок! — говорила мама. — Чему ты ребенка учишь?

Очень скоро клей стал главным продуктом в доме. Пустые тюбики валялись повсюду: в туалете и ванной, в шкафчике для посуды и даже в холодильнике. Квартира провоняла резиной и ацетоном. Везде были липкие пятна: на полу, на столе, на стенах, на одежде. Первое время у меня постоянно кружилась голова, но потом я привык, и голова кружилась, лишь когда я выходил на улицу и вдыхал свежий воздух. Мама жаловалась ментам, врачам из санэпидемслужбы, соседям, председателю кооператива, но всем было плевать.

Свою бурду отец пил спокойно, не морщась и не выкатывая глаза. Потом немного икал, придерживая нижнюю челюсть. Взгляд его затуманивался, терял осмысленность. Отец слегка улыбался и тряс головой. Иногда он закуривал и, уткнувшись подбородком в грудь, таращился на заляпанный клеем пол. Но чаще сразу уходил в комнату, падал на диван и засыпал.

Иногда с ним случалось помешательство. Отец становился сумасшедшим. Он убил двух моих хомяков, решив, что это крысы. Потом пытался сжечь квартиру. Как‑то утром к нему в гости пришел давно умерший приятель, при этом собственную голову он держал под мышкой. Отец решил очистить всё огнем. Он стал зажигать спички и бросать вокруг себя. К счастью, в этот момент мама пришла домой. Следы маленького пожара еще долго оставались на полу и обоях.

Мы получали талоны на алкоголь. На месяц можно было купить бутылку водки и две бутылки вина. Слону дробина. Отец выпивал всё это за сутки. Потом брал наши продуктовые талоны (на мясо, молоко, крупы) и шел к соседям, менять на водочные. Он отоваривал их в магазине на соседней улице. Однажды я пошел с ним. У двери стояла толпа — взрослые нервные мужики с авоськами, красными глазами, беззубыми ртами, в плохой одежде с пятнами клея. Все они ненавидели друг друга. Толпа была слишком большая, на всех водки могло не хватить. Когда дверь магазина открылась, они ринулась на штурм, даже не думая соблюдать очередь. Папаня был в первых рядах. Я стоял в стороне и смотрел. Отовсюду слышался мат, мелькали кулаки и окровавленные, распаленные лица. Звонко разбилось стекло на двери. Какой‑то мужик пытался пролезть по головам, но его втянули внутрь толпы и стали избивать. Казалось, еще чуть‑чуть, и оттуда вылетит изодранное тело моего отца. Я слышал его крик:

— С дороги, псы! С дороги, суки!

Через полчаса папаня выбрался с двумя бутылками водки. Левое ухо его было немного надорвано, по шее текла кровь, но он не обращал на это внимания.

— Идем, — сказал отец. — Жизнь продолжается.

Мы пришли на детскую площадку. Пока я в одиночку крутился на маленькой визгливой карусели, отец сидел на лавочке, пил из горла и смотрел вдаль. К нему подошел знакомый трясущийся забулдыга.

— Витёк, я подыхаю.

Я думал, отец его прогонит, но он протянул свою бутылку, из‑за которой двадцать минут назад дрался, как гладиатор.

Забулдыга никак не мог глотнуть. Руки ходили ходуном, а голова подпрыгивала.

— Ложись на землю, — сказал отец.

— А? Как на землю, Витёк? — спросил забулдыга.

— Ложись, ложись, не бзди.

Он лег на песок. Отец стиснул его голову ногами, разжал рот и стал вливать водку. Забулдыга натужно глотал, дергая кадыком.

— Ну всё, всё!

Отец похлопал его по щеке.

— Еще, Витёк!

— Ладно.

Он влил еще немного и убрал бутылку. Забулдыга встал перед ним на колени.

— Что для тебя сделать, Витёк?

— Солнце не загораживай.

— Нет, правда. Я тебе подносы достану, хочешь?

— Иди лучше пацана моего покатай.

Забулдыга подошел к карусели и стал ее вращать. Сначала слегка, потом всё быстрее и быстрее. В конце концов он так раздухарился, что я уже ничего вокруг не видел. Дома, кусты, отец на лавочке — всё слилось. Я вцепился в поручень и закрыл глаза. Казалось, в следующий момент вертушка слетит со столба и покатится прочь.

— Хватит! — крикнул отец. — Угробить решил парня?

Когда карусель остановилась, я лег на землю и минут пять лежал на спине, закрыв глаза. Стоило их открыть, и небо прыгало прямо на меня. Подошел отец, взял меня за руку.

— Ну что, накатался? Идем домой.

Мама устроила скандал, когда узнала, что я ходил с ним отоваривать водочные талоны.

— Всё нормально, — сказал отец. — Алкаши детей не обижают.

— Ты его обижаешь одним своим существованием.

— Дура! — ответил он. — Когда мы только познакомились,

я глушил с утра бутылку водки и шел с тобой гулять, а ты даже ничего не замечала.

— Всё я замечала. Просто любила тебя.

— Я тебя и сейчас люблю. Иди ко мне.

— А я тебя сейчас ненавижу!

— Вот как? Ну, хорошо, только я собирался бросить пить, а ты мне опять нервы подняла!

Он ушел в свою комнату и к середине ночи допил всю водку. Часа в четыре утра папаня ворвался к нам и включил свет.

— Где моя водка? — сказал он.

— Какая водка? — спросила мама.

— Отдавай мою водку! Сука, ты украла!

Я притворялся спящим, старательно зажмуривал глаза, но веки дрожали. Постепенно дрожь перешла на всё тело.

Я ничего не мог с собой сделать, лежал и трясся.

— Ты дашь мне отдохнуть перед работой, козел? — крикнула мама.

Отец схватил ее за ногу и стащил с кровати. Голова стукнулась об пол. Мой брат, который тоже притворялся спящим, попытался нокаутировать папаню, но он был слишком мал для таких дел, заканчивал седьмой класс, и папаня справился с ним без особых усилий — скрутил, завернул в одеяло и сел сверху. Мама швырнула ему кошелёк. Папаня, ухмыляясь, вытащил деньги и небрежно сунул в нагрудный карман рубашки, так что половина купюр остались торчать.

Когда он ушел, мы молча лежали в наших кроватях. Через пару часов маме нужно было вставать на работу, брату в школу, а мне в детский сад. Никто так и не уснул.

Мы сидели без денег, продукты заканчивались. До выдачи новых талонов оставалось две недели. Папаня снова достал где‑то клея и всё свободное время «наматывал на сверло». Его опять выгнали с работы, свободного времени было полно.

Как‑то раз он позвал меня к себе в комнату. Я зашел. Отец лежал на кровати, весь бледный. Его трясло.

— Сможешь мне влить? — спросил он.

Речь была похожа на одиночные выстрелы.

— Влить? Как влить?

— Помнишь, я вливал дяденьке водку на улице? Мне надо так же сделать…

— Ладно, — сказал я. — Только у меня нет водки. Денег тоже нет.

— У меня есть. Там вон, в шкафу, в углу.

Я открыл шкаф. Под грудой тряпья, мятой одежды, грязных простыней и полотенец я что‑то нащупал — небольшой бутылёк с резиновой пробкой.

— Это НЗ, — сказал папаня. — Время пришло.

Я пытался удержать его голову, но не хватало ни сил, ни опыта. В бутыльке было совсем чуть‑чуть, и я боялся, что вместо рта вылью ему в глаз.

— Навались, — сказал папаня. — Всем телом, и рукой придерживай…

Ничего не получалось. Стоило сжать его голову, папаня начинал трястись еще сильнее.

— Поищи какую‑нибудь трубочку или воронку. Давай, принеси воронку.

Я долго искал, но ничего не нашел. В комнату заглянула мама.

— Что ты тут делаешь?

Я развел руками. Мама обо всем догадалась. Она забрала у меня бутылёк и подошла к папане.

— Давай, — сказал он, лязгая зубами.

На всё ушло несколько секунд. Мама просто придавила коленом его лоб, отжала нижнюю челюсть и стремительно вылила содержимое бутылька прямо в горло. Отец закрыл глаза.

Мама принюхалась.

— Что это, спирт?

— Чистоган, — ответил он. — Медицинский.

Мы вышли из комнаты. Мама погладила меня по голове, но ничего не сказала.

Спустя какое‑то время всё повторилось, но теперь у папани не было ни спирта, ни водки, ни клея, ни одеколона.

— Я умру, — сказал он. — Найди что‑нибудь.

— Что я найду? — спросила мама.

— Иди к соседям, куда угодно, попроси. Или всё! Тебе меня хоронить.

Мама ушла искать опохмелку. Я сидел на кровати, у папани в ногах, и смотрел, как он трясется и потеет.

— Где там она ходит? — время от времени вскидывался он. — Я уже не могу, всё. Левашова так умерла, не стала похмеляться, сердце остановилось. Даже врач потом сказал, что если бы выпила сто граммов, была бы жива.

Левашова была приятельницей родителей.

— Знаешь что, — сказал папаня. — Давай, собирай тюбики от клея и дави, как можешь. Там наверняка что‑то в них осталось.

Я набрал тюбиков и стал давить. Бесполезно. Если в тюбиках и оставалось немного клея, то и он давно высох. Папаня закатил глаза. Мамы всё не было. И тут мне в голову пришла идея. Настолько простая, что я удивился, как отец сам до такого не додумался.

— Я знаю, где взять водку, — сказал я. — Сейчас я тебе принесу. Сколько ты хочешь? Стакан?

— Стакан?! — чуть не закричал папаня. — Да я за стакан зай ца обгоню! Откуда у тебя? Заначка? Мать прятала?

— Подожди, я сейчас вернусь.

Я вышел на кухню, взял стакан и налил воды. Мне было семь лет, но я знал, какая водка на вкус. В воду я высыпал столовую ложку соли и столько же чёрного перца. Долго перемешивал, но осадок на дне всё равно остался. Я перелил в другой стакан и принес папане.

— Держи мне голову, я сам выпью. Ты где же достал‑то?

— Это секрет. Я теперь всё время смогу доставать. Клей тебе больше не нужен. И талоны на мясо тоже не нужно менять у соседей.

— Ладно, ладно.

Я навалился всем своим весом ему на голову, и папаня влил в себя мою отраву. Некоторое время он просто лежал и смотрел перед собой, пытаясь сообразить, что произошло.

И только потом начал кашлять, икать и трястись.

— Ты что мне налил, подлец?

— Водку, — ответил я. — Я сам ее сделал.

Тут пришла мама и принесла десять флаконов одеколона.

Она слила их в кружку.

— Давай, — сказал папаня устало. — Держи мне голову.

Однажды я сидел на полу и смотрел телевизор. Там показывали Горбачёва. Смешной человек, особенно эти пятна на лысине, будто кто‑то выплеснул туда йод. Или клей — высыхая, он оставлял такие же темные следы. Горбачёв

что‑то талдычил, коверкая слова. Мне было неинтересно. Но переключить я не мог. Телевизор был старый, черно‑белый, и переключатель давно сломался. Можно было взять пассатижи, стиснуть ручку переключателя и перещелкнуть канал, но у меня бы не хватило на это сил. Поэтому я просто сидел и смотрел на унылую физиономию Горбачёва. Мама была на работе. А брат гулял. В комнату заглянул отец.

— Одевайся, — сказал он. — Пойдем прогуляемся.

— Куда? — спросил я.

— Есть одно дело. Даже два дела. Одевайся.

— Я не хочу.

— Придется. Я боюсь тебя оставлять дома одного. Вдруг ктото позвонит, ты откроешь, а там бандиты.

— Я не открою.

— Одевайся. Что ты там смотришь?

Он выключил телевизор. Стукнул кулаком по кнопке, а потом вытащил вилку из розетки.

— Ты что хочешь, с отцом погулять или эту падлу смотреть?

Мы пришли на детскую площадку. Нас ждал потрепанный мужик с дворняжкой на поводке.

— Пацан твой? — спросил мужик. — Как похож…

— Ладно, пошли, колосники горят, — сказал отец.

Мужик наклонился ко мне.

— Меня зовут дядя Коля, — сказал он. — Хочешь собачку вести? Его Дружок зовут.

Я взял поводок. Дружок послушно бежал чуть впереди, иногда останавливался и смотрел на меня. Отец и дядя Коля

что‑то обсуждали, с неожиданными выкриками и смехом. Мы пришли в какую‑то квартиру. Дверь открыла женщина лет сорока, очень толстая и очень сильно накрашенная: ярко‑красные губы, фиолетовые веки.

— А ребенок чей? — спросила она удивленно. — С ума сошли, с ребенком?

— Ладно тебе, — сказал дядя Коля. — Пацан надежный, с ним хоть завтра в разведку.

В комнате отец достал деньги и передал дяде Коле, тот добавил своих и протянул женщине. Она вышла. Дружок лежал у меня в ногах и с любопытством смотрел по сторонам. Женщина вернулась с сумкой, в которой звякали бутылки. Дядя Коля стал пересчитывать их, вытаскивая по одной. Это был портвейн. Я тоже посчитал — всего десять.

— К тебе пойдем? — спросил отец.

— У меня мать приехала, нельзя. Только собаку отведем.

— А где тогда?

В дверь постучали.

— Звонок же есть для этих целей! — крикнула женщина и вышла.

Дядя Коля стал складывать бутылки назад в сумку. И тут в комнату вошли два мента.

— Здорово, алкаши! — сказал один весело.

Дядя Коля замер. Папаня сделал шаг назад, еще один и наткнулся на стену.

— Оформлять будем? — спросил второй, посмеиваясь.

— Суки вы, и ребенок тут, а?

— Собака еще, гляди.

— Тоже бухнуть решила.

Вошла женщина с двумя полными сумками и отдала ментам.

— Ладно, ладно, чего людей пугаете?

Менты вышли.

— Суки! — выдохнул папаня.

— Козлы! — добавил дядя Коля.

Говорили они на всякий случай не очень громко.

Мы вернулись на детскую площадку. Дядя Коля и папаня стали глушить портвейн, а я играл с Дружком. Он оказался веселым, но немного трусливым псом. Я решил его украсть. Дядя Коля уже нализался, пару раз падал с лавочки, и папаша затаскивал его назад.

Пришла мама и повела меня домой.

— Собака, — сказал я.

— Собака здесь останется, — ответила мама.

Отец появился дома спустя два дня. Вытащил из всех карманов тюбики клея и разложил на столе.

— Неси дрель, — сказал он. Я принес.

Обычно в середине весны отец и уезжал к родителям в деревню, копать огород. В такие дни мы отдыхали, отсыпались, убирали и отмывали квартиру. Но в самые первые минуты после его отъезда мы танцевали. Это было чем‑то вроде пролога к грядущим спокойным дням. Мама ставила на проигрыватель пластинку, и мы плясали смесь «твиста» и «рок‑н‑ролла». Заканчивались восьмидесятые, и это уже был анахронизм, но какая разница? Брат в этом не участвовал. Он вообще редко появлялся дома. Жизнь вокруг бурлила, и интересных занятий было навалом. Например, рок‑концерты.

Когда отец возвращался (в деревне он не пил), всё начиналось по новой: пьянство, скандалы, бессонница, ночные визиты милиции. В то время менты еще приезжали успокаивать семейные разборки и даже забирали зачинщика.

Папаша был завсегдатаем в местном отделении. Его там знали как облупленного. Однажды вместе с нарядом приехал участковый. Отца увезли в обезьянник, а участковый остался.

Я слышал их с мамой разговор.

— Елена, так нельзя. Ты что? Сколько можно мучиться?

— А что сделать?

— Разъехаться. Вы же в разводе. Разменяйте квартиру.

— Без его согласия ничего не выйдет. А он не соглашается. Мы были на очереди на жилье. Он сходил к председателю, взял его за горло и потребовал, чтобы нас сняли с очереди.

Представляете?

— Да, представляю. Я уже запугивал его, но вижу, что бесполезно. Черт, где же он нажирается всё время? Денег у вас нет, талонов все равно не хватит, чтобы столько пить… — Клей, — сказала мама коротко.

— Ясно. Знаешь что? Я тут подумал. Его можно отправить в ЛТП. Я помогу. На год или два. Для вас это будет спасением. Да и для него тоже. Он хотя бы вылечится.

Тогда я не знал, что такое ЛТП. Узнал через несколько лет. Когда их все позакрывали. В ЛТП алкашню принудительно лечили от пьянства и при этом держали под замком.

— Вы серьезно? — спросила мама. — Правда?

— Другого выхода нет. Но запомни, это не шутки. Отступать нельзя. Предстоит волокита и нервотрепка. Зато потом для вас наступят счастливые дни.

— Я подумаю, — сказала мама.

— Подумай, — ответил участковый. — Хорошенько подумай.

Не знаю, что там мама надумала, но идея с ЛТП незаметно исчезла. Собственно, она в течение долгого времени даже не озвучивалась. Я давно об этом забыл. Пока однажды, в середине весны, папаня вновь не собрался к родителям. Всё было как всегда. Он нацепил на плечи рюкзак, пахнущий солеными огурцами и укропом, проматерился и вышел за дверь. Мы по традиции немного потанцевали и стали убирать квартиру.

Я собрал тюбики от клея, сотни окурков, фантики и прочий хлам. Мама открыла окна, чтобы проветрить. Когда уборка закончилась, я залез на подоконник и стал смотреть на весеннюю улицу. Стояла чудесная погода, небо было ясное, светило солнце. Снег уже растаял, на газонах пробивалась первая трава. Отец появился неожиданно. Он вышел из‑за угла и двинулся через двор. Шагал папаня неуверенно, пару раз останавливался и глядел по сторонам, потом вытирал ладонями лицо и шел дальше. Рядом с ним шел мужик с большим рюкзаком. Они вошли в квартиру, громко топая, разговаривая, звеня ключами, шурша одеждой и своими рюкзаками. Мы с мамой вышли из комнаты. Мужик выглядел лет на пятьдесят, у него была лысина и усы подковкой.

— Кто это? — спросила мама.

— Стёпа, — ответил отец. — У него поезд только ночью. Что ему, на вокзале сидеть?

— А ты почему не уехал?

— Я‑то? А это мое дело — ехать или не ехать. Может, завтра поеду. Может, нет.

Папаша держался за дверной косяк. Стёпа медленно моргал.

— Сала хотите? — спросил он.

Они ушли на кухню. Мама смотрела на меня. Я на маму.

Она что‑то прошептала. Я не расслышал.

— Что? — спросил я.

— Ничего. Это плохое слово.

Мы вернулись в комнату. С кухни слышался хохот и звон посуды. Я слез с кровати, где играл оловянными солдатиками.

— Ты куда? — спросила мама.

— Хочу посмотреть.

— Не ходи.

— Я только посмотрю.

Они сидели за столом и пили самогонку. На газете лежал кусок серого сала. Папаня уже основательно окривел, один глаз у него был закрыт полностью, а другой наполовину. Стёпа курил сигарету без фильтра.

— Хлопчик, тебя как звать? — спросил он.

— Витя, — пробормотал отец.

— Та не тебя, а мальчонку.

Я назвал свое имя.

— Сала хочешь? Ну‑ка возьми бутербродик.

Он протянул мне кусок булки с салом. Тут вышла мама.

— Слушайте. Скоро мой сын вернется домой, мне нужно его кормить. Вы понимаете?

Стёпа затянулся и затушил сигарету в чашке.

— Понимаю, понимаю. Я оставлю ему сало.

Он убрал в свой рюкзак бутылку самогонки, а сало оставил на столе.

— Ты куда? — поднял голову отец.

— В Харьков.

Стёпа надел рюкзак и ушел.

Мама смотрела на отца.

— Иди спать.

Папаня взял со стола стакан и швырнул. Я ощутил ухом легкое дуновение, и тут же у меня за спиной вдребезги разлетелось стекло. Я заорал, потом завыл и заревел. Он мол‑

ча смотрел на меня полуприкрытым глазом и ухмылялся. Я убежал в комнату, уткнулся лицом в подушку и закрыл уши. Когда открыл, услышал мамин голос — она звонила в милицию.

— Давай, давай, сука! — крикнул папаня. — Просучка центровая.

Я снова заткнул уши. Пришла мама и села на мою кровать.

— Сейчас его заберут, — сказала она.

Менты приехали минут через двадцать. Папаня уже спал. Я вышел следом за мамой из комнаты. С ментами опять был участковый.

— Пиши заявление, — сказал он устало.

— Я хочу отправить его в ЛТП, — ответила мама.

— Одумалась! — закатил глаза участковый. — Тогда начнем оформлять. Сейчас мы его заберем, а ты завтра зайди ко мне.

На это ушло несколько недель. Отец ничего не знал. Но как будто чувствовал. Он стал меньше пить, вернулся на работу. Всё это было некстати. Мама начала сомневаться. Про ЛТП ходили разные слухи, в основном нехорошие. Люди оттуда возвращаются инвалидами и сразу умирают, на них там проводят опыты, истязают, отправляют на вредные для здоровья работы.

За день до того, как отца должны были забрать, мама ему всё сказала.

— ЛТП? — переспросил он. — Лена, ты меня убить решила?

— Я больше не могу это терпеть, — ответила мама.

— Что терпеть?! Да, было, но теперь я завязал. Ты что?

Он и правда был трезвый в этот день.

— Завтра утром приедет автобус, — сказала мама. — Тебе надо собрать вещи.

— А родители? — закричал папаня. — Мать моя с отцом?

Что ты им скажешь?

— Ты‑то нас не жалел, — ответила мама.

— Прошу тебя! Ты же видишь, я не пью больше. Хватит! Мне там точно не выжить. Ты разве не знаешь?! Это концлагерь! Володька от цирроза печени умер, его там затравили таблетками, Саранчук повесился, у Минина крыша поехала…

Папаня встал на колени. Я никогда такого раньше не видел. И мама, похоже, тоже.

— Видишь? Я на коленях стою! Сынок!

Он схватил меня за руку и поставил рядом с собой на колени.

— Проси маму! Проси маму! Они меня убьют там.

— Мама, — пробормотал я.

— Громче, — сказал папаня. — Проси.

— Мама…

— Лена, я сыном клянусь, больше ни капли…

— Мама…

— Громче!

— Мама…

— Слышишь, даже сын просит.

Он заплакал. Еще одно зрелище. Мама пошла к участковому и всё отменила. Вернулась спустя час.

— Не заберут? — спросил отец.

— Нет. Но он сказал, чтобы я больше его ни о чем не просила.

— Ладно. Хорошо. Ты точно отменила?

— Ну, не веришь, сходи и сам спроси его.

— Верю.

Некоторое время он сидел в своей комнате. Мама всё время молчала. Я не знал, хорошо или плохо, что всё произошло именно так. Через час отец куда‑то ушел.

— Какая я дура! — вздохнула мама.

— Почему? — спросил я.

Она не ответила. Папаня вернулся и сразу пошел на кухню. Было слышно, как он гремит там посудой и что‑то напевает под нос. Потом зажужжала дрель.

— Спрашиваешь почему… — сказала мама.

Я вышел на кухню. Пустые тюбики валялись на столе и на полу. В двухлитровой банке пенилась мутная жижа.

От запаха резины и ацетона щипало в носу.

— Отнеси‑ка дрель на место, — сказал папаня деловито.

— Сам неси, — ответил я.

— Ну, тогда сам, — хмыкнул он и вышел.

Из комнаты выглянула мама и назвала его козлом.

— А вот хуй я пить кончу! — проорал папаша хохоча. — Хуу‑уй!

Я взял банку и вылил жижу в раковину. Вернулся папаня.

— А где…

Он таращился на меня. Я размахнулся и швырнул в него банку. Она не долетела, упала и не разбилась.

То был последний раз, когда он использовал клей.

Сухой закон отменили. Водка продавалась в каждом ларьке. Еще были спирт «Рояль», нечто под названием «Красная шапочка», поддельный «Амаретто» (для эстетов), поддельный коньяк и много всего другого. На каждом углу появились «разливухи». Отец нырнул с головой в этот безбрежный океан, да так и не вынырнул. За пару лет до смерти он переехал в деревню к родителям. Я навестил его там. Была весна.

Мы присели на завалинку, я достал сигареты и закурил.

— Зачем ты куришь? — спросил отец.

— А зачем ты пьешь?

Мне уже исполнилось двадцать, но вопросы остались детскими.

— А зачем ты ешь?

Такой вот разговор. Ни к какому пониманию мы не пришли. На это вообще было глупо надеяться.

Я вернулся в город и под Новый год закрутил любовь с одной женщиной. Она была старше лет на десять. Я думал о ней чуть ли не каждую минуту. Она жила с матерью и маленьким сыном в двухкомнатной «хрущевке» за городскими окраинами. К себе домой она меня долго не приглашала. Но однажды это все‑таки случилось, спустя два месяца после нашего знакомства. Ее мать должна была уйти на ночное дежурство. Я был на работе. Она позвонила и сказала, что ждет меня. По пути я зашел в магазин, купил водку, сок, что‑то для ее сына. Когда садился в автобус, позвонил брат на мобильник. Судя по голосу, он был хорошо поддатый.

— Тут это, батя… — сказал он.

— Что батя? — спросил я. — Приехал, что ли?

— Умер. Соседи из деревни позвонили… Я молчал.

— Надо ехать, наверное… Там похороны, всё такое. В морг, свидетельство получать, — сказал брат.

Его эти дела не особо касались. Батяня не был его родным отцом.

— А мама знает? — спросил я.