I

К своему же собственному удивлению я просыпаюсь. Просыпаюсь с расплавленными мозгами и хлещущей горячей кровью из носа. Встаю. Умываюсь. Обнаруживаю на полу около сотни сороконожек, и что не поднимается одна рука. Что, к тому же, не могу говорить, выясняется только когда заходит мама. Не помню, сколько спала, не понимаю утро сейчас или вечер.

Мама усаживает меня в постель и допытывает, приняла ли я что-то. Заплетающимся языком доказываю, что не принимала. Пауза. Смотрю на нее.

— Амитриптилин, — говорю. — Сорок восемь таблеток.

— Зачем?

— Я просто устала.

— А я не устала?!

***

Кажется, что темно, но в то же время какие-то вспышки света. Грубые руки толкают трубку мне в рот, и я чувствую, как мой желудок наполняется водой, а затем она лезет наружу.

— О, кто-то пиццу недавно ел, — слышится откуда-то сбоку. Видимо, санитар.

Не понимаю, почему не могу двигаться. Как окажется позже, перед нелицеприятной процедурой, меня еще и связали.

Начинает темнеть в глазах, суетливые врачи ставят катетеры в оба запястья. Пока мама собирает меня в больницу, спрашиваю, действительно ли так много насекомых на полу. Не представляю своей реакции, если бы ответ был утвердительным.

В скорой забываю, что это такое в моих запястьях, и пытаюсь отковырять. Им снова пришлось держать мои руки.

***

Может, и хорошо, что я так знатно объебалась, что не помню ни своей истерики в приемном отделении, ни три литра капельниц, ни, что самое важное, клизмы. Мне не было стыдно.

II

На следующий день только спала и капалась, капалась и спала. Психиатр сразу же от меня отстал, как узнал, что у меня биполярное, и что «такое» случается. Токсиколог заинтересовался моей рукой, выяснилось, что под таблетками я спала целые сутки на одном боку и просто отлежала руку. Не умерла, так еще и без руки могу остаться.

Ближе к вечеру более-менее отошла и поняла, где нахожусь. Единственное в городе токсикологическое отделение. Наблюдательная палата. Как принято у них это называть. На деле три стены и одна решетка. Клетка. Для суицидников и буйных. Из капельниц только физраствор и глюкоза, из таблеток только сенаде и уголь. Если что-то болит, повезет, если получится выбить анальгин.

Отсутствие вилок, бумажные градусники. Кто-то додумался спросить, почему нет ртутных. В токсикологичке-то.

За стеной еще одна клетка. Мужская. Мужчина без постоянного места жительства здесь до весны. Если отпустят, либо сразу попадет сюда же, либо замерзнет. Пидорас, который весь день просит сигареты, тем самым напоминая о них, еще бухой и ему тоже не стыдно. Лежит голый.

К концу дня мне уже почти все равно, что меня, скорее всего, переведут в психушку. Рано или поздно это снова бы произошло.

III

Второй день не обещал быть более интересным, но ближе к обеду в мой номер этого отеля начали подселять. Ничем не примечательная шизичка лет сорока. Тоже около пятидесяти таблеток — смесь галоперидола, феназепама и еще чего-то. И Кукла. Капризная семнадцатилетка с волосами до пояса, точеной фигурой, большими наивными глазами и яркими губами. Как фарфоровая. Первое, что сказала, зайдя в клетку — «Мы, что, звери?». До ее появления мне было комфортно. До ее появления я думала, что быть взаперти это нормально. Кстати, выпила она сорок таблеток парацетамола. Из восьмидесяти. Единственная из нас, кого перевели из реанимации. Палата с еле выжившими.

Куклу всерьез никто не воспринимал, но я ей восхищалась. Что ни говори, она до последнего была эффектна. В любой больнице я воспринимала всех не как людей, а как персонажей. И Кукла ни разу не вышла из своей роли. С ее появлением стало ощутимо позвонче. Но в больницах всегда так. Очень хорошо общаешься с людьми, с которыми не сошелся бы в реальной жизни.

Это был четверг, и новоприбывших было немного. К нам подселили четвертую, отравившуюся по-старинке уксусом. Именно из-за того, что в клетке мест не было, самую буйную вязали в палате напротив. Тоже наблюдательная, но без решетки. Услышали мы ее прежде, чем увидели. Все по канонам фильмов ужасов. Что-то типа «Очень страшное кино». Сцена на кровати со священником. Крики «демоны», «изыди» и так далее. Правда буйная была голая. Обе клетки заливались смехом. У Куклы был красивый смех. Это был последний раз, когда я видела, как она смеется.

IV

Кукла была уверена, что ее выпишут. Она вселила эту уверенность и в меня. Так что в то пятничное утро к переводу в психушку я была не готова. Обход. Заходит психиатр, подходит к отравившейся уксусом. Переводит в обычную палату. Подходит ко мне. «Ну, вам бы еще подлечиться. Переводим». Слезы. Шизичка. Перевод. Истерика. Кукла. Перевод. Нервный срыв.

Меня быстро заебали плачущие женщины, я сразу успокоилась и попросила открыть клетку, выйти умыться. Токсиколог с поста зовет меня:

— Оставим вас до понедельника полечить руку.

— Нет, — говорю, — переводите. В психушке хотя бы можно увидеться с родными и выйти покурить.

Настаивает на своем, якобы в токсикологии мне пока будет лучше.

— Да, ебать меня здесь вылечат.

— Насчет первого не знаю, но со вторым можем помочь.

Пока сидела и смотрела, как все еще плачущие женщины собираются, появилась надежда, что все-таки в понедельник меня выпишут. Хотя какую руку они собрались лечить, когда на выходных нет врачей, непонятно. В итоге мне поставили в полтора раза больше капельниц и дали в два раза больше активированного угля. Рука не работала от локтя до кисти. Поставили два укола в плечо. Перестала работать совсем. Четвертый день без таблеток. Начало накрывать.

***

Сразу было ясно, что в пятницу поступивших будет много. Но никто не ожидал, что настолько. 18 человек за ночь. Я почти не спала, и было время подумать о том, что даже в психушке спокойнее. В основном все были бухие, пятница не для самоубийств. В клетку положили всего нескольких. Но в соседней клетке мужчина без постоянного места жительства слишком разволновался из-за новоприбывших и как то перевернул кровать. Сбежались все врачи, спрашивают, мол, чтобы что. «Алюминий,  — говорит, — сдать».

V

Помимо главного психиатра-психа были еще дежурные психиатры и психологи. За три дня я переслушала много разного и несовместимого про биполярное расстройство от не менее маньячного психиатра, все время улыбающейся женщины-психолога и немного адекватного детского психолога. Мне просто нужно подобрать литий. Лития на рынке давно нет. Антидепрессанты вообще-то при биполярном не принимают. Коротко о психиатрии в России. А токсиколог был неплохой. Кажется, сбрил бороду одному алкоголику, пока тот спал.

Обходы маньяка-психиатра и токсиколога были приятнее, чем утренние унижения в психушке. Заведующая обходила всех со своей братией как будто она на этой должности только из-за положения королевы со свитой.

— Все хорошо?

— Все хорошо.

Ответишь не так и выпустят тебя не через месяц, а через три.

Смешнее буйных пятничных алкоголиков были только субботние похмельные алкоголики. Куклы не было, и я довольствовалась тридцатилетней женщиной, поступившей в пятницу. Перебрала с афобазолом. Лечили ее им же. Лежала она во второй раз, в первый умудрилась заглотить сто шестьдесят таблеток феназепама. Реанимация. Двухдневная кома. Клиническая смерть.

За все мое время пребывания в токсикологии умер всего один пациент. Завезли в суете в реанимацию, без суеты вывезли обратно.

В тот день приходили менты. Пистолеты, дубинки, все, как положено. Чтобы не ставить меня на учет, записали не сорок восемь таблеток, а четыре. Писать я не могла, так что один записывал, другой разговаривал со мной. Рассказывал, как был в этой палате пять лет назад. В тот самый момент, когда на соседней койке умер пациент. Зашел санитар его увезти:

— Меньше народа — больше кислорода.

Уже второй раз лежу в месте, где у врачей больше отклонений, чем у больных. На их фоне менты показались мне достаточно человечными. Хоть я и относилась к ним предвзято. Просто привыкла и знала больше как вести себя в области психиатрии.

***

Так как сестринский пост был возле нашей клетки, мы видели всех пациентов, которые подходили спросить про телефон, который, конечно, в токсикологии запрещен. Все были в больничной одежде не по размеру. У кого-то свисало из-под рубашки пузо, у других сваливались штаны. И все с похмельными прическами как на подбор.

В наблюдательной напротив лежал смуглый парень с перебинтованной головой. Напоминал мне Алладина. Тридцатилетняя смеялась надо мной:

— Ага, — говорила, — Алкодин.

Кроме того, что я была в клетке, выходные были все же веселыми. У соседки по клетке в воскресенье перед выпиской получилось дать мне позвонить.

В понедельник меня выписали. В психушку я легла без принуждения через два месяца со все еще высоким суицидальным риском и возобновившимися самоповреждениями.

В следующий раз, когда ты увидишь меня, я буду искусанной, прожженной псиной. Пара новых шрамов на теле, несколько стационаров за плечами. Все менее романтично пишу. Да и все реже.