Содержание:
Колхоз
Мы с Андрюхой лежим в траве за машинным двором и смотрим на облака. Кайф. Последний кайф лета перед скучищей учебы и повседневности. Гриша — алкаш, к которому нас определили на машинный двор — зовет нас, но мы притворяемся, что не слышим. Пошел он в жопу вместе со сраным государством, которое загнало нас, студентов, в мудацкий колхоз в какой- то дыре, где нечего делать и в магазине пусто.
Шесть часов. Рабочий день кончился, и мы идем за бухлом к бабке Вере- самогонщице. Покупаем у нее две бутылки, потом буханку хлеба в магазине. Там, кроме хлеба, есть только мука, соль, спички и крупы. Молоко завозят раз в неделю, а всего остального не бывает вообще — нужно в район ехать. Стакан у нас есть: Андрюха спиздил его в столовой.
Бухаем за деревней. Погода хорошая, не холодно. Сидим, прислонившись к стогу сена. В стогу что- то шуршит, наверное, крысы, ну и хуй на них.
Над полем заходит солнце, освещая панораму — ржавые силосные башни, сгнившие коровники и деревянные покосившиеся дома. И скелеты комбайнов на машинном дворе. И дом председателя, двухэтажный, с балконом. А сам председатель сейчас стоит у своего УАЗа и болтает с двумя местными блядюгами. Одна слегка горбатая, а вторая — ничего, работает в правлении секретаршей. Потом они уходят, а председатель садится в машину и уезжает.
— Перестройка, не перестройка — все однохуйственно: кругом только херня и блядство, — говорит Андрюха. Он любит пиздеть про всякую политику, а я все это слушаю, но политика мне до жопы.
— Люди в таких вот задроченных колхозах всегда в жопе будут, понимаешь? — Он смотрит на меня.
— Да, понимаю. Ну и пусть, мне их не жалко, сами козлы.
Самогонка, хоть и сивая, как малофья, но в голову дает.
— Блядь, хоть бы сала какого, а то хлеб — ну что это за закуска? — говорю я.
— Где ты сало возьмешь? Будешь, что ли, в каждый дом соваться — продайте сало? А в столовую идти — ебал я в рот. От этой жратвы меня уже тошнит. Пошли в клуб на дискотеку. Утром пацаны говорили, что сегодня в клубе дискотека.
— Какая, хуй, дискотека? Для кого? Я тут вообще никого еще не видел, кроме этих двух блядей и Васи- мудака.
Вася — здешний герой. Старый уже мужик — лет, может быть, двадцать восемь или тридцать, ходит по вечерам, прибарахлившись: в туфлях года семьдесят пятого, на каблуках, и в наглаженных брюках с двойными "стрелками". К нашим бабам цеплялся, но они его послали на хер.
— Ну, говорят, еще "камазники" есть — армяне, которые там дорогу строят, на КамАЗах работают.
— А им на хера дискотека?
— Откуда я знаю?
Допиваем и премся к клубу. У входа тусуются несколько чуваков с нашего потока. Все в телогрейках и шапках — холодно им, бля.
— Что, будет дискотека? — спрашивает Андрюха.
— А где вы уже бухнули? — говорит высокий прыщавый пацан — строит из себя делового.
— Да тут рядом. Так что там насчет дискотеки?
— Наверно, будет. Тут какие- то гондоны подходили — человек пять, и Вася- пидор бегал. Они с ним что- то про дискотеку базарили.
Откуда- то вылазит Вася. В пиджаке и светло- зеленой рубашке со старомодным воротником. Смотрит на нас.
— Хули вы шапки понадевали? По ебалу получать шапка не поможет.
Говорит так, что непонятно, по- хорошему он или залупается. Никто ему не отвечает. Он подходит к дверям клуба, отмыкает висячий замок, заходит внутрь.
— А если местные залупнутся? — спрашивает невысокий, дохлый на вид пацан.
В клубе врубается музыка — "Ласковый май".
— Не ссы. Никто нас не тронет, если сами не будем до их баб доколупываться, — говорит прыщавый.
— Пошли еще бухла купим, — говорит Андрюха. — Я уже трезвею. Какая может быть дискотека по трезвому? Кто- нибудь еще с нами?
Все молчат.
Мы с Андрюхой идем за бухлом вдвоем, но не к бабе Вере, а к другим. Я их не знаю, Андрюха знает. Он ведет меня по темным деревенским переулкам.
— Не ссы, я здесь брал уже, с Мырой.
Подходим к дому. Он стучит. Открывает молодая еще баба — лет двадцать максимум.
— Привет. Есть? — спрашивает Андрюха.
— Конечно. — Она по- блядски улыбается. Он сует ей деньги.
Баба уходит, приносит бутылку сивого самогона, заткнутую скомканной газетой.
— Пошли с нами на дискотеку, — предлагает Андрюха.
— А что, дискотека сегодня?
— Ну.
— Ну, ладно, пошли. Я только оденусь. И сеструху свою двоюродную возьму, она у нас сейчас живет, хорошо?
— Хорошо. Тогда захвати закуски, выпьем по дороге. Не идти же трезвыми на танцы.
— Зачем по дороге? Давай у нас.
— А кто еще дома?
— Мамаша.
— Тогда не надо.
— Ну, ладно, подождите.
Ждем на улице, курим. Уже совсем стемнело.
Минут через десять они выходят — накрашенные, в самопальных джинсах и колхозных куртках.
— Это Света, а это Андрей и…
— Игорь. А тебя саму как зовут?..
— Анжела.
Пьем из горла по кругу. Заедаем хлебом и нарезанным салом: они позаботились.
— Ну вот, ты хотел сала. Что хочешь, то и получаешь. Как всегда, — Андрюха улыбается.
— Ну, не всегда. Почти всегда. Особенно пизды.
*
Заходим в клуб. Дискотека уже идет. Человек двадцать танцуют на сцене, еще несколько сидят на стульях в зале.
В одном углу — несколько незнакомых чуваков нездешнего вида. Это, наверно, те, про которых говорил прыщавый. Остальные все наши. Три бабы и человек двадцать пацанов. Вася сидит в углу сцены, слегка прикрытом облезлой занавеской, возле бобинного магнитофона, типа диск- жокей.
Мы вчетвером становимся своим кругом, дрыгаемся под музыку. Мне хорошо и тепло. Голова слегка кружится.
После нескольких песен мне становится хуево. Я бегу за занавес тошнить — рядом с Васей. Он вскакивает, подлетает ко мне.
— Ты что, охуел? Иди бери швабру и убирай. Я сегодня за клуб отвечаю.
Я смотрю на него, улыбаюсь. Мне вдруг становится хорошо. Сплевываю остатки блевотины, бью его кулаком по морде. Он падает. Я иду танцевать. В зале, похоже, никто ничего не заметил.
Вася встает, вытирает разбитый нос занавеской, выключает магнитофон.
— Все, пиздец дискотеке. Раз не хотели по- нормальному, то пошли вы все в жопу. А тебе вообще пиздец. Готовься.
— Э, это ты мне? — Я смотрю на него, как на малого, который залупается на взрослых пацанов.
— Да, тебе.
Я хочу дать ему еще, но Андрюха меня оттаскивает. Всей толпой мы выходим из клуба.
— Ну что, пошлите к нам, раз так. Мамаша уже, наверное, спать легла, — говорит Анжела. — Зря ты его, конечно. Он теперь будет мстить.
— Пошли, конечно, — говорю я. Проблевавшись, я заодно и протрезвел, и теперь надо догнаться.
*
На кухне выпиваем еще бутылку "сивухи", потом я начинаю "крутить" Светку. Мы лежим у нее на кровати, я трогаю ее сиськи, которые вывалились из бюстгальтера, но больше она ничего не разрешает делать.
В комнату без стука входит Анжела.
— Выйди, там пришли, хотят с тобой поговорить.
Я надеваю рубашку, выхожу на крыльцо. Меня ждут Вася и еще несколько мужиков.
— Привет, — говорит Вася.
Трезвый я бы обоссался со страху, а пьяному все до жопы. И я говорю:
— Привет, если не шутишь.
— Я тебе, бля, счас пошучу, сука.
И меня начинают пиздить. Я даже не отмахиваюсь, только прикрываю лицо и голову, но они молотят по яйцам и по ребрам.
— Бля, перестаньте, пидарасы, скоты вонючие, суки, уроды, сволочи, гады, уй блядь, хуесосы поганые, еб ваш… уй, блядь!
— Ладно, хватит на первый раз.
И уходят.
Я встаю, отряхиваюсь, возвращаюсь в дом. На кухне за столом сидит Андрюха.
— Что, отпиздили?
— Ну, да.
— Зря ты лез, конечно. Да ладно. Давай лучше выпьем.
Он разливает самогонку по стаканам.
— Все эти хуесосы – продукт системы. Ты это понимаешь?
— Понимаю.
— Ну, так вот. Их создал совок, он их сделал, можно сказать. Они — его прямой продукт.
— Ты хочешь сказать, что если бы не было совка, то таких уродов бы не было?
— Были бы все равно. Но меньше.
— Но все равно были бы?
— Конечно. Так заложено в природе. Давай еще выпьем.
— А где ты возьмешь?
— Анжела, иди сюда! – кричит Андрюха.
— Ты что, с ума сошел? Что ты орешь – ночь ведь? – Она недовольно смотрит на него.
— Давай еще бухнем, у вас же есть.
— Не, вы че? Нам рано вста- а- а- вать, нет, нет, это нет. И вааще — вам пора уходить.
— Ну, тогда дай нам бутылку.
— А деньги? Мы и так с вас ничего не брали, а выпили столько.
— Ну, нет сейчас денег. Кончились. Принесу завтра.
— Ладно.
— И, это самое, еще хлеба там и сала.
— А губа не залупится?
— Не, не бойся.
Она приносит бутылку сивухи, полбуханки хлеба и сало. Мы берем все это и выходим, не попрощавшись и не сказав спасибо.
Садимся на скамейку возле чьего- то дома. Светает. Над рекой — туман, и трава мокрая. Пьем по очереди из горла: стаканов нет.
— Все говно, — говорит Андрей. – Союз говно, коммунизм говно, Перестройка говно, Горбачев хуесос.
— Да, — говорю я.
— Ну вот, видишь, и ты согласен, что все говно.
— Согласен.
— Давай тогда свалим на хер в Америку.
— Давай.
— Ну, за то, чтобы свалить в Америку, — он делает большой глоток из бутылки и передает ее мне. Я допиваю.
Смотрю на часы. Пять утра.
— Два часа до подъема. На работу пойдем?
— Какая еще работа? Спать ляжем.
— Хорошая идея.
Андрюха бросает бутылку через забор кому- то во двор. Слышно, как она разбивается. Мы хохочем, поднимаемся и, обнявшись, идем к бараку.
— Этот поезд в огне, и нам не на что больше жать, — запевает Андрюха.
Я подключаюсь:
— Этот поезд в огне, и нам некуда больше бежать.
Во одном дворе стоит мужик в длинных семейных трусах, курит и недовольно смотрит на нас.
— Хули вы спать людям мешаете?
— Пошел на хуй, урод! — кричит Андрюха. — Ну- ка иди сюда!
Мужик бурчит что- то себе под нос, уходит в дом.
