Иллюстрация: Евгений Алехин
23.11.2017
«Клей»
«Клей»
«Клей»
«Клей»
«Клей»

← К оглавлению

Содержание:

Клей
Детей приносит аист
Сто миллионов вольт
Суповой набор


Суповой набор

Ночью в квартире вспыхивает пожар. Он начинается в комнате отставного подполковника. Сначала я думаю, что дело в непотушенной сигарете, с которой подполковник уснул в кровати. Но потом вспоминаю, что подполковник не курит. А значит, скорее всего, виновата старая проводка. Слышу тихий щелчок. Из розетки начинает выползать дым. Старые обои медленно чернеют и осыпаются хлопьями пепла. Тлеют деревянные перекрытия. Огонь сползает на пол и бежит в разные стороны, хватает добычу: одежду на спинке стула, кипу старых газет в углу, тяжелые портьеры на окнах.

Подполковник тревожно переворачивается на спину, но сон его по‑прежнему крепок. Дым стелется над полом, просачивается в коридор через щель под дверью. В других комнатах пока всё спокойно. Огонь не добрался сюда, хотя это дело считанных минут. Запах гари уже чувствуется отчетливо. Однако люди в других комнатах, соседи подполковника, тоже крепко спят. Возможно, они умрут от угарного газа еще до того, как огонь изувечит их тела. Я слышал, что во время пожаров так и бывает. Сначала человек насмерть травится, а потом сгорает. В дальней комнате не спит лишь восьмидесятилетний пенсионер Куракин, бывший начальник АХО на хлебозаводе. Он мучается от бессонницы, а чертов врач из районной поликлиники отказывается выписывать ему феназепам, боясь, что Куракин примет смертельную дозу. Но Куракин вместе со сном потерял и некоторые необходимые человеку чувства. Например, слух. И, что гораздо важнее, обоняние. Он не чувствует запахов лет пятнадцать, и давно забыл, что это такое. Лежа в кровати с открытыми глазами, он замечает лишь, что ему вдруг стало трудно дышать и в горле появился горьковатый привкус.

Я просыпаюсь случайно. Во дворе сработала автомобильная сигнализация и вопит на разные голоса. Открыв глаза, я почти сразу понимаю, что происходит. Я вскакиваю с кровати, натягиваю брюки, успеваю сунуть в задний карман паспорт и выбегаю из комнаты. В коридоре висит плотная завеса дыма, дышать тяжело. Я добегаю до входной двери и распахиваю ее настежь. Шарю по стенке рукой, нащупываю выключатель, щелкаю вверх‑вниз, но свет не загорается. Нельзя терять время. Я начинаю нажимать один за другим кнопки дверных звонков. Их тут больше пятнадцати, и каждый проведен в какую‑то отдельную комнату. Квартира оглашается перезвоном. Слышат они или не слышат? Я ору во все горло: «Пожар! Кто‑нибудь! Пожар! Звоните ноль один! Пожар!»

Я бегу по коридору назад в квартиру и стучу в двери. На кухне хватаю табуретку и швыряю ее в окно. Звенит разбитое стекло, табуретка вылетает на улицу, и я слышу, как спустя секунду она раскалывается об асфальт. В кухню вливается волна свежего воздуха. Из комнат начинают выскакивать соседи. Им не нужно ничего объяснять. Я кричу: «На лестницу, на лестницу, поворачивайте на лестницу, дверь открыта». Я подбегаю, помогаю сориентироваться, веду за собой. Вот испуганная артистка из кукольного театра в одних трусах и лифчике. Я вывожу ее первой. Следом выскакивает вздорная Лариса и ее муж Витя, похожий на моржа. Слава богу, выходят дети. Вот Женя, сын супружеской пары Кучерявенко (оба работают в «Пятерочке» — она кассир, он грузчик), а вот девочка семи или восьми лет, в этой суматохе я не могу вспомнить ее имя.

Люди выходят, успев схватить какие‑то вещи, и спускаются вниз по лестнице, а я все еще стою перед дверью и направляю их. Выходит пенсионер Куракин. Он надел на пижаму драповое советское пальто и успел схватить папку с документами. Не проходит и минуты, как на лестничную площадку начинают вырываться языки пламени. И вдруг из этого пекла выскакивает слегка опаленный, но живой кот. Из соседних квартир выходят жильцы, до них огонь пока не добрался, и они успевают нормально одеться и собрать некоторые вещи. Например, женщина с верхнего этажа тащит в руках телевизор…

Потом я сижу во дворе на поребрике и курю. Жильцы стоят неподалеку и глядят, задрав головы на свои окна, куда как раз подбирается пожарная лестница. Всего приехало три пожарных машины и две «скорые», их мигалки переливаются красными и синими огнями.

Кто‑то подходит ко мне, я поднимаю голову. Это Витя, морж.

«Так ты же нас спас», — говорит он.

Я выпрямляюсь. Внутри что‑то переворачивается. Неужели это правда?

А вот его скандальная жена. Раньше она меня презирала, а тут вдруг встает передо мной на колени и обнимает за ноги. Люди тянутся ко мне со всех сторон, гладят испачканными сажей руками, благодарят, даже кот подходит и трется о штаны. Кто‑то протягивает мне банку с солеными помидорами, и я принимаю ее, словно медаль за спасение жизней.

Единственный, кто не вышел из горящей квартиры, — подполковник. Опять. И мне становится жалко его, забываются все обиды, скандалы и гадости. Но, может быть, в следующий раз он все‑таки выйдет?

В конце концов она расцарапала мне лицо и ушла окончательно. Было два часа ночи. За окном моросил апрельский дождик. Я подошел к зеркалу, поглядел на царапины, потом открыл окно и высунулся наружу. Маша вышла из парадной и зашагала через двор.

— Ты дура! — крикнул я. — Значит, плевать тебе на любовь?

Она остановилась, подняла голову и показала мне средний палец. Я закрыл окно, накинул куртку и вышел из комнаты. В коридоре стоял перепуганный сосед с маленькой гантелей в руке.

— Слушай меня, — сказал он. — Я тебе уже говорил…

Я не стал слушать. Выбежал из квартиры и спустился по лестнице. По ночам лифт в нашем доме не работал. Я догнал Машу на соседней улице. Она вышагивала, с важным видом, держа осанку и виляя задом. Некоторое время мы молча шли рядом. Потом я схватил ее и притянул к себе. Маша, сопя, пыталась вырваться. Я держал ее за руки. Мимо проехала милицейская машина. Мы боролись несколько минут, потом устали и почти одновременно расцепились. Я достал сигареты, спички и закурил.

— Хватит! — сказала Маша. — Иди домой. Я не вернусь.

— И что мне делать дома?

— Спать. Завтра на работу.

— А хочешь, я сигарету об глаз затушу? — спросил я, сплюнув.

— Мне? — Себе.

— И будешь одноглазым уродом. Какой смысл? На тебя даже зэчка не позарится.

Мы снова двинулись по улице. Я глядел на Машины ноги, задницу и чувствовал невыносимую тоску.

— Не можешь вести себя достойно? — спросила Маша. — Понимаешь? Достойно! Как мужчина.

— Не бери в голову. Представь, что я просто провожаю тебя домой.

— Мне провожатые не нужны.

— А кто тебе нужен?

— Тот, кто мне нужен, у меня уже есть. И на этом поставим точку.

— И давно ты с ним? Давно мне изменяешь?

— Я тебе не изменяю. Мы с тобой друг другу никто. Ясно?

— Хуясно.

— Вот‑вот, узнаю… И на что ты рассчитывал?

Я остановился, а она продолжала идти.

— Значит, плевать на любовь? — повторил я коронную фразу. Уже в четвертый раз за вечер.

Маша оглянулась.

— Ты про какую любовь, мальчик? Сними уже розовые очки.

Я смотрел ей вслед, пока она не свернула за угол. Через четыре дня должен был исполниться ровно год, как мы встретились. Почему‑то мне казалось, что если до этого мы не расстанемся, то и потом уже не расстанемся никогда. Может, так бы оно и было?

По пути домой я завернул в круглосуточный. Стеллаж с алкоголем был завешен шторой. Я откинул ее и взял бутылку. За кассой сидела пожилая азиатка, то ли казашка, то ли киргизка.

— До восьми утра… — начала она.

— Да плевать я хотел! — сказал я. Кинул в блюдечко деньги и, не дожидаясь сдачи, вышел на улицу.

Один глоток. Второй. Третий. Всё немного прояснилось. Через пять часов на работу. Мой первый день. И, видимо, последний. Дождь меня немного взбодрил.

• • •

Проснувшись утром, я все еще чувствовал себя пьяным. У кровати стояла недопитая бутылка. По дороге домой я высадил больше половины, и в квартиру заходил на автопилоте. Лег на кровать в одежде, но кроссовки все‑таки скинул. Теперь нужно было опять их обуть и идти на работу.

Перед Новым годом я уволился из охраны. Проработал там пять месяцев. Это было хорошее место. Я охранял магазин элитных морепродуктов. Всякая шелупонь типа меня туда не заглядывала. Курорт, а не работа. На время праздников он должен был закрыться, и я уже распланировал, как проведу эти дни с Машей. Но тут пришел начальник караула и сообщил, что поставил меня в праздники на другой объект, какой‑то ресторан на окраине. Заступать нужно было утром тридцать первого на сутки, потом был один выходной, а затем в течение всех праздников сутки через сутки. И сразу после этого возвращение в «морепродукты». Мне такой расклад совсем не понравился.

— У меня планы, между прочим, — сказал я начальнику караула. — На Новый год и вообще.

— У всех планы, — ответил он. — И что? У меня были планы стать капитаном корабля, например. Есть такое слово — надо. — Кому надо? Мне не надо. Я увольняюсь.

Слишком уж сладкими представлялись грядущие дни в компании Маши. У меня было отложено немного денег. Я уже видел, как второго числа мы сядем в автобус и поедем на денек в Финляндию. Я ушел из охраны, а за день до Нового года мы с Машей поругались. Дело закончилось битьем посуды. Соседи вызвали милицию. Маша убежала, хлопнув дверью. Милиция так и не приехала. Я встретил Новый год,

сидя на полу перед телевизором, поедая магазинный «оливье» и запивая его шампанским из горлышка. На следующий день позвонил начальнику караула.

— Поезд ушел, — сказал он.

— Ты же говорил, людей не хватает, — сказал я.

— Теперь хватает. Мы взяли двух киргизов. Один, кстати, бывший сотрудник рыбнадзора.

После этого я немного поработал грузчиком в продуктовом магазине через дорогу от дома. Тоже вполне сносная работа. К тому же не приходилось тратиться на проезд. Но магазин неожиданно прогорел, не прошло и трех месяцев. Новые владельцы решили избавиться от старого персонала, а расчет выдали продуктами. Я набрал две сумки еды, а потом обнаружил, что почти всё, что я взял, оказалось просроченным. Когда распечатал рыбное ассорти, из упаковки завоняло тухлятиной. Всю эту жратву я унес на помойку в тот же день.

Потом звонил по объявлениям и ходил на собеседования. Денег совсем не осталось. Маша злилась. Мы еще несколько раз поругались. Наконец меня взяли продавцом в магазин товаров для детей. На время испытательного срока без оформления. Это было рискованно. Могли выставить через месяц и не заплатить. Но я решил рискнуть.

Маша сказала:

— И долго ты будешь колыхаться, как портянка?

— В каком смысле? — спросил я.

— Это всё не работа. Это ниша для лузеров. Вернись лучше в университет.

— Ладно, к осени попробую восстановиться, — сказал я.

И наклонился к ней, чтобы поцеловать. Но она отвернулась.

• • •

Я сел на кровати, взял бутылку, глотнул, закашлялся, поставил ее на место и стал надевать кроссовки. На часах было восемь. Магазин открывался в девять. Дорога должна была занять примерно сорок минут неторопливым шагом. Или десять минут на трамвае. Я порылся в карманах. Пусто. Не нашлось даже мелочи. Несколько дней назад мой друг Рудик подкинул немного денег. И где они? Первым делом я купил Маше цветы. Потом мы сидели в кафе. Сходили в Русский музей. Маша косилась на мои старые кроссовки и качала головой.

— Ты лучше на картины смотри, — сказал я.

— Мне уже стыдно с тобой ходить, — ответила она. — Посмотри на меня. И посмотри на себя. Я расту вверх. А ты вниз.

С этого и началось. Потом всплыл какой‑то Игорь, который пообещал купить ей путевку в Испанию. Царапины на щеках до сих пор болели.

Я достал из тумбочки зубную щетку, пасту и вышел из комнаты. У двери в туалет выстроилась очередь. С краю перетаптывался сосед, который ночью грозил гантелей. Теперь он держал в руках, как руль, стульчак, обитый войлоком. Все соседи посмотрели на меня и отвернулись. У двери в ванную стояли еще четыре человека. Я протиснулся на кухню. У плиты жарила яичницу соседка. Я никак не мог запомнить ее имя. Знал только, что она работает в доме престарелых.

— Доброе утро, — сказал я.

Она не ответила.

Я подошел к раковине, включил воду и стал чистить зубы.

— Ты что делаешь? — спросила соседка.

— Зубы чищу, — ответил я, сплевывая. Потом выдавил еще немного пасты на щетку и стал чистить язык.

— Здесь есть готовят. Забыл правила? Мы не чистим зубы на кухне!

Я дочистил язык, сплюнул, прополоскал рот и умылся.

— Вы не чистите, а я чищу, — сказал я спокойно.

— А поссать или посрать не хочешь в раковину? — спросила она.

— Я стесняюсь при вас, — сказал я.

Она подошла вплотную.

— Ты что, урод, совсем страх потерял?! Ты отсюда в два счета вылетишь. Я сегодня напишу участковому.

От злости у нее вздулись вены на шее.

— Что вы напишете? — спросил я. — Что я зубы почистил?

— Что ты, урод, опять спать никому не давал ночью со своими блядями!

Никогда не бил женщин. И сейчас не ударил. Хотя сильно хотелось.

— Ви‑ить! — выдавила она. — Ви‑ить, иди‑ка сюда! Я ждал.

— Ви‑ить! Ты оглох, что ли?

На кухню вышел ее муж.

— Да? Что такое, Ларисочка?

— Что такое?! Ты не видишь?! Разберись с ним. Хотя бы поговори как мужчина с мужчиной. Вернее, как мужчина с уродом.

Витя был старый, слабый, забитый мужик. Все чем мог похвастаться — большим животом и усами. Он работал на заводе. Наверняка не любил свою жену.

— Так а что? — сказал смущенно Витя. — В смысле?

Я вышел с кухни, прошел мимо очередей в туалет и ванную.

— Он чистил зубы на кухне! — крикнула вдогонку Ларисочка.

Никто не отреагировал. Всех волновали собственные нечищенные зубы, переполненные мочевые пузыри и кишечники.

• • •

У служебного входа в торговый центр стоял пожилой охранник и проверял пропуска. У меня еще не было своего пропуска. До начала смены оставалось двадцать минут. Я успел перекурить, стоя в стороне, и оценить людей, которые заходили внутрь. Люди как люди. Вроде тех, что живут со мной в квартире.

— Посмотрите, я должен быть в списке, — сказал я охраннику.

— Первый день? — спросил он.

— Ага.

Он смерил меня снисходительным взглядом и достал из кармана листок.

— Как твоя фамилия, говоришь?

— Дзержинский, — выговорил я почти по буквам.

— Что, правда?

— Сами посмотрите в списке.

Я наклонился к его листку.

— Вот же, Дзержинский.

— Точно, — кивнул охранник. — Слушай, а ты не родственник?

— Нет. Можно мне пройти?

— Ну иди, Феликс.

— Я не Феликс, — сказал я, проходя мимо.

Каждый второй дурень спрашивал, не родственник ли я того самого. И каждый третий называл Феликсом.

В доме ребенка, куда меня однажды привезли соцработники, заведующая сама любила выдумывать подкидышам имена. Дала мне фамилию в честь первого чекиста, а имя в честь какого‑то своего любимого то ли артиста, то ли певца. Прошло двадцать шесть лет. А я так и жил с ощущением, что имя у меня ненастоящее, будто одолженное на время.

— Что у тебя с лицом? — спросил менеджер, высокий стройный паренек лет двадцати, с короткими темными волосами, зачесанными набок.

— Кошка напала, — ответил я. — В подъезде. Я ей, кажется, на хвост наступил в темноте.

— Ладно. Пойдем, получишь футболку.

Мы зашли в раздевалку. Там переодевались несколько парней. Равнодушно посмотрели на нас и продолжили переодеваться.

— Меня, кстати, зовут Камиль, — сказал менеджер.

— Ты татарин?

— А что? Не любишь татар?

— Люблю. Я, может, сам татарин. Точно не знаю.

— Да? На самом деле меня так отец назвал в честь композитора Сен‑Санса. Слышал когда‑нибудь?

Я пожал плечами. Может, слышал, может, нет.

В дальнем конце раздевалки за шкафчиками стояло несколько картонных коробок. Камиль порылся в одной и достал желтое поло с небольшой эмблемкой в виде мультяшной рожицы ребенка.

— Размер вроде подходит?

— Ага.

— Давай‑ка найдем тебе шкафчик.

Он нашел мне свободный шкафчик. Я повесил туда куртку, рубашку и футболку. Надел поло. Оно оказалось немного тесным, но я решил, что сойдет и так.

— Поставлю тебя для начала в седьмую линейку, — сказал Камиль, оглядев меня с головы до ног. — Там коляски и автомобильные кресла для детей.

— Если честно, я в этом ничего не понимаю, — сказал я. — Слушай, а шкафчик не запирается?

— Тут видеокамеры повсюду. Так что никто ничего не возьмет, не волнуйся.

Мы вышли в торговый зал. Он был большой. Повсюду стояли стеллажи с одеждой, питанием, игрушками. До открытия оставалось пять минут. По залу, как зомби, бродили продавцы‑консультанты в одинаковых желтых поло.

— С тобой будет Лера работать, она всё объяснит. По ходу дела разберешься, — сказал Камиль. Само дружелюбие. — Так. У тебя будет перерыв на обед. Выше этажом ресторанный дворик. Я тебе дам карту на скидку. Действует на первое и второе блюдо. На карте написано, в каких ресторанах.

— Ресторанах, значит?

— Ну, это громко сказано, — засмеялся Камиль. — Перерыв полчаса. В туалет нужно отпрашиваться. Он закрыт. Ключ у меня и у Димы. Потом познакомишься. Так, что еще? Сидеть ни в коем случае нельзя. За это штраф. Разговаривать

тоже нельзя. Только с покупателями. Всё ясно?

— Ясно, — ответил я.

Мы пришли в седьмую линейку. Два высоченных стеллажа, заставленных автомобильными креслами и колясками.

По проходу бродила толстая, веснушчатая девушка в очках.

— Это Лера, — сказал Камиль. — Не обижай ее.

— С чего бы? — удивился я.

Лера настороженно глядела на нас издалека. Наверняка ее дразнили. Причем не только в школе.

Камиль огляделся, посмотрел на мои кроссовки, потом на свои дорогие кеды, и вдруг спросил:

— У тебя девушка есть?

— Есть, — ответил я. — А что?

— Ну, так. Просто собираю информацию о новом сотруднике. — Камиль хихикнул. — А как зовут? — Маша, — сказал я. — Маша.

• • •

Я ни в чем не был уверен. Моя она девушка? Или уже не моя? В этом предстояло разобраться. Столько раз ругались в хлам, что казалось — всё, приплыли, дальше каждый сам по себе. Но потом как‑то мирились, и довольно быстро. Самая долгая разлука длилась четыре дня. Правда, до вчерашнего вечера она ни про какого Игоря не говорила. Может быть, это просто треп? Вечером я решил ей позвонить.

Но до вечера было далеко. Смена только началась. В магазин заходили первые покупатели, в основном просто поглазеть. Или попытаться что‑то украсть. И часа не прошло, а я уже начал их ненавидеть, хотя в нашу линейку зашел всего один человек — мужик лет сорока, с борсеткой, зажатой под мышкой. Он поглазел на автомобильные кресла и ушел. Тут же к нам прибежал пучеглазый толстый парень в желтом поло.

У него на бейджике было написано «Дмитрий. Менеджер».

— Что такое? — прошептал он. — Почему к клиенту никто не подошел и не предложил помочь выбрать товар?

Я поглядел на Леру. Она смущенно опустила глаза.

— Это штраф десять процентов, — сказал Дима. — Так, стоп.

А ты кто? Я тебя не знаю. Где твой бейджик?

— Я новенький, — сказал я. — Мне еще не сделали бейджик.

— Новенький? Ладно. Почему ты не подошел к клиенту?

Господи, подумал я, пора рвать когти отсюда.

— Я еще не освоился, — сказал я. — И потом, если бы он хотел, то сам бы попросил помочь ему.

— Это тебя не касается, — сказал Дима. — Ты должен подойти к любому, кто заходит, улыбнуться и предложить помощь. — Кто это придумал? — сказал я. — Это же нелепица! Людей это раздражает. Я, например, терпеть не могу, когда ко мне в магазине подлетает хлыщ и спрашивает, не нужна ли мне помощь. Мне сразу хочется уйти.

Дима прищурился.

— Фамилия! — сказал он.

— Что? Фамилия? Моя?

Дима достал из кармана смартфон.

— Назови мне свою фамилию!

Я назвал. Он поелозил пальцем по экрану.

— Я записал твою фамилию. Я буду следить за тобой.

— Молодец, — пожал я плечами.

— Я скоро вернусь, — сказал он и ушел.

Я повернулся к Лере. Она поглядела на меня коровьими глазами и виновато улыбнулась.

— Давно тут работаешь? — спросил я.

— Три года.

— Крыша не едет?

— Нам нельзя разговаривать, — прошептала она. — Забыл? Увидят на мониторе, опять этот придурок прибежит…

— Да пусть прибегает. Скажем, что ты меня учила разбираться в колясках.

Я подошел к стеллажу.

— Вот это что за модель?

— Это китайская, — начала Лера. — Не очень хорошая. Бюджетный вариант.

— Да шут с ней! Давай лучше о чем‑нибудь поговорим.

А то с ума можно сойти со скуки.

— Нет, я боюсь! Не хочу опять выслушивать замечания.

— Наплюй на него. Он просто пучеглазая каракатица.

— Ага, и сын администратора.

— Подумаешь…

Не прошло пяти минут, Дима вернулся.

— Разве вы не знаете, что разговоры строго запрещены? Это штраф двадцать пять процентов.

— Лера меня учит разбираться в колясках, — ответил я. —

Вот смотри. Это китайская, бюджетный вариант…

— Этим можете заниматься в нерабочее время, — сказал Дима.

Повернулся и ушел.

Интересно, подумал я, чему он радуется в жизни? Может, мертвым котятам?

• • •

Во второй половине дня ко мне подошел Камиль.

— Ты на обед пойдешь? А то уже все сходили, кроме тебя.

Мне не хотелось есть. Немного мутило. Да и денег не было. Но я решил, что перерыв не помешает.

— Да, схожу, — сказал я.

Камиль дал мне карточку на скидку.

— У тебя есть полчаса. Не опаздывай, ладно?

Он похлопал меня по плечу. Странно. Два менеджера. Один — сволочь. Другой — почти свой парень. Наверное, так специально задумано. Если бы оба были сволочами, отсюда сбежали бы все продавцы. А два добряка, скорей всего, распустили бы дисциплину.

Я зашел в раздевалку, надел куртку и вышел на улицу через служебный вход. Закурил, достал телефон и, немного поколебавшись, набрал номер Маши. День выдался прохладный, пасмурный. Мимо проехал катафалк. На маленький почерневший сугроб села ворона и стала смотреть на меня. Маша так и не ответила. Я набирал ее ровно шесть раз и за это время выкурил две сигареты. Потом я написал ей смс: «Надо поговорить. Возьми трубку». Набрал ее номер еще два раза, но безрезультатно. Я написал еще одно смс: «Но поговорить‑то все равно надо». Отправил и тут же пожалел. Второе смс получилось глупым.

Телефон молчал. Я убрал его в карман и зашел в торговый центр. До конца обеденного перерыва оставалось двадцать минут. Всё это время я просто шатался по этажам, разглядывая витрины.

• • •

К концу смены у меня разболелась спина. Голова тоже трещала. Ужасно хотелось пить. Я поглядел на Леру.

— Ты как себя чувствуешь?

— Привыкла, — ответила она.

За весь день у нас купили одну коляску. Ту самую, китайскую. Бюджетный вариант. Девушке, покупавшей ее, помогала Лера. А я стоял в стороне и думал: что я тут вообще делаю? Когда я был грузчиком, я чувствовал, что работаю. Даже в охране я чувствовал, что делаю нечто полезное. А здесь?

Последние пять минут были самые длинные. Часы будто остановились. А покупатели заходили. Всё за тем же — поглазеть.

— Ненавижу их, — сказал я.

— Ты не один, — неожиданно рассмеялась Лера. — Привыкнешь.

Потом магазин все‑таки закрылся, и я направился в раздевалку. Там меня поджидал Камиль.

— Ну как? — спросил он.

— Нормально, — пожал я плечами.

— Сильно устал?

— Спина болит, — сказал я. — Не привык целый день стоять без дела.

— Понимаю. Смотри, я составил тебе график. Ознакомься и распишись.

Камиль дал мне небольшой листок с таблицей.

— Завтра у тебя выходной. Один. Потом до конца месяца два через два. Я решил, что тебе стоит передохнуть после первого дня. Чтобы сразу не сбежал.

Он рассмеялся.

— Посмотрим, — ответил я и расписался в графике.

Я переоделся и вышел на улицу. Закурил, достал телефон и набрал номер Маши. Она не отвечала. Вышла Лера, попрощалась со мной и ушла в сторону трамвайной остановки. Затем появился Дима и двинулся в сторону автостоянки. Последним уходил Камиль. Он остановился рядом со мной, достал пачку «Данхилла» и попросил прикурить. Я дал ему зажигалку.

— Подвезти тебя? — спросил он неожиданно.

— Я недалеко живу, — ответил я.

— А мне на другой конец города фигачить, — вздохнул Камиль.

Он почему‑то не уходил.

— Так что?

— Что? — спросил я.

— Подвезти все‑таки?

Мне не хотелось его обижать. Да и пилить сорок минут пешком тоже не хотелось.

— Ладно, если тебе не сложно.

— Ничего сложного. Тем более у меня завтра тоже выходной. Особо некуда спешить.

На стоянке его ждал красный «шевроле».

— Хорошая машина, правда? — спросил Камиль.

— Да, хорошая, — ответил я, хотя понятия не имел, хорошая это машина или плохая. У меня даже водительских прав никогда не было.

— Осталось совсем чуть‑чуть — рассчитаться с банком.

Я показал ему большой палец.

— Садись.

Я залез в салон. Камиль включил магнитолу.

— Может, пива выпьем? — неожиданно предложил он.

— Так ты же за рулем.

— Подумаешь. От пары бутылок ничего не будет. Тут есть симпатичный бар недалеко. А домой я тебя подкину потом.

— Нет, спасибо. В другой раз.

— Точно?

— Да. Точно, — сказал я смущенно.

Такое внимание показалась мне немного странным. Может, у него совсем нет друзей?

• • •

Дома я обнаружил, что какая‑то сволочь напихала спичек в дверной замок. Ключ входил в скважину лишь наполовину. Это мог сделать кто угодно. Я слишком устал, чтобы устраивать скандал. Хотя желание пройти по коридору, стуча в двери и вызывая соседей на ругань, все‑таки было. Вместо этого я порылся в карманах, нашел скрепку и стал ковыряться в замке. Это было несложно. Я умел открывать скрепкой наручники. А уж очистить замок — плевое дело. Тем более соседи не догадались поломать спички и склеить жвачкой, чтобы забить замок намертво. Просто засунули две штуки и всё.

Зайдя в комнату, я закрыл дверь и сел на кровать. Немного отдышался. За стенкой барабанил телевизор. Я достал телефон и поглядел на экран. Может, она занесла меня в черный список, сука?

Я отложил телефон, взял кувшин и вышел на кухню. Там сидели трое: отставной подполковник с женой и Лариса. Они умолкли. Я включил воду, немного прогнал и подставил под струю кувшин. Чувствовал спиной, что они смотрят на меня.

— Эй, — сказал подполковник. — Эй, оглох?

Я повернулся к нему.

— Я тебе не эй.

Он встал. В трениках, клетчатой рубашке с пятнами жира на груди.

— Ты как со мной разговариваешь? — сказал он.

— Так же, как и ты со мной, — ответил я.

— Тебя в твоем сраном детдоме не учили старших уважать?

Вода стала выливаться из кувшина. Я закрыл кран и вышел с кухни.

— Ты! — крикнул он. — На следующей неделе дежуришь по квартире. График видел? И чтобы толчок блестел!

Я зашел в комнату, запер дверь и отпил прямо из кувшина. Перевел дыхание и отпил еще. Пил, пока не потекло по груди. Поставил кувшин, взял телефон и нажал клавишу вызова. Сначала в трубке было тихо. Я уже решил, что Маша выключила мобильник. Но тут пошли длинные гудки, и одновременно откуда‑то сбоку зазвучала мелодия из фильма «Высокий блондин в черном ботинке». Я нажал клавишу отбоя и огляделся. Потом встал на четвереньки и заглянул под кровать. Там лежал только старый носок, похороненный под толстым слоем пыли. Пришлось снова нажать клавишу вызова. Мелодия заиграла рядом с ухом. Новенький смартфон, размером с тульский пряник, завалился за спинку кровати. Экран светился мой счастливой физиономией. Прошлой осенью мы гуляли по Летнему саду. Маша сфотографировала меня рядом с древней статуей, изображающей какого‑то воина, про которого я ничего не знал, кроме того, что у него маленький член. Хорошее было время. Мы почти не ругались. И еще я тогда подумал, что раз Маша решила меня сфотографировать на свой крутой гаджет, значит, наши отношения она воспринимает очень серьезно. Ну не глупость ли?

Я закурил. Настроение улучшилось. Теперь был железный повод, чтобы встретиться. Я набрал номер ее домашнего телефона. Ответили сразу. Ее мать. Она меня не любила, хотя мы виделись только два раза.

— Будьте любезны Машу, — сказал я.

— Ее нет дома. Кто это? — спросила мать.

Пару секунд я молчал, а потом ответил:

— Это Игорь.

— Игорь? — сказала мать. — А ты что, разве не встретил ее?

— Блять! — вырвалось у меня.

— Что? Что ты говоришь? — сказала она. — Я не расслышала. Игорь! Что случилось? Вы разве не встретились? Она мобильник потеряла. Ты звонил ей?

— Да вон она идет уже, я вижу, — сказал я и нажал отбой.

• • •

Почти сразу я позвонил Рудику.

— Можешь мне одолжить немного? — сказал я.

Мысленно прикинул, сколько я ему должен. Стало тоскливо.

— Завтра, — ответил Рудик. — Я сейчас в Новгородской области, сажусь на поезд. Только под утро приеду. Вернее, ночью.

— Ладно, — сказал я. — Утром я зайду к тебе?

— На работу ко мне приходи, — сказал Рудик. — Дела хреново?

— Терпимо, — ответил я. — Пока.

— Пока, Чапаев.

Мы знали друг друга лет четырнадцать. Рудик был сыном детдомовского завуча. Мы играли в футбольной команде. Он был защитником, а я вратарем. Это продолжалось несколько лет, до тех пор, пока мы с двузначным счетом не продули на городских соревнованиях воспитанникам «Зенита». После этого тренер команду разогнал и набрал новую. Из других воспитанников. Почти сразу я начал курить. А чем еще было заняться?

Я лег на кровать. Взял смартфон и открыл меню. В папках с входящими сообщениями были лишь два моих, которые я отправил днём. Отправленных не нашлось. Маша имела привычку сразу всё удалять. Лишила меня чтения, щекочущего нервы. Я открыл «медиафайлы», видео. Может она записала, как этот Игорь вылизывает ей письку? Ничего такого не было.

Я порылся в фотографиях. Там тоже не нашлось ничего интересного. Ее родители, ее такса, ее подруги, какие‑то дома, набережная, мост. Несколько моих фотографий, несколько фотографий, где мы вместе, прижавшись щекой к щеке. В кадре видна ее вытянутая рука. Я улыбнулся, глядя на эти фотографии. И почувствовал что‑то вроде надежды. Она их не удалила. Это ведь стоит чего‑то? Плевать на Игоря! Он просто вьюн. Ничего не сделает. Я его задвину.

Стало даже весело. Я зашел в «контакты». Номеров было много, но Игорь оказался всего один. Я набрал его номер со своего телефона.

— Слушаю, — сказал он после трех длинных гудков.

— Игорь? — спросил я, продолжая веселиться. — Не спишь?

— Да нет, — ответил он. — Рано еще. Кто это? — Встретиться надо. Ты завтра свободен?

• • •

Я уснул без проблем. Приснился дурацкий сон, будто Рудик женится на Маше. А я у них свидетель на свадьбе. Проснулся посреди ночи. Сердце стучало. Но мне было смешно. Я попил воды, открыл форточку и забрался назад в кровать. Тут же уснул. На этот раз приснился детдом. Будто у меня отобрали комнату, и я вернулся жить туда. Мне постелили под лестницей, где спал обычно старый печальный пес Пират, которого девчонки из старшей группы спасли от живодеров.

Утром я позвонил Рудику.

— Подъезжай в офис, — сказал он. — Подъедешь, звякни мне на мобильник, я спущусь.

Было начало одиннадцатого. За окном светило солнце, небо переливалось яркой синевой, а на подоконнике ворковали голуби. Я вышел из комнаты. Туалет и ванная были свободны — редкая удача. На двери висел график уборки квартиры. Моя фамилия была вписана в следующую неделю. Оставалось пять дней. На этой неделе дежурила соседка, живущая через две двери от меня. Она была актрисой в кукольном театре. Тихая неприметная женщина лет сорока. Помню, в прошлый раз, когда очередь убираться дошла до нее, она стала ходить по комнатам и предлагать всем деньги, чтобы кто‑нибудь ее заменил. Все отказались. И я тоже. А теперь мне хотелось сделать то же самое. Вот только денег у меня не было. Как и желания что‑то просить у соседей.

Умывшись и почистив зубы, я вышел из квартиры. Офис Рудика находился в центре. До метро я добрался пешком, на это ушло полчаса. Зашел в вестибюль, чуть ускорился и перепрыгнул через турникет. За спиной ворчливо вскрикнула сигнализация. Какой‑то старик у эскалатора одобрительно подмигнул:

— Путин не обеднеет!

Я зашел в последний вагон, и двери захлопнулись. Платформа медленно поползла навстречу, а потом за окном стало темно и замельтешили какие‑то провода и шланги на стенах.

Всё вроде бы шло хорошо. Я надеялся, что и дальше так будет.

• • •

Через две остановки в вагон заходит мужчина. У него длинные растрепанные волосы и безумные глаза. На мужчине длинный черный плащ. Руки он держит в карманах. Народу в вагоне немного, но почти все места заняты. Мужчина оглядывается, идет по проходу в мою сторону и в растерянности останавливается, как если бы он хотел что‑то сделать, но вдруг забыл, что именно.

Поезд грохочет, набрав огромную скорость. Пол раскачивается под ногами и постукивает прямо в пятки невидимыми молоточками. Мужчина улыбается. Он вспомнил наконец, что собирался сделать. Пассажиры не обращают на него внимания. Кто‑то дремлет, кто‑то читает книжку, кто‑то просто смотрит перед собой, стараясь не встречаться глазами с людьми, сидящими напротив. Мужчина берется за поручень, другая рука все еще в кармане. Он шевелит ей, словно перебирает мелочь, потом начинает медленно доставать. У меня холодеет в груди. В руке у него пистолет. Большой черный пистолет системы «Глок 17». Это не травмат и тем более не пневматика. Мужчина отпускает поручень и, продолжая улыбаться, оттягивает затвор. Я стою в самом конце вагона, прижавшись спиной к стенке. Я — идеальная мишень. Мужчина всего в одном проходе от меня. Но страха нет. Паники нет. Ужаса нет.

Пассажиры по‑прежнему не обращают внимания на происходящее. Я вижу, как он быстро смотрит по сторонам, вытягивает руку и стреляет в мужчину, сидящего прямо перед ним. Это пожилой толстяк с туристическим рюкзаком на коленях. Он не успевает ничего понять. Пуля попадает ему в переносицу и вылетает из затылка, вырвав заднюю стенку черепа. Кровь и мозги разлетаются по оконному стеклу. Сквозь грохот колес выстрел почти не слышен. Пассажиры подскакивают и, толкаясь, бегут в противоположную часть вагона. Мужчина стреляет им вдогонку: один, два три. На полу корчится молодая женщина. Две пули попали ей в спину. Маленькая девочка кричит. Она осталась сидеть одна, поджала ноги, закрыла лицо руками, чтобы не видеть этого кошмара. Другие пассажиры уже сбились в испуганную толпу. Они плачут. Девушка падает на колени и протягивает руки к убийце. Но он даже не смотрит на них. Его внимание сосредоточено на маленькой девочке, которая от страха не может двинуться с места. Вытянув руку с пистолетом, он идет прямо на нее.

Я чувствую, что наступил момент действовать. Стрелок повернулся ко мне спиной. За шумом поезда он не слышит моих шагов. Я хватаюсь за поручни и бью его ногами в спину. Он летит вперед, размахивая руками. Пистолет летит вместе с ним, кувыркаясь в воздухе. Они падают одновременно. Стрелок тянется к пистолету, и я прыгаю ему на руку. Я чувствую, как ломается кость. Не дав ему опомниться, я усаживаюсь на него сверху, хватаю за волосы и впечатываю мордой в грязный пол. Кровь расплескивается по сторонам, как если бы я со всего маху раздавил ладонью маринованный помидор. Стрелок еще пытается двигаться, но это больше похоже на агонию майского жука, насаженного на булавку.

Я победил. Пистолет лежит в стороне. Я переворачиваю злодея на спину, встаю коленями на его грудь и наотмашь бью кулаками в разбитое лицо. Я не чувствую боли в разбитых костяшках и лишь вижу, как окровавленное лицо с горящими безумными глазами превращается в…

Поднимаю голову. Девочка ошарашенно смотрит на меня. Я протягиваю руки, и она идет ко мне.

• • •

Рудик спустился минут через пять после того, как я ему позвонил. Он был одет в костюм с галстуком и выглядел немного сонным. Я ждал его у будки охранника.

— Здорово, Буденный, — сказал Рудик, проходя через турникет.

— Привет, — ответил я. — Не выспался?

— С соседями не повезло.

— Бухали?

— Да нет, у них был младенец, который орал всю дорогу. А когда замолкал, то сверху начинал храпеть мужик. Ладно, на том свете высплюсь.

Мы вышли на улицу, закурили. Рудик достал из бумажника бледно‑красную банкноту с Хабаровском.

— Спасибо, — сказал я. — Это даже слишком щедро.

Я рассчитывал на один или два Ярославля.

— Ты когда, говорил, на работу выйдешь? — спросил Рудик.

— Вчера был первый день. Завтра второй.

— И когда зарплата?

— Через две недели по идее.

— Надо ведь жить на что‑то эти две недели. Правильно?

— Это точно.

Тут я вспомнил, что последний раз ел почти двое суток назад. Но, как ни странно, голод меня не беспокоил.

— Надолго там задержишься? — спросил Рудик.

— Я бы вчера еще сбежал. Куда только?

— И долго так собираешься жить?

Я отмахнулся.

— Не дери мозги, ладно? Мне Маши хватает.

— Как у тебя с ней?

— Как обычно.

— Опять поругались?

— С чего ты решил?

— С твоего лица.

— Это кошка.

— Ага, — он засмеялся. — Мне можешь не рассказывать.

— Чего ты пристал?

— Я не пристал.

— А что? Хочешь меня поучить жизни?

Рудик покачал головой.

— У меня и без этого проблем хватает. А ты вроде бы не дурак. Ну, не алкаш и не торчок. Хотя это может легко измениться. Но пока всё выглядит вполне оптимистично. Только тебе надо немного изменить свою жизнь.

— Точно. Буду лепить скульптуры. Как в Летнем саду.

И у всех будут нормальные болты.

— Или скетчи писать.

— У меня вся жизнь — сплошной скетч. Не перестаю хохотать. Даже по ночам не спится. Постоянно подскакиваю от собственного хохота.

— Ладно, — сказал Рудик. — Это всё здорово, но мне пора.

Позвони потом, хорошо?

— Понадобятся деньги — позвоню, — подмигнул я. — Будь здоров, Котовский, — махнул рукой Рудик.

• • •

Я ждал у выхода из метро. Здесь мы договорились встретиться. Игорь опаздывал. Я всматривался в лица людей, выходящих из вестибюля на улицу, и пытался угадать, кто из них может быть новым хахалем Маши. Этот очкарик?

Или тот низкорослый крепыш с кривыми ногами? А вдруг тот интеллигентный старикан в тирольской шляпе и с газетой в руке? Стало смешно. Я представил, как Маша двумя пальчиками снимает с него эту шляпу и целует лысую голову. Старик прошел мимо. Я почувствовал крепкий сладковатый запах валерьянки и отвернулся. Этот запах постоянно появлялся в квартире. Меня от него воротило. В детдоме валерьянку подливали в чай, особенно когда время близилось к ночи.

Я решил, что подожду еще десять минут и уйду. Даже звонить не буду. Он испугался, вот и всё. Наверное, вышел из метро, поглядел на меня и прошел мимо. Или не узнал и ждет где‑то рядом? Я, конечно, описал себя, но мало ли что. И тут меня окликнули по имени. Я оглянулся. Подошел мужчина лет тридцати пяти, в черном костюме, но без галстука. Верхняя пуговица белой сорочки была приветливо расстегнута.

— Здравствуй! — сказал он. — Ты звонил?

Он выглядел дружелюбно, слегка улыбался и даже протянул мне руку. Чуть помедлив, я пожал ее.

— Извини, что опоздал, — сказал Игорь, продолжая излучать дружелюбие.

— Ничего, — ответил я.

— Давай немного прокатимся. Я тут машину недалеко оставил.

— Ладно, — сказал я. — Тут все равно спокойно не поговорить.

Мы двинулись по улице. Игорь шел впереди. Почему‑то он оказался совсем не таким, каким я представлял. Я смутился. Понял вдруг, что придется перебороть себя, чтобы говорить ему «ты».

Через сотню шагов он достал из кармана ключи, нажал кнопку на брелоке. Одна из припаркованных машин мигнула габаритами. В салоне Игорь закурил и включил магнитолу. Заиграло что‑то резкое, он поморщился и выключил. Я сидел рядом и никак не мог побороть неловкость. Давно забытое чувство.

— Маша мне показывала твои фотографии, — сказал Игорь. Потом положил руки на руль. — А это «ягуар». Старенький уже, в общем. Думаю, Маше отдам.

— Очень ей надо, — пробормотал я, чувствуя, что краснею.

Игорь мои слова оставил без внимания. — Поехали? — спросил он.

• • •

Мы катили по городу.

— Спрашивай, — сказал Игорь, всё так же дружелюбно. Я спросил:

— Что у вас с Машей?

Он, немного пригнув голову, быстро посмотрел по сторонам и проскочил перекресток.

— Вчера мы подали заявление в загс.

— Пиздеж! — вырвалось у меня как‑то само по себе, будто внезапная отрыжка.

— Нет‑нет, — засмеялся он. — Всё серьезно.

Я поглядел в окно. Потом опять на Игоря. Снова в окно.

— А Маша?

— Что Маша? — спросил он.

— Она сейчас где?

— Дома. А завтра улетает в Испанию. Я купил ей тур на недельку. Пусть хоть загорит к свадьбе, а то бледная, как сосиска.

Мне захотелось достать зажигалку и поджечь себе волосы. А потом ему. Я не знал, что тут ещё можно сделать.

— Не переживай, — подмигнул Игорь. — С кем не бывало?

Даже со мной. Когда мне было семнадцать… — Чем ты занимаешься? — перебил я.

— Реклама, пиар, СМИ и прочая такая муйня. А ты?

— Я продавец‑консультант в магазине детских товаров, — сказал я. — Вернее, стажер. Стану консультантом, когда закончится испытательный срок.

— Понятно. — Он даже не улыбнулся. — Еще есть какие‑то вопросы? Ты спрашивай, я отвечу.

Я пожал плечами. Все мои заготовки полетели коту под хвост. Это было подло и унизительно. Попался зверь, которого мне не свалить. Я уставился на свои старые кроссовки. Показалось, что они стали больше, заполнили весь салон этой красивой машины. Будто бы моя нищета и никчемность выпучились вперед, как гигантская бородавка. Я достал сигареты, закурил. Игорь опустил стекло, хотя когда курил сам, этого не делал.

— Выпить хочешь? — спросил он. — Открой бардачок.

Я открыл. Там лежала плоская стеклянная фляга. На этикетке был изображен мужик в красном комзоле. Я отвинтил пробку и от души хлебнул.

— Не стесняйся, — сказал Игорь.

Я отпил еще и положил флягу на место. В ней осталось совсем чуть‑чуть.

— Может, домой тебя подкинуть?

— Зачем?

— Хочу, чтобы все было цивилизованно. Без камня.

— Какого еще камня? — спросил я.

— Ну, этого… Как там в поговорке? Камень под сердцем?

Или камень в душе?

Я пожал плечами.

— Видишь ли, — сказал Игорь, — я шесть лет прожил в США… — Останови, — перебил я.

— Плохо стало? Это хороший джин.

— Нет, просто останови.

Он проехал еще сотню метров и притормозил у обочины. Я вылез из машины, захлопнул дверь и пошел, не оглядываясь, в обратную сторону. Это был какой‑то незнакомый промышленный район. Вокруг торчали сплошные трубы, дымящие в небо. Обшарпанные кирпичные здания напоминали крематории. У меня кружилась голова. Я свернул в узкий проезд, дошел до конца и оказался в тупике. Повернулся и пошел назад, надеясь, что не встречу Игоря. Вышел к воротам, на которых было написано «ебельное производство». Я присел на корточки, прислонился спиной к забору, достал мобильник и набрал Машу. Потом вспомнил, что ее телефон до сих пор лежит у меня в комнате, и нажал кнопку отбоя.

• • •

Подсознательно я понимал, что это плохой вариант, но ничего не мог с собой поделать. Я затарился бухлом, пришел домой и сел пить. Я не спешил, растягивал свою боль и обиду. Но в какой‑то момент соскочил и понесся с горки. Бац! За окном еще светло, а в бутылке уже еле плещется. Неожиданно я всё возненавидел. Но больше всего — себя. Я разделся догола, взял нож и подошел к зеркалу. Попытался что‑нибудь вырезать у себя на груди. Кажется, слово «сука». Тут мне не повезло. Нож попался тупой и оставлял на коже лишь белые разводы. А может, я просто трусил нажать чуть сильнее.

Я открыл окно, забрался с ногами на подоконник и сел так, что одна моя половина была в комнате, другая на улице. Меня качало, но недостаточно сильно, чтобы упасть. Ноги я согнул в коленях, подтянул к груди и ждал, какая сторона перевесит. Сторона ненависти? Или сторона трусости? В руке у меня был мобильник. Я стал звонить всем подряд из списка контактов. Список был не такой уж большой. К тому же его следовало почистить. Первым делом я нажал номер Маши. Заиграла мелодия из фильма про сраного блондина. Ах, да!

Я нажал отбой и позвонил своей бывшей начальнице из продуктового магазина. Она никак не могла сообразить, кто

я и чего мне надо.

— Кто это? — повторяла она. — Я сейчас в поликлинике, не могу говорить.

— Что за наебка с продуктами? — спрашивал я. — Они все тухлые!

— Олег Иванович, это вы?

— Мне пришлось их выкинуть на помойку! Где мои деньги?

— Кто говорит? Алло! Кто говорит?

Следующим на очереди оказался мой бывший коллега по охране, отставной летчик. Однако с ним мы поговорили вполне мило.

— Ездил на дачу, — сказал он. — У меня за зиму все дрова перетаскали из сарая. Осталось с гулькин хрен, и те все березовые.

— Зачем вам летом дрова, Валерий Игнатьевич? — спросил я.

— А баню топить? Или в нетопленой мыться?

После этого я набрал Рудика, но его телефон оказался выключен. Я попытался написать ему эсэмэску, полную злого веселья, но спьяну запутался в буквах, так что получилась полнейшая нечитаемая белиберда. Например, вместо «привет» там было «осивду». И всё же я ее отправил. Потом опять попытался вызвать Машу. Долго слушал «блондина», звучащего с тумбочки, даже стал ему подпевать какими‑то псевдо‑французскими словами, которые придумывал на ходу. Вдруг качнулся особенно сильно и грохнулся об пол, больно ушибив колено. Увидел из этого положения свою позавчерашнюю бутылку, стоявшую за кроватью. Там было чуть меньше половины. Ого! Я пополз к ней на четвереньках, схватил и стал пить. Большую часть пролил, намочив щеку и ухо. Но что‑то попало и внутрь. Немного полежав, я влез на кровать. Спиной прижался к холодной стене. У соседей включился телевизор на полную громкость. Правда, спустя пару секунд звук все же убавили.

• • •

Хотя у меня были деньги на проезд, я пришел на работу пешком. И оказался одним из первых. Правда, пучеглазый Дима все‑таки опередил меня. Он расхаживал по залу с какими‑то бумажками, то и дело брал с полок товары, вытаскивал из держателей ценники, что‑то записывал. Я зашел в раздевалку, открыл шкафчик, достал поло. До начала смены оставалось тридцать минут. Я сел на стул. Меня мутило, но не сильно. Болела коленка, тоже терпимо. Проснувшись утром, я некоторое время лежал в кровати и размышлял, стоит ли мне вообще идти на работу. Так и не убедил себя ни в чем. Но потом встал и начал одеваться. По пути на работу боролся с искушением остановиться у ларька и купить банку пива.

Пришел Камиль, кивнул мне и скрылся за шкафчиками. Следом в раздевалку зашел парень с серьгой в ухе. Его я не знал. Камиль вернулся с бейджиком.

— Это тебе, прикрепи.

Я пришпилил его к левой стороне груди.

— Ты не заболел? — спросил Камиль. — Что‑то ты не очень хорошо выглядишь.

— Не заболел, — ответил я.

— О? А ну‑ка дыхни.

Он наклонился. Я дыхнул, ничуть не скрываясь.

— Бля! — сказал Камиль. — От тебя разит, как от портвейна.

— Как от портвейна?

— Точно.

— Да нет, это вчерашнее, — махнул я рукой.

— Но все равно, лучше тебе не дышать ни на кого.

Он порылся в карманах, достал упаковку жвачки, вытряхнул на ладонь подушечку и протянул мне. Я отправил жвачку в рот. Хотя давно уяснил, что жвачка почти не отбивает запах, а только привлекает лишнее внимание.

— Досадно, досадно, — вздохнул Камиль. — Если кто унюхает…

— С чего ты так переживаешь? — сказал я.

— Да чего мне переживать?! Мне‑то вообще нет дела. Иди в седьмую линейку и старайся не раскрывать лишний раз рот.

— Как скажешь, майор!

Я показал ему большой палец и двинулся в седьмую линейку. Леры там сегодня не было. Вместо нее стоял толстый парень с виноватым выражением лица. Его штаны были натянуты на живот гораздо выше, чем требуется, а из‑под коротких брючин выглядывали красные носки. На бейджике было написано: «Илья, продавец‑ консультант».

— Как жизнь? — спросил я.

— Нормально, — буркнул он.

Прозвучало как «номаныно».

Похоже, седьмая линейка — место для избранных. До начала смены оставалось пять минут. И прошли они быстро.

• • •

Я старался отвлечься, не думать о Маше, но мысли о ней так и лезли в голову. Чем дальше, тем хуже. Мне хотелось вернуться в свою комнату и продолжить то, что было начато вчера. Я расхаживал в своей «линейке», из одного конца в другой и считал шаги. Очень скоро счет перевалил за сотню, потом за двести, но это ничего не изменило.

Общаться с покупателями не было ни малейшего желания. К счастью, Илья работал на совесть, не упустил ни одного человека. Потом через нашу линейку прошла женщина. От нее пахло Машиными духами. «Запах осени», так я их раньше называл про себя. А как они назывались на самом деле, я не знал. Илья прицепился к женщине:

— Здравствуйте, могу я вам чем‑то помочь?

Прозвучало как: «Зднастуте, могу я вам тсемьто помоць?»

Я ушел в противоположный конец линейки и стал кусать себя за руку, чтобы не расплакаться. Тут увидел, что прямо на меня пялится видеокамера, установленная под потолком. Я разжал зубы и показал этим гадам средний палец, подержал так несколько секунд, на тот случай, если человек, сидящий в этот момент у монитора, случайно отвернулся.

Прибежал Камиль.

— Что ты делаешь? — прошипел он. — Совсем охренел? Это хорошо, что я там был, а не кто‑то еще. Такой штраф тебе влепят!

Я похлопал его по плечу, все еще чувствуя, как дерет в горле.

— Это не тебе предназначалось.

— Ну, хоть за это спасибо, — сказал он мрачно. — Слушай, что с тобой происходит?

— Просто мне ужасно тоскливо, — ответил я.

— У тебя глаза красные.

— Это от папы. Он был альбинос.

Камиль засмеялся.

— Правда?

— Да нет, просто давление херачит.

— Ясно. Слушай, после трех Юля Владимировна уедет, можно будет отпроситься.

Юля Владимировна была администратором в магазине.

Я посмотрел на часы. Начало первого.

— Посмотрим, может, пройдет всё, — сказал я.

— Ладно, я пойду.

Он отошел на несколько шагов, потом повернулся.

— Слушай, я через час на обед, может, вместе?

— Отлично, давай.

Илья смотрел на меня смущенно, виновато, но с явным интересом.

— Как жизнь? — спросил я.

— Номаныно, — улыбнулся он.

• • •

Камиль появился только в начале третьего. Поглядел на часы. Они у него были внушительные, размером с пепельницу.

— Извини, на складе пришлось проторчать. Так что, идем?

— Да, идем.

Он посмотрел на Илью.

— А ты ходил?

Тот как раз вернулся с обеда.

— Да, я уже покушал, — виновато моргая, сказал Илья.

— Что ты кушал?

— Ну, я взял себе борщ в «Емеле», но он мне не понравился. Там свекла слишком крупно порублена, такими большими кусками. Потом я пошел в «Крошку‑картошку» и взял картошку и курочку. Это было вкусно. А в «Карлс‑Джуниор» я купил себе фанту. Хотел взять маунтин дью, он продается рядом, в этом курином ресторане со стариком на эмблеме, но маунтин дью там закончился.

— Понятно, — сказал Камиль. — Работай.

Мы вышли из магазина и поднялись на второй этаж. Я не ел три или четыре дня. Странно, откуда брались силы?

При том что аппетита по‑прежнему не было. Камиль набрал полный поднос еды: уху, пюре с рыбой, салат, пирожное, чай с лимоном и стакан пепси. Я ограничился тарелкой грибного крем‑супа и чашкой кофе.

— Жуть! — улыбнулся Камиль. — Я как бегемот жру.

Я пожал плечами:

— Подумаешь.

— Приходится на тренажерах потом хреначить как чокнутому. Ты ходишь в зал?

— Хожу, — соврал я. Потом добавил: — То есть не хожу.

— А что ты делаешь?

— В каком смысле?

— Ну, вообще. Вот чем ты, например, займешься в выходные?

— Я так далеко не загадываю, — сказал я, пробуя суп. — До выходных еще надо дожить.

— Какой‑то ты мрачный, — сказал Камиль. — Ты с родителями живешь?

— У меня нет родителей, — ответил я.

— С девушкой, значит?

— Девушки у меня тоже нет. Я один, как тот волк из мультфильма про пса.

— Ты же говорил, что у тебя есть девушка.

— Я пошутил, — сказал я. Посмотрел ему в глаза. — Еще вопросы?

Он воспринял это слишком буквально.

— У тебя своя квартира?

— Комната.

— В коммуналке, что ли? А чем ты увлекаешься?

— Ничем не увлекаюсь.

— То есть совсем?

— То и есть.

Я доел суп и выпил остывший кофе.

— Ладно, я пойду.

— Уже? Может, посидишь со мной, пока я доем?

— Хорошо, посижу.

Я подождал, пока он доест. Потом мы сходили на улицу, выкурили по сигарете и вернулись в магазин.

• • •

Я не стал отпрашиваться, доработал смену и даже помог супружеской паре выбрать автомобильное кресло для ребенка. На некоторое время забыл про Машу. Потом вспомнил. Ты тюфяк, сказал я себе. Вот и всё. Прогадил любовь, теперь плачь.

По пути домой зашел в круглосуточный продуктовый и оплатил через терминал интернет. Купил сигареты, чай, хлеб, шоколад и апельсины. Задержался у стенда с алкоголем, но решил, что не стоит. Пока не стоит. Оставлю до выходных.

У кассы кто‑то тронул меня за локоть. Я оглянулся и увидел Илью.

— Привет, — сказал он.

Птивет.

— Как жизнь? — спросил я.

— Нормально.

Номаныно.

У него в корзине лежала бутылка колы, кексы, шоколад, вафли с карамелью.

— Далеко живешь? — спросил я. — Доберешься?

На улице уже стемнело.

— Да, всё хорошо. Меня папа на улице ждет. Он меня встречает. Или братик. Меня тут осенью поколотили хорошенько. Все губы разбили, нос еще.

Я похлопал его по плечу.

— Ты в «Макдональдсе» не работал раньше?

— Немножко работал. Но меня заставляли только туалеты мыть, а мне от хлорки плохо было.

— Ясно. Сволочи, да?

— Да, — сказал он. — Сволочи.

Сволотси.

Дома я первым делом перекусил, потом включил ноутбук. Это был подарок Рудика на прошлый день рождения. Проверив почту (там не оказалось даже спама), я открыл

«ВКонтакте». Новых сообщений не было. Но имелась одна заявка в друзья. Я почему‑то вспомнил Илью, навел курсор на «друзья», щёлкнул мышкой. Заявка оказалась от Камиля. Выяснилось, что его фамилия Смирнов. Заходил сорок минут назад с мобильного. В друзьях триста двадцать один человек. Сто двадцать две видеозаписи. Четыреста тринадцать аудиозаписей. Шесть альбомов с фотографиями. Вот он на даче. А вот знакомая раздевалка, желтое поло, пучеглазый Дима на заднем плане. Я просмотрел все его фотографии. Потом немного послушал его музыку. Порылся в его видео. Почитал сообщения на стене. Дотронулся одним пальцем до чужой жизни. На часах было начало одиннадцатого. Я закрыл «ВКонтакте» и открыл xvideos.com. Выбрал раздел big tits. Посмотрел пару клипов, но гонять под них не захотелось. Выбрал раздел hardcore. Стал смотреть длинный ролик, в котором даже оказалось что‑то вроде сюжета.

Миловидная блондинка рассказывала своей подруге с пятым номером груди какую‑то историю, апеллируя словами fuck, fucking my ass, fucking my pussy, big black cook. Затем они стали целоваться, лизаться, откуда ни возьмись возникли

четыре черных мужика и поделили этих девок между собой. Я досмотрел до середины, закрыл ролик и выбрал категорию lesby amateur.

Через час я выключил компьютер и лег спать, так и не погоняв.

• • •

Утром на работе случилось небольшое столпотворение. Все бегали как настёганные, с горящими глазами и озадаченным выражением на лицах. В раздевалке стоял шум и гам. Пучеглазый Дима носился мимо шкафчиков, но то и дело останавливался и к кому‑нибудь цеплялся.

— Слава, почему у тебя поло в пятнах?

— Мне его таким выдали.

— Срочно замени.

— Ладно.

— Олег, чем от тебя воняет?

— От меня ничем не воняет.

— Возьми мой дезодорант и побрызгайся. И в ботинки побрызгай…

Я ничего не мог понять, но обстановка мне не нравилась. Я подошел к своему шкафчику и стал спокойно переодеваться.

Дима подбежал ко мне и оглядел с головы до ног.

— Что у тебя с кроссовками? — спросил он.

— А что с ними? — спросил я.

— Ты их у бомжа отнял, что ли?

— Нет, это цвет такой.

— Сними немедленно.

— И что мне, босиком ходить? — спросил я.

— Я тебе принесу сейчас кое‑что.

Дима убежал и тут же вернулся. Бросил мне под ноги вьетнамки со стоптанными подошвами.

— Надень.

— Ага, хорошо, — сказал я.

Дима убежал, а я затолкал его вьетнамки ногой под шкафчик.

Рядом со мной переодевался парень по имени Толик из линейки с игрушками. Рыжий и невозмутимый. Не считая меня, он был единственный, кто игнорировал всю эту беготню.

— В чем дело? — спросил я. — Что за кипеж тут?

— Утром приехал генеральный, сейчас сидит в кабинете Юльки, — ответил Толик. — Решил, наверное, посмотреть, как налажена работа. — Ясно, — сказал я.

В раздевалку вошел Камиль.

— Так, парни, — сказал он. — Заканчивайте переодеваться.

Собираемся в зале.

— А мы? — спросила одна из девушек. Кажется, ее звали Вика, и работала она в линейке верхней одежды.

— Что вы?

— А нам что делать? Здесь ждать?

— Почему? И вам тоже…

— А чего тогда говоришь, чтобы парни собирались?

Камиль не ответил. Развернулся и вышел из раздевалки. Следом потянулись остальные. Я чувствовал, что ничего хорошего там не будет, и решил переждать здесь. Но Дима меня засек. — А ты чего не шевелишься? — спросил он. — Давай‑давай… Про кроссовки он уже забыл.

Мы собрались в торговом зале небольшой толпой. До открытия оставалось минут пятнадцать. Никто ничего не говорил. Тут зажегся весь верхний свет, и к нам вышли двое — Юлия Владимировна и генеральный директор, худощавый мужик лет сорока пяти. Он прошел мимо нашей толпы, оглядывая стоящих впереди с головы до ног. Я хорошо разглядел брезгливое выражение его лица. Почему‑то вспомнились кадры военной кинохроники, которую я иногда смотрел на «ютубе» и во «ВКонтакте»: Гиммлер вышагивает мимо колючей проволоки какого‑то военного лагеря и разглядывает пленных советских солдат.

— Молодые все, красивые, — сказал директор.

Хотя на самом деле, наверное, подумал: «Ну и сброд!»

— Это точно, — ответила Юля. — Да…

— И тупые, — Вот это у него получилось искренне. — А что, не так? У вас в магазине самые низкие продажи. Что за такое, а? Пора работать начинать, а не муди чесать. С покупателем работать надо. А не пиздеть на рабочем месте. Нет? Штрафануть вас надо как следует. Может, тогда начнете шевелить булками.

Все, конечно, молчали. Еще минут пять он ругал и оскорблял нас. Потом немного успокоился.

— Ладно, — сказал директор, поглядев на часы. — Пора мне. А вы давайте посерьезней к делу относитесь.

Он бы так и ушел, но тут вперед вылез Дима.

— Андрей Васильевич, вы гимн забыли послушать.

— Да? Ну ладно, хоть гимн давай послушаю…

Дима повернулся к собравшимся, глаза выпучились дальше некуда, и дал знак, будто дирижер. И тут же все вокруг меня запели неровным разноголосым хором песню на мотив российского гимна. Только слова были другие. О том, как мы все любим нашу сеть магазинов, что лучше этой сети вообще ничего нет на свете, и сам господь бог стоит ступенькой ниже,

чем вся наша сеть.

Я смотрел на открывающиеся рты стоявших вокруг людей и чувствовал, что начинаю краснеть. Стало невыносимо стыдно, будто подглядываешь за собственной бабушкой в бане.

— Хватит, всё, — оборвал директор. — Пора магазин открывать.

— Еще семь минут до открытия, — сказал Дима.

— Ничего, не помрете, если поработаете лишних семь минут, — ответил директор. И укатил.

— Это еще не самое страшное, — сказал позже Камиль. — Однажды он приехал пьяный, стал орать на всех, а потом снял ботинок и швырнул в Толика. У Толика потом был синяк в половину лба.

— И что дальше было? — спросил я.

— Ничего. Потом он уехал, а Толика отпустили домой. У него голова стала кружиться. Но день, конечно, не оплатили.

Я опять вспомнил Гиммлера и пленных красноармейцев. Теперь это не выглядело так уж абсурдно.

— А зачем этот дурак вылез со своим гимном?

— Хочет выслужиться, — пожал плечами Камиль. — Ты ходил обедать?

— Еще нет, — ответил я, поглядев на часы. Было начало третьего.

— А кто ходил последний? У кого карта?

Я пожал плечами.

Камиль ушел искать карту. Я вернулся в свою линейку и увидел там Диму. Он что‑то втолковывал Лере.

— Ага, — сказал Дима. — Ты где ходишь?

— В туалете был, — ответил я.

— Ладно. Я кое‑что принес тебе.

Он протянул мне листок бумаги.

— Хорошо бы тебе это выучить, — сказал Дима.

Это был гимн.

Как только Дима ушел, я скомкал бумажку и закинул на самый верх стеллажа с автомобильными креслами.

— Это наверняка в камеру попало, — шепнула Лера.

— Да плевать, — ответил я.

Потом мы просто стояли и смотрели то друг на друга, то по сторонам. А иногда прохаживались туда‑сюда. Когда появлялся покупатель, Лера подходила к нему. Я подумал, что, возможно, было бы неплохо попытаться закрутить с ней. Только она мне совсем не нравилась как женщина. Ни капельки. Я даже не пытался представить ее без одежды.

Вернулся Камиль.

— Ну что, сходим на обед? — спросил он.

— Чего бы не сходить, — пожал я плечами.

— А ты была? — спросил он у Леры.

— Да, была, — ответила она.

— И что брала?

— Ничего особенного. Только пюре не бери. Оно, по‑моему, позавчерашнее.

Мы поднялись в «Ресторанный дворик». Я снова взял грибной суп, стакан томатного сока и два кусочка тихвинского хлеба. Камиль же, как и вчера, нагрузил полный поднос. Мне казалось, что он хочет что‑то сказать, но не может решиться. Несколько раз пристально смотрел на меня, но тут же отводил взгляд.

Я быстро всё съел и некоторое время боролся с желанием повторить.

— Чем завтра займешься? — спросил Камиль.

— Буду искать работу, — ответил я.

— Нет, серьезно?

— Шучу, — сказал я. — Шучу.

• • •

Вечер в предвкушении выходных мне испортили.

По дороге домой я зашел в магазин и оставил там еще немного денег из субсидии Рудика, взяв взамен бутылку красного полусладкого «Эль‑Пасо». А кроме этого, не удержавшись, купил две шоколадки «Россия», одну обычную, другую с изюмом, арахисом и мармеладом.

Как только я зашел в комнату, переоделся и начал ввинчивать штопор в пробку, в дверь постучали. Резко и недовольно.

Мне не хотелось никого видеть, и я продолжил ковырять пробку. Но стук повторился и очень быстро перерос в натуральный грохот. Я поставил бутылку с торчащим из горлышка штопором на стол и открыл дверь.

На пороге стоял подполковник.

— Ты совсем обнаглел? — спросил он.

— Да вроде не совсем, — ответил я растерянно. — А в чем дело?

— В чем дело?! Ты когда собираешься убираться? Когда мы спать лягем?

— Спать лягете?!

И тут до меня дошло. Сегодня был первый день моего дежурства по квартире. Но я совсем забыл об этом.

— Ладно, сейчас начну.

Ругаться мне не хотелось. Не было смысла. Я закрыл дверь перед носом подполковника и вернулся к бутылке. Вытащил пробку, налил полный стакан и выпил, с небольшими передышками.

Швабра, ведро, тряпки и прочее лежали в кладовке рядом с туалетом. Я взял веник, совок и стал подметать коридор, начав с прихожей. К счастью, соседи сидели по комнатам, под ногами никто не мешался. У двери своей комнаты я задержался, отложил веник, зашел внутрь, выпил еще полстаканчика и вернулся к уборке. Закончив подметать, я наполнил ведро теплой водой, намочил тряпку, намотал на швабру и стал мыть. По пути еще два раза заходил к себе. Вино меня взбодрило. И вся эта уборка показалась вполне обыденной.

Вымыв пол, я вылил в унитаз грязную воду и убрал швабру, тряпку и ведро в кладовку. Тут из своей комнаты вышел подполковник. Протянул мне зубную щетку.

— А теперь толчок, — сказал он, улыбаясь. — Чтобы блестел, как бляха у меня на ремне.

• • •

Я зашел в комнату, запер дверь и осмотрел лицо в зеркале. Немного болела скула, куда угодил его кулак, но удар получился смазанным, так что следа не осталось. Всё, что там было примечательного, — следы от ногтей Маши. Уже почти незаметные. Я вытер влажной салфеткой кровь с костяшек и налил вина. Еще пару минут подполковник, что‑то ошарашено бормоча, бегал по коридору и стучал в двери соседей.

Потом затих.

Выпив еще немного, я включил ноутбук, зашел во «ВКонтакте». Там было одно новое сообщение. Я открыл. Камиль прислал мне смайлик. Некоторое время я смотрел на этот странный знак — двоеточие и три правые скобки. Не знал

что ответить. Хотел тоже послать ему смайлик, но решил, что это глупо. «Привет», — написал я. Но вместо того, чтобы отправить, перешел на страницу «Аудиозаписи» и включил музыку. Убавил немного звук. В квартире стояла тишина, как будто все жильцы разом затаились, ожидая продолжения.

В левом нижнем углу экрана всплыло сообщение. Я навел курсор и нажал.

Камиль: «Привет».

Мое собственное «привет» так и висело в диалоговом окошке. Я нажал Enter. Немного подождав, увидел, что он печатает мне сообщение.

Камиль: «Погулять не хочешь?» Я: «Сейчас? Нет, честно говоря, не хочу».

Камиль: «Завтра с утра))) Сейчас я и сам не хочу)))» Я: «Ладно. Во сколько? И где?»

Камиль: «Давай часиков в двенадцать. В центре?» Я: «Хорошо. На Гостинке, может?»

Камиль: «Давай лучше на Петроградке. На выходе».

Я: «Договорились».

В дверь постучали. Я свернул вкладку, встал и открыл.

На пороге стоял молодой милиционер. За его спиной я разглядел еще одного милиционера и подполковника с распухшим носом. Я посмотрел на часы: начало двенадцатого.

— Ну что, буяним? — спросил милиционер и заглянул мне за плечо. — Кто в комнате?

— Никого, — сказал я. — Я один.

Он вошел, не спросив разрешения, огляделся. Конечно, сразу увидел бутылку.

— Музычка приятная, — пробормотал милиционер. Прошелся по комнате, поднял с пола салфетку с пятнами крови, оглядел и тут же бросил.

Зашел второй милиционер. Этот был гораздо старше, лет сорока. Тощий, рыжий, усатый. На плече у него висел автомат дулом вниз.

— Так что, заявление будете писать? — спросил он в коридор. — Или, может, бахнете с соседушкой на брудершафт, да спать?

— Конечно, буду, — ответил подполковник. — В смысле, заявление буду.

— Настырный, — пробормотал молодой. — Обид не прощает.

— Ну а хули, — пожал плечами рыжий и оглядел меня, словно строгий отец сына забулдыгу. — Одевайся.

• • •

Часы в отделении показывали половину двенадцатого. На лавочке сидела пожилая женщина с желтоватым синяком под глазом. Она просто сидела, сложив руки на коленях, и смотрела перед собой. Как будто не дышала. К ней подошел дежурный.

— Это же семейные дела, — сказал он. — Я вот вообще сделать ничего не могу.

Рыжий милиционер сказал мне:

— Посиди пока.

Я сел на соседнюю лавочку. Женщина в этот момент встала, прошла мимо меня и вышла из отделения. Молодой милиционер отдал дежурному подполковничье заявление. Тот его быстро прочитал.

— И что там у него? — услышал я.

— Нос разбит, но несильно. А так вроде ничего больше.

— А свидетели есть, что он его бил?

— Нет. Соседи по комнатам сидели. Никто даже разнимать не вышел.

— И чего мне делать с этой хуйней? — разозлился дежурный. — Руки покажи, — сказал он мне.

Я показал ему ладони.

— Рукава закатай, епта! Чего мне на твои пальцы смотреть?!

Я показал вены.

— Работаешь?

Я кивнул.

— Ты глухонемой, что ли? Где работаешь?

— В магазине игрушек, — ответил я.

Дежурный отвернулся.

— Короче, свидетелей нет, ни хрена нет.

Опять повернулся ко мне.

— Ну‑ка дыхни!

Я дыхнул.

— Понятно.

— Второй, по‑моему, тоже датый хорошо, — сказал рыжий. — Несло от него заметно.

Некоторое время они все молчали. Я уже подумал, что сейчас эти люди займутся какими‑то своими делами, а я еще чуть‑чуть посижу, а потом встану и пойду домой.

— Пусть в камере переночует, — сказал дежурный. — И валит на хрен.

Он скомкал заявление подполковника.

— Оформим ему… Что оформим?

— Справление малой нужды в общественном месте, — изрек рыжий и вдруг подмигнул мне. Строгий отец в очередной раз простил пьяницу сыночка.

— Или это… Ругался матом в общественном месте, — сказал молодой.

— Оформим ему… — пробормотал дежурный, — справлял большую нужду в общественном месте и ругался матом.

Они засмеялись. Дежурный поглядел на меня.

— Ладно, не бойся, хватит с тебя и ссанья. Мы же не звери.

• • •

Утром в районном суде мне выписали штраф и отпустили на все четыре стороны. В коридоре перед дверью, где вершилось правосудие, сидели мрачные личности и ждали своей участи. Большинство, похоже, мучилось похмельем. Я вышел на улицу. Хотелось спать, да так, что кружилась голова. В камере оказалось холодно, хотя окон там не было, но откуда‑то жутко сквозило. Я ворочался на жесткой скамейке, на соседней скамейке лежал вусмерть обдолбанный наркоман, на полу сидел бородатый мужик в рваных носках. Мне удалось немного подремать, но полноценным сном это было сложно назвать. Мешал запах рвоты и храп наркомана.

Утром мужик в носках рассказал свою историю. Он ехал из Москвы в Ярославль на поезде. Выпил с попутчиком коньяку, и тут случился провал. Очнулся уже в Петербурге, на чьей‑то квартире. Причем документы и кое‑какие деньги лежали в кармане, так что вряд ли попутчик пытался его отравить и ограбить. Зато исчезли ботинки и сумка со сменой белья, зубной щеткой и всякой мелочевкой.

— По моим прикидкам больше недели прошло, — сказал мужик, шевеля пальцами в драных носках. — Я когда проснулся, минут пять пытался вспомнить свое имя. А рядом на кровати тело. Перевернул — дышит. А еще знаешь что?

У меня на заднице какие‑то ссадины. Я думаю, может, на мне опыты ставили?

— А сейчас как вы себя чувствуете? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Да вроде ничего так. Только страшно… — За что же вас в обезьянник засунули?

Мужик кивнул на дверь камеры.

— А ты вот пойди и спроси у них.

Спустя час меня увезли в суд. А там отпустили.

• • •

Прямо передо мной у пешеходного перехода стоит девочка лет семи или восьми. Она одета в белый пуховичок, хотя на улице довольно тепло. Из‑под шапочки выглядывают короткие хвостики светло‑русых волос, перехваченные голубыми резиночками. За спиной у девочки большой розовый ранец, в руке она держит пакет со сменной обувью. Светофор на противоположной стороне мигает желтым уже несколько минут. Автомобили проносятся мимо на высокой скорости. Никто и не думает притормозить, а уж тем более остановиться и пропустить эту маленькую девочку. Она взволнована. Смотрит то на неисправный светофор, то на машины. Их слишком много, они всё едут и едут. Девочка делает шаг на проезжую часть, потом еще один и останавливается.

Но вот, кажется, появился просвет. Машины далеко, и можно попытаться рискнуть. Девочка делает шаг, еще один, третий, выходит на проезжую часть и срывается с места, трогательно взмахнув пакетом со сменкой. Ранец подпрыгивает на спине. Девочка смотрит только влево, будто бы забыв, что движение двустороннее. Она немного наклоняется вперед, а коленки поднимает чересчур высоко. Она перебегает одну полосу, поворачивает голову вправо и видит рыло старого КамАЗа с миксером бетономешалки, возвышающейся над кабиной. Девочка вроде бы замедляет шаг. Но потом, видимо, решив, что успеет, прыгает прямо под бампер.

Я толкаю ее в спину, а точнее в ранец, двумя руками, изо всех сил, теряю равновесие и падаю на расчерченный белыми полосами асфальт. Успеваю увидеть, как она, размахивая руками от неожиданного ускорения, пробегает несколько метров и шлепается на поребрик, пачкая белоснежный пуховичок. Слышен пронзительный визг, и запах паленой резины забивает нос. Переднее колесо КамАЗа прокатывается по моей спине, расплющивая позвоночник, дробя ребра, ломая руку. Я не чувствую боли. Хочу выползти из‑под машины, перевернуться на спину и попытаться вздохнуть. Но всё, что могу сделать, — царапать пальцами уцелевшей руки асфальт напротив своего лица. Слышны крики и раздраженные гудки клаксонов. Кому‑то вовсе нет дела до того, что случилось. Они лишь злятся, что КамАЗ перегородил дорогу, мешая проехать. Перед тем как все закончится, я успеваю увидеть, как девочка поднимается на ноги и ошарашенно смотрит на исцарапанные ладошки. Потом пытается отряхнуть грязный пуховичок. Смотрит по сторонам. Какая‑то женщина наклоняется к ней, кладет руку на плечо. Девочка поднимает руки к лицу. Она морщится и начинает плакать. Всё, чего я хочу, — чтобы она посмотрела на меня. И она смотрит на меня. Всего лишь одно мгновение. Но этого достаточно.

• • •

Я подходил к дому, когда в кармане штанов зажужжал мобильник. Это было немного неожиданно. Я не помнил, когда мне последний раз звонили. Может, вчера? Или неделю назад? Да и кто бы мог это сделать? Номер оказался незнакомый. Я нажал клавишу приема.

— Привет! — сказал бодрый голос. — Не разбудил?

— Игорь? — спросил я. Почему‑то решил, что это он.

— Нет. Это, — он, по‑моему, смутился, — это Камиль… Извини, что звоню. Ты вчера куда‑то пропал… Ты не спишь?

— Не сплю, — сказал я. — А ты откуда мой номер узнал?

Я уже подошел к двери парадной, но заходить туда не стал.

— Ну, ты же наш сотрудник как бы. У меня все номера есть.

Ты ведь оставлял в отделе кадров.

— А, понятно. Что случилось? На работу надо выйти?

Я уже придумывал отговорку. Например, что я на даче.

Хотя никакой дачи у меня не было.

— Нет, нет, — сказал Камиль. — Погоди, ты забыл? Мы собирались встретиться.

Я забыл.

— Я помню. Просто…

Он молчал. Ждал, что «просто». Но я не знал, что «просто».

— Ладно, — сказал Камиль. — Если не можешь — не страшно. В другой раз тогда.

Я посмотрел на часы. Было начало двенадцатого.

— Нет, почему, можно сейчас, — сказал я.

— Да нет, мало ли, ты занят…

— Ничего я не занят, — сказал я. — Напомни, где и во сколько?

Камиль немного помолчал.

— Договаривались в двенадцать на выходе с Петроградской.

— Да. Только давай лучше на Горьковской.

— А, ну хорошо.

— До связи.

Я нажал отбой. Хватит с меня встреч на Петроградской. Немного поразмыслив, заходить домой или нет, решил не заходить. Боялся, что не выдержу соблазна и завалюсь спать. А потом проснусь и не буду знать, чем заняться.

• • •

Я как раз поднимался по эскалатору, когда он снова позвонил.

— Я в машине. Напротив памятника «Стерегущему». Помнишь мою машину?

— Помню, — ответил я.

Что‑то красное и не очень большое.

Выйдя из вестибюля под мелкий дождик, я прошел по грунтовой дорожке к памятнику. Камиль вылез из «шевроле», и правда красного, и помахал рукой.

— Сигареты есть? — спросил я, забираясь в салон.

Мои остались в милиции. Может, их выкурил ночью дежурный. Но пачку мне не вернули. Я и не требовал. Постеснялся спрашивать, где моя «Золотая Ява».

Камиль протянул красный «Данхилл». Я закурил, опустил стекло.

— Давай немного прокатимся, — предложил Камиль.

— Можно, — пожал я плечами.

Он тронулся с места, переехал Троицкий мост, и уже через три минуты я глядел в окно на Марсово поле.

— Я машину взял, еще года не прошло, — сказал Камиль. — И до сих пор не могу привыкнуть. Ну, то есть наездиться не могу. Иногда в выходные просто так катаюсь. По ночам хорошо, дороги свободные… — Здорово.

— Открой бардачок.

Я открыл. Там лежала фляжка. Не джин. Вискач. Не дожидаясь приглашения, я свинтил крышку и приложился.

— Да‑да, — сказал Камиль. — Не скромничай.

Я и не скромничал. Выпил еще немного. В пустом желудке стало жечь. Я попытался вспомнить, когда последний раз ел. Подумал о Маше. Почувствовал одновременно грусть и презрение, нежность и ненависть. Эти чувства боролись, и ни одно не могло взять верх.

— Тут место есть, — сказал Камиль. — Можно чуть‑чуть зависнуть. Познакомишься с моими друзьями.

— Я бы не очень хотел знакомиться с твоими друзьями, — сказал я. — Ты уж прости.

И как бы в подтверждение икнул солодом и горечью.

— Да они ненавязчивые, — засмеялся Камиль. — Сами по себе. Живут там. Ты на Пушкинской десять бывал?

— Нет.

— Ну а вообще на всяких выставках? Перформансах? В каких‑нибудь сквотах художников? На поэтических вечерах? Только не там, где старперы и фрики с перхотью, а на нормальных?

— В Русском музее был.

— Понятно. Ладно, увидишь. Тебе понравится. А если не понравится, можем уйти. Да в общем‑то мы и не будем там долго торчать.

— Можно я допью? — спросил я.

— Конечно, — засмеялся Камиль. И я допил.

• • •

По коридору шла женщина лет тридцати пяти, и из одежды на ней были только красные трусики и лифчик.

— Простите, — сказал я, — где здесь туалет?

— Там, по коридору, — она махнула рукой за спину.

Я проводил взглядом ее внушительные, слегка помятые ягодицы и двинулся в противоположную сторону. На одной из дверей висел старый плакат советских времен: женщина в красной косынке прикладывала к губам палец: «Не болтай!»

Я решил, что это туалет, и не ошибся. Бачок унитаза был выкрашен в оранжевый цвет. А стены расписаны посланиями: «Всё — ничто», «Смысла жизни не существует», «Экзистенциализм — это гуманизм» и прочая заумная чушь.

Это было не удивительно. Мы с Камилем провели в этой квартире несколько часов, и я сразу понял, что это необычное место. По виду — простая коммуналка. А на деле всё гораздо сложнее. Например, когда мы вышли на кухню, то увидели там пожилого дядьку с могучей седой бородой. Он варил суп.

Рядом гулял настоящий пестрый петух. У окна стоял мольберт. Бородатый то и дело подходил к нему и делал наброски карандашом на ватмане.

В одной из комнат жили две лесбиянки средних лет. В другой комнате обитал еще один бородатый тип. Но это был не художник, а музыкант. Посреди комнаты стояло пианино, у стены лежал надувной матрас. И больше ничего. Мы немного пообщались, потом вышли. Чуть позже Камиль рассказал, что этот мужик обычно играет на пианино собственным членом.

— Ему бы в программу «Минута славы», — сказал я.

Мы побывали еще в нескольких комнатах. И повсюду я видел мольберты, краски, гитары, пустые бутылки, по стенам висели развороты из порножурналов.

— Слушай, кто они все? — прошептал я.

— Богема, — ответил Камиль. — Знаешь такое слово?

— Знаю. Я же не из деревни приехал.

Потом мы зашли еще в одну комнату. Там два парня сидели на полу, расстелив перед собой газетку, и пили.

— Здорово, охламон! — сказал один из них Камилю. — Ты когда роман допишешь?

— Да я чего… — смутился Камиль. — Как дела‑то?

— А это кто с тобой? — спросил второй. — Опять поэта привел? Я с ним выпью. Но стихи слушать не буду.

Про себя я их мысленно окрестил Вождем и Контуженным. Вождь был похож на остриженного и спившегося индейца. А у Контуженного время от времени немножко дергалась правая щека. Мы сели у газетки. Вождь налил в два стакана белое вино.

— Я за рулем, — сказал Камиль.

Я придвинул к себе оба стакана.

— Неплохо, — сказал Контуженный. — Пожалуй, послушаю какой‑нибудь один твой стишок.

В туалете я задумался, хочу ли я жить в такой коммуналке. И решил, что, наверное, не хочу. Мой собственный дурдом, переполненный скандалами и взаимным отвращением, все‑таки был мне понятнее.

Смыв воду, я увидел, что на бачке лежит черный маркер. Выбрав свободное место на стене, я написал просто и без изыска: «Здесь был я! 19.04.11».

• • •

Потом я вернулся в комнату, сел и почувствовал, что сил осталось мало. Не стоило понижать градус. Поглядел на часы. Начало шестого. Время пролетело незаметно. Даже странно. Я почти не участвовал в разговоре, да и не слушал, о чем говорят Камиль, Вождь и Контуженный. Вернее, слушал, но особо не вникал. Вся эта богемная болтовня была мне до лампочки. Гораздо больше меня интересовало вино. А вина у друзей Камиля было в избытке. Под окном стояли в ряд шесть пластиковых пятилитровых канистр.

— Ну как, нашел? — спросил Камиль.

— Да, нашел. Там голая женщина была.

— В туалете? — спросил Вождь.

— Подожди, — тронул его за руку Контуженный. — Ты не рассказал, что тебе этот ебучий редактор ответил.

— Ну, он мне написал, что они только с профессионалами сотрудничают, прикинь? А я кто?

Я налил себе вина и выпил. Почувствовал, что голова начинает отваливаться. Еще немного — и покатится по полу.

— Нет, нет, — сказал Камиль. — Пурина я знаю. Он писал тебе?

— Мне какая‑то баба написала. Пригласила участвовать в семинарах. Там, блять, каждый семинар стоит столько, что я аж в монитор харкнул, когда увидел цену.

Я закрыл глаза. Голоса отдалились. Почувствовал, что переворачиваюсь вверх ногами, и уткнулся виском в плечо Камиля.

— Ты как? — прошептал он.

— Хорошо, — ответил я.

Мой голос тоже звучал издалека.

— Слушай, принеси мадеры, она там, в канистре с краю, — попросил Вождь. — Нет, слева…Чего это с твоим другом?

— Всё нормально.

— Ладно. Ты мне роман кинешь на мыло?

— Я еще не дописал.

— Год уже не можешь дописать.

— Ты бы это Толстому сказал.

Потом я услышал, как приоткрылась дверь. По паркету зацокали коготки петушиных лапок.

— О, Дмитрий Анатольевич пришёл, — сказал Вождь. Или Контуженный.

• • •

Я проснулся и обнаружил, что лежу на полу у батареи, а голова моя устроена на одной из канистр. Камиль с друзьями всё еще сидели у газетки и курили, а пестрый петух расхаживал по комнате, высматривая зорким хитрым глазом зернышки на полу.

— А ты Рябова читал, козла этого? — тихо спросил Вождь. — Он написал рассказ от лица хуя.

— Ха‑ха, налей‑ка. Я работу, кстати, нашел. Буду охранять яхту. Она на Дворцовой набережной стоит. Покачивается. По ночам, да.

Я поднялся и посмотрел на часы. Спал минут пятнадцать. Морок прошел, я чувствовал себя бодро, хотя опьянение никуда не делось. Это было хорошо. Я сел рядом с Камилем, получил стакан красного вина и сигарету.

— Ну что, мы пойдем? — сказал Камиль.

— Как хотите, — пожал плечами Контуженный.

— Мне тоже скоро пора, — сказал Вождь. — На работу, яхту стеречь.

— Ты же пьяный.

— И что?

— Тебя выгонят.

— И что?

Мы еще немного посидели, за это время я выпил три стакана «Мадеры» и выкурил две сигареты. Почувствовал, что хочу опять подползти к батарее и уложить голову на булькающую канистру. Но Камиль уже тянул за руку.

— Всё, мужики, мы двигаем.

— Счастливо, — сказал я.

— Не шалите! — подмигнул Вождь.

Контуженный мрачновато помахал рукой. Тут к нему подошел петух и клюнул за штанину.

— Иди ты на хуй! — раздраженно дернулся Контуженный.

• • •

В машине мне стало дурно.

— Останови, — сказал я Камилю.

Он съехал на обочину. На улице уже стемнело. По тротуару шли редкие прохожие. Я распахнул дверь и высунул голову на свежий воздух. В горле что‑то трепыхалось, будто застрявшая птичка пыталась вырваться на волю.

— Плохо? — спросил Камиль.

Я сунул в рот сразу три пальца, попытался добраться до горла. Но птичка неожиданно затихла. Никак не получалось. Из глаз побежали слезы, голова вдруг раздулась, как шарик.

Прямо перед носом невозмутимо прошагали дамские ножки, обутые в туфли на шпильках.

— Что, плохо? — повторил Камиль.

Я пытался представить что‑нибудь отвратительное — миску, наполненную вырванными глазами, отрубленную голову, плавающую в ведре с грязной водой. Обычно это помогало. Тут я почувствовал, что Камиль гладит меня по ноге. Сначала неуверенно, потом гораздо смелее. Я сел и захлопнул дверь.

— У тебя еще есть выпить?

Он убрал руку.

— Сейчас, да, конечно, — и он полез на заднее сиденье.

Достал оттуда канистру красного вина.

— Им там и так хватит. Надо налить куда‑то. У меня тут…

Погоди… У меня тут стаканчики где‑то… — Не надо.

Я стал пить прямо из канистры. Вино было сладкое, отдавало техническим спиртом. Оно тяжело падало в желудок. Потом потекло по груди. Я немного отдышался. Камиль тревожно смотрел на меня. Сколько времени? Надо было убирать квартиру сегодня. Подполковник теперь не отстанет. Маша еще в Испании? Или вернулась? Нет, она еще на пляже, жарит свою попку. В штанах у меня стало набухать. Вдруг почувствовал там что‑то горячее и мокрое. Как будто мне на хуй льют теплую воду. Я оторвался от канистры. Последний глоток вина не смог переправить в желудок и выплюнул на грудь. Посмотрел вниз. Голова Камиля равномерно поднималась и опускалась, жар усиливался. Я попытался сграбастать волосы у него на макушке, но они были короткие, с трудом поместились между пальцев. Я разжал кулак и надавил ладонью на горячую макушку. Что‑то царапнуло по коже. Камиль задергался и начал издавать булькающие звуки. Я убрал руку. И он снова задвигался в привычном ритме. Я закрыл глаза и представил, что это Маша. Погладил ей шею и волосы. Потрогал пальцами лоб, нос, щеку, под которой бугрилось и вздувалось. Убрал руку. В горле снова затрепетала птичка.

С улицы послышались голоса. Они смотрят, подумал я. Смотрят.

Я пошарил рукой, нащупал руль и ударил кулаком по клаксону. Камиль вздрогнул. Я изо всех сил стиснул руками его маленькую, круглую голову.

• • •

Меня разбудило жужжание мобильника. Открыв глаза, я сел на кровати и огляделся. Трубка ползала по паркету. Я протянул руку и с третьей попытки зацепил старенькую

«Нокию» кончиками пальцев. Номер оказался скрыт. Я вчера не убрался в квартире, успел подумать, нажав клавишу приема.

— Слушаю, — сказал я.

— Привет, — сказала Маша. — Не разбудила?

— Разбудила, — ответил я.

— Ну, извини. У меня к тебе небольшое дело.

Я слез с кровати, подошел к окну и выглянул на улицу. Было утро.

— Ты слышишь? — спросила Маша.

— Да. Что ты хотела? Я слушаю.

Я вдруг решил, что это сон. А иначе с чего бы она мне вдруг стала звонить? Может, решила вернуться? Тогда точно сон.

— Я сегодня прилетела ночью, — сказала Маша. — Знаешь, я в Испании была.

— Нет, не знал.

— А тебе Игорь не говорил? Он мне писал, что вы встречались и даже подружились.

— Вранье, — сказал я.

— Вы не встречались?

— Встречались. А вот насчет дружбы…

— Ну, понятно. Бог с ним. Я забыла у тебя свой телефон в прошлый раз. Ты не мог бы мне его вернуть?

— Приезжай, — сказал я. — У меня сегодня выходной.

Я дома.

— Нет, — ответила Маша. — Давай лучше встретимся где‑нибудь. Скажем, через пару часов на выходе с Невского.

У канала Грибоедова.

— Ты еще с Игорем?

— Конечно. А что?

— Ничего.

Я нажал отбой. Бросил телефон на кровать. Оглядел комнату. Я совершенно не помнил, как добрался вчера. На столе рядом с ноутбуком стояла канистра вина. Штаны валялись на полу. Я натянул их, взял канистру и сделал несколько глотков. Горло обожгло кислятиной. Ладно, подумал я, ладно.

Выглянул в коридор. Там никого не было. На полу кто‑то натоптал грязными ботинками. Как будто специально. Эти грязные следы словно бы возвещали всех квартирантов о том, что я вчера не сделал уборку. Прикрыв дверь, я прокрался в ванную. Задвинул шпингалет, включил воду и помочился в раковину. Потом умылся, торопливо размазал щеткой по зубам мятный «Жемчуг». Он совсем не пенился, напоминал жидкую замазку. Кто‑то подергал дверь. Я прополоскал рот, еще раз умылся и вышел. У двери стоял пенсионер Куракин. Ни он мне ничего не сказал, ни я ему.

• • •

Через два часа я ждал напротив выхода из метро, уже хорошо поддатый, и смотрел на выходящих из вестибюля людей. На часах было двенадцать. Из‑за уличного шума я так и не услышал выстрела пушки на Петропавловке. Мимо прошла холеная дама лет тридцати пяти, задержала на мне внимательный взгляд. Мне это понравилось. Я поглядел ей вслед, надеясь, что она обернется. Она зашла в Дом книги и растворилась там. И не подумала оглянуться. Наверное, смотрела на меня без всяких конкретных мыслей, а я уши развесил. Потом какой‑то тип задел меня плечом, и я громко его обматерил. Я был не против подраться сейчас. Даже представил, как мы сходимся в рукопашной, а тут как раз появляется Маша… Но тип не оглянулся. Да и Маша опаздывала.

Прошло почти полчаса. За тот год, что мы провели вместе, она если и опаздывала, то не больше чем на десять‑пятнадцать минут. Но теперь‑то всё изменилось.

В кармане завибрировал мобильник. Я достал его. Номер был незнакомый.

— Ты где? — сказал я. — Я уже полчаса жду.

— Я дома, — ответил Камиль. — А мы что, договаривались встретиться? Ты сам сейчас где?

— А?.. — я растерялся. Решил, что звонит Маша.

— Я говорю, ты где сейчас?

— У меня встреча, — ответил я.

— Не со мной?

— Нет. Извини, я решил, что это как раз тот человек звонит…

— Понятно. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

— Ладно, увидимся.

— Увидимся, — повторил Камиль.

Я нажал клавишу отбоя и стал ждать дальше. Но Маша так и не появилась.

• • •

Возвращаюсь в сумерках. Алкоголь давно выветрился, и я чувствую лишь тягучую сонливость. Ужасно хочется пить. До дома осталось идти всего ничего, меньше квартала. Но я все‑таки сворачиваю в один из ближайших дворов, там находится «Полушка». Скорей всего, еще открыто. Куплю большую бутылку воды. И сигареты заканчиваются. Завтра на работу, черт! А сегодня надо убираться в квартире. Если пропущу, будет скандал. Возможно, опять драка. Только в этот раз подполковник подключит свою жену, а её я ударить не смогу.

Смотрю на часы: начало одиннадцатого. Вот и магазин. Оттуда как раз выходит женщина с пакетами. Значит, открыто. Прибавляю шаг. И вдруг боковым зрением замечаю какое‑то движение. У детской площадке за магазином толпится народ. Слышны встревоженные голоса. Отчетливый детский плач. Светятся экраны мобильников, ну конечно! Поколебавшись, все‑таки подхожу к ним. Стоят трое парней, узбек в оранжевой жилетке, с метлой в руках. Две пожилые женщины. Прямо перед ними плачет на коленях девочка лет восьми. А еще дальше, лицом к зевакам поддатый мужик держит за шкирку маленькую собачку на вытянутой руке.

Карликовая такса, определяю я.

— Отпустите Джастина, — кричит девочка.

Джастин испуганно дрыгает лапками. Я замечаю нож в руке у живодера.

— Сейчас отпущу, — говорит он. — Только глаза выну… — Не‑ет! — кричит девочка.

— Безобразие! — вмешиваются женщины. — Надо милицию звать.

— Давай, братан, действуй! — подбадривают парни с мобильниками.

Узбек‑дворник лишь растерянно смотрит.

Я обхожу их стороной с таким видом, будто происходящее меня не интересует. Мужик подносит лезвие ножа к мордочке таксы. Девочка издает истошный вопль. Женщины охают.

Дворник отворачивается и идет прочь.

— Эта сука меня вчера облаяла! — объявляет живодер.

И это его последние слова. Я подбегаю сбоку и сокрушительно бью его кулаком в висок. Он издает странный звук — «хляк» — и валится на бок, разжав хватку. Собачка мчится к девочке.

— Какого хуя?! — орут парни с мобильниками. — Ты чего лезешь, еблан?

Девочка, прижимая пса к груди, бежит прочь. Женщины уходят, предвидя заваруху. Но никакой заварухи не случается. Немного поматерившись, парни убирают мобильники в карманы и расходятся. Я стою над поверженным злодеем. Жив? Он начинает слабо шевелиться, приподнимает голову и смотрит на меня мутным взглядом.

— Я… Э… Бля…

Переступив через него, я подбираю нож, кладу в карман и иду к магазину. Надо купить воды. Оглядываюсь. Девочка стоит у двери парадной и машет мне рукой.

• • •

Я вошел в квартиру и сразу столкнулся с подполковником. Он ждал меня.

— А вот и наш прынц явился, — сказал подполковник. — Нагулялся, алконавт?

— Оставьте меня в покое, — ответил я, проходя мимо.

— Сейчас с тобой говорить будут.

Я зашел в комнату, запер дверь. Положил на стол свой телефон и телефон Маши. Аккумулятор ее мобильника давно разрядился. Бог с ним! Посмотрел на часы. Получалось, что я пробродил без дела почти восемь часов. Не успел я глотнуть из канистры, в дверь постучали.

— Оставьте меня в покое! — сказал я громко.

— Откройте дверь, пожалуйста.

Голос был незнакомый, вежливый. Я убрал канистру под стол и открыл. На пороге стоял участковый. Я видел его до этого всего один раз, когда ходил получать прописку. Но фамилию вспомнил сразу. Она того стоила: Бах. Как композитор.

— Я войду, — сказал Бах и вошел в комнату.

Я закрыл дверь.

— У тебя проблемы, — сказал он, оглядываясь. — Кровать из принципа не заправляешь?

— Это преступление? — спросил я.

— Нет. Просто некрасиво как‑то.

Он откинул угол простыни и сел.

— Я вчера приходил, да не застал тебя. Ладно. Дело такое.

Тебе надо отсюда съезжать.

— Съезжать? — сказал я. — Куда? И с какой стати?

— Видишь ли, ты создаешь тут плохую обстановку. Я не знаю, кто прав, кто виноват. Мне в принципе до лампочки. Но соседи на тебя строчат уже несколько месяцев. Вчера этот твой Кудрявцев, которому ты по ебалу дал, ходил к моему начальнику. Написал телегу. Начальник мне шею намылил. Оно мне совсем не нужно.

Они с моим начальником какие‑то бывшие однополчане, так что… Бах встал, прошелся по комнате.

— Слушай, они тебе тут все равно не дадут жизни. Я тебе не дам жизни, если меня каждый день будут носом в ихние кляузы тыкать. Кудрявцев на тебя собрался в прокуратуру писать, но я пока отговорил. А еще он подписи собирает для суда. Ну, что ты тут пьешь, блядей водишь, у тебя музыка по ночам… Короче, они тебе всю нервную систему испортят. В общем, я тебе советую сделать обмен. Вещей у тебя, я смотрю, кот наплакал. За раз перевезешь. Чего тебе эта комната? Поменяй на другую, и вся песня. Или продай, а деньги пропей. И живи свободным человеком.

Он засмеялся.

— Зимовать на теплотрассе можно. Ладно, я шучу. Ты подумай. А то ведь правда… — Бах подошел ко мне. — Ты же

сирота? Бывший детдомовец? Тебе не привыкать мыкаться. Так что давай, займись обменом. И всем будет хорошо. Тебе, кстати, тоже.

— Я подумаю, — сказал я.

— Не надо думать, — скривился Бах. — Ты же не Склифосовский и не Менделеев. Просто сделай, как я говорю, и всё. Бах заглянул под стол.

— Это у тебя там коньячный спирт?

— Вино, — ответил я.

— А я недавно коньячный спирт брал, две канистры. Хороший оказался.

Он похлопал меня по плечу.

— Значит, договорились. Я им так и скажу.

Он вышел.

Я подумал над его словами. Но ничего не надумал. Всё это показалось какой‑то бессмыслицей. Из коридора донесся голос подполковника:

— А то, что он мне нос разбил, я терпеть должен? Этот пиздюк даже в армии не служил. Он для меня вообще не человек.

Тут зажужжал мой мобильник и пополз по столу. Я подхва тил его у края.

— Алло.

— Привет, слушай, я легла подремать и проспала, — сказала Маша. — Извини. Ты долго ждал?

— Нет, — ответил я.

— Ну, хорошо тогда. Как мы поступим?

— Приезжай, — сказал я. — Э, не стоит. Давай завтра… — Завтра я работаю.

— А, ты в магазине том? — сказала Маша.

— В магазине том, — ответил я.

— Ну, хорошо. Я зайду.

Она отключилась. Я бросил телефон на кровать. Включил ноутбук. Пока система загружалась, выкурил сигарету. Запустил браузер, открыл закладки, выбрал сайт. В поиске ввёл: «Sasha Grеy blowjob». Хотя она мне никогда и не нравилась.

Я пришел на работу, переоделся и встал в свою линейку. До начала смены оставалось несколько минут. По залу разбредались продавцы. Я плохо спал ночью, то и дело просыпался, смотрел на часы. Не сон, а какая‑то полудрема. Более‑менее крепко провалился только под утро, и тут зазвонил будильник. Я встал, чувствуя себя совершенно разбитым. Вспомнил вчерашнее. Вспомнил позавчерашнее.

На двери моей комнаты висела записка: «Ты не убирался в квартире 2 дня уже. Эти дни автоматически переносятся на следующую неделю. Если не уберешься сегодня в квартире, будут приняты меры». И подпись: «Комитет жильцов квартиры № 14». Что за комитет? Какие меры?

Вышел из дома раньше, чем обычно, и медленно брел по улице. Хотелось проветриться.

В зале зажегся свет. Заиграла музыка. Вскоре появились первые покупатели.

И тут до меня дошло, что я сегодня один, без напарника.

Не было ни Леры, ни Ильи.

Минут через пять пришел Камиль. Он выглядел растерянным и смущенным. Наверное, как и я.

— Тут это, — сказал он, — Лера позвонила, она по дороге на работу ногу подвернула. А до Ильи не дозвониться, в общем. Я с тобой постою сегодня.

— Ладно, — сказал я.

— Что нового?

Я пожал плечами и спросил:

— У тебя нет знакомого риэлтора? Хочу обмен сделать.

— Надо разузнать, — сказал Камиль. — Это из‑за меня?

— Что из‑за тебя?

— Обмен. Ты уезжаешь?

— Ты‑то тут при чем?!

Камиль огляделся.

— Ты вчера не захотел со мной встретиться… Или правда был занят?

— Я был занят, — сказал я.

— Когда мы сможем встретиться?

— Так ведь мы и сейчас вроде как встретились.

— Сейчас мы на работе. Я о другом. Понимаешь?

— Понимаю.

— Ты мне нужен.

— О господи! Что за хрень ты несешь?!

Он подошел вплотную.

— Не говори так, ладно? Не хочу даже слышать.

Я пожал плечами.

— А ты как хотел?! Думал, мы теперь будем долбить друг друга в дымоход?

Камиль покраснел, но не успел ничего сказать. К нам подбежал Дима.

— Вы чего разболтались? Совсем уже? Совсем?!

— Мы работу обсуждаем, — процедил сквозь зубы Камиль. — Нельзя?

— Этим надо заниматься в нерабочее время. Слушай, Ка миль, ты же сам знаешь…

— Знаю, — отмахнулся он. — Знаю.

Маша пришла во второй половине дня. Я стоял, повернувшись спиной к залу. Камиль в этот момент объяснял женщине разницу между детскими креслами. Маша тронула меня за плечо. Я оглянулся, думая, что это покупатель.

— Привет, — сказала Маша. — Я за телефоном.

От нее пахло дождем. И в глаза она мне не смотрела.

— Как ты меня нашла? — спросил я.

— Спросила на ресепшене, — ответила она, продолжая таращиться куда угодно, но только не на меня. — Так что, телефон при тебе?

— Сейчас я принесу.

Ее смартфон лежал в кармане моей куртки. Я сказал Камилю, что отойду на минутку. Потом сходил в раздевалку, взял смартфон и вернулся. Маша сунула его в сумочку.

— Спасибо. Ладно, я пойду.

— И всё? — сказал я.

— А что? — она наконец посмотрела на меня.

— Просто пойдешь?

— Не кричи, — прошептала Маша, озираясь по сторонам.

— Я не кричу!

Нет, все‑таки я кричал. Камиль оставил толстуху и подошел ко мне.

— Что такое?

Я не обращал внимания на него. Только на Машу.

— Это, блять, просто бесчеловечно, что ли! — сказал я ей в лицо. — Пришла, взяла и ушла?

— Успокойся, — ответила она. — Веди себя нормально.

— Нормально‑ебально! — заорал я. — Значит, и любви не было, раз ты так вот спокойно… Камиль дергал меня за руку.

— Ты что, ты что, ты что…

— А кто говорил, что со мной самый лучший секс? А кто имена детям придумывал?

— Тихо, тихо, — сказала Маша.

А потом поступила очень разумно. Повернулась и пошла прочь.

— На хуй! — крикнул я вслед. — Ну так же нельзя! Значит, похрену?! Да, правильно, не позорься. Сука бесчувственная!

Перед тем как выйти из магазина, она успела оглянуться и помахать мне.

Я оттолкнул Камиля. Увидел бегущего Диму.

— Это штраф, штраф! — кричал он на ходу. — Всё, всё! Иди отсюда, чокнутый, иди, переодевайся!

Я толкнул его на стеллаж. Посыпались детские автокресла. К счастью, мимо его головы.

— Ты что, ты что, ты что?! — кудахтал Камиль, хватая меня за руки. — Ты что! Ты что наделал!

Дима встал, таращась на меня во все глаза. Он не знал, как поступить. Никто не знал. Все, кто был поблизости, просто стояли и смотрели. Подтянулись продавцы из других линеек и тоже стали смотреть. Пришёл охранник, взял меня за руку, стиснул и повел прочь.

• • •

На этот раз соседи постарались на славу. Похоже, замок законопатили эпоксидной смолой. Ключ входил лишь на пару миллиметров и упирался во что‑то твердое. Я засмеялся, сплюнул и с двух ударов высадил дверь ногой. Косяк треснул, а замок отстрелился в коридор. Дверь распахнулась. Я вошел в комнату, закрыл дверь и подпёр стулом. «Твари, твари, твари», — подумал я.

Сел на кровать и стал глядеть на свои помоечные кроссовки. Потом взял канистру, отвинтил крышку и присосался.

Хорошо, хорошо.

Через пару часов я насосался как следует. Сидел за ноутбу ком и смотрел порнографические ролики. Лица, задницы,

члены двоились, троились, смешивались, сливались и разъединялись. Так было даже увлекательнее. Время от времени я смеялся. Потом надоело. Зажужжал телефон. Я поднес его к голове и прижал. Тоже смешно. Как будто сверлят череп.

Нажал клавишу приема.

— Ты как там? — спросил Камиль. — Я только с работы вышел. Не мог позвонить. Они хотели милицию вызывать.

Дима хотел. Его Юля Владимировна отговорила.

— Ага, — сказал я. — Испугались?

— Это твоя девушка была? Бросила тебя? Блин, даже не знаю. Может, приехать к тебе?

— Зачем? — сказал я. — Присунуть мне хочешь? Или хочешь, чтобы я тебе присунул? Лучше про это забудь.

Он помолчал.

— Мы еще увидимся?

— Да хуй знает, — ответил я и нажал отбой.

• • •

— Пиздострадалец ты, вот кто, — сказал Рудик, расхаживая по комнате. Иногда он задевал пустые бутылки, и они позвякивали, вызывая у меня тошноту.

— Ладно, — ответил я, переворачиваясь на бок. — Пускай. Слушай, это пятно у меня на пододеяльнике — это я не обоссался, а пиво пролил. Уснул и весь флакон так и вылился.

— А дверь чего сломал?

— Что‑то я не припоминаю.

Немного полежав, я слез с кровати, выбрал в пепельнице окурок потолще, поднес к нему спичку.

— Деньги все пропил? — спросил он.

Я пожал плечами. Может, да, а может, нет. Я и сам пока не знал. Последние несколько дней были как в тумане. Правда, я хорошо помнил, что придумал себе новое развлечение. Теперь, накидавшись, я садился за компьютер, но не включал порнографию, а открывал «ВКонтакте», выбирал случайную страницу и рассматривал фотографии в альбомах. Особенно мне нравилось смотреть дурацкие фото, загруженные со смартфонов. Вот какой‑то толстый парень сфотографировал в ресторане свой бутерброд размером с книгу. А вот учительница из Кургана сфотографировала свою левую руку с новеньким маникюром. И тому подобное. Я вдруг почувствовал себя причастным к чужой жизни, это невероятно увлекало. Как будто толстяк — мой приятель, с которым мы сейчас сожрем этот бутерброд. А учительница — моя любовница, решившая похвастаться своей красотой. За день или за ночь я просматривал несколько десятков страниц, пока не засыпал, сбитый зарядом пива и вина.

— Денег я тебе не привез, — сказал Рудик. — Уж извини.

— А разве должен был? — я сделал вид, что ничего про это не знаю. На самом деле я прекрасно помнил, как звонил ему вчера (или сегодня) и требовал денег, рыдал, дергал себя за волосы.

— Поехали на дачу. У меня тут опять командировка была, а теперь три выходных. Поехали?

— Можно. Когда?

— Да хоть сейчас. Возьмем билеты на электричку и поедем. По лесу погуляешь. На птичек посмотришь. Давно, наверное, живых птиц не видел?

— Слушай, у тебя риэлтор знакомый есть?

— Есть. А что? Съехать хочешь?

— Да.

— Поехали, — мотнул головой Рудик. — А как вернемся, сведу тебя с риэлтором.

— Ладно.

— Только умойся. А то смотреть больно.

Я пошел в ванную и сделал то, о чем он просил.

 

• • •

В пригородной кассе Рудик купил два билета. Мы сели в электричку и поехали. Его дача была в полутора часах езды от города, не так уж далеко. Народу в вагоне оказалось мало. Пахло жареными семечками. За окном то и дело проносились пашни, реки, переезды, но в основном лес.

— Ты зеленый, — сказал Рудик. — Даже сине‑зеленый.

— Ладно, — пожал я плечами.

Он достал из сумки бутылку пива, дал мне.

— Подлечись немного.

Я сковырнул пробку зажигалкой с третьей попытки. Ободрал себе пальцы и полил их пивом, чтобы смыть кровь. Недалеко от нас сидел пожилой, морщинистый мужик и глядел на это. Я показал ему большой палец, заляпанный кровью и пивом. Мужик отвернулся.

— Интересно, дрова все растащили? — сказал Рудик.

— Ты о чем?

— Надо будет дом протопить, а то мы окоченеем. Я там с лета не был.

— Если дрова растащили, можно будет пойти в лес и напилить, — сказал я, закидывая ногу на ногу. Пиво уже подействовало, легло на старые дрожжи.

— Можно напилить, — кивнул Рудик. — Только чем?

— Возьмем у кого‑нибудь пилу.

— Так тебе и дали.

Я поболтал в руке бутылку, создав небольшой водоворот из пива, и заглотил остатки «винтом».

Некоторые станции электричка проезжала без остановки, так что на место мы добрались раньше расписания. Вылезли на платформу и закурили. Небо над нашими головами было ярко‑синим, и солнышко грело очень хорошо.

— Смотри, смотри! — заорал я. — Птица, живая птица, хаха‑ха!

Рудик крутил головой.

— Да я шучу, — сказал я и похлопал его по плечу. — Сам же мне предложил на птичек посмотреть.

Он рассмеялся.

— Это я в одной книжке вычитал. Давно. Какого‑то алкаша вывезли на природу, и он очумел, когда птицу увидел.

Мы спустились с платформы и зашагали по обочине. По дороге Рудик зашел в сельпо. Я остался ждать на улице. И вдруг вспомнил про свой телефон. Все эти дни он время от времени жужжал и ползал по полу, но я не реагировал. Взял его только для того, чтобы позвонить Рудику. Достал и открыл «журнал пропущенных вызовов». А вдруг позвонила? Но там было шестнадцать звонков, и все от Камиля. Вот же хрень! Я нажал на клавишу вызова. Один гудок, второй. Камиль ответил.

— Ты куда пропал?

— А что, мне расчет решили выплатить? — спросил я.

— Шутишь?

— Нет, чего мне шутить?

— Какой там расчет. А тебе деньги нужны? Могу подкинуть. Просто так.

— Спасибо, — сказал я. — Но это не надо.

— Почему?

— Ты взамен моего хуя попросишь.

— Совсем с ума сошел, идиот? — прошипел он.

— Я пил, — сказал я. — Вот и всё.

— А сейчас?

— И сейчас. Но уже меньше. На спад пошло.

— Хорошо. Не хочешь встретиться?

Странные дела. Мне всю жизнь недоставало любви и ласки, женщин было мало, любил из них только двух, но одну быстро разлюбил, а вторую надеялся разлюбить как можно скорее. Время от времени, где‑то очень глубоко в душе просил бога послать мне человека, который будет меня любить. И если бог меня услышал и выполнил мою просьбу, то сделал это очень странно: то ли посмеялся надо мной, то ли решил устроить какую‑то проверку.

— Посмотрим, — сказал я. — Меня сейчас нет в городе. Я уехал.

— Ладно, — ответил Камиль уныло. — А когда приедешь?

— Не знаю точно. Может, дня через три.

Рудик вышел из магазина с двумя наполненными пакетами в руках.

— Мне пора, — я нажал отбой.

— У них тут стеклоочиститель продается на полке с алкоголем, — сказал Рудик.

Я взял у него один пакет, и мы двинулись дальше вдоль трассы.

— Но я его не купил, — засмеялся Рудик.

Потом мы свернули на лесную тропинку. Идти было километра три. Снег уже почти весь растаял.

• • •

Половину дров и правда растащили, но того, что было, хватило затопить печку. Правда, дрова оказались сырыми, к тому же Рудик забыл открыть заслонку, и едкий дым пополз в помещение. Но с этим мы быстро справились. Немного проветрили и закрыли окна, чтобы не расходовать тепло. Рудик достал из пакетов еду, пиво, сок. Из сумки вытащил пару бутылок водки.

— В городе брал, — сказал он. — Так что не должны вроде бы ослепнуть или впасть в кому.

— Ты же хотел меня вывести из запоя.

— Я хотел, чтобы ты сменил обстановку, вот и всё. Ты пил, потому что весь несчастный, а сейчас мы с тобой будем выпивать по‑дружески, и ты вернешься в норму.

— Я и так в норме.

— Да? А как же сине‑зеленый цвет?

Он зажег газовую плитку и поставил вариться картошку и сардельки. Достал свежие огурцы, помидоры и сделал салат. Я сходил к колодцу и натаскал воды в бочонок. По пути меня вырвало. На улице было безлюдно. Но казалось, что местные деревенские старики и старухи наблюдают за мной из темных окон своих покосившихся домишек.

Пока он занимался ужином, я нашел в кладовке старое ведро, тряпку и швабру. Подмел и вымыл пол. Потом сел за стол, налил в стакан водки пополам с томатным соком и стал пить, глядя в окно.

Рудик закончил готовить. Отыскал в столе тарелки. Я уже ухайдокал два коктейля и почувствовал, что мысли о еде не вызывают у меня отвращения. Рудик принес из комнаты рюмки. Разлил. Выпили молча. Я соорудил себе еще один коктейль, но на этот раз сока налил немного больше. Стал пить и смотреть на Рудика. Хотелось ему что‑то рассказать. Но с каждым глотком он словно отдалялся или уменьшался в размерах, и я боялся своего заплетающегося языка. То, чем мне хотелось поделиться, не заслуживало пьяного бормотания.

— Зачем тебе риэлтор? — спросил Рудик. — В смысле зачем ты собрался съезжать?

— Теперь и сам не знаю. Может, и не съеду.

— Соседи? Это они тебе дверь сломали?

— Сломал я сам. Но и они к этому приложили руку.

— У меня есть один знакомый. Поговорю с ним. Он подыщет какой‑нибудь вариант.

— Ладно, подыщет так подыщет. А нет так нет.

Я слышал свой голос со стороны. И забывал слова после того, как произносил. Хорошо легло на старые дрожжи, ничего не скажешь. Такое со мной было года три назад. Я тогда выкурил штакет травы и испытывал то же самое.

Рудик убрал со стола пустую бутылку и с сомнением посмотрел на вторую.

— Нет, пожалуй, мы разогнались слишком. Оставим на завтра.

— Я не против, — сказал я.

— Пойдем покурим на улице. А то тут слишком жарко.

Мы вышли на крыльцо. Вокруг была непроглядная темень. Ни один фонарь не горел. Если, конечно, они тут были. Гдето вдали лаяли собаки. Потом загудела электричка. Я курил не взатяг. Боялся, что меня совсем свалит с ног.

• • •

Рудик выбрал место для костра на берегу реки. Я сложил дрова. Было утро. Теплое и туманное. Ночью я спал как убитый на раскладушке и ни разу не проснулся. Рудик встал раньше меня и затопил печку. За ночь дом успел остыть.

Мяса у нас не было, но были сардельки, хлеб, который можно поджарить, и картошка. Ее можно было запечь в углях. К тому же мы захватили с собой водку и пиво. Рудик развел костер. Я начал с пива. Пил и смотрел на реку.

— Как называется река? — спросил я.

— Зверинка.

Он сделал из веток шампуры, насадил на них сардельки и хлеб. Вручил несколько штук мне и несколько оставил у себя. По противоположному берегу прошел человек в дождевике и с накинутым на голову капюшоном. Остановился, поглядел на нас и пошел дальше.

— Помнишь, мы летом в лагерь ездили? — спросил я. — Еще в баторе.

— Мы каждое лето ездили, — ответил Рудик. — Ну, то есть вы ездили каждое лето, а я с вами, когда мама устраивалась в группу воспитателем на смену.

— Нам тогда лет по двенадцать было. В Зеленогорск отправили, помнишь?

Я допил пиво и зашвырнул бутылку в реку.

— Помню, как мы на Украину поехали после восьмого класса, — сказал Рудик. — Ты тогда не поехал. Как раз вышел из психушки после побега, и тебя на лето в баторе оставили.

— Это уже после было, — сказал я.

— После чего?

— После Зеленогорска.

— Я не помню, — пожал плечами Рудик. — Может, не ездил тогда. А чего тебе этот Зеленогорск дался?

— Там кое‑что случилось.

— У тебя сейчас сарделька сгорит, — сказал Рудик.

Я отложил шампур на пакет с пивом, и он стал плавиться.

— Там была одна девочка, — сказал я.

— Где, в Зеленогорске?

— Ну да, там.

— Первая любовь? — спросил задумчиво Рудик.

— Нет, не любовь.

Я поглядел на свои кроссовки. Права была Маша. Пора им на помойку.

— Тогда жара стояла, а купаться запретили. Там два придурка наворовали яблок, нажрались и передристались. Вра‑

чиха всю нашу группу закрыла на карантин в корпусе.

— Значит, меня там точно не было, я бы запомнил, — покачал головой Рудик.

— Но мы по вечерам после отбоя вылезали в окно и ходили на речку. Обычно по два‑три человека. Иногда по одному, кому как приспичит. И вот раз пошел я один. В тот день не очень жарко было, нормально так, терпимо. Но у меня уже вошло в привычку каждый вечер на речку шастать. Она была рядом, примерно километр лесом. Ну, короче, пришел я на берег. Искупался, вылез, сел покурить. Я тогда блок «Президента» притырил. Помнишь, были сиги такие в пачках под американский флаг?

Рудик пожал плечами.

— Вроде были. А что?

— Сижу, значит, курю. Гляжу, идет девчонка, лет восемь ей или десять. Не наша, из местных. Может, к кому там на каникулы приехала, хер знает. Полотенчико положила, разбежалась и бултых! Плавает такая передо мной, а я смотрю. Ну, она по мне мелкая еще была, мне не особо интересно было. А она давай выдрючиваться, чтобы я смотрел. Ну, так по‑детски, знаешь, важничала. Так занырнет, эдак… Я еще хотел окунуться, а потом думаю, ну на фиг. Как‑то мне в лом стало с ней рядом плавать. Стал собираться. Зашел в кусты, отжал трусы. Надеваю и слышу какое‑то плескание ненормальное.

— А дальше? — спросил Рудик.

— Дальше. Я вышел, смотрю, а она посередине реки так плескается, будто ее кто‑то за ногу тянет на дно. Голова туда‑сюда, туда‑сюда. Как будто резко плавать разучилась. И молчит. Молча всё, понимаешь? Я как будто кино смотрел. Потом — бац — и ушла под воду. А я стою и смотрю. Жду, что сейчас вынырнет. А она не выныривает. Только такие толчки из‑под воды, что она слегка так покачивается. Потом пузыри пошли…

Рудик молчал. Я закурил. Руки не тряслись.

— Я так стоял хрен знает сколько времени, и всё смотрел на эту ебучую воду. Думаю, ну где, где? Она же просто решила подшутить надо мной, разве не так? Потом смотрю, ее это полотенце лежит, которое она положила. И всё.

— Утонула? — сказал Рудик.

Я затянулся, подержал дым в легких, выдохнул.

— Тут я, конечно, испугался. Но знаешь чего испугался? Что кто‑то видел, как она тонула, а я смотрел и не спас. Рванул оттуда. Прибежал в корпус. Забылся, и через главный вход поперся. Воспитательница увидела, давай орать. Где был, полудурок? Купаться ходил? А если бы утонул, блять?

Схватила полотенце и давай меня лупить.

— Что потом было? — спросил Рудик.

— Ничего, — ответил я. — Мы через два дня в город поехали…

Я отшвырнул окурок, допил пиво и кивнул Рудику.

— Открывай водку.

Он открыл.

• • •

— Чем займёшься? — спросил Рудик, глядя в окно. Там проносились пашни, реки, переезды и лес. Но теперь в обратном порядке.

— Наверное, опять работу буду искать, — сказал я.

Мы возвращались в город на утренней электричке. Меня мутило после вчерашнего. Я с трудом помнил, как мы вернулись с речки. Совсем не помнил, как уснул. Рудик разбудил меня на рассвете. Я встал, поискал опохмелку среди пустых бутылок. Но ничего не нашел.

В вагоне стоял жуткий холод. Почему‑то не топили. Из тамбура ощутимо сквозило. Появились контролеры, два крепких мужика, похожих на санитаров из психушки. Проверили наши билеты.

— Печка холодная, — сказал Рудик, пряча подбородок в свитер.

— Путину пожалуйся, — ответил один из контролеров.

Дальше ехали молча. Меня это устраивало. Я сходил в тамбур, покурил, потом встал между вагонами и жарко поблевал. Как только вернулся на место, по вагону прошли контролеры и скрылись в тамбуре. Через пару секунд я услышал их матюги.

— Правильно, — сказал мне Рудик.

Мы вышли на станции «Удельная», не доехав до вокзала. Было прохладное пасмурное утро. На платформе стояли несколько человек. Рудик достал сигареты.

— А свежо здесь, — сказал он, сонно глядя по сторонам.

— Свежо, — сказал я и тоже достал сигареты.

— Ты на метро или на трамвае?

— На трамвае, — ответил я, закуривая. — Тут кольцо как раз.

Электричка все не отъезжала, стояла с открытыми дверями, проветривая и без того холодные вагоны. Мимо проковылял сгорбленный толстый дядька с рюкзаком за плечами.

Его лицо было усыпано папилломами.

— Там две вороны подрались, — сказал он и засмеялся.

Тут я увидел этого парня. Лица было не разглядеть. Он надел на голову капюшон куртки. Но мне показалось, что он примерно одного со мной возраста. Пробежав прямо перед нами, он присел на корточки у вагона, огляделся и соскользнул в узкий проем между платформой и электричкой.

— Эй, — сказал Рудик удивленно. — Куда он на хер?!

В этот момент двери электрички, шипя, захлопнулись. Вагоны плавно сдвинулись с места и поползли вдоль платформы. И тут же раздался истошный вопль, от которого у меня подкосились ноги. Дядька с рюкзаком побежал, не оглядываясь. Рудик схватил меня за руку и сжал так,

что я выронил сигарету. Отвернувшись, он стал блевать себе под ноги. Электричка проскочила переезд. Я подошел к краю платформы. Мне было страшно прямо смотреть на рельсы, и я старался разглядеть то, что там лежит, боковым зрением. Но потом неожиданно для себя посмотрел. И уже не мог оторвать взгляд. Казалось, всё, что попадает в поле зрения, забрызгано красным. Тело разорвало на несколько частей и растащило по шпалам на добрый десяток метров. Мимо пробежали несколько человек. Но никто и не думал останавливаться. Люди убегали от этого кошмарного зрелища. В какой‑то момент мы с Рудиком остались на платформе вдвоем. Он немного отдышался, но с трудом стоял на ногах.

— Надо «неотложку», — сказал Рудик.

— Куда там! — ответил я растерянно.

— Не смотри на это, отвернись.

— Не могу, — ответил я. — Не могу никак. Но потом все‑таки отвернулся.

Всё происходило очень быстро. Появились менты, и тут же врачи, от которых не было уже никакого толку. К нам с Рудиком подошел мужчина в плаще и смешной мятой шляпе. Он был похож на профессора Плейшнера из фильма «Семнадцать мгновений весны».

— Что, ребятки, сам прыгнул?

— Вам‑то какое дело? — спросил Рудик.

Профессор показал удостоверение.

— Капитан Филимонов. Вопрос повторить?

— Сам залез, — сказал я.

— То ли пролезть хотел… — пробормотал Рудик. — Или пьяный… Я не знаю.

— Да, жестоко! — вздохнул Филимонов. — Никуда не уходите. Надо будет расписаться в протоколе.

Он спрыгнул на рельсы и тут же, будто спохватившись, торопливо оглядел подошвы своих ботинок.

— Тут у вас камеры наблюдения есть? — спросил Филимонов.

— А как же, — ответил местный мент. — Цифровые. И все исключительно в формате «эйч‑ди».

— Очень смешно.

Какой‑то старикан в резиновых перчатках присел на корточки и стал равнодушно копаться в окровавленных лохмотьях.

— У тебя талант, Степаныч, — сказал ему Филимонов.

— Отъебись! — буркнул Степаныч.

Филимонов достал сигареты, закурил.

— Я вчера как раз «Анну Каренину» смотрел. Как будто знал, хе‑хе.

— Сам он? Может, пьяный?

— Вон парни стоят, говорят, что сам, — кивнул на нас Филимонов.

Рудик посмотрел на меня. Я на него. Ничего друг другу не сказали.

— Есть контакт! — объявил старик в перчатках. — Паспорт его. И записка.

— Ну‑ка! — потянулся Филимонов.

Он забрал у старика паспорт и листок бумаги. Сначала почитал, потом раскрыл паспорт и полистал страницы.

— Пиздец, да? — прошептал вдруг Рудик.

— Надо было валить отсюда сразу, — ответил я.

— Чего уж теперь.

Филимонов тем временем как‑то странно шевелил плечами, будто что‑то вспоминая. Быстро огляделся и остановил взгляд на мне.

— Молодой, ну‑ка спрыгни сюда!

— Сейчас скажет, что мы толкнули, — прошипел Рудик.

Филимонов услышал.

— Не бзди, не скажу. Давай прыгай.

Я спрыгнул на рельсы и подошел к нему, стараясь не смотреть под ноги. Филимонов раскрыл паспорт на странице с фотографией и показал мне.

— Узнаешь?

Лицо было незнакомое.

— Да вроде нет.

— Вроде нет? — хмыкнул Филимонов. — Это же ты!

Я посмотрел еще раз.

— Да ну, бросьте!

— Что — бросьте? Твое же лицо!

Он махнул рукой Рудику.

— Давай к нам. Покажу чего.

Рудик спрыгнул с платформы и подошел.

— Гляди на картинку, — сказал Филимонов, показывая паспорт. — Знакомое мурло?

Рудик рассматривал недолго. Потом поднял взгляд на меня.

— Ну это вообще! — сказал он.

— Да ладно, — ответил я. — Не похож.

— Дела! — вздохнул Филимонов. — А ты его точно не знаешь?

— Первый раз вижу, — сказал я, глядя на фотографию.

— Ну, будем считать, совпадение такое удивительное.

Тут я заметил, что Рудика трясет.

— Ты чего? — спросил я.

— А ты сам не видишь?

— Идите назад, — сказал Филимонов. — Сейчас я вас отпущу. Только телегу напишу.

Мы забрались назад на платформу. А он положил лист бумаги на кожаную папку и, устроив ее на колено, стал писать.

— Дурдом какой‑то, — сказал я.

— Дурдом, — отозвался Рудик.

— А как его зовут, ты не видел?

— Да я, бля, на фотку только смотрел. Слушай, охренеть можно!

— Хватит, ладно?

— Ладно, — согласился он. — Ладно.

Минут через пять Филимонов забрался к нам и протянул листок с писаниной.

— Прочитайте и распишитесь.

Я расписался, не читая. Рудик тоже. Потом на отдельном листке мы записали свои контакты.

— Вряд ли это понадобится, — сказал Филимонов. — Но вдруг надо будет что‑то уточнить. Особенно с тобой.

Он посмотрел на меня.

— А что там, в записке? — спросил я.

— В записке‑то? Да ничего особенного. Просит прощения у какой‑то бабы.

Филимонов поглядел на рельсы.

— Суповой набор, — сказал он. — Так мы их называем. Хоронить будут в закрытом гробу.

• • •

— Где пропадал? — спросил Камиль.

Я пожал плечами.

— Ну, так. Много где.

— Переехал?

— Нет, пока там же.

— А будешь переезжать?

— Посмотрим.

Мы сидели в «Сабвее» у окна, выходящего на Невский проспект. Приближался вечер. Все места были заняты.

— Надо решить, что дальше, — сказал Камиль, глядя в чашку кофе.

В кармане зажужжал телефон, избавивший меня от дурацкого разговора.

— Слушаю, — сказал я.

— Это из фирмы «Цербер» звонят, — ответил мужской голос, сделав ударение на «о» в слове «звонят», — насчет места охранника.

— Да. И что вы решили? — спросил я.

— Ну, это. Вас тут пробили по базе. Короче, оказывается, у вас тут недавно было административное нарушение, а вы про это не написали в анкете. Так что… Ну, в общем, вы нам не подходите.

— Понятно, — сказал я и нажал отбой.

Уже четвертая охранная фирма дала мне от ворот поворот за последние две недели. Кроме того, отказали три магазина, куда я пытался устроиться продавцом.

— Что? — спросил Камиль.

— Ерунда, — ответил я. — Не могу работу найти. Похоже, действительно придется уезжать. И подальше. Тут я как в мя‑

сорубке.

— Слушай, — сказал Камиль, — я тут подумываю свое дело попробовать. Есть кое‑какие идеи. Ничего конкретного сказать не могу. В общем, я решил открыть небольшой магазин‑

чик. Пойдешь ко мне?

Понятно было, куда он клонит.

— Не знаю.

— Всё ты знаешь, — сказал он раздраженно. — Давай во всем разберемся.

Я промолчал. Потом поглядел на часы.

— Мне пора идти.

— Куда?

— Есть дело.

— Отвезти тебя?

— Ну, отвези.

Почему бы нет, в конце концов, подумал я.

— Хорошо, — сказал Камиль.

Мы вышли из кафе и сели в машину.

• • •

На двери висело объявление: «Ресторан закрыт на специальное обслуживание». Я подергал ручку, потом постучал. Камиль ждал в машине. Вышел охранник в черной униформе с желтыми нашивками. Мужик лет сорока пяти. Я узнал его. Года два назад мы вместе работали. Но вряд ли он меня помнил. У него была смешная фамилия: Лисько.

— Закрыто, — буркнул он, поглядев мне за спину.

— Там мои друзья женятся, — сказал я.

Лисько оглядел меня с головы до ног. Задержал взгляд на кроссовках.

— М‑да? Ну, подожди.

Он позвал метрдотеля.

— Фамилия ваша как? — спросил метрдотель, сверяясь со списком.

— Иванов, — ответил я.

— Нет, Ивановых тут нет.

— А Дзержинский?

— И Дзержинского нет. Извините.

Он закрыл дверь и задвинул изнутри на засов. Лисько смотрел на меня сквозь стекло. Я повернулся спиной, достал телефон и долго копался в списке вызовов. Наконец нашел нужный номер. Ответили не сразу. И слышно было плохо. Мешала музыка, голоса и смех.

— Игорь? — сказал я. — Узнал? Можешь Машу позвать? Надо. Поздравить хочу. Просто поздравлю и всё. Ты же сам хотел без камня. Я? На улице. У ресторана. А что? Просто дай ей трубку на минутку.

— Ладно, сейчас спрошу у нее, — ответил он и нажал отбой.

Прошло несколько минут. Телефон молчал. Я расхаживал перед дверью. Звуки музыки долетали и сюда. Но не очень отчетливо. Неожиданно дверь открылась, и выглянула Маша. На ней было белое платье, как и положено.

— Ты откуда здесь? — спросила она. — Чего хочешь?

От нее пахло вином. Губная помада немного размазалась.

Наверное, гости уже успели пару раз прокричать «горько».

— Посмотреть хочу, — сказал я.

— На что?

— На тебя.

— Зачем?

— Просто.

Она как будто немного расслабилась, не обнаружив у меня в руках банки с кислотой. Достала сигареты и закурила.

— А как ты узнал?

— Видел в «Контакте» на твоей странице. И дату, и ресторан, и всё остальное.

— Слушай, — сказала Маша. — Не надо, ладно?

— Чего не надо?

— Всего. Я бы все равно за тебя не вышла. Ты хороший человек. Но… Как бы сказать помягче? Не то чтобы тетёха. Нет, даже совсем не тетёха. А… Ну, вот я не знаю даже… — Суповой набор, — подсказал я.

— В каком смысле? — удивилась она.

— Фигня. Не бери в голову. Пока.

Я отвернулся и пошел к машине. Камиль таращился на меня сквозь лобовое стекло, вцепившись в руль. И когда я потянулся, чтобы открыть дверь, резко дал по газам и сорвался с места. Я посмотрел ему вслед. Оглянулся на Машу.

— Это кто? — спросила она.

— Мой любовник, — ответил я сквозь зубы.

Она расхохоталась.

— Больной мальчик! И закрыла дверь.

• • •

Я шел по набережной. Сам не знал, куда иду. Просто шел. Думал, выпить или не выпить? Может, Рудику позвонить?

Потом вспомнил, что он уехал в очередную командировку. И тут меня кто‑то окликнул. Какой‑то мужик. Лицо показалось знакомым. Он стоял у парапета с бутылкой пива в руке.

— Вы мне? — спросил я.

— Не узнал? — ответил он.

Присмотревшись, я узнал. Это был Вождь. Друг Камиля. Поэт или художник. Точно не вспомнил.

— Гуляешь? — спросил он.

— Ну, так, — пожал я плечами.

— А я работаю, — сказал Вождь. — Вон, видишь яхта? Охраняю ее ночью.

У небольшого причала покачивалась на воде белая яхта.

— Пиво не мешает? — спросил я.

— Оно безалкогольное, — ответил Вождь. — Так, баловство.

К тому же хозяин яхты мой двоюродный брат. Всё нормально. — Тогда можно и алкогольное, — сказал я.

— Да не, от алкогольного ссать слишком уж хочется. Слушай, холодно там!

— Понятно.

— Написал чего нового?

— Я же не пишу.

— Ты же поэт вроде, — сказал Вождь.

— Нет. Я работу ищу.

Он отпил из бутылки и протянул мне. Я покачал головой.

— Слушай, — сказал я. — А давай уплывем?

— Куда? — удивился он.

— Да куда угодно. Просто поплывем на ней и всё.

Вождь вдруг захихикал и затряс головой.

— Н‑н‑не‑е‑е! С ума сошел? Меня же брат кастрирует сразу.

— Понятно.

Я похлопал его по плечу.

— Как жизнь‑то?

— Во! — крикнул он радостно и показал большой палец.

К оглавлению

Читайте также:
Интервью с фельдшером: cмех и сломанные ребра
Интервью с фельдшером: cмех и сломанные ребра
Реабилитация антисоциального
Реабилитация антисоциального
Искусство как декаданс-менеджмент
Искусство как декаданс-менеджмент