* * *
На вокзале я встретился с моим и Марата близким другом Кириллом «Сжигателем трупов» Рябовым. Он собирался выпить несколько кружек и посадить меня на поезд. Билетов на этот раз не было, поэтому мы решили пить до ночи, а потом я собрался доехать на последнем поезде метро до станции «Московская» и идти на трассу, идти вдоль трассы, чтобы там ночью или на рассвете ловить попутку. Автостопом я никогда до этого не ездил, даже считал автостопщиков сумасшедшими грязнулями и сектантами, но мне не хотелось откладывать запись новых песен, и я решил преодолеть себя.
— Я никогда не писал стихов, но вот решил тебе посвятить! — сказал Сжигатель. В вонючей вокзальной забегаловке он прочитал мне сентиментальные стихи про то, что пиво, которое мы пьем, пахнет подмышкой, про то, что дружба делает тебя бессмертным, и про то, что он, Сжигатель, писатель не хуже Уэльбека.
«Сжигатель трупов» — таков был его псевдоним на «Прозе.ру». Он был из нас самым мощным писателем, очень глубоким и разным. Не так хорошо ему давались автобиографические истории от первого лица, как Марату или мне, они не были такими характерными и энергичными, но когда надо было сделать что-нибудь жанровое, вроде триллера, который вообще мало кто умеет делать хорошо, трагикомическое, абсурдное — тут ему не было равных. Он был мастером старой школы, мог сделать тексты о войне (будто сразу о всех войнах), словно сам ее пережил. Но лучше всего ему давались вещи в жанре «трэш». Он мог придумывать любую анекдотическую муть, но читалась она как нечто бессмертное. «Ты как Пелевин, только наоборот, — говорил я. — Когда читаю его лучшие книги, например, «Чапаев и Пустота», я вижу подделку, несмотря на все ништяки и навороты, всегда лишь почти как в настоящей литературе, а у тебя вижу настоящее, несмотря на все признаки подделки».
Я читал прозу Сжигателя задолго до личного знакомства, это единственный автор, живший со мной в одно время, еще совсем молодой, с которым я мечтал подружиться, лишь взглянув на один его рассказ. И теперь я радовался, что могу проводить с ним время. Сжигатель был старше меня на два года, но тоже еще не имел ни одной опубликованной книги, даже журнальных публикаций у него почти не было, только какие-то местные альманахи.
Писал он с детства, спокойно делал свое дело, не пытаясь завоевать мир вокруг, но знал себе цену, понимал свой талант и умел с ним работать — в этом проявлялся его внутренний стержень. Сжигатель окончил только среднюю школу, сменил много работ в юности, от сотрудника ВОХРа до массажиста в борделе, а сейчас же уже пару лет работал сторожем в детском доме.
— Когда-нибудь я стану для тебя Джоном Мартином, — говорил я, захмелев. — Потому что ты лучший. Тебе нужен хороший издатель, и я освою это ремесло, может, в этом мое предназначение.
— Нет, это вы с Маратом мои любимые писатели, — отвечал Сжигатель. — Никто не умеет так описывать быт. А быт — материал, из которого сделана сама жизнь. Так что лучше пиши книги, а издатель найдется. Или не найдется, какая разница.
— Ты ведь даже родился с Кириллом Толмацким в один день! Два великих гения дала эта дата России! — и я начинал ржать, сбивая пафос беседы.
— Так, не трогай за больное, — сказал Сжигатель. — Я специально родился так, в этот день, чтобы замаскироваться. Выставил певца Дэцла пешкой. Работаю под прикрытием.
— Да вы, походу, близнецы — гениальный поэт и гениальный прозаик!
— Завязывай.
Мы чокнулись, выпили и взяли еще.
Я шел по трассе часа два и пытался заставить себя начать голосовать. Рука меня не слушалась, я не мог ее вскинуть. Каждый раз я говорил: нет, пройду еще полкилометра, найду удобное место и там вытяну руку. Но не мог. Непонятно, отчего меня так сковало. Робость от гордыни, говорил я себе. Считаешь себя принцессой, ждешь, пока мир сам протянет тебе руку. Шел, и ничего не происходило. Была хорошая теплая и светлая ночь. Наконец, рядом затормозила «Нива», человек оттуда спросил:
— Ты далеко собрался?
— В Москву.
Человек открыл дверь, и я сел.
— И давно так идешь?
— Да я что-то стеснялся руку поднять. Ждал, когда наступит утро… Неловко как-то в ночи голосовать.
Он подумал, посмотрел на дорогу.
— Мир не без добрых людей, — сказал человек. Он, видимо, ждал ответа. Я сказал:
— Золотые слова.
Два часа я ехал с ним, и он за это время рассказал всю свою жизнь, которая складывалась правильно, потому что этот человек старался поступать по совести. Потом ему нужно было сворачивать в одну из деревень, и я снова пошел вдоль дороги. Опять то же самое — не мог поднять руку. Уже было утро, но смелости это мне не придало. Я же плохо выгляжу, думал. После тяжелейшей трудовой недели, еще вечерняя пьянка и бессонная ночь. Наверняка я бледный и глаза бешеные. Начну голосовать и всех перепугаю. Так я себя накручивал.
Остановился хачик на «шестерке» и сказал:
— Братан, садись, подвезу.
С ним я проехал еще пару часов. Он сказал, что ему надоела музыка, которая у него есть, и спросил, есть ли у меня плеер.
— Если у тебя есть миниджек на миниджек, — ответил я. — Можно включить мое музло.
В этой «шестерке» была на удивление хорошая магнитола, и даже возможность подключить внешний источник звука. Скоро мы гнали под «Фугази» и «Гад из эн астронавт». Я приходил в себя.
— Нормальная музыка! — сказал хачик.
— Рад, что ты оценил.
Он высадил меня на заправке, я спросил, нужно ли накинуть ему на бензин, но он отказался, поблагодарил меня за музыку и разговор и свернул с трассы. Я зашел в кафе, съесть пирожок и выпить чай. За соседним столиком сидел парень на вид моего возраста или чуть старше. Из его телефонного разговора я понял, что он едет в Москву. Он отложил трубку и допивал кофе.
Все, давай, сказал я себе. Попроси его подвезти тебя, Женя. Ничего страшного в этом нет. Если у него есть причина отказать, он откажет, но скорее всего согласится. Я встал и сразу вспотел. Голова у меня кружилась. С детства испытываю эту проблему: тяжело даже в очереди место занять, тяжело спросить что-то в окошке «Справка».
— Простите. Я услышал, что вы едите в Москву. Можете меня подбросить?
Парень оглядел меня с ног до головы и сказал:
— Щас я сделаю звонок и скажу.
Он вышел из кафе, а я сел обратно. Прошло минут десять. Я доел и допил. Меня так расслабило после этого преодоления собственной робости, что я не думал ни о чем. Решил, что он уехал, а сам тупил, смотрел полусон. Но он не забыл обо мне, нет. Парень заглянул обратно в кафе, нашел меня взглядом и свистнул:
— Ты где, салага?! Поехали.
Мы ехали в новеньком «Лексусе». Парень специально ехал в Петербург за ним, где купил новенький в какой-то особой американской сборке и теперь перегонял в Новокузнецк.
— Там живешь, что ли? — спросил я.
— Да, знаешь такой город?
— Я из Кемерово.
— Ничего себе! Зема.
Я зиганул и сказал:
— Кузбасс! Кузбасс! — хлопнул четыре раза и через паузу еще два.
Он сказал, что ему надо заехать в Тверь на несколько часов, но он забросит меня на вокзал, оттуда я быстро доеду на электричке до Москвы или, если захочу, на автобусе. А если вдруг возникнет желание сорваться домой, в родную Сибирь, через полстраны, то он может оставить свой номер и назавтра подобрать меня в Москве. Конечно, я испытал романтический трепет, но все-таки отказался. Работа, музыка, книга, Сигита, мир, который я выстраивал в Петербурге и на заливе, — все это не стоило бросать ради порыва прокатиться домой и свалиться папе на голову без денег и определенной цели.
— Нет, к сожалению, есть другие дела. Но спасибо за приглашение.
— Правильно. Скоро опять кризис накроет, работай пока работается.
Михаил Енотов сильно заболел. Я застал его лежащим под одеялом в полубреду. Альбина, как могла, ухаживала за ним. Сам я тоже был обессилен и решил, что в понедельник пропущу работу, чтобы успеть записать голос. Я созвонился с Женей и объяснил ему, что приеду во вторник. Сейчас, остаток воскресенья, я подумал просто выпить с Лемом и уже собирался пойти к нему, но Михаил Енотов сказал:
— Лучше позови его сюда.
Альбина спросила, уверен ли он, что это правильно. Ему же нужен покой.
— Пусть лучше Женя прочитает мне «ночных грузчиков».
Пришел Лем, посмотрел на Михаила Енотова и сказал со знанием дела:
— Ему надо молока с маслом! Куриного бульона ему надо. Но он же теперь отказывается — веганом стал.
— Прауд ту би виган! — сказал Михаил Енотов из своего угла.
Приехала Сигита от мамы, и я устроил выставку достижений: начал зачитывать им тексты каждого нового трека под музыку, делая пометки «это мой куплет», «это куплет Михаила Енотова».
— Уже лучше, — сказал Лем. — Если на прошлом альбоме я думал, что где-то Стасик недотягивает до Жени, здесь же — оба молодцы, и где-то мне нравится больше один, а где-то другой.
— Великий будет альбом, — сказал Михаил Енотов.
Мы вышли покурить с Лемом.
— Вот Альбина расстраивается, — пожаловался Лем. — Она тут с ним бегает уже три дня, пытается заботиться о нем, чуть ли не горшок носит. А ты приехал, стихи прочитал, и у него сразу настроение поднялось, оклемался. Она ревнует.
Поздним вечером Михаилу Енотову стало хуже, температура еще подскочила, и ему вызвали скорую. Оказалось, что у него какая-то инфекция в горле, и надо было оперировать. Его увезли в инфекционную больницу, а у меня случилась самая дурная и глупая ссора с Сигитой. Мы уже оба были пьяные, хотя она почти не пила — наверное, мое опьянение передалось ей. Не знаю, как все началось. Наверное, я просто устал и начал капризничать, а ей не удалось сменить вектор. Я обвинял ее в том, что она больше не испытывает ко мне страсти, в том, что она ничего не хочет делать, чтобы быть со мной, в том, что она ни разу не приехала в Петербург, хотя собиралась. Ох, я даже мелочно вспомнил ей один сценарный этюд, который она у меня забрала — идею, которую она выдала в учебе за свою. Даже ведь не спросила разрешения! Понесла показать мой этюд в таком виде, недоработанный, недозревший показала учителям, тем самым загубив.
— Да я уверен, что как только появится мужик получше, мужик поудобнее, мужик, с которым тебе комфортнее, ты даже глазом не моргнешь, как изменишь мне! Вот и вся твоя любовь.
Она заплакала и убежала в комнату к Лему. Потом вернулась в еще большей истерике, потому что Лем с Альбиной сказали ей разбираться самой.
— Они там, видите ли, ужинают!
Она все грозилась уехать к маме, но не уезжала. Потом помню, как лежал с ножом возле входа в комнату — Сигита закрылась там и не пускала меня. Я грозился прирезать ее, а потом себя. Потом ей надоело там сидеть одной, она впустила меня, мы занялись любовью, и она уснула. Обнимая Сигиту, я подумал о том, как мне повезло. У меня есть любовь, есть книга, которую я скоро напишу, есть друзья, и завтра я буду записывать голос (на этот раз не на микрофон-палочку, а на нормальный микрофон у приятеля студента-звукорежиссера), и что, если прямо сейчас на землю упадет огромный метеорит, ничего страшного. Я счастлив, я готов к смерти, так я думал. Потом вспомнил и поправлялся: нет, я же все еще мясоед — значит, еще не готов.
* * *
На следующие выходные Сигита приехала в Петербург. Она заработала денег на диалогах к какому-то сериалу и вышла из дорогого и быстрого сидячего поезда в новой одежде. До последнего мне не верилось, что это случится, я думал, что она не приедет. Но это была она, с небольшой сумкой, немного припухшая от сна и растерянная от обилия незнакомых людей и предвкушения прогулки по малознакомому городу. Я поцеловал ее, потом немного отошел — разглядывал ее пестрые камуфляжные штаны с накладными карманами.
— Что? — спросила она.
— Странный выбор. — Я поправился. — То есть интересный выбор.
— Это же «Пинко»! Очень хорошие джинсы.
День мы провели, гуляя. Сначала Валера Айрапетян, у которого мы с Сигитой остановились на ночь, сводил нас в Эрмитаж и провел небольшую экскурсию. Его жена работала в туристической компании и, как я понял, ему иногда приходилось занимать приезжих. У Валеры ловко получалось, он мог где-то блеснуть знаниями, а там где их не хватало, грамотно уходил от темы, пускал пыль в глаза. Он был очень обаятельный и общительный. Мне тяжело было сконцентрироваться и что-то запомнить, я чесался и отвлекался, как гиперактивный ребенок.
— Что с тобой? Ты все время себя за член трогаешь, — сказал Валера.
— Да надел неудобные трусы.
— Он все время так делает, — сказала Сигита. — Да-да. Стоит ему попытаться на чем-то сосредоточиться, так он начинает чесаться и трогать себя за пах, как обезьяна.
— Не в этом дело! Просто у меня член большой. В смысле так он не очень большой, но когда вялый, такой же длинный.
— Конечно, кисонька, — сказала Сигита. — Слишком большой. И вялый, и невялый.
— Это называется член-хвастун, — сказал Валера. — Бывает хвастун, а бывает член-выскочка. Выскочка, наоборот, маленький, когда вялый, а встанет — и неожиданно здоровый.
Только это знание я и вынес из похода в Эрмитаж.
Валера поехал делать клиенту массаж, а мы встретились на Крестовском острове с Маратом и Сжигателем. Марат был нашим гидом, показал самые красивые места. У Сжигателя был фотоаппарат. Дошли до центра, там встретились с Костей. Сжигатель фотографировал нас в разных вариациях и снимал видосы, и Сигита заметила, что Костя всегда надувает губы, как фотомодель. Он пытался не надувать губы, но ничего не мог с собой поделать. Мы решили завершить вечер в одном бистро недалеко от Сенной площади.
Марат немного посмотрел, как мы пьем, а потом сказал, что пойдет к своей девушке, которая живет поблизости.
— Как это, девушка? — сказала Сигита. — Я думала, у него жена и дети.
— У него есть жена и дети, и есть девушка. Они с женой друг о друге знают. Великий человек, удалось продавить, — сказал я.
— Тебе такое не удастся, каким бы великим ты ни был, — ответила она и погрозила мне кулачком.
— Ты не так поняла! Жена, она детей растит. А с девушкой можно книги обсудить, можно быть с ней соавтором. Можно использовать как редактора, а можно даже как литературного негра! Ну, и спать с обеими же лучше, чем с одной?
Сигита медленно-медленно, изображая гневное лицо, поднесла кулак к моей скуле.
— Вышибу жопу, — ответила она цитатой из одного моего сценария.
Дом, который мы строили, рос на глазах. Залили фундамент и начали ставить каркас. Стало гораздо интересней, каждый день скелет дома был все внушительнее. Роман тоже продвигался, я писал хоть и понемногу, но каждый вечер обязательно, не давал себе поблажек, как бы ни хотелось расслабиться, но и экономил силы, не перегорал. Я вспоминал правила письма, вычитанные еще в отрочестве у Хемингуэя: перечитывать весь текст или хотя бы то, что написал вчера, чтобы войти в ритм, всегда оставлять себе ниточку на завтра, не исписываться целиком. После того, как сценка или эпизод были дописаны, я делал скудный набросок того, что напишу завтра, брал пиво и садился смотреть кино с Женей.
Костя нашел квартиру в двадцати минутах езды на трамвае от метро Автово и пятнадцати минутах на троллейбусе от Проспекта ветеранов. Ему надоело ездить из Петергофа на работу. Учебу же он решил бросить. Он предложил мне снимать жилье вместе.
Квартира была убитой однушкой, но я согласился. Платить за нее надо было всего десять тысяч плюс коммуналка, выходило меньше шести косарей на брата. Мы договорились с Сигитой, что целый месяц меня не будет в Москве: сейчас мы хорошо поработаем, а после моего дня рождения я возьму два лишних выходных, и мы проведем с ней четыре дня в Петербурге. Потом будем думать, как ей переводиться на заочное и переезжать ко мне.
* * *
Мой хороший знакомый Илья Леутин (он же Лео), писатель и студент режиссерского факультета, предложил сняться у него в короткометражке. Он ставил этот фильм в Петербурге в соавторстве со своим одногруппником Ваней (его я почти не знал), тучным большим парнем, который в свои девятнадцать имел купленную родителями тачку и выглядел на тридцать. Самого Лео я ценил и думал, что из него выйдет хороший режиссер или писатель со временем. Он тоже родился в Кемерове, но там нам не случилось познакомиться — в тринадцать лет он переехал в город Волжский. В Волгограде поступил на философский факультет, потом учился в Литературном институте на заочке, потом поступил во ВГИК. Сначала он год проучился на сценарном, потом бросил его и поступил в мастерскую режиссера Сергея Соловьева, автора легендарной «Ассы» и других гораздо менее великих киноработ. С ними же, с Лео и Ваней, учился Дэц, который собирался снимать короткометражку по моему сценарию.
Правда, рассказы Лео были немного легковесны и носили названия типа «Последняя танга в Константиноконопле» и «Полпорции Пол Пота», но он обещал, что раскачается годам к сорока.
— Козероги вызревают долго, — говорил он. — Не торопи меня, и я удивлю тебя хорошей книгой.
Я был рад поработать с Лео, от его природной звериной красоты и легкого обаяния все были без ума, и я тоже. К тому же у нас уже была экспериментальная короткометражка «Перечитывая Жака Лакана», снятая два года назад. Хорошая была команда: Илья Знойный, Лео и я. Работа не сказать, что выдающаяся — я десять минут говорю о старом добром sunn-vynn, и все это разбавляется антисюжетными странностями: автокадром из холодильника, как Илья Знойный лезет туда за колой, или Лео, читающим философию на фоне полотенца с рекламой пива «Балтика», или видом салюта с закадровым голосом «красное небо — кусок минета».
Лео умел играть на куче музыкальных инструментов, прочитал невероятное количество всего, вообще разносторонне развивался, никуда особо как будто не погружаясь и не торопясь. Насколько мне было известно, он еще и недавно расстался с девчонкой, с которой встречался несколько лет, и это тоже настраивало в его пользу.
— А кто оператор? — спросил я.
— Оператор опять наш любимый Знойный, — сказал Лео. Он, видимо, не знал, что Илья Знойный перестал со мной общаться, не объяснив причины. Ладно, я воспринял это как хороший повод, наконец, уже вывести его на чистую воду, докопаться до причин нашей разлуки и попробовать сойтись опять.
Возможно, все началось с того, что у него появилась девушка. Сначала Илья Знойный как-то несерьезно к ней относился, говорил, что хочет ее бросить, но не бросает, потому что боится, что она прирежет его или себя. Всем своим видом он показывал, что этот роман продлится недолго. Даже совал прочитать мне ее любовные смски, посмеиваясь. Девушка (она тоже училась во ВГИКе, на актерском) использовала для описания своих чувств слова «бабочки в моем животе», а мы считали такое верхом пошлости. Но она была заботлива, приносила нам «Липтон Айс Ти Зеленый», когда мы болели с похмелья, или еду, если сам Илья Знойный или я, который жил в его комнате, пока мне не дали свою, были голодны.
— Ты целеустремленная, — замечал я. — Решила взять Илюшу в оборот.
Ох, я! Насмехался над ней, подсирая Илье Знойному, пожирая же пиццу или слойки, которые приносила нам его девушка! Вот и настигла расплата! Сейчас же я понимаю, что она просто была нормальной. Но нормальность начинаешь ценить в человеке только с годами. В юности это кажется преступлением.
Мне кажется, я как-то задел ее таким отношением, и она понемногу начала копать под меня. Когда Илья Знойный ей доверился, она подкрутила нужные настройки и сумела стереть меня из его жизни.
Иногда мне казалось, что у Ильи Знойного были какие-то
виды на меня как на близкого друга, которым нельзя делиться с другими. Я прикидывал, что, может быть, он просто заревновал меня к Михаилу Енотову. Дело не в бабе, а в нем. Еще, возможно, я как-то больно задел его, сам того не заметив. Я часто шутил по поводу его «высокого» происхождения или обеспеченности. Он мог случайно сломать ноутбук, разбить экран, резко закрывая его крышку, и родители ему покупали новый. А в те годы ноутбуки были далеко не у всех студентов. Или он захотел себе барабаны, как легкомысленное хобби, даже не для серьезной игры — и у него в комнате появились барабаны. Не говоря уже о том, что первые два года он платил за учебу, а на операторском это была очень серьезная по моим меркам сумма. Все это я высмеивал, но не понимал, что с великой властью приходит великая ответственность. Когда вся твоя семья — выдающиеся киношники, ты должен работать до кровавых мозолей, чтобы оправдать возложенные на тебя надежды.
Последние несколько месяцев Илья Знойный жил с девушкой на съемной квартире в Москве, и с тех пор мы совсем не общались. Один раз я расстроился и даже удалил его из друзей «вконтакте». Потом опять добавился, и тогда он сказал, что надо бы встретиться, но в итоге, конечно, сам и слился.
Лео прислал мне сценарий в субботу, а в воскресенье была смена. Роль совсем небольшая — три коротких сценки. Мой персонаж был гопником, который должен был зарядить в морду главному герою. Я приехал на Ленфильм, где меня одели в дурацкие штанишки, фуражку и футболку с надписью «Красава». У фильма был хороший бюджет, снимали на пленку, в первой сцене я ехал с другими актерами в машине, использовали передвижную площадку. Илья Знойный снимал нас через лобовое стекло. Мы уже обменялись короткими приветствиями, и я готовился в перерыве прижать его к стенке и поговорить.
Когда представился момент, я спросил:
— Ты почему меня избегаешь, Илюша?
Он даже бровью не повел:
— Почему избегаю? Все нормально.
— Я тебя чем-то обидел? Почему мы больше не дружим?
Илья Знойный пожал плечами. Я подумал, что надо сделать так: сказать ему, что я не пойду в кадр, пока он не выложит все свои карты и не скажет, в чем дело. Но вместо этого я продолжил толочь воду в ступе:
— Ну, мы с Михаилом Енотовым собирались к тебе в гости. Ты сам позвал, а потом не брал трубку. Не помнишь?
— Не помню. Может быть, занят был, съемки.
Я уставился ему в глаза и спросил:
— Сегодня ты готов после смены выпить пива и погулять?
— Давай, — ответил он. — Почему нет.
Настал мой бенефис. Я догонял главного героя на улице в парке, хватал его за плечо, он поворачивался, и начинался диалог.
— Что у тебя за терки с его сестрой? — спрашивал я.
— Что? — уточнял главный герой.
— Ты суп любишь? — спрашивал я.
— Да, — в недоумении отвечал главный герой.
— На тебе в борщ! — говорил я и замахивался в камеру. Удар летел в Илью Знойного, который снимал этот кадр.
Лео и Ваня долго были недовольны мной. А я переживал, предвидя равнодушие в Илье Знойном, предвидя, что он опять сольется. Так и оказалось. Приехал кинокран, они снимали видение главного героя, когда он потерял сознание после удара, и душа его как бы пролетала над парком и смотрела с высокого ракурса, как дамы с колясками начинают плясать балет. Я попивал пиво и ждал. Снимали еще какие-то кадры, проезды. Со мной выпил кто-то из актеров. Смена подходила к концу, я сказал Илье Знойному — я жду тебя там. Он кивнул, сказал, что скоро будет, и исчез. Уехал домой на такси.
Бывает и такое, не получилось. Я заработал символические деньги за роль — тысячу рублей. Вечером и ночью мы гуляли с режиссером Ваней, Лео куда-то тоже пропал. Ваня говорил, что читал мои рассказы и сценарии Сигиты, и что, по его мнению, мы чуть ли не самые талантливые студенты нашей шараги и вообще отличная пара.
— Не понимаю, что ты делаешь здесь, — заметил он.
— Работаю, — сказал я. — Скоро и Сигита должна ко мне переехать. Надеюсь, что не найдет для себя отговорки.
— Не потеряй свою девушку, — сказал этот добродушный толстяк.
Где-то я уже это слышал, и почему-то меня насторожило, что он так сказал.
— Подлизываешься, что ли? Или хочешь увести мою бабу?
Он развел руками, показывая, что его слова искренние, чистые и не имеют подтекста.
* * *
Мне пришло волнительное письмо. Некто Михаил Йоссель, писатель, сообщал, что меня хотят включить в антологию современных русских авторов, которая выйдет в США на английском в следующем году. Предлагалось самому выбрать рассказ или предоставить два-три на выбор для перевода. Еще мне прислали анкету-заявку на участие в международном писательском семинаре. Якобы мои шансы на участие были велики. Чтобы лучше заполнить эту анкету, я позвонил Зоберну для консультации.
— Слушай сюда, — сказал Зоберн. — Этот Йоссель большая шишка, тебе повезло. Заполнять анкету так. Во-первых, вспоминай все свои публикации или выдумывай. Чем их больше, тем лучше. Во-вторых, пиши, что совершенно свободно владеешь английским.
— Но это не так.
— Никого не волнует. Тебе главное пролезть туда. На месте разберешься. Еще обязательно напиши, что ты пишешь критику или детскую литературу. И не забудь указать свою драгоценную «Металлплощадку» в качестве местожительства. Они такое любят, само название может произвести хорошее впечатление. Типа талант, который достали из жопы, отмыли и везут в Штаты.
Был вечер, я гулял по участку.
— Как дела вообще? — вдруг нежно спросил Зоберн. Видимо, я застал его в лирическом, мягком настроении. Так-то он всегда разговаривал со мной несколько свысока, но я его прощал, связывая это с его больным самолюбием. Всегда я думал, что живется ему тяжело, ведь он себя со всеми сравнивал, везде искал способ стать первым.
— Ничего, работаю. Поднимаем стены пристройки, скоро будем красить, потом крыть крышу. Потом утеплять изнутри. И в конце уже внутренняя отделка. Думаю, что пробуду на этом объекте до зимы. Сейчас пойду с прорабом пиво пить.
— Звучит волшебно, — мечтательно протянул Зоберн. — Правильно, мужчина должен работать.
— У тебя как?
— Отлично. Продал в Голландию Дмитрия Данилова и Анатолия Гаврилова. Скоро выйдут их книги.
— Типа ты литературным агентом заделался?
— Скорее, я по-дружески.
— И ничего с этого не получаешь?
Тут он неопределенно хмыкнул. Может, хотел, чтобы я решил: получает. А может, наоборот. Этот мудила сам себя когда-нибудь перехитрит.
— Рассказ мой отнес в «Эсквайр»?
Он засмеялся и сказал, что сделал лучше. Вместо моего рассказа, который там в жопу никому не уперся, он сходил на кафедру прозы в Литературном институте и упросил показать ему вступительное сочинение Виктора Пелевина, написанное в восьмидесятых. Отсканировал его и продал в «Эсквайр» за триста долларов. Позже мне попадется этот номер в руки. Всего одна фотография этого сочинения, на самой последней странице в разделе «документ», принесла Зоберну такой барыш.
— Как же ты додумался? Ты делаешь деньги из воздуха.
— Точно! — радостно подтвердил Зоберн. — Ладно. Я покажу твои рассказы переводчице, если ты напишешь еще несколько штук на уровне моего любимого «Боя с саблей». Один хороший рассказ должен быть в начале, один в конце и хотя бы один в середине. Тогда, считай, книга готова.
— Точно покажешь? Опять, наверное, врешь.
Зоберн рассмеялся:
— Конечно, вру. Пиши пока свои историю про святых русских гопников. Когда у тебя накопится несколько книг про них, думаю, году в двадцатом, мы встретимся, и можно будет сделать выжимку на один красивый томик. Развитие у тебя заторможенное, что поделать.
— Плохой ты. Злой. Завидуешь моему гению.
— Ты спасибо мне скажешь, Алехин, — сказал Зоберн. — И я тебя очень прошу. Не умри до две тысячи двадцатого года от пьянства и венерических болезней. Иначе нам твою книгу не продать и не перевести.
Ближайший год я не буду общаться с Зоберном, так он меня обидел. Но он был прав. Я ему скажу свое «спасибо».
Благодаря Марату и Сжигателю Зоберн и его проекты понемногу утрачивали для меня авторитет, уходили из моего поля зрения. Я видел, что хороший писатель может почти не публиковаться, не получать литературных премий, не стремиться к широкому признанию, не разбираться в литературном процессе и даже презирать его. Даже рассказ Зоберна «Плавский чай», который я всем показывал и считал вышкой, особо не произвел на них впечатления. Он пускает пыль в глаза, осваивает приемы, пишет для критиков, говорили Марат и Сжигатель про его творчество. Если копнуть, там ничего нет.
В общем, я заполнил анкету, воспользовавшись советами Зоберна, выбрал для перевода рассказ «Ядерная весна» (хотя Сигита настаивала на другом тексте, свежайшем «Добровольцев нет») и продолжал работать, писать книгу. Выходные проводил с Валерой, Сжигателем или Костей. Мы немного убрали квартиру, поделили комнату на две части, отмыли кухню. Было нормально. Созванивались с Сигитой, она в основном тусила в общаге. Я переживал и ревновал. Как я уехал, все время там отмечали какие-то
праздники. Шел чемпионат мира по футболу, и они раз в несколько дней отмечали победы России или пили, когда смотрели матчи других стран. Недавно все были равнодушны к футболу, сейчас же их охватила страсть истинных болельщиков. Один раз я позвонил, и Сигита, пьяная, начала мне лепетать про победу Димы Билана на Евровидении.
— Чего?! Ты совсем разум потеряла?! — взмолился я. — Я хотел твой приезд обсудить, узнать, купила ли ты билеты. А ты набухалась от счастья, потому что какой-то заднеприводный прыгунок опозорил страну на ссаном клоунском мероприятии?
Сигита, видимо, не зная, как оправдаться, передала трубку Лему. Пьяный Лем орал:
— Женька! Ура, мы взяли Евровидение!
— Лем, ты же белорус! Кто — «мы»?! Зайдите на ласт фм, посмотрите, какие теги прописаны под его именем. Потом испытывайте патриотическое чувство победы!
Альбом «ночных грузчиков» был готов, потом я дописал роман. Успел все доделать за несколько дней до двадцатитрехлетия, как и планировал. Я рассчитывал на огромный кайф, но чувство не сильно отличалось от того, что испытывал, дописав любой рассказ. Это был четверг, поздний вечер, я вышел на крыльцо и позвонил Марату, затем Сжигателю, потом Валере. Все они меня поздравили. В субботу я пригласил их в гости на двойной день рождения: меня и романа. Костя, к сожалению, уже уехал в Кемерово. Я стоял рядом с недостроенным домом и пытался испытать нечто большее, бесконечное, что-то вне рутины этой жизни, вечное, ведь мечта была частью воплощена. Все же чего-то не хватало. Кайф был близко, но доступен не полностью.
Я подарил себе принтер. Это было очень приятно, у меня есть роман, выпивка, и я жду гостей. Хотя чувствовалось, что время собирается ускориться. Прошедший год жизни от «двадцать два» до «двадцать три» казался самым длинным и насыщенным событиями, теперь все пойдет быстрее. Сделал несколько распечаток, чтобы друзья прочитали и оставили пометки. В течение пары недель собирался отредактировать и начинать рассылать по издательствам.
* * *
После того как Сигита не приехала в Петербург, я написал целый рассказ, он называется «Естествоиспытатель». Если кратко: она затусила в общаге и не села на поезд. Я решил закончить эти отношения. Вернее, я сказал ей, смухлевав, что между нами все кончено, но сам ждал, что она приедет и надеялся, что все наладится. Она постоянно мне писала, как скучает, я отвечал резко, «Я тебе не верю, я не хочу читать или выслушивать эту чушь». Подсказывать ей: купи билет, сядь на поезд, приезжай и докажи, что любишь меня, — не собирался.
Начались мрачные дни и недели. Если выходные совпадали с выходными Сжигателя, мы напивались вместе, употребляя в основном водку, если не совпадали, я пил один. Начинал в пятницу вечером, ходил по дешевым барам на районе и заканчивал ранним утром понедельника. Там была маленькая река, которую мы со Сжигателем назвали Говноплюйкой, в ней плавали бутылки, отходы, дерьмо, разноцветные жидкости, окурки, стеклянные и пластиковые бутылки. Часто я выходил из дома и садился на бетонный бордюр, припивал, глядя на эту речушку. Обычно в конце этих мини-запоев у меня было несколько бутылок дешевого вина, и я валялся на полу, не в состоянии уже ни опьянеть, ни протрезветь, ни уснуть перед работой. Похмельный мозг бредил тысячами идей, я начинал писать какие-то рассказы и бросал их. Строки бессвязных стихов тоже не приводили к целому. Закольцованные фрагменты чужой музыки вызывали сумбурные картинки, вспыхивающие и таявшие в этой пятиэтажке из гнилого конструктора. Я переписывался с кучей разных баб, «вконтакте» и через мэйл агент, но вырубить секс не удавалось. Не то чтобы мне сильно хотелось: я чувствовал, что отходняк после расставания с Сигитой от этого не только не ослабнет, но только усилится.
Перечитывал рассказы друзей, чтобы успокоиться, курил сигареты в комнате, ссал в раковину, стоя на ветхом кухонном столе, дрочил во всех углах, от трех до семи раз за ночь, пытаясь отделиться от ломки. Так приходило утро. Садился в долгую маршрутку от дома до Сенной площади, там включал наши с Михаилом Енотовым песни, и удавалось немного вздремнуть под них. Свой голос усыплял, а голос друга убаюкивал, как будто он сейчас со мной переживал расставание с девчонкой. Если удавалось поспать хотя бы полчаса, уже можно было считать тело готовым к работе. От Сенной доезжал на метро до Старой деревни, потом в маршрутке (там еще немного спал) до Зеленогорска, и затем меня подбирал Женя.
Я открывал окно тачки, чтобы не дышать на него перегаром.
В таком состоянии я рассылал распечатки романа в журналы и издательства. Мне лень было даже написать аннотацию, краткую биографию, список публикаций — хоть две строки о себе. Вера моя как будто иссякла. Если бы не Валера Айрапетян, я, наверное, плюнул бы на эту книгу. Валера настолько верил в меня, что говорил своей семье, писателям, художникам, случайным знакомым и даже просто клиентам, которым делал массаж, что я — лучший писатель современности. Один раз Валера заставил меня распечатать роман, и мы пошли отдать его редактору издательства «Лимбус-пресс» Вадиму Левенталю, который был также правой рукой великого переводчика и поэта Виктора Топорова.
— Не волнуйся, сынок, — Валера перенял у Марата манеру так называть меня. — Я уже так долго тебе насасываю и называю тебя великим, что это стало правдой. Я врач, я умею убеждать — и других, и себя.
Левенталь ждал нас в кафе «Шоколадница» в районе Петроградки. День был пасмурный, я прятал распечатку под курткой, чтобы она не намокла под мелким дождем. Мы дошли до входа в кафе.
— Стой здесь. Я заговорю ему зубы.
Валера взял мой шедевр и зашел внутрь.
Я наблюдал через витрину, как Валера подошел к очкарику, сидящему за ноутбуком. Он был как будто одновременно рыхлый и тощий, похожий на гимназиста-переростка, который всегда прогуливал физкультуру. Решалась судьба моей первой книги, и я должен был поверить в себя, произнести в уме молитву. Но мне было противно. Эта скользкая улица, кафе, этот человек, редактор за ноутбуком и с чашкой кофе, дымящейся в пепельнице сигаретой. Какого-нибудь шарфа еще не хватало. Левенталь выглядел через стекло как сраный лорд, а крепыш Валера в своих вельветовых брюках — как шофер, который передает пакет документов. Для этого я писал книгу своей кровью? Я мысленно попросил у своего любимого друга Валеры прощения и в тот самый момент, когда он, обменявшись рядом реплик, протянул Левенталю мою рукопись, вслух сказал:
— Пошел ты на хуй, Левенталь!
Левенталь повертел мое послание в руках и положил рядом с собой. Он очень чинно пожал Валере руку и слегка наклонил подборок. У меня поднялось настроение. Валера чуть поклонился и сделал шаг назад. Я стоял и смеялся, уверенный что только что отсрочил выход своего романа на несколько лет.
* * *
Один раз у меня все же состоялось свидание. Девушка под тридцать, случайная собеседница из мэйл агента, позвала сходить с ней на концерт. Я выпил пару пива, но этого было недостаточно, я слишком нервничал среди людей. Играл какой-то российский малоизвестный панк. Это, наверное, был первый мой концерт, не считая концерта группы «Кармен», на который я ходил с мамой, будучи семилетним малышом, и единственного концерта «ночных грузчиков». Сейчас в тесном клубе пришлось отстоять сорок минут ожидания и полтора часа самого мероприятия с худощавой высокой Татьяной: вообще не понятно, что она тут забыла в свою бешеную тридцаху? Не испытывая никакого интереса, просто закрываясь от прыгающих по танцполу людей, я ждал, к чему приведет этот вечер.
Татьяна сказала, что совсем не пила уже несколько лет. Она приветствовала каких-то знакомых малолеток в клубе, но, к счастью, меня никому не представляла.
Мы вышли на улицу и зашли в бар, где я выпил водки, а она чашку кофе.
— Это ничего, что я пью?
— Да пей, пожалуйста. Люди же пьют, и ты пьешь.
Я думал, мы на этом разойдемся, но на всякий случай предложил:
— Поехали ко мне?
— Да, я так и думала, — спокойно ответила Татьяна.
Когда мы поднимались на эскалаторе, я спросил:
— Могу я тебя поцеловать?
— Я уже решила, что ты не предложишь. Собиралась транспарант повесить.
— Просто от меня пахнет водкой.
— Я нормально отношусь к запаху алкоголя. Но мне самой нельзя.
Мы сосались в трамвае, и у меня встал. Значит, все получится, подумал я. Тело знает дело.
В аптеке у дома я купил большую пачку «Контекс». Беспорядок в квартире ее не смутил. Мы легли на пол, и она ртом надела гондон, что меня приятно удивило — так мне еще не делали.
Вагина у нее была большая, и кости были широкие, и ноги сорокового размера, стремные татуировки на спине (какие-то биомеханические ангелы), и носила она кеды «Конверс», что Костя считал преступлением против стиля. И не нравилась мне внешне, но я барахтался, злой на себя и на гондон, к которым не привык, — оттого, что не могу разрешиться. Когда я устал качаться сверху, она долго и глубоко сосала, и я, наконец, спустил ей на маленькую грудь. Я догонялся вином. Ладно, сказала Татьяна, я немного позволю себе выпить.
Мы пошли в магазин. Она взяла меня под руку по дороге, это было как-то не очень. Мы шли под облезлыми пятиэтажками ночной улицы Добровольцев. В круглосуточном купила себе (не дала мне заплатить) две банки алкогольного пива и три банки безалкогольного. Она смешивала пропорции в пользу безалкогольного и пила такой коктейль — позже я назову этот коктейль «Поддавки» и буду лечить им похмелье.
Я думал о Сигите, хотелось называть Татьяну ее именем, и, чтобы заглушить эти порывы, я начал вытворять какие-то странности, легкие извращения. Татьяна не была против, она как-то легко относилась к своему телу, доверяла его мне, будто мы были давно знакомы. Я набрал в гондон теплой воды, засунул его в нее и трахал поверх, уже наживую, то есть голым членом. Татьяна, жилистая и гибкая, облокотилась на подоконник, и ее покрытое потом тело блестело в лунном свете. От стен пахло нищетой, от ковра — пролитым бухлом и куревом. Мне хотелось, чтобы гондон разорвался в ней, и нас бы обдало этой теплой водой. Он не рвался. Я достал его, развязал и вылил воду на нее. Я взял новый гондон, засунул в него свой телефон, завязал узлом и поместил Татьяне во влагалище. Сам я тыкался ей в задний проход, но не сразу удалось проникнуть. Пришлось взять украденное Костей в «Пятерочке» оливковое масло. Татьяна стояла раком посреди комнаты, я налил себе масло на руку, помазал ее тухлую дырочку и втолкнул туда свой гриб. Татьяна очень сладко застонала, проникновенно, из самого нутра, вырвалось грудное «да-а», и тут я впервые испытал сильное возбуждение, даже, кажется, забыв о своих страданиях. Я взял ее телефон и набрал свой номер. Мой мобильник вибрировал у нее в глубине вагины, я чувствовал это через стенку, и понемногу я шевелился в ней сам. Хватило пары минут, со стоном я кончил ей в кишку, и какое-то время мы лежали на ковре. Физически было так хорошо, что я боялся пошевелиться. Я замер и вслушивался в ее тело, которое сокращается. Мне было приятно думать, что у нее случился множественный оргазм благодаря моим стараниям.
Татьяна сходила в душ, оделась, привела себя в порядок, вызвала такси, а я так и остался голый в пустой квартире. У меня скоро опять встал, и тогда я стоял один в центре комнаты и тыкался членом в гондон, наполненный теплой водой. Такой симулятор я изобрел в отрочестве, когда отчаянно пытался найти что-то близкое мягким тканям вагины, какой она мне представлялась, и вот, спустя десять лет, повторял процедуру. Глупенький мальчик с писькой. Совсем еще малыш.
Рассвело, а я сидел на кухне, пил вино и смотрел в стену. Вот и начало свободы, вот ты и остался один спустя почти три года отношений.
Иногда мы переписывались с Татьяной после, но больше не виделись. Я решил, что этого случая достаточно, и надо немного отойти, ни с кем не спать. Слишком массивные впечатления.
Сигита в общаге переселилась рядом с моей комнатой, прямо в нашем блоке, вместо Доктора Актера. Я говорил ей, что это глупо, потому что сам я не собирался туда возвращаться. Почему она просто не приезжает и не завоевывает меня обратно, я не понимал, психовал.
Один раз она прислала мне какую-то глупую нежную смску, как будто у нас все нормально, а я вместо того, чтобы ответить, положил свой телефон на пень и долго бил молотком по нему.
Женя вообще ничего не понял, он молча наблюдал эту картину, потом, когда я ему разъяснил, что случилось, отдал мне свой старый телефон, который валялся у него в бардачке машины. Я случайно прочитал всю его переписку с женой за несколько месяцев, хотя никогда чужих писем не читаю. Но что-то заставляло меня читать, пока я ехал долгой дорогой с пересадками с залива до Автово. Жена его показалась мне настоящей сатаной. Все отношения — это какой-то лютый ужас, думал я, чуть не рыдая над его браком. Лучше быть одному.
До меня доходили слухи, что режиссер Ваня чуть ли не каждый вечер приезжает в общагу и проводит время с Сигитой и Пьяницей. Они вместе куда-то катаются, пьют чай, невинно проводят время.
— Вот у тебя и парень вырисовывается, — написал я как-то Сигите по этому поводу.
— Это абсолютно не то, о чем ты думаешь, — ответила она.
У меня все сошлось. Я вспомнил, как Ваня советовал мне не потерять свою девушку, и я решил, что он влюблен в Сигиту. Вспомнил, как Илья Знойный говорил мне: «Ты теряешь свою девушку». Как-то раз я скакал по стене постройки с шуруповертом, привинчивая стропила, и ясно представил: они ведь трахнулись в те поры. Я чуть не свалился между неотесанных досок, вниз на эти кучи инструмента и стройматериала. Неужели все так просто? Пока я придумывал свою короткометражку, у меня под носом друг заправил моей девчонке. Не Вова был первый. Неужели из-за нее отвалились два моих друга? Теперь все сходилось. Вот в чем его секрет. Вот почему Илья Знойный сливается. Не потому, что я что-то не так сделал, не потому, что я нахамил его девушке, а потому, что он присунул моей девчонке и ему неудобно находиться рядом со мной, неудобно чувствовать себя предателем.
Это слишком сильно походило на паранойю, и чтобы не начать обвинять Сигиту в том, что, может, было плодом моего воспаленного мозга, я написал в одну бессонную ночь сообщение Вове: «Ya vspominayu o tebe kazhdyj den’. K tebe vse vernetsya».
Насколько мне известно, все вернулось к нему в полной мере, а мне остается только сожалеть, что я этого желал.
* * *
Уже 22 декабря. Прошло больше месяца с прошлой репризы, и я очень ждал этого момента, казалось, что утону в воспоминаниях, не доберусь до островка. Но — ура! — я опять на берегу.
Когда надо было начинать писать о Марате, у меня случился ступор. С Вовой получилось как-то само собой: он начал сниться мне за несколько дней до того, как я напечатал его имя. Выглядел во сне он таким же, каким я его запомнил, только энергия стала тяжелее. Жена, дети, развод, работа, смерть отца, измены, алкоголь, драки — хоть и очень малое доходит до меня, все же его образ становится более громоздким. Мы во снах проводили время вместе, решали какие-то подростковые дела, и действие происходило в начале нулевых, но мы как будто понимали, что многое пережили с тех пор. Я даже позволил себе во сне назвать его «мусором» между делом. То есть вроде бы нам было по восемнадцать лет, но я намекаю, что это только сон, и проснемся мы другими: Вова будет ментом, а я — писателем и репером, который про этого мента напишет. Вова не был ни обижен, ни удивлен. Да, я мусор, говорил его взгляд, и еще я трахал твою девчонку, и тебе надо это либо принять, либо нет. Думаю, что если смерть с кем-то из нас случится раньше, чем мы пообщаемся наяву, это уже не так страшно, потому что я чувствую возможность примирения. Возможность этого и есть примирение, как по мне.
С Маратом было тяжелее. На несколько дней я остановился. Вроде бы все понятно, я просто рассказываю, как сблизился с человеком, как он стал мне другом, как мы вместе работали, где-то между строк — моя преданность, любовь и слезы после его смерти. Он был для меня кем-то вроде гуру, или, как сказал верстальщик и оформитель моих книг Вова Седых, «метафизическим отцом». Я думал, что о нем можно рассказывать только особенными, волшебными словами. Нужно было почувствовать его одобрение на использование хотя бы обычных слов, почувствовать, как он меня направляет, его присутствие. Нужно было посетить мир мертвых.
В России любой запой или даже стресс открывают ворота в мир мертвых. Мертвые не отдыхают, они все время с тобой: ходят на работу, ездят в метро, придерживают шариковую ручку и долбят по клавишам, когда долбишь по клавишам ты. Они не знают отдыха. В России есть две полупрозрачных реальности, наложенные друг на друга. Но в Индии не так. Я не разобрался, почему, но здесь я все иначе чувствую. Тут мой запрос был обработан по-другому, и я погрузился полностью.
Я решил напиться дерьмовым ромом, чтобы потом уйти в завязку. Никогда я не могу завязать без того, чтоб оттолкнуться ото дна. Зачем я это делаю со своим телом, не понимал, действовал по наитию. Но это помогло. Мы смотрели с Дашей «Дикие сердцем», я побухивал, пока не отключился, и, проснувшись, понял, что отравился очень сильно. «Олд монк» действует безотказно: я блевал, потел, галлюцинировал и не верил, что выживу. Как будто вынырнул посреди моря, лег на волнах, и прокрутил несколько раз все то, о чем пытался рассказать — медленно разглядел свое прошлое, пока смерть разглядывала меня, как клопа на ладошке. Когда я пошел на поправку, то уже больше не переживал за эту книгу. Знал, что она есть, и знал, что теперь я долго буду без алкоголя, может быть, дольше всего в жизни, и что смогу много работать, смогу закончить книгу.
Хорошо напишу или плохо, я буду редактировать эту книгу, сколько надо, или брошу редактировать и издам небрежно, или никак не издам. Приносят книги деньги или отнимают — спорный вопрос. Думаю, что издание книги и конвертация затраченного времени в прибыль дает процентов десять кайфа, остальные девяносто — само (мучительное) сожительство с ней.
Но главное, что она есть там, как есть дно, сколько бы метров нас друг от друга не отделяли. Я видел эту книгу и теперь мог отвлечься от нее, чтобы заняться бытом.
Мы с Дашей решили, что нам не очень нравится в Сиолиме. Я так за него сразу схватился, потому что слишком спешил. Я покатал ее по разным деревням и пляжам, мы приценились и переехали жить в другое место — Керим. Сняли жилье ближе к морю, чтобы Даша могла свободно ходить загорать или купаться, оставляя меня одного. Еще один плюс — не было интернета. Когда пишешь офлайн, это всегда помогает тексту. Но я не спешил его писать и теперь. Сначала прочитал несколько толстых книг: «Воскресенье» Толстого и два тома Борхеса (меня даже не удивило, что я бездумно вписал цитату из него в главе про якута, я ее вспомнил и вставил уже после олд-монк-трипа, а на следующий день увидел собрание сочинений Борхеса у Игоря с Машей на полке — такие совпадения всегда случаются после путешествий в себя), Марселя Пруста и Дашины книги о буддизме и йоге. Перезагрузился. Потом я решил снять ограничения, не ставить себе задач писать по тысяче или больше слов в день, откинуть всю эту стивенкинговскую подзалупную муть: нацеленность на продуктивность и злосчастный прогресс. Вместо этого я поставил себе задачу проплывать хотя бы километр в день и вообще перестать переживать и нервничать.
Пляж Керим тем и удобен, что можно долго плыть вдоль берега. Если хотите мое мнение, то это лучший пляж из тех, что зимой может позволить себе небогатый русский человек. Каждое утро я отхожу на левый край пляжа и плыву к правому, но сначала не целый путь. Утром я ограничиваюсь двумя третями, что составляет метров, наверное, восемьсот. Если прилив, то это особое удовольствие: ты плывешь, возвышаясь над уровнем берега, поскольку вода в это время наслаивается, прибывая. Ты находишься в высшей точке, берег под тобой. Это волнительно и странно. Воздух еще прохладный, отчего море кажется теплым, почти никого нет, только первые работники открывают кафе и приводят в порядок шезлонги. Потом территория кафе заканчивается, и вот он, песчаный пляж под соснами, первая линия — это хвойные деревья, из-за которых выглядывают пальмы. И тогда книга выплывает, я плыву с ней и в ней, и она со мной, поднимается к поверхности, и я могу обсудить ее с воображаемыми Маратом и Ильей Знойным (каждый раз подбираясь к нему, чувствую себя вором, пытающимся обмануть систему сигнализации, но это единственный способ пожать руку этому товарищу, пролезть к нему в постель или уборную и застать врасплох, и тогда, откинув все «но», можно поговорить в воображении с ним о тексте, о коварстве литературы, о книге, которая проделает брешь в его броне, вернет его мне или отлетит от кольчуги, рассыпаясь на безобидные буквы), и Вовой, и Сигитой, и Лемом. Не говоря уже обо всех тех, с которыми у нас налажен контакт и до сих пор продолжается хасол — Михаил Енотов, Сжигатель, Костя, Валера, Игорь, Лео, им можно будет просто скинуть текст, и в этом есть радость, писать для них.
Чтобы помахать вам рукой, дорогие ебаные друзья, передать привет из зыбкого прошлого и мирного настоящего. Составить перечень ошибок юности и напомнить о своей дружеской любви.
У меня была проблема, связанная с аранжировкой этих этюдов и маленьких историй: оставить ли звездочки или добавить номера главам, нужен ли какой-то путеводитель, содержание, боязнь неправильно вывести персонажей, озабоченность недостоверностью диалогов — из-за всего я паниковал. Но больше это не важно, раз мы добрались досюда. На две книги или на три придется разбить этот роман, или вообще закончить на первой части. По какому принципу: по работам или по отношениям с женщинами его делить на книги. Все эти вопросы теперь будут решаться сами собой. Мне остается просто записывать, давая ей расти самостоятельно, писать, пока есть удовольствие, затем закрывать ноутбук и после обеда в одних плавках и босиком идти к пляжу по горячему асфальту, чтобы проплыть где-то километр с лишним от начала территории кафе до места, где пляж заканчивается рекой Терикол, отделяющей штат Гоа от Махараштры.
— 3 —
В конце августа Костя вернулся из Кемерова, но не один, а с каким-то странным приятелем, похожим на персонажа мультфильма, по имени Вовик Негр-Негр. Он все время шутил, по временам не очень смешно, был покрыт татуировками, голос имел скрипучий. Мы все спали на полу по разным углам комнаты. Костя потерял работу, потому что провел в Кемерове на пару недель больше, чем предполагал его отпуск, и теперь спал до вечера, брал у всех в долг и понемногу продавал одежду. Я тоже купил у него красивое бежевое пальто. Еще было слишком тепло для того, чтобы носить его, но я все равно носил — просто не застегивал и не надевал кофты.
— Добро не пропало! — говорил я, поглаживая приятный мягкий ворс.
Еще через две недели с нами начала жить Дарья — девушка, которая приехала к Косте, ее он, собственно, увел у своего друга. Отношения у них были странные. У Кости этой осенью возникла идея возвышенной любви.
— Я слишком ценю ее, чтобы трахать, — говорил он. Костя возненавидел все, что связано с сексом. На ближайшие два месяца животно-телесное было немыслимо для его романтического образа. Он перестал обсуждать секс, перестал шутить про дрочку, что-то непонятное забродило в Костиной голове.
Вовик Негр-Негр нашел какую-то работу, кажется, продавал унитазы, а Костя с Дарьей скоро остались совсем без денег, не считая небольших сумм, которые я давал им, приезжая на выходные с залива. Но они научились ловко воровать в ближайших магазинах «Пятерочка» и «Семья». Обычно они покупали только крупы, рис и гречку, остальное распихивали по карманам и сумкам: орехи, гель для душа, печеную фасоль, шоколадки, чечевицу. Сначала я пугался этому изобилию бесплатной еды, но скоро и сам втянулся в игру, понемногу меняя пропорции, покупал все меньше, воровал все больше.
Я купил себе ноутбук в кредит, который мы оформили на Сжигателя (потому что у него была питерская прописка и официальная работа), а маленький нетбук отдал ему, чтобы он писал, заступая на ночную смену. На новом ноутбуке я нарезал сэмплы и сводил минусовки для нового альбома «макулатуры». Я старался теперь за основу брать больше эмо, пост-хардкора, инди-рока — того, что мы слушали с Костей этой порой. Но сам Костя очень долго писал свои партии, дело почти не двигалось. Хоть и делать ему было как будто нечего, но долгий сон, отсутствие режима и переругивание с Дарьей, их странный платонический роман, наша маленькая квартира, превратившаяся в сквот, приготовление ужина, походы в магазин — все это не оставляло ему простора писать реп.
В конце сентября я поехал в Москву на пару дней, чтобы на всякий случай оформить академический отпуск. И Женя, и Марат настаивали на том, что лучше не бросать учебу совсем, оставить себе отходной путь — стройка может мне надоесть. Ладно, мне было интересно съездить в общагу (истинную причину — бабу! — я старался не обсуждать даже с самим собой), и я поехал. В поезде познакомился с двумя парнями и напился коньяку. Михаила Енотова в тот день не было в Москве, и я еще немного выпил с Лемом.
Последнее, что я помню, я пришел к Пьянице в комнату (Сигита была там), залез под стол и отказывался вылезать. Пьяница с Сигитой просили меня пойти к себе, проспаться, протрезветь и прийти поговорить утром. Я не знал, о чем с ними говорить, и не был в состоянии отвечать, мне просто хотелось сидеть под столом. Я уже три месяца не видел Сигиту к тому моменту, мне нравилось снизу вверх смотреть на ее испуганное лицо.
Потом я все-таки ушел к себе в комнату, где полночи слушал песню «Ю олл ай нид» группы «Радиохед» и плакал. Когда проснулся, все еще был в бежевом пальто, а песня так и играла на повторе. С удивлением я вспомнил вчерашний день и понял, что вообще ни разу не снимал пальто. Я разделся, помылся, побрился, оделся в чистое, немного прибрался и сел за компьютер.
Я закрыл глаза и попробовал послать ей мысленный сигнал: жду.
Сработало: Сигита пришла через несколько минут. Ни слова не говоря, она села на постель в углу. Смотрела на меня, смотрела, а потом слезы, одна за другой, покатились по ее щекам. Настоящие кристально-чистые ручейки. Я сидел на стуле посреди комнаты и разглядывал ее, прикидывая, что с этим делать.
— Че ты плачешь? — спросил я. — Я не знал, что ты так умеешь.
Мы занялись сексом, а потом я не выдержал и стал целовать ее лицо, глаза, уши, волосы, шею, спину, ноги, зад, пятки, ногти, ладони, подошвы, ресницы. Я сказал:
— Я люблю тебя сильно, как в первый день.
* * *
Через неделю Сигита пропала: не выходила в сеть и отключила телефон. Михаил Енотов подтвердил мои опасения. Он использовал слово «спуталась».
— Мы с Лемом не знали, говорить тебе или нет. Но я все-таки думаю, надо сказать. Похоже, она спуталась с Ваней.
Вот что сказал мне Михаил Енотов, когда я позвонил ему из Петербурга в следующее воскресенье.
Я ответил:
— Дай уточнить. Она сняла комнату в нашем блоке. Чтобы быть ближе ко мне и держать меня на крючке, не выпускать из своей тухлой прихватки, так?
— Можно сказать, что так.
— И что случилось? Была какая-то вечеринка, она с Ваней заночевала у нас в блоке, и, судя по всему, покувыркалась с ним? Таковы последние сведения?
— Ты не так глуп, как кажешься, Джеки! В целом, ты все угадал. Держись там.
В тот вечер я ни с кем не разговаривал, гулял по барам, ощущая свободное падение и не помня себя. Костя позже рассказал, что я пришел поздно ночью, высунулся в окно, поссал туда, не снимая пальто, а затем свесил туловище наружу и проблевался.
— Сынок, я так одинок или не так?! — спросил я то ли у себя, то ли у Кости, или у Вовика Негра-Негра, который тоже присутствовал в комнате. Не дождавшись ответа, закрыл окно и лег спать в углу, не раздеваясь. С утра встал по будильнику, но не проснулся, и поехал, как зомби, на работу.
В себя я пришел уже на участке. До этого работал автопилот. Тут я вспомнил вчерашний разговор с Михаилом Енотовым, не выдержал, заорал, взбежал на гору щебня и оттуда позвонил режиссеру Ване. Начал я спокойно.
— Что происходит? — спросил я. — Говорят, что ты случайно засунул хер куда не следовало?
— Просто я люблю ее, а она любит меня, — сказал мне Ваня.
— Что за ссаный детский сад, тупорылый жирдяй! — заорал я.
В тот понедельник к нам присоединился Марат — Женя снова вызвал работать, а у Марата скопились долги, и он не смог отказать. Сейчас он с удивлением смотрел на меня снизу, как я ору, стоя на этом щебне. Мы добирались с ним вместе от Старой деревни на маршрутке, потом ехали в машине с Женей. Все это время я был еще бухой настолько, что отвечал односложно, а тут, оклемавшись немного на свежем воздухе, сразу устроил шоу.
— Интересно у вас тут, — сказал Марат.
— Жирная тупая, жирная-жирная мразь, я скоро приеду и череп тебе вскрою, ты говна моего поешь! — вот что орал я. Режиссер Ваня повесил трубку. Я еще набирал его, но он не отвечал.
Когда я спустился, просто сказал, обессиленный:
— Теперь можно и поработать, отец, — и попробовал улыбнуться.
Марат спросил, что случилось. Я попытался ему вкратце обрисовать ситуацию. Марат спросил, что за парень этот Ваня. Я сказал, что он, похоже, просто какой-то сынок своих родителей, тучный здоровяк, москвич, еще совсем малой, хотя борода растет как у взрослого, учится на платном, катается на родительской машине, вроде обаятельный, но чмошник и ссыкло. Ах, да, еще он иногда кушает наркотики, поскольку собственное воображение у него, видимо, слабо работает. И любит приврать, как все ссыкливые толстяки.
Но парень хороший, добавил я в конце, это чувствуется.
— Да, сынок, — сказал Марат. — Есть такая грустная поговорка: женщину нельзя завоевать, ее можно только купить. Наверное, с таким парнем ей будет удобнее. К тому же он — режиссер, она — сценарист.
Мы всю неделю утепляли стены. Разрывали пластиковые упаковки, доставали оттуда куски утеплителя, напоминающие маленькие матрасы, подгоняли по размеру, отрезая лишнее канцелярскими ножами (лезвия быстро тупились о материал, напоминающий стекловату, но чуть более нежный), и впихивали в каркас. Руки мои чесались от утеплителя и нервов, я весь покрывался аллергическими ранками и коростами. Вот мои трехлетние отношения и подошли к концу, я больше не поставлю ни одного пистона бабе, в которую влюблен. Не почувствую ее запаха на своем теле. Нужен был завершающий аккорд. Я все это уже проходил. А потом опять попал в воронку: нужно сделать что-то такое, что точно положит конец этой нелепой истории. Необходимо было скататься в Москву и устроить там неприглядное. Хотя бы разбить лицо режиссеру Ване. Меня трясло. Я старался работать как можно интенсивнее, чтобы забыться. Но все равно, стоило перекурить или прерваться на обед, все возвращалось, голова разрывалась от ярости.
— Зачем, отец, было приходить ко мне и поливать меня слезами, чтобы тут же переспать с другим?!
Марат отвечал:
— Так иногда получается. Две любовных линии развиваются параллельно, и в один момент сходятся. Не руби сгоряча, езжай и разберись.
Я отпросился у Жени на две недели. Устроил себе отпуск: первую неделю я собирался провести в общаге, а потом начинался форум молодых писателей в подмосковном пансионате «Липки».
В 2008 году мы все узнали о нем от Валеры Айрапетяна и подали заявки, и почти все прошли. Нас ожидала дармовая выпивка и семинары, которые устраивали учредители толстых журналов при финансовой поддержке Фонда некоего Филатова. Можно было пристроить мой роман к публикации, завести знакомства в издательско-редакторской среде. Кроме меня туда прошли Михаил Енотов, Игорь Кузнецберг, Сжигатель, наш с ним знакомый писатель из Ухты Сережа Павловский, старый добрый Зоран Питич и еще несколько знакомых из ВГИКа.
В «Липках» ожидалась безумная пьянка длиной в рабочую неделю. Я подумал так: сначала я поговорю с Сигитой, буду спокоен и тверд, заставлю ее страдать и жалеть, потом встречусь с режиссером Ваней, дам ему по лицу, если технически будет возможно, а потом буду пить неделю и, может быть (я позволял себе мысленно эту мрачную шутку), покончу с собой прямо на форуме, среди молодых писателей.
Когда мы с Маратом ехали в маршрутке от Зеленогорска. он сказал:
— Главное, ты не пори горячку, сынок. Возвращайся скорее. Сигита хорошая девчонка, красивая и умная. Но ей тяжело с тобой, а тебе с ней. Она, как и все, ищет комфорта. К тому же, как я понял, у нее не все дома. Ей нужен кто-то попроще, поскучней. И тебе, кстати, тоже нужен кто-то попроще. Может быть, баба постарше тебе нужна, нет?
— Сигита старше меня.
— В смысле самостоятельная, с которой не надо нянчиться. Ты будешь заниматься своими делами, баба своими. При этом вам хорошо будет вместе. Такие отношения тоже бывают.
— Но наказать-то надо ее нового хахаля?
— Это на твое усмотрение. Ты пойми, что в двадцать три года все еще только начинается. Свою женщину так рано никто не встречает.
Чтобы сменить тему, мы заговорили о наших книгах. Марат сказал не забывать про роман, приглядываться на форуме, пристроить в какой-нибудь журнал. Таким шансом надо воспользоваться.
— Не знаю, отец. Я еще от «Лимбуса» не получил ответа. Может, туда его примут?
— Да не примет его этот Барменталь. Ты его рожу видел?
Марат настаивал, что следует соваться в разные места. Никогда не знаешь, где получится. И не забывать писать дальше. Это должно стать привычкой.
Вечером, перед тем как сесть на поезд, я созвонился с Сигитой. Она была у мамы и предложила мне с вокзала сразу приехать к ней на Ботанический сад, чтобы мы все обсудили и решили, как быть дальше. Она сказала, что несколько дней не виделась с режиссером Ваней, чтобы я постарался не ревновать.
— Мне хочется, чтобы ты понял меня, и мы с тобой договорились, — сказала она. Наверное, заготовила реплику.
Я поехал с вокзала к ней, но в метро задал себе вопрос: и что дальше, зачем я все это делаю? Сейчас я опять прощу ее? Тогда я отключил телефон, вышел на ВДНХ и пошел в общагу, чтобы пить пиво с Михаилом Енотовым. Он не так давно расстался с Альбиной.
Можно было попробовать отключиться от реальности и устроить старый-добрый общажный запой. Так мы и сделали.
На следующий день я проснулся рано утром в объятиях своей первой девушки Элеоноры. Сперва я даже не понял, где мы и что происходит. Я решил, что последние несколько лет моей жизни — сон. Что я все еще с Элеонорой, я не переезжал в Москву, не учился во ВГИКе, а потом не убегал в Петербург. Я подошел к окну и увидел лимузины, задний двор, и все понемногу сошлось. Я еще раз обернулся — точно, это была она, Элеонора. Первая, кому я сказал «я люблю тебя», не считая матери, но это было в раннем совсем детстве. Это была комната в нашем блоке, которую раньше занимал Доктор Актер и еще один мой одногруппник, комната, куда потом въехала Сигита, подселив фиктивную соседку, студентку, снимавшую квартиру (мы их называли «мертвые души»), чтобы быть близко ко мне, да еще и по-королевски, в отдельных апартаментах.
Я как-то, будучи пьяным, умудрился позвать Элеонору, которая тоже недавно переехала в Москву, да еще и переспать с ней на той же кровати, на которой неделю назад мне изменила Сигита. Отчасти я отомстил, обтрухав ее простыни. Но не помнил даже, как все это провернул.
— Привет, — сказал я. — Просыпайся.
Погладил ее спину, ее родинки. Она открыла глаза и сказала свое «привет».
Мы пошли позавтракать в пиццерию. Она рассказала о том, как провела последние несколько лет. Сидела на игле со своим парнем, который был после меня, но все нормально, могу не волноваться, ВИЧ она не подхватила. Сейчас вот переехала к матери, хочет попробовать открыть небольшой магазин одежды. Я начал, было, рассказывать про себя и Сигиту, но Элеонора остановила меня: ночью, между любовными упражнениями, я уже все это рассказывал. Еще заставлял ее слушать «ночных грузчиков», рассказал про своих друзей в Петербурге. Времени не терял.
— «Меня больше никто не полюбит» — все время восклицал ты, когда терял нить истории, — сказала Элеонора. — Евген, ты был как ребеночек.
Давно меня так никто не называл.
— А ты что? — спросил я.
— А я тебя успокаивал. Сказал, что еще много раз полюбят, и что ты изменился. Стал взрослее, красивее. Вкус появился. Это, и правда, так. Не переживай из-за телки. У тебя их много будет.
— Спасибо. Но я не знаю, нужно ли мне много или хватит одной.
— Я тебя еще немного люблю. И твоя Сигита, я уверен, тоже будет любить тебя еще долго. Вопрос в том, нужно ли ее возвращать?
— Может, лучше тебя вернуть?
Она скорчила гримасу. Я проводил Элеонору до метро. Сказал спасибо, поцеловал, остался один. Это для меня было чудо, немного болезненное. Воспоминания обо мне семнадцатилетнем мешались с шумом города и наваливались со всех сторон. Элеонора мне привиделась, не могла же она правда провести со мной ночь. Совершенно не помнил, как позвал ее в общагу, и был очень рад ее вниманию и словам.
Я запрыгнул в первый попавшийся троллейбус, хотелось сесть на сиденье, смотреть в окно и ничего не предпринимать. Элеонора дала мне противоядие. Только к ней я испытал что-то вроде тех чувств, которые испытывал к Сигите. Только они две обладали такой красотой, которая у меня не вызывала сомнений, хотя ничего общего в них не было. И пахли они по-разному, но обе — были лучшими. Догадывался, что максимум на один день растянется чудо-действие, дальше ломка вернется и придется карабкаться самому.
Вернулся в блок и спросил у Михаила Енотова:
— Ты видел Элеонору? Она же была тут?
— Видел, конечно. Удивлен, но рад, что тебе до сих пор дают, обезьяна Джеки. Даже пьяному в жопу.
— Странно это.
Михаил Енотов сказал, что я гомосек, раз сплю с девушкой, говорящей о себе в мужском роде. Так не всегда, оправдался я, — в электронных письмах она иногда пишет о себе как о женщине. Вот такой у нее прикол: считает, что ее подлинная личность — мужчина. При том, что сама она очень женственная и любит член.
Встреча с режиссером Ваней случилась после обеда. У меня в руках были пакеты с пивными бутылками, я шел с Орловичем из магазина. Там, в магазине, я его случайно встретил и позвал выпить.
У входа в общагу парковалась машина.
— Подожди, Орли, — сказал я. Он остановился на крыльце.
Я подошел к тачке, встал перед ней и смотрел на Ваню, который был за рулем. Ваня смотрел на меня. Рядом с ним на пассажирском сидении был Дэц.
Дэц вылез и поприветствовал меня, несколько смущенно.
— Привет-привет, Дэц. Че-то наш кабанчик не вылезает?
Он, конечно, был в курсе нашего с Ваней конфликта. Ваня рылся в бардачке. Я демонстративно плюнул себе под ноги и пошел в общагу. Но на крыльце опять засомневался.
Я сказал Орловичу:
— Что делать? Очень хочется ему дать по морде.
— Ну, если очень хочется, то дай, — сказал Орлович и взял у меня пакеты. — Пиво только оставь.
Я вернулся к машине, Ваня все еще сидел в ней. Он открыл дверь и сказал:
— Подожди, дай мне вылезти.
Несколько раз я ткнул его кулаком в плечо. Ваня вылез и попробовал оттолкнуть меня. Я неуклюже бил его в пузо. Дэц и мой Орлович уже разнимали нас с разных сторон, а я орал:
— Че, сука, че, сука!
— Ребята, не надо, — упрашивал Дэц. — Поговорите мирно.
— Не о чем нам говорить, — сказал я, пытаясь отдышаться.
Драки не получилось. Я резко пошел к крыльцу и взял пакеты, которые Орлович тут оставил. Повернулся к ним. Орлович, чтобы разрядить обстановку смущенно здоровался с ними:
— Привет, Иван. Привет, Паша.
— Ты идешь? — спросил я.
Вечером мы с Михаилом Енотовым опять пошли в магазин, взять уже чего-нибудь покрепче. И опять встретили Ваню в машине, только на этот раз он готовился уезжать. Уже развернулся, выехал на тротуар, и тут мы совершенно случайно преградили ему путь.
Я уставился в кабину.
Рядом с Ваней сидела Сигита, но я старался глядеть Ване в глаза, не отрываясь.
Нужно было заставить их испугаться. Руки мои сами потянулись к ширинке, я достал член и начал ссать.
Ваня сдал назад, но все равно немного попало на машину. Он уехал, я застегнулся, и мы пошли в магазин. Чувства триумфа почему-то не было, мое сердце билось, я слышал удары, чувствовал пульс в ушах. Мне было очень страшно, зло захлестывало меня, и не получалось ему противиться.
На следующее утро Ваня с криком ворвался к нам в комнату.
Я раскачивался на стуле перед компьютером, как раз тянул руку к стакану с дешевым вином. Михаил Енотов в это время сидел на кровати, мы вели праздную беседу. Помню, он рассказывал про своего казанского знакомого, который, прежде чем начать встречаться с девчонкой, несколько месяцев обхаживал ее, прокачивал, заставлял читать разные художественные, научные и документальные книги.
— Основательный подход, — ответил я.
В этот момент дверь распахнулась, и жирным ураганом влетел Ваня. С ним был еще какой-то здоровяк, которого я сразу не успел разглядеть. Ваня начал бить меня по голове, прыгать, атаковать локтями. Он приговаривал при этом:
— Ты что, хотел обоссать мою тачку? Ты не на того наехал!
Но при этом больно мне не было. Через несколько мгновений я понял, что Ваня не хочет причинить мне боль, а хочет запугать. У меня было искаженное представление, я думал, что он сильный пацан, потому что Ваня как-то соврал мне, что одолел Лео на ринге. А Лео я считал сильным противником. Что-то было общее с моим другом детства Пуджиком у Вани: комплекция, любовь приукрасить. Такие люди не могут физически причинить кому-то боль, не могут драться. Несмотря на выгодность положения, он не нанес никакого урона. Мне удалось разогнуться и дать ему в морду. Третий раз в жизни и, надеюсь, последний, я ударил человека по лицу. Ваня сразу осел, сдал назад. В это время Михаил Енотов уже стоял в дверях — он выталкивал в предбанник здоровяка, телохранителя, спутника моего соперника. Я схватил Ваню и всей его тушей повалил на кровать, залез на него и заорал:
— Успокойся, успокойся, дурень!
Ваня уже был совершенно беспомощен, но, видимо, до сих пор это не уразумел. Он ответил мне:
— Смерть твоя пришла!
Я даже начал смеяться от неловкости, при этом дал ему несколько пощечин, продолжая успокаивать. Слышал, как в этот момент Михаил Енотов говорил здоровяку:
— Это моя комната, не заходи сюда.
Здоровяк был совсем юный, как и сам Ваня, хоть и с бородой и похожий на русского богатыря. Еще у него была очень красивая светло-русая коса. Лицо же было невероятно добродушное, и он послушался Михаила Енотова, который был в полтора-два раза меньше.
Ваня был весь мой.
— Ты же хотел драться! — визжал он из своего положения проигравшего.
— А теперь не хочу, — отвечал я. — Успокойся.
Я заметил у него в руке зажигалку. Он сжимал ее в кулаке, когда пришел бить меня.
— Ваня, это что за шняга? — спросил я.
Он был даже обаятелен в своем дилетантизме:
— Это чтобы удар был лучше.
Я отпустил Ваню, сел на стул. Он поднялся. Я протянул ему вина. Он хлебнул и сказал:
— Пожалуйста, отпусти ее.
— У тебя кровь на лице, вытри, — я хотел указать, но случайно пальцем задел ему за губу.
— Пожалуйста, Женя, повторяю. Отпусти ее, — повторил Ваня.
Мне оставалось неопределенно покачать головой. Когда они со здоровяком ушли, я начал понимать, что случилось. Вернее, что должно было случиться и не случилось. Как же это произошло!? Он сам пришел ко мне, я завалил его и мог разбить его лицо в мясо. Мне это было необходимо, так бы я избавился от невыразимой муки, но почему-то я не сделал то, что был должен. Каждый день в течение полутора лет я буду сожалеть о том, что не избил его.
* * *
Потом был самый сильный в жизни отходняк. Мы ехали в плацкарте на боковых сидениях со Сжигателем, пили чай, смотрели друг на друга. Я двумя руками держал чашку, все ходило ходуном, расщеплялось, и нужно было прилагать серьезные усилия, чтоб удерживать фрагменты реальности на местах. От ужаса я покрывался холодным потом. Ставил чашку, судорожно вытирался вафельным рждшным полотенцем.
Мелькали флешбеки, этот безумный шалман подмосковного пансионата «Липки». Писательский форум. Я видел вспышки: водку, огромную столовую и шведский стол с котлетами, старенький бассейн, поэтов и поэтесс, прозаиков и критиков, мрачный лесок, воздух которого был пропитан плохими стихами, магазинчик, мои слезы, блевотину на распечатках чужих романов и рассказов, толстые журналы, в которые мы не стали сватать свои тексты, лекции и семинары, которых мы не слушали и не посещали. Вечерами из дурмана я набирал Ваню и Сигиту. Ваня не брал трубку, только играла песня Земфиры, худшая, на мой вкус, там пелось про звезды, которые падали в карманы, и кто-то был счастливый и пьяный, а я ждал ответа. Пьяный — я был, но не счастливый. Телефон Сигиты был стабильно не доступен. Мои друзья в этом запое походили на демонов, я не узнавал их лиц. Раз телефон позвонил, и мне напомнили, что я должен прийти на проходящее в те дни вручение литературной премии имени Белкина, в шорт-лист которой вошла моя повесть «Третья штанина». Но меня больше не интересовала судьба моих текстов, они были как брошенные в море дети. Я не пошел на это мероприятие, равнодушно смотрел, как малыши тонут, даже с некоторым садизмом. Мне нужно было другое. Только достичь дна. Я выпивал столько алкоголя, сколько позволяло тело и ни каплей меньше. Проживал маленькую жизнь грязного животного, мне хотелось выключить разум.
Теперь я смотрел на Сжигателя, в глазах которого отражался мой собственный ужас.
— Я не могу больше пить, Кирилл, — сказал я. — Я не могу больше есть мясо.
Сжигатель кивнул. Он знал все мои мысли, и сейчас не стоило их проговаривать. Мы несколько секунд смотрели друг на друга, потом Сжигатель мотнул головой вбок, чтобы я смотрел в сторону. Тогда я уставился в окно поезда. За окном белел первый снег.
БЭКСТЕЙДЖ / ВЕРЛИБРЫ
Посмотри на эту комнату
На это все
Все переоценено
Шторы
Солнце
Тачпад
Телефон
Файнал кат
Очки
Замок
Коробка от соевого молока
Не давайте имен предметам
Открытия
Засуньте себе
Коврик для йоги
Обувь жены
Роман, который ты пишешь
Используя гугл док
Или не пишешь
Потому что отравился
Местной едой или плохим ромом
И сам гугл док
Стихи в заметках
И программа заметки
Музыка
Важность даты релиза
Пляж, поселок и город
И море
И ты сам
Каждый ебучий предмет
И тем более прошлое предмета
И уж тем более смысл предмета
* * *
Вчера этот аккаунт чуть не угнали.
Вот и меня взяли за яйца.
Как владельца комнаты в коммуналке.
Или автомобиля, за которым надо ухаживать и искать ему место парковки.
Но удалось вовремя спохватиться.
Поймать за руку.
Иначе пришлось бы платить выкуп,
Пару рублей за подписчика.
Собирать обратно своих малышей, как разбредшихся овец.
Или менять судьбу. Стать бродягой.
Угнали аккаунт, и заебись, — сказал я.
Скорее пиши в техподдержку, — сказал концертный директор.
Где твоя российская симкарта, идиот, — сказала жена.
И теперь не прогнать мираж.
Даже море сделано из купюр, из мятой бумаги, грязной энергии.
Вместо минуты в этой воде мог бы купить еще одного читателя.
Но я присел поболтать с собакой.
Кажется, они тут пока не знают этой войны за власть.
Просто жрут свое говно, жарят тушку под солнцем и воют в ночи.
* * *
Я переехал пожить в квартиру с хорошим балконом.
На балконе стоит деревянный стол, открывается вид на красивый лес.
И еще есть опасный козырек — если перелезть через перила, встать на него и протянуть руку, появится маленький шанс сорвать кокос.
Маленький, потому что для этого нужно две руки, а второй лучше держаться за перила.
Если использовать обе — упадешь с третьего этажа.
Конечно, я его сорву и не свалюсь под дерево.
Но придут новые навязчивые иллюзии и будут причинять зуд, как крошки под кожей.
* * *
Обезьяна размером с небольшого человека
Выскочила на дорогу
Как с обложки моей будущей книги
Сны выпуклы
Дни меркнут, если поставить их рядом
Только такой маленький шок
Слово выходит из-под пальцев
И озирается по сторонам
Как эта обезьяна
Которую чуть не сбил мотоцикл
Зачем я здесь
Без сил, без цели
Распадаюсь на отдельные буквы
* * *
Дня три кромешного безделья
Чтобы дела сами себя разгребали
А с меня хватит
И так надо многое решать
Сложный выбор каждый час или чаще
Чем пообедать
Куда выкинуть мусор
И вспомнить сон, увиденный вчера
В нем у нас с другом детства
Который трахнул мою девушку
Состоялся разговор
Я не видел его почти одиннадцать лет
И вот он приснился мне взрослый
Тридцатичетырехлетний пацан
Мне известно, что от него ушла жена
И детей забрала с собой
Он пытался мне сказать что-то важное
Прокричать из прошлого
Но я думал о своих делах
Не смог удержать этот сон
Надеюсь, не придется ждать еще одиннадцать лет
Чтобы понять его место в моей жизни
Давай дружочек
Не стесняйся
Я уже забыл кого ты там трахнул
Уже забыл совершенно
Что ты уговаривал мою девушку
Уехать с тобой на Север, так что
Говори, что хотел сказать
* * *
Он, глядя в глаза, протянул мне сдачу.
Сзади уже кто-то подъехал.
Я тронулся, чтобы не мешать.
И через метров пятьсот остановился,
Достал деньги и пересчитал.
Все верно: не хватает сотни.
Я рассмеялся и поехал домой,
Все думал и думал об этом.
И через десять минут это перестало смешить.
Чертова заправка.
Чертовы расисты.
Обокрасть белого — святое дело.
Чуть было не поехал обратно
Ругаться и качать права.
Но потом думаю, ладно.
Я вернусь к нему, гниде, завтра.
Улыбаясь, буду делать с ним селфи,
А потом подпишу «мелкий воришка».
И покажу ему, и буду смотреть
В эти подлые глаза, пока не достигну дна.
Жена сказала мне дома
Да плюнь ты,
Не связывайся.
Никто еще не стал счастливее,
Своровав чужие деньги.
Столько фильмов и книг об этом.
Тебе сейчас лучше, чем этому парню
На следующий день
Я приехал искупаться на любимый пляж.
Отплыл далеко от берега, и стало странно и стыдно,
Что я так обиделся на бедного
Сотрудника заправки.
Как это нелепо — обижаться.
Вода была относительно чистой.
Я нырял и что-то мог разглядеть.
И вспомнил, что шесть лет назад
На той же заправке со мной
Случилась точно такая же ситуация.
И я так же ехал и злился и не мог
Разобраться, вернуться или плюнуть.
И тоже сочинил какой-то глупый план мести,
Только без слова «селфи».
Я тогда еще сопротивлялся смартфонам,
А это слово еще не вошло в словари.
Но главное, что первая жена говорила мне то же,
Что теперь сказала вторая.
Теми же словами.
Наверное, Борхес из этого сделал бы вывод,
Что я и заправщик — один человек.
А Башевис-Зингер напомнил бы
Что нет ни смерти, ни времени.
И что все бабы — это одна баба.
А я лег на спину и попытался
Полежать на воде, расслабив тело.
Когда-нибудь я научусь и этому,
Но с первой волной вода наполнила нос.
* * *
Дописал книгу.
Отпраздновал стрижкой, бритьем и фалафелем.
Почти как выпил рюмку.
Или как съел две столовых ложки пасты из арахиса с сахаром.
Недавно открыл для себя сахар.
Я думал, бухло и мясо — самые мощные легальные наркотики.
Нет.
Сахар.
Это героин.
Очень хочется взять банку пасты и есть ее столовыми ложками.
Лежа в одних трусах.
* * *
