В «Скрытом золоте XX века» — совместном проекте издательств «Додо Пресс» и «Фантом Пресс» — Впервые на русском языке выходит «Архив Долки», последний роман великого ирландского абсурдиста, сатирика, алкоголика, литературного экспериментатора и основателя Дня Блума в Дублине — Флэнна О’Брайена. 

В публикуемом отрывке спешите видеть сумасшедшего гения Де Селби, известного русскоязычному читателю по роману "Третий полицейский", а 16 августа приходите на Открытую дискуссию о романе «Архив Долки» с участием Шаши Мартыновой и Максима Немцова.

---

Де Селби принял порцию снадобья, кою можно было б описать как основательную, и тут же на кротком лице его возникло выражение апокалиптической торжественности.

— Господа, — сказал он отсутствующим тоном, — я овладел временем. Время именуют событием, вместилищем, континуумом, ингредиентом Вселенной. Я в силах устранить время, свести на нет его видимый ход.

Задним числом Мику показалось забавным, что Хэкетт в этот миг глянул на часы, быть может —невольно.

— У меня время все еще идет, — прохрипел он.

— Ход времени, — продолжил Де Селби, — рассчитывается относительно движений небесных тел. Оные же как определители природы времени обманчивы.

Время изучали и делали о нем заключения многие с виду трезвомыслящие мужи — Ньютон, Спиноза, Бергсон, даже Декарт. Белиберда постулатов относительности Эйнштейна — бесчестная и уж точно липовая. Он пытался сказать, что время и пространство не имеют истинного существования по отдельности и постигать их можно лишь совместно. Занятия, подобные астрономии и геодезии, человечество попросту сбивают с толку. Улавливаете?

Поскольку смотрел он на Мика, тот уверенно тряхнул головой, но решил, что стоит еще раз прилежно хлебнуть виски. Хэкетт хмурился. Де Селби подсел к столу.

— Соображение о времени, — сказал он, — в критериях интеллектуальных, философских или даже математических есть бессмысленность и занятие для халтурщиков. В подобных недостойных распрях какой-нибудь хлыщ от духовенства, обращаясь к понятиям вроде бесконечности или вечности, неизбежно вызывает у публики своего рода церебральную каталепсию.

Мик решил, что тут уместно что-нибудь сказать, сколь угодно глупое.

— Если время иллюзорно, как вы, судя по всему, предполагаете, мистер Де Селби, как же тогда выходит, что вот ребенок рождается, со временем превращается в юношу, затем в мужчину, далее в старика и наконец — в бессильного беспомощного калеку?

Легкая улыбка Де Селби знаменовала его возвращение к добродушному настрою.

— Вот вам еще одна ошибка в формулировке мысли. Вы сводите время к органической эволюции. Возьмем этого вашего ребенка, выросшего в мужчину двадцати одного года отроду. Допустим, вся его жизнь пройдет за семьдесят лет. У него есть лошадь, чья продолжительность жизни составит двадцать лет. Мужчина отправляется на верховую прогулку. Бытуют ли две эти сущности одновременно, однако в разных временны́х условиях? Не в три ли с половиною раза больше скорость времени для лошади, чем для этого человека?

Хэкетт насторожился.

— Так-так, — сказал он. — Жадина эта, щука, дорастает, говорят, до двухсот лет. Какое тогда у нас выходит временно́е соотношение, если поймает ее да убьет пятнадцатилетний парнишка?

— Сами и посчитайте, — любезно ответил Де Селби. — Расхождения, несоответствия, непримиримости — они всюду. Бедняга Декарт! Пытался свести все происходящее в мире природы к шифру механики, кинетики — но не динамики. Любое движение предметов получалось круговое, он отрицал возможность пустоты и утверждал, что вес существует независимо от сил тяготения. Cogito ergo sum? С тем же успехом написал бы inepsias scripsi ergo sum [Написал чепуху, следовательно, существую (искаж. лат.)] и доказал бы то же самое, как ему мнилось.

— Труды этого человека, — встрял Мик, — может, и ошибочны в некоторых выводах, однако направляла их его абсолютная вера в Господа Всемогущего.

— Бесспорно. Я лично не сбрасываю со счетов существование высшей силы supra mundum [Надмирный (лат.)], однако временами сомневаюсь, во благо ли она. Где мы с вами при все этой чехарде с картезианской методологией и библейским мифотворчеством?

Ева, змий и яблоко. Боже ты мой!

— Угостите нас еще этим напитком, будьте любезны, — сказал Хэкетт. — Виски с теологией не несовместимо, в особенности волшебное, которое древне и при этом недельной давности.

— Разумеется, — сказал Де Селби, поднялся и щедро нацедил в три фужера. Сев на свое место, вздохнул. — Вы, люди, — сказал он, — должны прочесть все работы Декарта, сначала хорошенько выучив латынь. Декарт — великолепный пример слепой веры, оскверняющей интеллект. Он знал Галилея, разумеется, соглашался с его поддержкой теории Коперника, что Земля вращается вокруг Солнца, и вообще-то корпел над трактатом в пользу этой теории. Но узнал, что инквизиция объявила Галилея еретиком, и быстренько рукопись свою припрятал. Говоря нашим с вами современным жаргоном, сдрейфил. И смерть его тоже оказалась донельзя нелепой. Чтобы обеспечить себе корку хлеба, он согласился трижды в неделю в пять утра навещать королеву Кристину Шведскую — учить ее философии. В пять утра, в тамошнем климате! Это его и добило, конечно. Знаете, сколько ему было лет?

Хэкетт только что прикурил сигарету, никого не угостив.

— Сдается мне, голова-то у Декарта была малость шалая, — отметил он задумчиво, — и даже не из-за обилия ошибочных мыслей, а потому что глупость это — мужчине в восемьдесят два года вставать в такое несусветное время, да еще и так близко от Северного полюса.

— Ему было пятьдесят четыре, — ровно произнес Де Селби.

— Да черт бы драл, — ляпнул Мик, — замечательный был человек, какие б ни были у него научные убежденья.

— Слыхал я французское понятие, каким его можно описать, — сказал Хэкетт. — Idiot-savant [Умственно недоразвитый человек, имеющий исключительные способности в той или иной творческой области.].

Де Селби извлек одну-единственную сигарету, прикурил. Из чего именно он заключил, что Мик не курит?

— Хуже всего то, — изрек Де Селби тоном, какой можно было бы назвать прорицательским, — что Декарт был солипсистом. Еще одна его слабость — симпатии к иезуитам. Очень уместно высмеивали его за описание пространства как полноты. Это, конечно, совпадение, но я совершил параллельное, однако несомненное открытие, что время есть полнота.

— Что это значит? — спросил Хэкетт.

— Можно описать полноту как явление или бытование, полное самим собою, однако инертное. Очевидно, пространство этому требованию не отвечает. А вот время есть полнота — неподвижное, неизменное, неуничтожимое, необратимое, по всем условиям — абсолютная статика. Само время не проходит. Это во времени могут возникать перемены и движение.

Мик обдумал сказанное. Комментировать показалось бессмысленным. Зацепиться совершенно не за что, не в чем усомниться.

— Мистер Де Селби, — отважился он в конце концов, — от кого-то вроде меня любая критика или даже мнение о том, что я себе мыслю как сугубо абстрактные соображения, могут показаться дерзкими. Боюсь, я располагаю в отношении времени традиционными представлениями и опытом. К примеру, дозволь вы мне выпить порядком этого виски, что означает «слишком много», я, несомненно, переживу недвусмысленное ременно́е наказание. Мой желудок, печень и нервная система наутро будут сокрушены. — Не говоря уж о сухом блёве, — добавил Хэкетт.

Де Селби учтиво посмеялся.

— То было б изменение, к коему время, в сути своей, никакого отношения не имеет.

— Возможно, — отозвался Хэкетт, — но это научное наблюдение никак не смягчит подлинность страдания.

— Еще настойки? — сказал Де Селби, вновь подымаясь с бутылкой и вновь разливая щедро по фужерам. — Простите великодушно, отлучусь на миг-другой.

Не стоит и говорить: Хэкетт с Миком, когда он покинул комнату, поглядели друг друга с некоторым изумлением.

— Солод-то, похоже, первоклассный, — заметил Хэкетт, — но не добавлен ли в него опий или что-нибудь еще?

— С чего бы? Де Селби сам его пьет изрядно.

— Может, он ушел, как раз чтобы принять какое-нибудь противоядие. Или слабительное.

Мик искренно покачал головой.

— Странный он гусь, — сказал он, — но вряд ли чокнутый или угроза обществу.

— Ты уверен, что он не насмехается над нами?

— Уверен. Считай его чудиком.

Хэкетт встал и поспешно подлил себе из бутылки — Мик от добавки отказался жестом — и прикурил еще одну сигарету.

— Ну, — сказал он, — похоже, не стоит нам злоупотреблять гостеприимством. Думаю, пора идти. Что скажешь?

Мик кивнул. Полученный опыт вышел занятным, о таком не пожалеешь: он мог бы привести к другой занятной всячине — а может, даже к занятным людям.

До чего обыденны, подумал он, все его знакомые.

Де Селби вернулся с подносом: тарелки, ножи, блюдце со сливочным маслом и изящная корзинка, наполненная словно бы золотым хлебом.

— Присаживайтесь за стол, ребята, подтаскивайте стулья, — сказал он. — Это всего лишь легкая трапеза, как называет ее Церковь. Восхитительные пшеничные рогалики я изготовил, как и виски, сам, но не подумайте, что, подобно древнеримскому императору, я живу, ежедневно боясь отравителей. Я здесь один, а до лавок поход долог и утомителен.

Бормоча благодарности, гости принялись за эту скромную, но приятную пищу. Сам Де Селби ел мало и казался озабоченным.

— Зовите меня богословом или физиком, если хотите, — сказал он наконец вполне пылко, — однако я серьезен и честен. Мои открытия, касающиеся природы времени, произошли на самом деле вполне случайно. Задача моего исследования была совершенно иной. Моя цель с сутью времени не была связана нисколько.

— Да неужто? — произнес Хэкетт довольно вульгарно, поскольку в тот миг вульгарно жевал. — И какова же была главная цель?

— Уничтожить весь мир.

Они воззрились на него. Хэкетт что-то буркнул, но лицо у Де Селби осталось спокойным, невозмутимым, суровым.

— Так-так, — запинаясь, проговорил Мик.

— Он заслуживает уничтожения. Его история и предыстория, да и само его настоящее — мерзкая летопись мора, глада, войны, разрушения и горя столь чудовищных и многообразных, что глубина их и ужас неведомы ни единому человеку. Гниль вездесуща, недуг непреодолим.

Род людской окончательно растлен и вырожден.

— Мистер Де Селби, — сказал Хэкетт недостаточно веско, — не грубостью ли будет спросить, как именно уничтожите вы мир? Не вы его создали.

— Даже вы, мистер Хэкетт, уничтожали вещи, которых не создавали. Мне и на фартинг нет дела, кто этот мир создал и каковы были его великие намерения, смехотворны или же кошмарны. Сотворенное омерзительно и отвратительно, и хуже даже полное его уничтожение не будет.

Мик понял, что настрой Хэкетта подталкивает к перепалке, а потребно было прояснение. Даже и малое толкование Де Селби пролило бы свет на важный вопрос: истинный ли он ученый или же просто полоумный?

— Не уразумею я, сударь, — скромно завел разговор Мик, — как можно уничтожить этот мир, если только не устроить небесное столкновение его с каким-нибудь другим великим небесным телом. Как может человек вмешиваться в движение звезд — вот нерешаемая загадка

для меня, сударь.

Натянутость несколько сошла с лица Де Селби.

— Поскольку пиршество наше завершено, выпейте еще, — сказал он, придвигая бутылку. — Упомянув об уничтожении мира, я не имел в виду физическую планету, а лишь всякое проявление и разновидность жизни на ней. Когда цель моя будет достигнута — сдается мне, вскоре, — ничто живое, ни единой травинки, ни даже блохи — на планете не останется. Сам я тоже, конечно, прекращу существовать.

— А как же мы? — спросил Хэкетт.

— Вы неизбежно разделите судьбу рода человеческого, коя есть уничтожение.

— Гадать без толку, мистер Де Селби, — пробормотал Мик, — однако не входит ли в ваш план расплавление всего льда на полюсах или еще где и тем самым затопление всего, подобно Потопу в Библии?

— Нет. Байка про Потоп попросту глупа. Нам рассказывают, что он был вызван ливнем, который шел сорок дней и сорок ночей. Вся эта вода должна была существовать на Земле прежде чем начался дождь, ибо не может пролиться больше, чем было подъято. Здравый смысл подсказывает мне, что это все детский лепет.

— Такова лишь жалкая рациональная отговорка, — встрял Хэкетт. Ему хотелось показать, что и он не дремлет.

— Какова же тогда, сударь, — спросил Мик с мучительной застенчивостью, — разгадка, высшая сущностная тайна?

Де Селби эдак скривился.

— Нет у меня возможности, — объяснил он, — подарить, господа, вам, не имеющим научного образования, даже и проблеск моих исследований и достижений в пневматической химии. Моя работа заняла бо́льшую часть моей жизни и, пусть помощь и сотрудничество иностранцев и предоставлены мне были щедро, даже они не смогли постичь главный мой постулат, а именно: уничтожение атмосферы.

— В смысле — отмену воздуха? — непонимающе спросил Хэкетт.

— Только его биогенную и содержательную составляющую, — ответил Де Селби, — коя есть, разумеется, кислород.

— И таким образом, — вставил Мик, — если вы удалите весь кислород из атмосферы или уничтожите его, прекратится всякая жизнь?

— Довольно грубо сказано, — согласился ученый, вновь подобрев, — однако суть вы улавливаете. Имеются некоторые возможные осложнения, но о них сейчас нет нужды тревожиться.

Хэкетт тихонько подлил себе напитка и явил пылкий интерес.

— Думаю, я понял, — проговорил он. — Выведите автоматически весь кислород, и нам придется жить дальше с тем, что там останется, а оно, так уж вышло, — яд. Но не убийство ли это?

Де Селби этим пренебрег.

— Атмосфера Земли, иными словами — то, чем мы на самом деле дышим, в отличие от разреженной атмосферы на большой высоте, — состоит примерно на семьдесят восемь процентов из азота, на двадцать один — из кислорода, а также из малых количеств аргона и углекислого газа и совсем крошечных — других газов, например, гелия и озона. Интересует нас азот, атомная масса четырнадцать целых и восемь тысячных, атомный номер — семь.

— Пахнет ли чем-нибудь азот? — поинтересовался Хэкетт.

— Нет. В ходе чрезвычайных исследований и экспериментов я произвел химическое вещество, которое полностью уничтожает кислород в любой заданной атмосфере. Малюсенькое количество этого твердого вещества, маленькое настолько, что его не видно невооруженным глазом, превращает содержимое самого большого помещенья на Земле в мертвый мир — при условии, разумеется, что помещенье это как следует изолировано. Позвольте показать.

Он молча склонил колени перед одним из нижних ящиков поставца, открыл дверцу, за которой оказался маленький сейф привычного вида. Его он отпер ключом — внутри размещалась круглая емкость тусклого металла таких размеров, что в ней могло бы поместиться галлона четыре жидкости. Спереди на емкости значились буквы «ДСП».

— Боже правый, — воскликнул Хэкетт, — ДCП! Добрая старая ДCП! Мой дед был из этой шайки.

Де Селби повернул голову и сумрачно улыбнулся.

— Да, ДCП, Дублинская столичная полиция. У меня самого отец там служил. Ее, конечно, давно упразднили[1].

— И отчего же тогда вы ее пишете на своей банке с реактивами?

Де Селби закрыл сейф и дверцу поставца, вернулся на свое место.

— Простой каприз, не более, — ответил он. — Буквы ни в коей мере не формула и даже не мнемонический намек. Но внутри этого контейнера — ценнейшее вещество на всей Земле.

— Мистер Де Селби, — сказал Мик, порядком напуганный всей этой бойкостью, — допустим, ваш сейф хорош, однако не глупо ли оставлять столь опасное вещество, чтобы какой-нибудь воришка его расплескал?

— Я, к примеру? — вставил Хэкетт.

— Нет, господа, опасности никакой. Никто не знает, ни что это за вещество, ни каковы его свойства, ни как его задействовать.

— А мы разве не знаем? — упорствовал Хэкетт.

— Вы не знаете почти ничего, — с легкостью ответил Де Селби, — но я собираюсь просветить вас глубже.

— Уверяю вас, — вдумчиво сказал Мик, — любые доверенные нам сведения будут сохранены в строгой конфиденциальности.

— О, не беспокойтесь об этом, — вежливо сказал Де Селби, — я не сведения предоставлю, а переживание. Открытие, которое я совершил — и довольно неожиданно, — состоит в том, что лишенная кислорода атмосфера устраняет кажущуюся последовательную природу времени и открывает нам истинное время — и при этом все вещи и созданья, какие время когда-либо содержало или будет содержать, достаточно их призвать. Улавливаете? Давайте вдумаемся серьезно. Подобные обстоятельства эпохальны и вовсе не от мира сего, каким мы его знаем.

Он поочередно вперился в обоих своих новых друзей — весьма сурово.

— По-моему, — объявил он, — вам полагается некоторое личное разъяснение, касающееся моей персоны. Вовсе неверно было бы считать меня христофобом.

— Меня тоже, — нахально брякнул Хэкетт.

— Ранние книги Библии я принял как миф, но миф живучий и придуманный искренне, как наставление людям. Принял я как данность и сказ о судьбоносной встрече между Богом и мятежником Люцифером. Но много лет не мог я определиться в отношении исхода той встречи. Откровение о том, что Бог восторжествовал и навеки изгнал Люцифера в ад, мне подкрепить почти нечем. Ибо если — повторяю, если — решение получилось обратное, и изгнали Бога, кто, как не Люцифер, наверняка распространил бы другую, противоположную историю?

— Но с чего бы ему? — спросил недоверчиво Мик.

— Дабы хорошенько обмануть и обречь род людской, — ответил Де Селби.

— Ну уж, — проговорил Хэкетт, — подобную тайну будь здоров как пришлось бы хранить.

— Тем не менее, — продолжил Де Селби задумчиво, — я в этом рассуждении изрядно заблуждался. Мне удалось выяснить, что все обстоит именно так, как сказано в Библии, — по крайней мере в том, что с раем все в порядке.

Хэкетт тихо присвистнул — возможно, в насмешку.

— Откуда такая уверенность? — спросил он. — Вы же не отлучались от мира сего, правда, мистер Де Селби?

— Не вполне. Но обстоятельно поговорил с Иоанном Крестителем. Очень понимающий человек, знаете ли, прямо хоть клянись, что иезуит.

— Небеси! — воскликнул Мик, а Хэкетт поставил фужер на стол, поспешно и со звяком.

— О да, очень понимающий. Безупречные манеры, конечно, и любезное снисхождение к моим личным слабостям. Очень интересный человек, Креститель этот.

— И где же это произошло? — спросил Хэкетт.

— Здесь, в Долки, — ответил Де Селби. — На дне морском.

Возникла краткая, но полная тишина.

— Покуда время стояло недвижимо? — продолжил расспросы Хэкетт.

— Я вас обоих, друзья мои, завтра свожу на то самое место. То есть, ежели вы желаете того и умеете плавать — в том числе и под водой, на небольшие расстоянья.

— Мы оба — великолепные пловцы, — сказал Хэкетт бодро, — хоть я и гораздо лучший из нашей пары.

— Мы с удовольствием, — перебил Мик с кислой улыбкой, — если есть уверенность, что мы вернемся в целости и сохранности.

— Опасности никакой. Во владениях Плавательного клуба Вико есть занятная полость, скрытая в камнях, у кромки воды. В отлив открывается обширный проход из воды в эту полость. В прилив проход отрезается, и воздух в полости оказывается запечатан. Вода обеспечивает полную непроницаемость.

— Полость ужасов, запросто, — вставил Хэкетт.

— У меня имеются маски, моего собственного изобретения, оборудованные сжатым воздухом, обычным, с автоматическим клапаном подачи. Маски и резервуар довольно легкие, из алюминия.

— Думаю, я в общих чертах уловил, — сказал Мик, сосредоточенно нахмурившись. — Мы погружаемся под воду в этих дыхательных приборах, пробираемся до скального входа в полость и там встречаемся с Иоанном Крестителем?