Иллюстрация: Григорий Ющенко
18.11.2017
«Гопники»
«Гопники»
«Гопники»
«Гопники»
«Гопники»

← К оглавлению

Содержание:


Друг

Я должен положительно влиять на этого придурка. "Классная" совсем одурела со своим коммунизмом. Для нее главное — "сила коллектива". Даже другие учителя над ней смеются, а завуч нам сказала по секрету, что ее последний год держат в школе. Пришли новые времена, в стране перестройка, и таким, как она, пора на пенсию.

Можно, конечно, пересесть, но она мстительная, будет потом лажать и поведение занизит, да и Быра начнет лезть: чего это ты не захотел со мной сидеть, контрольную дать списать пожадился?

До сих пор у меня с Бырой все было нормально: он никогда не приколупывался. Мы даже почти не разговаривали за те полгода, что он у нас в классе. Он тихий такой двоечник, хотя, на самом деле, хулиган еще тот: за район драться ездит, в детской комнате милиции на учете стоит.

— Ну, что, — говорит он. — Меня специально к тебе посадили, чтоб ты мне помогал, Дохлый. Так что, давай, не жмись.

Я смотрю на него: волосы жирные, немытые, перхоть блестит, лицо все в шрамах от царапин. Отвратительный урод.

Я даю ему списать домашнюю по алгебре, а сам смотрю в учебник, типа повторяю. Он не разбирает мой почерк и каждую минуту переспрашивает: а это что за цифра, Дохлый, а?

Швабра собирает тетради, он еще не все дописал. Но я перед носом у Швабры захлопываю тетрадь и даю ей. Он недовольно глядит на меня и тоже сует ей свою тетрадь.

На следующий день Швабра раздает тетради. Мне "пять", ему — "единица" и приписка "Если уж списывать, то хотя бы полностью".

— Откуда она знает? — психует Быра.

— Ты же перед носом у нее писал.

— Она слепая, ничего не видит.

— Ну, увидела же.

— Это все ты.

Он дает мне под партой кулаком в живот — несильно, но больно.

— Ты что?

— Ничего.

На следующем уроке, географии, никаких домашних нет. Учитель — полный дебил. Не знаю, где его нашли, в какой психбольнице, когда Иваныч по пьяни попал под машину, и ему оторвало ногу. Новый учитель все сидит за столом, смотрит в окно и рассказывает нам про то, как служил в армии в ГДР и как там было хорошо. Никто его не слушает, каждый делает, что хочет.

Мы с Бырой — на последней парте, и нам все равно ни фига не слышно, что он говорит: все болтают между собой или играют на бумаге в футбол или морской бой.

— Ты не обижайся, что я тебе ебнул на алгебре. Но ты, наверно, мне что-то не то списать дал.

— Нет, все то.

— А почему тогда "кол"?

— Она видела, что ты списал.

— Ничего она не видела, она слепая.

Некоторое время мы сидим молча.

— В футбол будешь? — спрашивает Быра.

— Нет, не хочу.

Мы вчера уже играли, и он все время мухлевал — неправильно отсчитывал клеточки для себя — больше, чем надо, а когда я говорил, что неправильно, он делал вид, что не слышит. Ненавижу, когда мухлюют.

— Если будешь мне помогать, списывать давать, будешь мой друг, — говорит Быра. — Ты можешь быть нормальным пацаном, а что отличник — это все херня. Будем с тобой бухать, и я тебя с блядями познакомлю. Школа — говно, и учителя все — козлы. Главное — будь своим пацаном, и все будет нормально.

Дома мама говорит:

— Ты относишься к нему с предубеждением. Может быть, он хороший мальчик, хоть и хулиган. Ты ведь его не знаешь совсем. Он рос без отца, в трудной семье. Попробуй сблизиться с ним, найти точки соприкосновения. Можешь домой его пригласить.

С Бырой у нас одна точка соприкосновения — секс. Он знает про это гораздо больше меня и говорит, что у него уже было.

— Много раз, с шестого класса. А ты еще ни разу, я знаю. Но в классе почти все пацаны еще "мальчики", кроме меня и Кузнецова. Так что, не ссы.

— Нет бабы, которая не дает, есть пацан, который не умеет попросить, — объясняет мне Быра на уроке русского.

— А если целка?

— А что целка? Что, она всю жизнь целкой будет? Раньше, позже — неважно. Она тебе сегодня скажет — я не буду, потому что целка, а завтра другой хорошо попросит, и все — она больше не целка.

Быра хохочет.

— А ты когда-нибудь целку…это самое?

— Да. Один раз.

— И как?

— Обыкновенно, только море крови.

— А сколько ей лет было?

— Пятнадцать. Или четырнадцать. Не помню.

— Всего-то?

— А хули ты думал? Думаешь, у нас в классе все еще целки?

— Откуда я знаю?

— А я тебе скажу. Колдунова уже не целка и Хмельницкая.

— Откуда ты знаешь?

— Пацан один сказал. Он сам их…

— Кто?

— Не скажу.

— А ты?

— Что я?

— Ну, ты бы хотел Колдунову там или Хмельницкую?

— Ты что, дурной? В своем классе? А если привяжется потом?

Пишем контрольную по геометрии. Я уже сделал свой вариант и сейчас решаю три задания из пяти для Быры.

— Мне "пять" не надо или "четыре". Все равно не поверит, сука. Но ты мне смотри: чтоб три задания — правильно. Мне надо, чтоб "тройка" железно была.

На следующий день все, как надо: мне — "пять", Быре — "три".

— Молодец, Дохлый. Будешь нормальный пацан — научу тебя, как бабу "раскрутить". Баб кругом море. Знакомишься, хуе-мое — в кино там, мороженое, ну, само собой. Потом проводить домой, зайти в подъезд — позажиматься, пососаться. И узнать, когда никого нет дома. Лучше, конечно, если сама позовет в гости, чтобы не набиваться. Ну, а потом, само собой…

В классе мне никто не нравится, кроме Егоркиной. Она тоже отличница, но меня "не переваривает". Я уже несколько раз видел, как она разговаривает с Бырой. Какие у них могут быть общие интересы, блин? Перед историей она подходит к нашей парте, спрашивает у Быры:

— Ну, что, как насчет этого?

— Никак. Не получится.

— Жалко.

— Ну, и что, что жалко?

— Ну, ничего. Я думала, ты поможешь.

— Ладно, иди, мне надо еще историю почитать.

Она поворачивается, и он, сунув руку ей под платье, щипает ее за жопу.

— Ай. Ты что, дурной?

Она краснеет. Ей стыдно, потому что я все видел. Я размахиваюсь и бью Быру в нос. Он удивленно смотрит на меня. Остальные, кто видел, тоже. В класс входит "историца". Из Быриной ноздри вытекает струйка крови. Он встает и выходит из класса.

— Тебе пиздец, Дохлый, — шепчет Змей — "шестерка" Быры — и хихикает. — Все, считай себя коммунистом.

Быра возвращается минут через пять. Кровь смыта, но плохо: пятно под носом осталось. Он на меня не смотрит. Вырывает из тетрадки лист, рисует на нем могилу с надписью "Дохлый 1971-1987", сует мне. Неправильно. Я 72-го года, а не 71-го. Это он 71-го, потому что сидел два года в первом классе.

Что делать? Отпроситься с урока, типа в туалет, и побежать домой? Нельзя. Все подумают, что соссал. Да и не поможет, все равно: завтра опять идти в школу. Вот, блин, влип.

От страха хочется срать. Я поднимаю руку: можно выйти? "Историца" кивает. Все смотрят на меня, кроме Быры. Он рисует в тетради автогонщиков. Он на всех уроках рисует автогонщиков или солдат.

В туалете никого. Все унитазы уже забиты говном, и я выбираю тот, который почище.

Потом долго мою руки холодной водой — горячей нет, — и они почти что синеют. Возвращаюсь в класс.

— Можно сесть?

"Историца" кивает. Все снова смотрят на меня.

Звенит звонок. Все встают, но "историца" остается сидеть. У нее, наверно, следующий урок в этом кабинете. Значит не сейчас. А когда? Выхожу в коридор. Подбегает Змей.

— Быра ждет тебя за школой, на заднем крыльце, где забитая дверь. Если не придешь, будет хуже.

Он хихикает.

Я кладу портфель на подоконник и спускаюсь на первый этаж. Выхожу на улицу. С крыши капает, и светит солнце. Но холодно: еще ведь только конец февраля.

За углом, кроме Быры, стоят человек семь пацанов, Егоркина и еще две бабы из нашего класса. Быра снимает пиджак, дает Змею. Подходит ко мне. Бьет в челюсть. В голове что-то встряхивается, и я падаю. Он ждет. Я притворяюсь, что не могу встать. Из разбитой губы на рубашку капает кровь.

— Кровь за кровь, — говорит Быра. — Мы в расчете.

Все уходят. Я встаю. Голова сначала кружится, потом перестает.

Я забираю портфель, одеваюсь в гардеробе и иду домой. Фиг с ней, с геометрией.

Дома мама спрашивает, что случилось.

— Подрался. Из-за девушки.

— Молодец. Правильно. Девушка — один из немногих достойных поводов для драки.

На следующий день иду в школу в поганейшем настроении. Мне стыдно. Но в классе никто не вспоминает про вчерашнее. С Бырой не сажусь, сажусь за пустую парту.

На перемене иду к "классной".

— Евгения Эдуардовна, я не хочу сидеть с Быркуновым.

— Почему?

— Ну, не хочу.

— Он что, к тебе пристает, мешает учиться?

— Ну… нет.

— А что тогда?

— Ну, не знаю… Не хочу просто.

— Володя, давай попробуем еще одну неделю. Коллектив — великая сила, и я искренне в это верю. Уже есть положительные результаты. По последней контрольной по геометрии ему "три", а до этого все время были "двойки".

Я поворачиваюсь и ухожу.

На геометрии снова сажусь один. Подходит Быра.

— Слушай, Дохлый садись к мне. Это ж твое место.

— Не хочу.

-Ну, что ты как не пацан? Ты что, со своим пацаном разосраться хочешь из-за какой-то сучки? Я, конечно, ебнул тебе, но ты ж сам первый. У меня с ней свои дела, насчет пацана одного. А ты зачем лез? Я думал, ты свой пацан, думал — ты друг будешь, а ты…

— Ладно.

Я пересаживаюсь.

На алгебре — самостоятельная работа, и я решаю за себя и за Быру.

— Молодец, — говорит он. — Свой пацан. Найду тебе бабу, с которой легко добазариться. Будешь уже не "мальчик", не то, что все эти дрочилы. А ты вообще дрочить пробовал?

— Нет.

— Не верю. Все пацаны пробовали. Даже я, пока не начал с бабами.

Прихожу домой — мамы нет. Сажусь в кресло, расстегиваю брюки и дрочу, представляя себе Егоркину.

По самостоятельной мне "четыре", Быре — "три". Я сделал у себя одну ошибку. Лучше бы у него. Или нет?

Егоркина подходит к Быре и дает ему записку.

Быра читает, она ждет.

— Сегодня в семь часов, — говорит он.

Егоркина улыбается и уходит. Я ничего не спрашиваю.

На этой неделе наш класс дежурит по школе. Нас с Бырой ставят в "хорошем" коридоре: там никаких "малых", только девятый и десятый классы. Быра все время рисует в своей тетрадке, положив ее на подоконник. Рисовать он не умеет вообще, и все получается уродливо и непохоже, но самому ему нравится, и я тоже говорю, что классно получилось, если он спрашивает.

Подходят двое десятиклассников — Вова-Таракан и Гриша-Туз.

— Слушай, малый, дай двадцать копеек, — говорит мне Таракан.

— У меня нет.

— Таракан, не лезь к нему, — Быра отрывается от своей тетрадки.

— Ты что-то сказал? Повтори.

— Не лезь к нему.

— Это что, твой друг?

— А если и друг.

— Слушай, Туз, Быра давно уже нарывается. Пора ему по рылу насовать. Как ты?

— Вообще, можно. Нет, давай лучше не так сделаем. Вот, ты говоришь — это твой друг. Если ты ему ебнешь, мы тебя прощаем. А если нет, то вдвоем отработаем. Ну, как?

Быра тупо смотрит на меня.

Таракан хватает меня за пиджак.

— Я этого держу, чтоб не съебался.

— Ну, что? — спрашивает Туз у Быры.

Быра идет ко мне. Я жду, что он ударит как будто сильно, а на самом деле тихонько, а я притворюсь, типа сильно. Я так делал классе в пятом, когда у нас учился Гриб — его потом в спецшколу забрали. Он был самый сильный и мог к любым двоим пацанам подойти и сказать: "Вот ты ебни его, а то я тебя". Все боялись Гриба, и некоторые били по-настоящему, а я нет, чтобы потом, когда случится наоборот, тот, другой, тоже не ударил бы со всей силы.

Быра бьет по-настоящему и прямо в "солнышко". Таракан отпускает мой воротник. Они уходят. Быра сует свою тетрадку в сумку и тоже уходит. Я сижу на корточках, потом приседаю несколько раз, как говорили пацаны, и иду в класс. Сажусь один.

На следующий день — первой марта. Все серо. Тает. Первый урок — история. До звонка минут пять. Подхожу к Быре. Он смотрит на меня. Я улыбаюсь.

— Привет.

— Привет.

К следующему рассказу

Читайте также:
Голос — мертв!
Голос — мертв!
Безалкогольный дневник
Безалкогольный дневник
Ни океанов, ни морей
Ни океанов, ни морей