Предисловие:

Автобус высадил меня не там. Это было ясно как божий день. Но только после того, как я вышел на улицу в предутреннюю сырость. Было часов пять утра. Примерно. Я стоял на побитом асфальте из которого торчал проржавленный металлический столб с информационной табличкой о маршрутах.

Проклятье, все из-за мимолетного сна, как казалось на пару минут. 

Я проснулся. Я проснулся от того, что в воняющем салоне просто раздался противный голос водителя. 

«Конечная».

Я вышел.

И автобус уехал.

«Конечная» и я оказался на побитом асфальте из которого торчал металлический столб с информационной табличкой о маршрутах. Я сплюнул и сквозь зубы и процедил в пустоту

«Конченная».

 4:39.

Вокруг — направо, налево, вверх уходили сплошные коричнево-блеклые однообразные высокие дома. Они разрастались прямо на глазах, образуя гипертрофированное полотно. Легкое утреннее чистое, дистиллированное солнце пробивалось своим светом сквозь бетонные коробки. Направо, налево, вперед и назад – везде одинаковые ряды одинаково блеклых зданий. Дома были похожи настолько, насколько похожи кости в братской могиле после пятидесяти лет гниения. А наверху прозрачный чистый солнечный свет. Мертвый солнечный свет.

«Куда эта гадина могла меня завезти?»

Я машинально полез в карман и достал оттуда телефон. На меня посмотрело бесконечно пустое черное зеркало разряженного смартфона.

«Надо отключать интернет, пока спишь».

Так, соберись. Найдем сейчас кафе, пышечную, булочную, дождусь открытия, спрошу дорогу, поставлю телефон подзарядиться и выберусь отсюда. С кем не бывает? Потом буду друзьям рассказывать, будем смеяться еще.

Я улыбнулся от этой мысли.

«Путешествие в спальник и обратно».

Только, оторвал от асфальта ногу для того, чтобы сделать шаг, как осознал, что идти некуда.

Вокруг ни одного кафе или булочной. Только блеклые дома. Ни одного ориентира для дальнейшего пути. Лишь единообразие. Только сейчас стало заметно, что вокруг совсем не нет деревьев. Бетон и солнце.

Я вспомнил откуда привез меня автобус. И пошел в противоположную сторону мимо одинаковых домов с сотнями балконов и окон. Каждое окно зияло пустотой, каждый балкон кричал тотальной ненужностью. На два квартала не было ни одного кафе или булочной. Только продуктовые и магазины разливного пива.

«Пиво»

«Пенное»

«Разлив»

Эти слова украшали бетонно-солнечное пространство.

Я шел квартал за кварталом, а дома не заканчивались.

«Пенное».

«Пиво»

«В разлив»

Пиво в разливе. Вместе с Лениным.

Сплошные коричнево-блеклые однообразные высокие дома.

5:12

«Пиво».

Мертвый, чистый свет.

Балконы, которые пустые.

Окна, которые никому не нужны.

Солнце начинало припекать.

Вдруг я услышал из подъезда напротив смех. Глупый, надрывистый молодой смех.

Слава Богу, подумал я, здесь хоть есть какие-то люди. Солнце начинало греть сильнее.

Я уверенно подошел к двери подъезда и постучал. За дверью посмеялись, нажали изнутри на кнопку домофона, раздался сигнал. Дверь была открыта.

В прохладном темном подъезде трое человек. Один сидел на лестнице, двое стояли. На полу валялись окурки, пустые бутылки из-под пива. Они смотрели на меня обычным тупым взглядом. Настолько невыразительным, настолько простым, деревенско-коровьим, что мне захотелось кинуть им немного свежей травы.

-Дядя, ты кто? – придурковатым голосом спросил один.

-Где метро, не подскажите? – ответил я вопросом.

Они засмеялись.

-Дядя, очень и очень далеко. – сквозь смех выпалил другой.

-Тхи часа – загоготал сидящий на лестнице — на бысхой машине!

Они смеялись, а я молча вышел на улицу. Начинало пригревать еще сильнее.

5:18

«Пенное»

«Автозапчасти»

«Парикмахерская»

«Продукты»

«Пиво»

Если раньше по такой жаре выпить пива казалось прекрасной идеей, то сейчас даже мысль о хмельной пенке вызывала сплошное рвотное отвращение.

Я шел дальше, бесцельно слоняясь по бесконечному району. Чистое утреннее небо, чистый, дистиллированный солнечный свет и дома, дома, дома. Скорее здания. Не могу назвать это домом.

Остановка.

На  табличке не было номера маршрута автобуса, в котором я уснул, зато были какие-то другие автобусы, чьих номеров до этого утра я не встречал. У каждого маршрута кроме цифр была еще пара букв.

Движение уже началось, но интервал был в полчаса, а то и в час.

Хоть куда-нибудь.

Если сейчас такая жара, то что будет дне…

5:30

Краем глаза я уловил, как мимо двух домов проползло что-то большое, коричневое, размером с собаку.

Я протер глаза.

Мне стало страшно, как человеку, услышавшему посреди ночи шорох в коридоре. Даже не шорох!

ШАГ!

Проседи ночи.

Я оказался тем человеком под одеялом. Ожидающим потустороннего и неизбежного. Ожидающим, что дверь в коридор сейчас отворится и из нее полезет.

5:31

Автобуса не было. 

5:32

Разом по району разлетелся шорох, как будто тысячи существ в старых тапочках стали ходить по паркету, не отрывая ног. Шорох исходил из окон, из дверей, прорывался сквозь стены, стекал с балконов, разбивал стекла. Шорох, шорох, мерзкий, черный, противный, склизкий шорох разлетался как стаи хищных птиц.

Я рванулся к уже знакомому подъезду, но только оказался возле двери, как она резко открылась, откинув меня в сторону.

Из недр хлынула живая коричневая шуршащая толпа. Над зданиями стоял жуткий, омерзительный шорох тысяч лап.

Я лежал на вымершем из-за жары газоне, отплевываясь от поднятой пыли. Мелкий песок забивался в глаза, в нос, в уши. Дверь каждого подъезда была открыта. Из каждой двери валила струя, сливаясь в одну, огромную коричневую реку.

Они бежали к разваливающимся, обклеенным рекламой, маршруткам и автобусам, выстраиваясь в длинные, как вечность, очереди. Они набивались до убийства в подъезжающий транспорт, и, прижимаясь ближе друг к другу, неслись куда-то.

Никому не нужные окна.

Никому не нужные жизни.

Через час коричневая река иссякла.

Солнце пекло невыносимо. Вокруг не было ни островка зеленой травы, ни деревца. Только дома, небо и солнце — пейзаж плохого фантастического фильма.

Весь час я просто лежал вдали от этого урагана. Меня так и не заметили. Все просто пронеслось мимо. И иссякло.

Дверь одного из подъездов была открыта.

Я ринулся туда. В прохладу бетонных стен. На первом этаже все заросло мхом. На втором — также. Не было видно ни дверей, ни окон. Кромешная сырая пустота. Как в старом склепе.

Руки.

      Рвут

Заросли мха.

Из окна падает легкая струя мертвого света.

В стене напротив что-то блестит.

Руки.

Рвут.

На солнце переливаются буквы надгробия:

«Петр Николаевич Ремизов. 02.04.1989-07.05.2016. Магистр социологических наук. Погребен здесь»

Другая стена.

«Алла Анатольевна Ворокушина. 05.07.1992-08.09.2017. Убила талант на детей»

Следующее:

«Вадим Андреевич Пригожин. 05.12.1997-08.05.2014. Поступил учиться не туда».

С ужасом я выпадаю из прохлады склепа обратно во двор. Он заполонен ими. Разными. С колясками или маленькими многолапыми личинками в руках. Некоторые выгуливали собак. Сотни лап. Крики, пьяные разговоры, лай собак, шорох — все это сливается в один омерзительный рокот. Под его напором начинают резонировать дома. Если вам когда-нибудь скажут, что у района нет своего звука. Не верьте — как у каждой звезды есть свой — так и у каждого района есть свой неповторимый звук. Здесь — это рокот одинаковых домов, одинаковых детей, жизней, одинакового пива и маршруток.

«Пенное».

Там точно есть розетка. Уговорю продавца, упрошу, дам денег — меня здесь не будет.

«Пенное»

Внутри пахнет прокисшим пивом. Липкий пол. Несмотря на ранее время, они уже открыты. Внутри слышен шум лапок, там покупают запотевшие пластиковые коричневые бутылки с пивом.

Я пробиваюсь к продавцу, пытаясь объяснить ему ситуацию. Но как только открываю рот, замечаю, как с его головы свешиваются два коричневых ребристых усика. А вместо одного из стульев высытся потрескавшееся надгробие «Василий Ильич Кумочкин. Перебухал.»

Я закричал.

Я закричал так громко, как смог и бросился прочь из магазина. В нос бил едкий пивной шмон. Потеряв контроль над всем, под удивленным взглядом палящего солнца я несся сквозь тучу мамочек с колясками, расталкивая их, пробивая себе дорогу, прорываясь к остановке. Вдруг в руки ко мне упала крошечная коричневая личинка. Она удивленно смотрела на меня своими черными-черными тупыми глазами. На брюшке — как рана в здоровом теле белел обычной кожей кусок живота с крошечным пупком.

Когда-то оно было человеком.

На секунду я представил себе эту личинку в тридцать. Как оно будет идти в «Пенное». Как будет сидеть ночью на скамейке, посасывая пиво.

Остановка.

На ней стоит с десяток разных маршруток, к ним выстроилась огромная очередь.

Я не помню, как оказался в одной из них.

Но помню, что протянул водителю все, что было в кошельке, отбиваясь ногами от лезущих внутрь лап, крикнул:

«Жми в город! Жми, сука, в город!»

Подальше от коричневых домов, многолапых тварей, бутылок. Прочь от коричневых жизней.