Автор:
Иллюстрация: Кадр из фильма
04.12.2016
«Я холоден,
ну и что?»
«Я холоден, ну и что?»
«Я холоден, ну и что?»
«Я холоден, ну и что?»
«Я холоден, ну и что?»

Мы, воплощенное параллельное кино

«Да, всё хорошо» — надпись на стене. Трое молодых людей сидят перед белой посудой. Один из них спит. Наливают водку прямо в тарелку. Запись черно-белая, шумная.

— Неетт…

— Любить

Швы видны везде: человек протирает камеру, звучит команда режиссера: «Пауза», реплики, выхолощенное интервью обрывается аудиозаписью изнасилования. Мы начали с середины — до белой стены и застолья будет информационный шум о кино, свалках, людях, с трудом приобретающий форму монолога.


Всегда можно найти момент для радости и момент для грусти. Этот спектр даже богаче — есть негодование, удовлетворение, ужас. Всё дело в информационном канале — просто нужно знать, к какому порту подключиться. Так формируется мнение о новостной повестке и людях, так вырастают личные истории. Именно от баланса эмоции и отстраненности зависит, насколько «конъюнктурно» мировоззрение. Липкая декадентская действительность, где в многоканальном режиме звучат отповеди, лирические отступления о вечной любви и нелирические — о преступлениях. Если вы думаете, что эта действительность почти тридцатилетней давности была другой — нет. Просто нет. Десятки экранов, много голосов — разом, как их ловил герой Боуи в «Человеке, который упал на землю».

Кино, справедливость, позёрство, Родина, секс, дерзость, кривляние. Гротеск. Почти шестнадцать минут.

«Да, всё хорошо». Повествование за кадром совсем о другом — голос будто с пластинки, где записаны детские рассказы. Что здесь происходит? Потом слышишь: «За мир нужно бороться с кинокамерой в руках», но из-за видеоряда, где в обычном советском интерьере человек укладывает полуфранкенштейна на кровать, чуешь неоправданную патетику. Толку от того, что мы видим? Правды нет, есть информационные наслоения, от которых можно сойти с ума за шестнадцать минут. Внутри фильма грань между реальностью и ее интерпретацией стерта — удалось без внятного сюжета и спецэффектов. «Я холоден, ну и что?» — кинорезультат саморефлексии Игоря и Глеба Алейниковых. Русский авангард в их исполнении принял новую форму  — братьев назвали родоначальниками параллельного кино. Результат их съемки — парадокс: разом и реалистичный, как страшные кадры молодого перестроечного ТВ,  и наигранный, как будто актеры школьного театра остались после репетиции, чтобы подурачиться. Кратко о фактологическом: снимали на узкую плёнку, в 1987 запустили журнал «Cine Fantom», посвященный названному нехудожественному кино, затем одноименный фестиваль. Вместе с «Я холоден, ну и что?» в 1987 вышли «Трактора» и «Жестокая болезнь мужчин» — за год до некрореалистической работы Евгения Юфита «Вепри суицида».


Работа с фактом реальности — эксперимент, и этот эксперимент идет давным-давно. Взять, к примеру, всю глыбу соцреализма, который, как рамка, пищал при любых обнаруженных отклонениях. Намекали: «Писать нужно правду, но в идейном ключе, чтобы воспитывать достойного гражданина» — лицемерное горьковское «великое счастье жить на земле». К перестройке эти стандарты начали «съезжать». В контексте эмоциональной градации для  грядущей постправды оказался значительнее даже не массовый крепкий пример «Курьера» Шахнозарова, а подпольный сюрреализм — параллельное кино.

«Что касается качества плёнок и кинокамер, я могу сказать, что для нашего кино нам лучше не надо качества — это формализм. Вот только синхроном плохо — например, сейчас я говорю об одном, а зритель видит, как я говорю совсем о другом или вообще меня не видит, — его голос приобретает оттенок мистичности и неуверенности, — но я всё же не теряю оптимизма — можно обойтись без синхрона, без звука и даже без плёнки».

Оба смеются.

Пауза.

Абсурд расслоил информацию, сшитую белыми нитками, сделанную прежде, чтобы просто поверили на слово. В параллельном кино непонятно, чему верить — какому кадру, какому обрывку сюжета, звуковому сопровождению, фразе. Вопрос веры отваливается, как отслоившаяся кожа, остается вопрос эмоции. Какой-то страшный смех, плохо скрываемая паническая атака. Николь Бренез, теоретик кино — в особенности авангардного, метко определила  некрореализм и параллельное кино: невежливость отчаяния (перевод этой статьи есть в журнале «Сеанс»: «Человек анэпиграфный. Экспериментальное русское кино 1980 — 2000», номер 49/50, Le Tour de France).

Невежливость отчаяния обнажила процесс: как повернешь камеру, такой и будет правда.

Постправда: гротеск, деградирующая оценка и диктат эмоции

Словом 2016 года стала «постправда».

«Post-truth — an adjective defined as ‘relating to or denoting circumstances in which objective facts are less influential in shaping public opinion than appeals to emotion and personal belief’»

Oxford Dictionaries Word of the Year 2016

В формировании общественного мнения объективные факты обладают меньшей властью, чем обращение к эмоциям и личным убеждениям. Не имеет принципиального значения, насколько честны и объективны сведения — действеннее сила, с которой они откликаются. Интерпретация и эмоция важнее. Повториться еще десяток раз и вызвать раздражение вернее, чем донести смысл. Работает в медиапространстве, работает на политику и бизнес, работает в бытовых условиях. Дело не в Brexit, Трампе и расследовании террористических актов. Постправда живет на кухнях, в подъездах и переписках. Она, как увиденный ярлык «гений» или «проститутка», подталкивает дать нужную оценку еще до того, как сам разберешься.

Редакция оксфордского словаря каждый год определяет такое слово: в 2015м выбрали символ — эмодзи, смеющийся смайл со слезами на глазах. Если быть до конца точным, словом года стало качество «постправдивый», Оксфордский словарь указывает часть речи — прилагательное. Вербальная лестница то ли в небо, то ли в царство Аида: от перевернутого «смех сквозь слезы» — «слезы сквозь смех» — к трансформации базовой категории правды, самой способности давать оценку. Эта гротескная тенденция возникла не внезапно. Время постправды неизбежно, оно растет и эволюционирует. Мы в постправдивом пространстве, но это уже не пугает: новости, сигналы культурного пространства взывают не к силе, а к слабости. 


Дрейф информации: тот самый случайный

Информация испытывает процесс подобный дрейфу генов: не всегда выживает  сильнейший, нельзя исключать фактор случайности.  Под каким углом пройдет стихийное бедствие в истории, личной или глобальной, и чем отзовется — не вынести вердикт, даже если учтешь многие обстоятельства. Быть альтернативой исходному коду —  ситуация, заложенная в природе, в обществе, в культуре, вероятно, с начала начал. Меньшее не значит слабое, а отклонение от нормы двигает норму. Естественный отбор не главная движущая сила эволюции. Дарвинский приоритет сильного поставили под сомнение в первой половине XX века  — этому способствовала синтетическая теория эволюции, подкрепленная популяционно-генетическими исследованиями. Доподлинно неизвестно, почему рыбы выбирались на сушу — вероятно, в воде упало содержание кислорода, а за ее пределами условия стали благоприятнее. Вряд ли эта история имела отношение к современному «самоубийству китов», когда те выбрасываются на берег, но неуловимо схожа с ней. Не вдаваясь в биологические дискуссии, заметим: не всем рыбам нужно было так эволюционировать, чтобы процесс продолжил свой бег.

Параллельное кино не стало всеохватным, шумным явлением  —  так, чтобы его обсуждали долго и наблюдали его развитие, но его обнажение «генетического груза»  во многом определило  нынешнее состояние постправды. Сегодня о «Я холоден, ну и что?» вспоминают без привязки к самому фильму — в сети мелькают скрины с опорными фразами. Как всякий внутренний процесс, параллельное кино сильнее внешних проявлений. Мы не говорим об этом жанре, но испытываем его последствия и опыт: вырождение целостности и общая фрагментарность нашего ума, наших чувств. Нынешний многоканальный информационный шум мутировал до жуткой стадии террора, но временно можно к нему приспособиться.  Информационная восприимчивость человека — его мутация эмоций.  Разумеется, летальная мутация.

Ты очень эмоционален.
Береги себя для финала.

Читайте также:
Внуки Обломова: куда бежать от кризиса идентичности?
Внуки Обломова: куда бежать от кризиса идентичности?
Покойный голос. Интервью с Шопенгауэром
Покойный голос. Интервью с Шопенгауэром
Прививка от сарказма: а чего ты такой серьезный?
Прививка от сарказма: а чего ты такой серьезный?