Иллюстрация: Globus
17.08.2019
Поселяя насилие
Поселяя насилие
Поселяя насилие
Поселяя насилие
Поселяя насилие

Неделя переживших детство.
Вступление редакции:

Мы знаем, что детство — это сложно. Давайте начистоту, детство — это кошмар. Всегда бывают приятные исключения, но совершенно во все мыслимые эпохи человечество оттесняло ребёнка в категорию Другого и поступало с ним соответствующе. Детей продавали в рабство, умервщляли за ненадобностью или по неосторожности, например, удушая во сне. Дети в кальвинисткой Швейцарии носили пояса верности, дети восточной Европы нового времени периодически умирали от слишком сильного пеленания, многие афганские дети и сегодня вынуждены носить оружие, а индийские — работать на угольных шахтах. Над детьми до сих пор совершается масса насилия — прежде всего, психологического — во всех странах, исключений нет. 

В то же самое время, детство — потерянный на заднем дворе ключ ко всем тайникам. Любая история, будь то история Французской революции, сталинского террора, восстания боксёров в Китае или что-то личное, начинается с истории детства. Абсолютно все люди — большие и малые, жертвы и палачи, безмолвные и «исторически значимые» когда-то были детьми. 

По инициативе и под редакцией Леси Рябцевой — журналистки и общественной деятельницы, занимающейся проблемой защиты детства и профилактикой сиротства, совместно с нашим литературным редактором Романом Смирновым, «Дистопия» запускает «Неделю переживших детство».

* * *

Тематическую неделю продолжает Артур Крумин с текстом о том, почему любой, кто пережил детство, — это «полотно из шрамов и швов». О природе насилия над детьми, ее истоках и плодах.

* * *
 

Эссе «Поселяя насилие»

 

 

Кажется достаточно очевидным, что насилие над детьми — это чудовищно, и что его не должно существовать. Равно как и любое другое, но у детей на этот счёт есть особый статус, поскольку никем, кроме как жертвой, они быть не могут, а насилие по отношению к детям неизмеримо более травматично, чем к иным субъектам.

Юный субъект обычно занимает положение если не животного, то варвара, которого нужно через усилия и боль приобщить к благам культуры и сделать, собственно, человеком. И, к сожалению, это имеет какое-то отношение к истине, потому что никто не рождается человеком. Новорожденный — это биологический объект, обладающий потенциалом к обретению сознания. Младенец рождается в культуру, но что с ним произойдёт дальше, не так уж сильно зависит от него самого. Поэтому в общем-то он действительно объект воздействия, который впоследствии, научившись лишь скромной части опыта цивилизации, становится варваром, то есть юным субъектом.

Мы могли бы назвать его благородным дикарём, но я не склонен романтизировать детство и самих детей. Младенец — это паразит на теле матери, питающийся её соками, её временем и её душой, которого необходимо с усилиями отрывать. Юный субъект — это что-то похожее на человека, который освоил отдельные слова, но не дух Закона, и даже в этом едва ли отдаёт себе отчёт.

Фантазм о невинности ребёнка является по большей части ностальгией по чему-то утерянному, но на деле никогда не существовавшему. По вымышленной полноте свободы, радости и бытия, на деле являющимися бессознательным существованием животного, занятого только тем, что происходит в данный момент, без рефлексии, без планов, без ответственности, без заботы о вреде, который ты можешь нанести, и о ближнем, которого ты можешь ранить. Невинность — это неведение о том, что ты творишь, и понятно, что нет состояния более счастливого, но в этом нет ничего святого или того, к чему стоит стремиться.

И при всём этом мы обязаны быть добры и нежны к юным субъектам, чтобы не создавать чудовищ.

Процесс вписывания в культуру неизменно травматичен и, должно быть, бесконечен. Юный субъект лишается мгновенной реализации желаний, раскалывается, пересобирается, фрустрируется и принуждается и достаточно быстро в процессе патологизируется, если мы будем считать его изначальное состояние здоровьем, хотя едва ли это корректно. Субъект — это полотно из шрамов и швов, оставленных в ходе субъективации. Именно эти зажившие, кровоточащие или гниющие раны составляют существо субъекта и придают ему форму, а вовсе не та масса произвольных впечатлений и воспоминаний, которую они соединяют.

И этот столь необходимый процесс становления, процесс субъективации-и-социализации отягощён злом, злом насилия, которым он сопровождается. Насилия, растянутого на годы. Поэтому порой не так уж много нужно добавить дополнительных внешних усилий, чтобы получить ещё более разрушенного и наполненного страданием субъекта.

Однако эту чрезмерную травматизацию, или насилие в общеупотребительном смысле, не всегда легко, а порой невозможно отследить. Чрезмерной здесь я называю такую травматизацию, в которой не просто нет необходимости, но с которой юный субъект уже не в состоянии совладать. Которая приводит не к образованию очередного стежка шрама, но к оторванным конечностям и кровавому месиву, в котором копошатся разъедающие его изнутри черви.

Абсолютным злом в этом смысле, без исключений и оправданий, является сексуальное насилие. Оно чудовищно всегда, но в отношении детей оно в разы более разрушительно. Это вторжение в жизнь юного субъекта чего-то абсолютно чужеродного, враждебного, не поддающегося ни пониманию, ни отреагированию. Это запредельный кошмар, который ввергает субъекта в состояние тотального распада или фиксирует на его грани в состоянии оцепенения от ужаса и боли. 

По сути, любая травма несёт в себе этот разрыв в реальности, который обычно успевает быть заделан до катастрофических последствий. Но успешность этого латания зависит от множества сопутствующих факторов. Именно поэтому даже систематические побои ребёнка в воспитательных целях не всегда приводят к отчётливым нарушениям (хотя обычно всё-таки приводят), тогда как что-то ничтожное, какое-нибудь мимолётное замечание или общепринятый жест могут запустить цепную реакцию распада субъекта. 

Из-за этого возникает проблема того, что мы не можем описать все травматичные акты и запретить их совершать. Потому что вариаций этих актов существует неисчислимо больше, чем самих субъектов. Но это и не значит, что мы не должны препятствовать насилию в отношении юных субъектов, полагая, что ничего с этим не поделать.

Да, у нас часто нет возможности своевременно распознать травматизирующий акт насилия, который проявится через дни, месяцы или годы, когда тот, соединившись с другими более или менее заметными актами, обрушит на субъекта лавину чувства ничтожности или обернётся очередной зависимостью.

Равно как и нет у нас линейки, чтобы отличить, сравнивать между собой разные варианты насилия и наверняка определять, где оно уже есть или его ещё нет, где оно будет угрожать сохранности субъекта. Но до тех пор, пока мы не будем хотя бы пытаться найти эту грань, будут существовать те, кто говорит, что жертва сама напросилась, что ребёнок получает удовольствие от секса, что психическое насилие — это не насилие, и что его воспитывали ремнём, и он тоже будет.

Да, дети — это во многом чудовища. Которые при этом вызывают у своих родителей не только гнев из-за несоответствия их представлениям о должном, но и из-за зависти ко всему тому, что взрослый субъект считает утраченным, и чем как будто обладает субъект юный. Потенциал, молодость, красота, беззаботность, божественная искра, что угодно, выступающие воплощением полноты бытия, лишённым которых уже давно чувствует себя взрослый субъект. Но обычно невидимые даже для него самого зависть, презрение или ненависть неизбежно проявляются в отношениях с юным субъектом, как проявляется и всё остальное, как будто сокрытое где-то глубоко.   

Насилие в отношении кого угодно никогда не способствует улучшению ситуации, из каких бы побуждений оно ни исходило. Принесение безропотной жертвы кажется эффективным только в момент совершения жертвоприношения, но каждый такой акт становится частью систематического разрушения субъекта; становится камнем, из которого будет выстроен его невыносимый для жизни мир.

Более того, прямое насилие вообще никогда не является средством воспитания или становления. Единственным способом формирования субъекта является подражание. Поскольку субъект формируется по образу и подобию Другого, то все мы являемся тёмными отражениями тех, кто нас породил. Отражением их не только явленных действия и образа мыслей, но того, что никогда не произносится вслух, тёмных желаний и страхов, к которым не хочет подступиться и сам их обладатель. И поскольку мы не можем контролировать то, что нашего отразится в детях, то единственное, что мы можем сделать — это осознать и принять собственные пороки до того, как станет поздно.

 

Именно поэтому насилие порождает лишь насильников и жертв, а унижение порождает унижающих и ничтожных. Насилие сковывает волю и тело, лишает сил, затыкает рот, отнимает способность думать, чувствовать и действовать. Оно не вводит субъекта в культурный порядок, но лишает возможности существовать в нём. Пространство в субъекте, где было бы место для всего, что наполняет жизнь субъекта, заполняется тягучей едкой болью и виной за то, что ты просто есть.

 

И изменения возможны, только когда у жертв появляется голос. Голос негодования, обвинения, обличения, ненависти. Благодаря ему мы узнаём, что жертвы действительно существуют, что это не шокирующий нонсенс, а повсеместная рутина насилия. Это голос, обнажающий отвратительную истину.

Он нужен прежде всего не для того, чтобы виновные понесли справедливое наказание, потому что, в конечном счёте, тогда половина человечества просто уничтожит другую половину. Но для того, чтобы мы уже не могли скрывать наши грехи, даже если это грех неведения или самообмана.

Чтобы мы увидели, что юные субъекты — это не вещи, с которыми можно поступать как угодно во имя того, что кажется нам достойной целью или просто из удобства. Потому что в большинстве своём мы сами искалеченные культурой лишь подобия людей.

Чтобы мы увидели, что юные субъекты — это не объекты, которыми нужно помыкать и можно насиловать. Потому что даже варвар — это самостоятельный субъект, которому можно только показать, что есть способ существовать иначе. 

Чтобы мы увидели, что любовь — это не насилие, и не бывает насилия во имя любви. И что насилие может выглядеть совсем не так, как мы порой ожидаем.

Чтобы жертвы понимали, что их вины нет ни в том, кем они стали спустя годы, ни в том, что случилось годы назад.

Однако напомню, что неизбежно многое из того, что происходит в обращении с юным субъектом — это насилие в общем смысле, даже то, которое сопровождается любовью. А это значит, что у детей всегда будут причины для обиды на родителей. Но лучше, если это будут обиды из-за упрёка о разбитой ненароком кружки.

Читайте также:
Реабилитация антисоциального
Реабилитация антисоциального
Искусство как декаданс-менеджмент
Искусство как декаданс-менеджмент
Джером Сэлинджер
Джером Сэлинджер