Предисловие:

В любом моем воспоминании

О тебе ты голая.

Александр Бренер

Как умирают пятого числа?

Как умирают третьего числа?

Как умирают в первый понедельник?

Линор Горалик

– Здравствуйте, меня зовут Рита. И я любовно-зависимая.

– Как вы осознали, что зависимы?

– Когда поняла, что простила бы ему все, может быть, даже физическое насилие, только бы он не уходил. Не оставлял меня.

– Он ушел, верно?

– Да, он прервал связь между нами.

– Сколько вы не общаетесь?

– Месяц, пятнадцать дней и четыре часа.

Рита обвела глазами комнату, где находилась: бледно-желтые стены, тусклое и при этом искусственно оживленное лицо женщины врача. Металлические ножки кожаного кресла, на котором она сидела. Картинка над врачебном столом, бледная гортензия на сиреневом цвета рвоты фоне.

– Мы должны составить план лечения. Купировать навязчивые состояния.

Рита кивнула. Представляя себе при слове «купировать» собачий хвост.

Люди расстаются, времена года меняются, но как так может быть, что один человек во сне берет другого за руку, а потом это навсегда исчезает?

Как это может быть? Этого Рита никак не могла принять, что-то давало сбой в ее психике при мысли о том, чтобы смириться с этим фактом. Ей показалось, что под языком она чувствует металлический привкус.

Мир полон прекрасных тел: мужских, женских, небинарных, каких угодно, но она не может справиться с отсутствием только одного человека – весь ее мир сводится к нему, к его телу. И наличие других прекрасных тел ничего не меняет в этом. Она снова слышит голос врача:

– Нам понадобится три группы препаратов: антидепрессанты, нейролептики, седативные. Также советую посещать вам группу для зависимых.

Рита кивает.

Две-три затяжки. Травка или табак. Уже дома в зеркале ванной, повернувшись, Рита видит на своей спине след от застежки лифчика, потом спустя несколько минут, погружаясь в теплую воду, она тихо плачет, затем воет.

Не помнить, не знать, не звонить и, конечно, не писать.

Лапша удон на обед и ужин. Две таблетки днем, одна на ночь. Два занятия в неделю.

Брал за руку во сне – я не могу пережить, что он брал меня за руку во сне и сжимал ее как ребенок.

Это слова, которые Рита постоянно повторяет про себя и никогда не произносит их вслух.

На первом занятии в группе она говорит только дежурное:

– Здравствуйте, меня зовут Рита. И я любовно-зависимая.

Она выдает эти слова, точно называет пароль, и разглядывает других зависимых, у них изможденные лица – игроман, бывшая наркоманка, женщина лет сорока c глубокими рваными шрамами на ключицах и руках.

В ответ они смотрят на Риту и сквозь нее. У Риты впалые щеки, глаза чуть опущены, она не может выдержать прямого взгляда и сама почти не смотрит прямо, как многие зависимые люди; у нее густая каштановая челка над бровями и острые птичьи плечи. Все оставшееся время занятия она молчит. Слушает.

Чужая боль становится для нее только фоном, но именно в присутствии этих посторонних людей она еще более отчетливо вспоминает свой совместный сон с ним.

– Ты любишь Кэти Акер?

Что еще можно спросить у человека, опустошившего тебя. Тогда перед расставанием, изучая его библиотеку, именно это она спросила у него.

Такое странное чувство, одно из самых пронзительных на свете, слушать, как бьется сердце другого.

Того, кто был с тобой и кончил с тобой. Ты знаешь, как его голос становится низким, глухим.

И когда он произносит твое имя, все внутри тебя содрогается само собой, уже без твоего участия. И ты знаешь запах его слюны, подбородка, яремной вены и рук.

С ним Рита впервые ощутила удовольствие раздевать другого, и теперь среди других ненужных ей людей она внезапно снова и снова вспоминала, как во сне его слабость вдруг опиралась на ее руку или плечо и потом все свое сиротство с ним, точно между ней и ним был возможен только один вид человеческого контакта, а все другие были автоматически исключены

Полуанонимный секс. Когда привязанность одного все разрушает для другого. Почему она так привязалась к нему? В какой момент оказалась настолько неосторожной, что за его непроницаемостью начала видеть только беззащитность? Больше ничего. И стала абсолютно ненужной ему.

Все эти люди в группе были для только еще одной декорации до ночи. Ничего на свете она не боялась так, как ночных приступов удушья, когда за несколько секунд до полного сна или в самом начале сна она резко ощущала в своей грудной клетке в районе солнечного сплетения толчок, похожий на удар, и тут же просыпалась в липком поту в жалких попытках сделать вдох и получить хоть немного воздуха.

Одна, совсем одна каждую ночь – она осознавала это заново.

Сериалы, комедии, триллеры, ток-шоу и артхаус – все это требовало концентрации внутренних сил и, значит, было ей недоступно. Просмотр порнографии превратился в утомительную игру: так было с ним, так не было, так больше не будет. Хуже всего ей становилось, если чей-то рот, руки или член отдаленно напоминали ей о нем. Тогда она думала: «Сейчас я сорвусь и наберу его номер».

Каждую ночь под ее окнами проезжает несколько машин скорой помощи, и всегда она думает, к кому они едут.

В конце концов с Ритой остается только классическая музыка. Ее язык вечный и темный – язык смерти, боли, любви, природы и детства. Черный космический совершенный язык, он был до Риты и будет после нее.

Ближе к зиме Рита находит странное спасение от приступов ночной паники и удушья. Она начинает слушать перед сном сохраненную в skype запись разговора с ним, и, когда через наушники его голос вливается в ее ушные раковины, ей становится легче, к ней возвращается способность спать. Спать безмятежно. Словно в мире нет скорых и его отсутствия.

Она ничего не рассказывает лечащему врачу о том, что спать ей помогает только его голос, а не выписанные таблетки, она ничего не говорит об этом и на занятиях в группе.

Вместо этого она пишет ему письма и никогда не отправляет их.

Письмо номер один.

«Мне страшно».

Письмо номер два.

«Мне кажется, мой допуск к себе самой возможен только через тебя».

Письмо номер три.

«Его тело напомнило мне твое, и потому я сразу закрыла монитор, я больше не хочу тебя помнить. Я устала. На вечеринке один парень целовал меня, он долго слюнявил мой рот, это было невыносимо и совершенно отдельно от меня, хотя происходило со мной».

Письмо номер четыре.

«Мне хотелось скрыть свое тело, его складки, впадины, изгибы от всех, кроме тебя».

И все же она никогда не пишет ему о том, о чем думает в действительности. Не может написать.

Постепенно Рита перестает посещать и врача, и занятия в группе. Она много блуждает по городу, по-новому обособленному для нее, бледному и пустому, проступающему сквозь неотвратимость ноября.

Каждый день она садится в автобус и катается в нем по кругу, не выходит на конечной, а снова едет по третьему-четвертому разу, чтобы ничего не чувствовать. Почти всегда, когда Рита едет обратно, наступает начало ночи, и в автобусе мало пассажиров, и она разглядывает их. Чаще всего это подростки – беспечные и страшные в своей легкости. Они вваливаются в вагон и вместе с ними запах энергетиков, вейпа и жвачки. Рита наблюдает, как одна из девушек говорит своему парню:

– Это цикличность, цикличность.

И скользит мятным языком по его векам, у нее розовые волосы, рваная стрижка. Рита с любопытством смотрит на них секунд тридцать и отворачивается. И как во все предыдущие вечера, с ней остается темнота, движение скорых в этой темноте и его голос в наушниках.

Иногда она ходит по кварталам вокруг его дома, прозрачная, как приведение. Она все время ищет спасения или притупления от своей болезненной необходимости в нем, хотя иногда ей кажется, что эта необходимость и есть она сама.

Странно, она никогда не могла ругаться матом в его присутствии, никогда не могла быть совсем развязной с ним такой, какой ее знали некоторые друзья, но именно перед ним она всегда была открыта, как рана.

И теперь она понимает, что ей всегда нравилось эта уязвимость, которая была у нее только с ним. Даже теперь, когда с ней осталась и от нее оставалась одна сплошная пустота.

Иногда ей хочется вернуться в тот день, когда ей было пятнадцать лет и она заблудилась. Тогда ее единственной целью было найти дорогу к дому. Рите хотелось вспомнить то состояние блаженного блуждания и ясной цели вернуться к тому состоянию.

Поскольку ее блуждание больше никуда не вело, в один из дней она зашла в церковь. И глядя на распятие, вспомнила совсем другое чувство. То, что было у нее с ним. Ощущение жизни, пульсирующее, слепое и страшное. Во рту, в руке. Она сосет его язык, вытянутый для нее, вбирает его слюну, не говорит ему:

– Мне страшно.

И потом берет его в рот, пробует его на вкус, выплевывает, касается языком. Смотрит, как по его телу проходит судорога, и снова заглатывает его член, прирастает к нему.

Если бы она могла стать животным и он мог бы превратиться в животное, то она всегда бы спала с ним в одной норе. Темной и глубокой. И никогда бы не наступала весна, не наступал бы внешний мир.

Больше ей не о чем просить то высшее или придуманное, вокруг чего возведено здание с золотыми тяжелыми куполами.

Каким становится мир, подчиненный эпидемии ее ледяной логики? В начале декабря во время своей очередной бесконечной прогулки Рита столкнулась со старой знакомой, и первое, что она сказала ей, было:

– А ты знаешь, он болеет? У него тот самый вирус.

Рита чуть вздрогнула, быстро попрощалась, зашла в переулок, набрала его номер. Ей больше не нужно уклоняться, прятаться от себя самой. Она услышала гудки: раз, два, три, четыре. Сеть занята.

Почему она сразу не поняла, что все скорые едут к нему, если они едут мимо нее?

Она вызвала такси, впервые за очень много месяцев она знала, что скажет ему. Если он откроет ей дверь.

– Я просто подумала, что скорая едет по этим невозможно скользким улицам именно к тебе.