Номер девять по улице Жи-ле-Кер или Бит отель — легендарный адрес, такой же, как отель «Челси» в Нью-Йорке или «Шато Мармон» в Голливуде — места, где жила богема разных стран. Еще были отели «Миллз» и «Альберт» в том же Нью-Йорке, «СвиссАмерикэн» и «Вентли» в Сан-Франциско, мотель «Тропикана» в Голливуде, где жили артисты и поэты. Эти названия встречаются в стихах, мелькают в нечетких авангардных кинолентах, они становятся названиями для огромных абстрактных картин, представляющих собой нагромождение красок, они появляются в списках адресов, в поэтических журналах — небрежно нацарапанные рекомендации, где остановиться, если вы когда-нибудь выберетесь за пределы Британии.
Бит отель был своеобразным местом в те годы. В сорока двух номерах не было ковров или телефонов. Некоторые были очень темными, потому что их окна выходили на внутреннюю лестницу, и свет в них проникал только через закопченные окошки, освещавшие саму лестницу. Коридоры изгибались под странными углами, а пол скрипел и стонал под ногами. Ручки на старинных деревянных дверях находились по центру, а не с краю. На каждой лестничной площадке был турецкий chiotte: сортир в виде дырки в полу, по обе стороны от которой было возвышение для ног, куда ты становился, собираясь сесть на корточки. Вместо туалетной бумаги на гвозде висели куски разорванных газет, хотя многие обитатели приносили и уносили обратно свои личные рулоны. На первом этаже был душ, но висела табличка, предупреждающая о том, что прежде чем принять душ, воду нужно согреть. Естественно, за это бралась еще какая-то небольшая плата. Брайон Гайсин вспоминал, что если лежа в ванне с головой уйти под воду, то можно было услышать урчание Бьевра, подземной речки, что впадает в Сену двумя кварталами восточнее улицы Жи-ле-Кер, напротив Нотр-Дама; он развил эту идею в своем романе «Последний музей». Как и многое другое в этом здании, водопроводная система была старинной и постоянно засорялась, шумела, издавала свирепые громкие звуки и протекала. Отопление работало всю неделю, а горячая вода была только по четвергам, пятницам и субботам.
Занавески и покрывала стирались и менялись каждую весну, а постельное белье немногим чаще: в теории, в начале каждого месяца. После смерти месье Рашу мадам наняла привратника месье Дюпре, который иногда прохаживался по отелю с явным намерением убраться в комнатах и заправить постели. Его частенько сопровождала стайка ребятишек, и он, как и мадам, всегда выбирал самое неурочное время, чтобы войти в комнату. Некоторые стены были очень тонкими, чуть толще картона, и звуки могли путешествовать самым причудливым образом, иногда с громким ревом вырываясь из сливной трубы в раковине.
Входная дверь никогда не закрывалась, и за ней никто никогда не следил, но у мадам Рашу было какое-то сверхъестественное, почти провидческое знание всего, что творится как в отеле, так и на улице рядом с ним. Она могла «услышать» беду — странные шаги, необычный скрип — и появлялась в дверях, чтобы защитить своих постояльцев от кредиторов, мошенников или случайных гостей из полиции. В любое время ночи она появлялась с каменным лицом в своем белом халате: «Monsieur? Quevoulez-vous?». Мадам Рашу ничто не могло остановить, даже полиция. В 1962 г., во время алжирского кризиса, веснушчатый молодой flic (полицейский. — Прим. пер.) нес дежурство на противоположной стороне улицы, наблюдая за домом бывшего главы полиции, который находился в списке смертников OAS, и в него в любую минуту могли кинуть бомбу или наброситься с ножом. Полицейский увидел, как привлекательная молодая американка вошла в отель, он проследил за ней до ее комнаты, и тут появилась мадам Рашу и с ругательствами выпроводила его из отеля, размахивая крошечными руками, а ее волосы, крашенные синим оттеночным шампунем, мерцали в тускло освещенном коридоре.
Правда, контролировать визиты иммиграционной инспекции она не могла. «Полиция по иностранцам — иммиграционная полиция — время от времени устраивала проверку паспортов. Приходили они, как правило, в восемь утра и частенько забирали с собой тех постояльцев, чьи бумаги были не в порядке. Задержанный возвращался обратно через пару часов, заплатив немного — просто налог, и становился претендентом на cartedeséjour, хотя редко кому хватало времени и терпения, чтобы до конца пройти все бюрократические препоны для получения требуемого документа», — писал Уильям Берроуз. Большинство, в том числе и он сам, прибегали к следующей уловке: каждые три месяца они совершали короткие поездки в Брюссель или Амстердам, так что с каждого нового возвращения во Францию они снова могли официально жить там три месяца без регистрации.
Многие жившие в отеле писатели вынуждены были писать убогие сексуальные романы, которые считались запрещенными в то время и продавались исключительно из-под полы. Это помогало им не умереть с голоду, хотя многие после выхода книг оказывались в еще большей долговой яме нежели до начала написания. Большая часть денег все же уходила на наркотики и выпивку, едва оставляя шанс оплатить комнату еще на месяц. Засчет того, что многие постояльцы проживали в отеле давно, хозяйка, мадам Рашу, позволяла им жить в долг.
В целом они были асоциальными элементами. Не работали, употребляли лошадиные дозы наркотиков (что в конце концов приводило к временным расстройствам памяти и психики), деньги выпрашивали у случайных знакомых (никогда не возвращали). Даже у девушек. Тем более у девушек. Движущей силой битников в первую очередь были наркотики, потом уже и жажда новых ощущений, и любовь. Они устраивали групповые оргии в съемных комнатах бит отеля, сопровождая их обильным употреблением наркотиков и пьянством. Творчество для битников не было первопричиной всего и, хотя имело важную роль в самопознании, все же оставалось вытекающем следствием происходящего. Их влекло сумасшествие и острота чувств. Многие из них, оказываясь в Париже, вели себя так, как им и в жизни в голову бы не пришло вести себя дома. Это было раскрепощение, исходящее от каждой улочки и каждого человека чужого города. Порой они выкидывали самые разнообразные штуки.
Вдохновленный книгами Аллен перечитал стихи Аполлинера и в конце ноября они с Питером отправились на кладбище Пер-Лашез в поисках его могилы. На этом кладбище нашли свой приют Сара Бернар, Оскар Уайльд, Оноре де Бальзак, Фредерик Шопен, Колетт и Марсель Пруст. Аллен пристроился в корнях дерева, растущего рядом с могилой, и закурил сигарету, наблюдая за тем, как по рукаву его вельветового пиджака ползет муравей, в кармане у него лежали “Alcools” Аполлинера. Он положил на плиту «Вопль”, чтобы Аполлинер прочитал её на небесах. Через какое-то время Аллен с Питером обошли оставшуюся часть кладбища.
Этот поход вылился в типичную для Бит отеля шалость. Художник Хоуи собирался возвращаться в Штаты, и, наслушавшись рассказов Аллена о кладбище, в ночь перед отъездом напился и решил захватить с собой в качестве сувенира могильную плиту Бодлера.
Одним из ежедневных развлечений было посещение Лувра. Предварительно все обкуривались гашишем или марихуаной и разглядывали новые детали в старых картинах.
Препоны в самовыражении образовывались буквально в воздухе. С одной стороны обитатели бит отеля находились под постоянной слежкой полиции, с другой их книги не хотели печатать издатели, общественные волнения доводили писателей до судебных разбирательств, где по решению суда запрещались многие произведения.
Битники старались быть на гребне, чертовы обдолбанные новаторы.
То был “золотой век” для обитателей Бит отеля. Аллен с восторгом рассказывал про успехи Грегори Корсо, описывая как тот работает, упоминая и о его бедности: “…При всей его бедности удивительно, как он, живя впроголодь, умоляя, воя, канюча, пишет восхитительные стихи… Трезвый, мрачный и серьезный он присыпается каждое утро и печатает две — три страницы стихов, написанных ночью, он балансирует на грани между реальностью и сумасшествием, кажется, он движется вперед…”
В Бит отеле Аллен с Биллом обдумывали за кухонным столом идею, которую десять лет спустя тысячи хиппи подхватили и развили, это была идея жизни, основанной на свободной любви, мире и использовании наркотиков, расширяющих сознание. Большинство молодых людей в то время были геями, и это не обошло битников стороной: практически все без исключения были либо бисексуальны, либо заядло проповедовали гомосексуализм.
Иногда они встречались в какой-нибудь забегаловке, везде можно было без проблем раздобыть гашиш, за которым они проводили время знакомясь друг с другом, обсуждая литературу или арабских молодых мальчиков. Жан Жак Лебель, переводчик и друг Гинзберга, вспоминал заведение “У мадам Али”:
Забегаловка находилась в переулке Тьера, рядом с площадью Бастилии и состояло из двух комнат. В первой стояли столы и можно было заказать кускус, как только ты входил туда, ты сразу же улетал – дым от сигарет был настолько густым, что ты улетал, даже просто вдыхая этот воздух. За три франка мы смогли купить маленькие упаковочки гашиша толщиной в палец. По цвету он напоминал темный пластилин, его специально привозили из Марокко. У мадам Али была собака, такая укуренная, что часто натыкалась на стулья. Собака была совершенно не в себе, она с трудом ходила прямо. Чтобы перейти с одного места на другое, она обходила всю комнату.
Несмотря на то, что он был оторван от непосредственного влияния американской культуры, Аллен чувствовал, что его работа находится в русле литературной традиции. Несмотря на то, что он абсолютно сознательно пытался отойти от условностей, эти же условности влияют на него на подсознательном уровне: взгляды родителей и американская система ценностей. Он бы, без сомнения, согласился, что его прошлый опыт руководствовался тем, что Уолтер Бенджамин называл “злоупотреблением талантливым человеком во имя принципа “творчества”, когда поэт полагается на собственную систему мышления – замкнутую и герметичную”. Это была экосистема, тесно переплетенная с употреблением большого количества наркотиков, истоки которой уходили в джаз и авангард, и корни плотно вросли в традицию богемы. Он изучал многочисленные работы французских поэтов, но, что удивительно, совершенно не хотел знакомиться с молодыми поэтами — французами.
Аллен собирал фотографии всех поэтов в обнаженном виде, готовя антологию, однако многие отказывались фотографироваться в силу различных причин.
Спустя время, Гинзберг и Берроуз познакомились с Селиным. Ему было 67 лет, это был крупный мужчина, он был высок, но сутулился, поэтому казался ниже, с изможденным лицом, землистой кожей и ярко сияющими глазами. Хотя стояло лето, он кутался в шарф. Втроем они сидели в маленьком дворике за домом на больших ржавых садовых стульях, за старым ржавым столом, смотрели на ржавую ограду клумб в запущенном саду и пили вино. Шесть собак носились вокруг, и Билл очень боялся, потому что ненавидел собак. Селин жаловался на евреев, от которых он получал письма полные ненависти, с угрозами смерти. Собаки же нужны были, чтобы отпугивать недоброжелателей. Некоторые люди были убеждены что Селин — пособник нацистов. Он рассказал им, что соседи дают собакам мясо с ядом. Они рассказывали друг другу о тюрьмах в которых они побывали. Селин сказал, что нельзя узнать страну, не побывав в её тюрьмах. Аллен так написал про этот визит: “Он был приветлив и пробыл с нами пару часов, провел нас в дом, показал где пишет. Это была большая комната на первом этаже, большой круглый стол был завален кипами книг и газет. Мы были действительно вежливы, мы и в самом деле очень ценили его”. Спустя два года после этих событий Селин умер.
Берроуз заразился идеей “разрезок” от Брайона Гансина, которые увлекли Берроуза на целых десять лет изысканий. Собравшись вместе битники разрезали газеты, книги, рекламу, все что попадалось под руки и склеивали из этого что-то новое. В случайном порядке расставляя полученные слова они давали второе дыхание многим произведениям, закидывая их в свою копилку. Билл говорил: “Разрежь Рембо, и ты сам станешь Рембо… Шексир, Рембо живут в своих произведениях. Разрежь строчки, и ты услышишь их голоса. Нож вскрывал тайные послания, закодированные в разрезках. Столоверчение? Правда, похоже на общение с поэтами через медиума. Сначала Рембо написал гениальные произведения, а потом пошли поэтишки, которые что-то мучительно из себя выдавливали. Разрежь Рембо и ты поймешь, что хорошей поэзии не существует, если, конечно, в результате не получается что-то совсем личное”.
Энтони Бэлч снимал короткометражные фильмы вместе с Берроузом и Гинзбергом, потом они кадрировались методом разрезок, в итоге результат получался неоднозначным. Позже техника разрезок стала часто использоваться в рекламе. Вся современная реклама сделана при помощи этой техники.
Иэн Соммервиль исследовал феномен вспышек. Он изучал эпилептические припадки и пришел к заключению, что «если простимулировать определенные клетки, и у обычного человека можно вызвать эпилептический припадок…», и приводил в доказательство несколько примеров, в частности и тот, когда люди падали в обморок и теряли сознание, увидев мелькание деревьев. Происходило это потому, что вспышки совпадали с альфа-колебаниями мозга: 8-13 вспышек в секунду. Позже Иэн сам сделал машину вспышек. Обычный картонный цилиндр, который крутится на граммофоне, а в центре горит лампочка. На нее нужно было смотреть с закрытыми глазами, вспышка направлена прямо на веки. Видения начинались с калейдоскопа цветов на плоскости напротив глаз и становились все более и более сложными. Происходит игра с формами, цветами, воображением.
Иэн: Почти невыносимое чувство пространственного движения длится недолго, но да будет благословенно прохождение через него. Когда оно остановилось, я обнаружил себя высоко над Землей, парящим в универсальном блеске красоты. Чуть позже я осознал, что мое восприятие окружающего мира заметно изменилось. Вовсе не похоже на наркотический дурман или сильную усталость.
Машину мечты можно увидеть в короткометражном фильме Энтони Бэлча “Башням открыт огонь”, сделанном при помощи метода разрезок.
Поколение битников стало американским вариантом Bloomsbury Group, первым родившимся в самой стране литературным движением, со своими, ставшими каноническими книгами, воспоминаниями, охапками писем, альбомами фотографий, биографиями и научными работами.
Американский пуританизм и запреты, так же как и то, что доллар стал сильной валютой во всем мире, заставлял предыдущие поколения добровольно отправляться в изгнание, как правило, в Париж. В период между 1903–1939 гг. столица Франции и в самом деле практически стала домом для всех американских писателей, поэтов или эссеистов: Эрнеста Хемингуэя, Эдварда Каммингса, Гертруды Стайн, Эзры Паунда, Аарона Коуплэнда, Вирджила Томсона, Пола Боулза, Джона Дос Пассоса, Фрэнсиса Скотта Фитцджеральда, Вальтера Пистона, Генри Миллера — и это только самые известные имена — своеобразная табель о рангах движения модернистов. После Второй мировой войны жизнь в Париже стала дороже для американцев, к тому же в Штатах стали возникать и свои художественные центры. Однако для афроамериканцев Париж был роскошным местом и в 1940-х, и 1950-х гг. он стал для них своеобразным укрытием от расизма, предубеждений и сегрегации, которой они подвергались дома. Среди них были такие писатели, как Ричард Райт, Честер Хаймс и Джеймс Болдуин, джазмены Сидни Беккет и Бад Пауэлл.
Некоторые американские писатели продолжали жить в Париже: Нэд Рорэм, Джеймс Джонс, Джордж Плимптон, тусовка «The Paris Review» и, конечно же, битники, хотя, за редким исключением в лице Уильяма Берроуза, Париж не стал постоянным местом их изгнания: год (самое большее два) за границей — и они возвращались в Штаты. Битники ехали в Париж не потому, что страдали от расизма — это были, как правило, белые выходцы из среднего класса, закончившие колледжи: они бежали туда от конформизма и пуританства послевоенной Америки. Многие из них были геями, во Франции они чувствовали себя свободнее и почти все употребляли запрещенные наркотики. В 1950-х французская полиция мало что знала о наркотиках, во всяком случае она была слишком занята террористическими актами в Париже, спровоцированными алжирской борьбой за независимость, чтобы серьезно волноваться о том, чем занимаются группки английских или американских туристов.
В короткое время с 1958 по 1963 г., Бит Отель в Париже был местом наибольшей активности представителей поколения битников. Многие из тех людей, которые считаются его основателями, то или иное время жили здесь. Единственным известным битником, которого никогда не видели на улице Жи-ле-Кер, был Джек Керуак. Многое из того, что «Разбитые» начали в Париже, получило продолжение в середине 1950-х в Сан-Франциско.
В 1955–1956 гг. Аллен Гинзберг, Питер Орловски, Джек Керуак и Грегори Корсо (не говоря уже о Берроузе) были в центре того, что принято называть Поэтическим ренессансом в Сан-Франциско. Именно тогда Гинзберг написал «Вопль» и впервые в жизни вышел на сцену. На собраниях поэтов творилось непонятно что, местные поэты представляли собой застоявшуюся бочку с дегтем, в которой битникам было невыносимо. Некоторые выходки будоражили слушателей поэтических вечеров.
Грегори Корсо: Я заявил, что это не настоящая поэзия. Кто-то спросил меня, что я понимаю под настоящей поэзией. Я разделся и начал читать свои стихи. Два моих волосатых приятеля встали охранниками и пригрозили, что побьют каждого, кто захочет уйти во время моего чтения. Я имел большой успех.
В 1957–1958 гг. Гинзберг, Орловски, Корсо, Уильям Берроуз, то есть практически все, кроме Керуака, были самыми заметными постояльцами Бит Отеля.
Там Гинзберг написал несколько стихотворений, наиболее любимых публикой, в том числе «К тете Розе», «На могиле Аполлинера» и большую часть поэмы «Кадиш», посвященной его матери Наоми, скончавшейся в клинике для душевнобольных. В этом отеле Корсо написал свою известную поэму «Бомба», на обложке которой красовался ядерный гриб. Здесь же, в Париже, Корсо сочинил и большую часть стихотворений для популярной книги «День рождения смерти». Именно в Бит Отеле Берроуз закончил «Голый завтрак», а Брайон Гайсин изобрел свой знаменитый метод «разрезок». Берроуз и Гайсин с остальными написали здесь две совместные работы с применением техники «разрезок»: «Времени нет» и «Дезинсектор!». В своем номере Берроуз приступил к работе над своей первой книгой в стиле «разрезок» — «Мягкая машина» — и написал большую часть второй — «Билет, который взорвался». В номере 25 Гайсин и Иэн Соммервиль построили первую «Машину мечты», позволявшую вызывать зрительные галлюцинации путем воздействия мерцавшего в альфа-ритме света. Гайсин и Соммервиль создали первое мультимедийное световое шоу и шоу теневых проекций, явившихся предвестниками психоделических рок-шоу, начавших греметь спустя пять лет. Кинорежиссер Энтони Бэлч четверть фильма «Разрезки» отснял в самом отеле и на близлежащих улочках. Этот фильм — любопытная иллюстрация того, что творилось внутри и вокруг всего лишь одного здания — здания, которое было эпицентром креатива и осталось незамеченным многими исследователями «Разбитого поколения».
Оно дало мощный толчок развитию литературы всего мира, как и существовавшее до него «Потерянное поколение», но мне кажется, в Соединенных Штатах это не оценили по достоинству. Аллен Гинзберг провел годы, путешествуя по разным уголкам планеты, раздвигая границы и сплачивая воедино единомышленников — поэтов, писателей и художников. Гинзберг отдавал себе отчет в том, что «Разбитое поколение» — явление интернациональное, со своим особенным подходом к реальной жизни, со сложившимися взглядами, не умещавшимися в национальные рамки; он мог найти битников практически в любой стране: кружок писателей и поэтов вокруг Симона Винкенуга в Амстердаме; группа, включавшая Карла Вайсснера и Удо Брегера в Германии; группа Eco Contemporaneo Мигеля Гринберга в Буэнос-Айресе, Серхио Мондрагон со своей фолк-группой El Corno Emplumado в Мехико; Прадип Чоудери и писатели «Голодного поколения» в Калькутте. Такие же путешествия предпринимали и Лоуренс Ферлингетти, Майкл Макклюр и некоторые молодые поэты, связанные с битниками, такие как Анна Вельдман и Джон Джиорно, выступавшие на летних поэтических фестивалях в Европе и не только, знакомя публику с малоизвестными поэтами, писателями и переводчиками, исповедовавшими те же взгляды.
В Бит Отеле люди, составлявшие костяк нью-йоркских «Разбитых», работали не покладая рук, многие родившиеся здесь идеи оказали влияние не только на искусство и литературу, но и на культуру в более широком понимании этого слова: продюсеры охотнее финансировали CNN, чем «Разрезки» Энтони Бэлча, которые тогда рассматривались как коммерчески непригодные для показа. Перфомансы Берроуза, Гайсина и Соммервиля были среди самых ранних «хэппенингов». Магнитофонные записи Берроуза и Соммервиля, в которых отрывки текста микшировались вместе со звуками радиопомех и отбойных молотков, сделанные с применением техники «разрезок», стали предтечами музыки в стиле индастриал. Позднее сама техника монтажа и «разрезок» была применена такими рок-звездами, как Дэвид Боуи, использовавшего ее при написании альбома «Бриллиантовые собаки». Здесь собирались люди, экспериментирующие с наркотиками, люди со своеобразной психикой, имеющие новые представления об обществе. Шестидесятые стали началом. Появилась новая волна молодых писателей, послевоенное поколение, которое нуждалось в ориентирах, позволяющих объяснить самим себе открывшиеся горизонты и связанные с ними возможности. Обитатели Бит Отеля были первыми разведчиками неизвестной зоны: иногда они заходили в тупик, иногда их исследования оказывались опаснее, чем они думали, но они продолжали идти вперед. Голоса из прошлого говорят с нами.
