Сейчас я хочу рассказать несколько небольших историй. В прямом смысле — историй. Из истории. Возможно, по ходу рассказа будет не совсем ясно, где между ними связь, и что вообще с этим делать. Но это продлится недолго.
История первая.
В Турции, в Малой Азии — там, где сейчас находится излюбленное туристами место Памуккале — стоял богатый античный город Иераполис. Так вышло, что по территории Иераполиса пролегал скромных размеров тектонический разлом, из которого на некоторых участках выделялось большое количество углекислого газа. Недостаточное для того, чтобы свалить с ног человека, но вполне достаточное для того, чтобы уложить птицу или даже какое-нибудь копытное.
Жители Иераполиса, что важно, видели эту ситуацию несколько по-другому. По их мнению, причиной того, что в их городе животные падали об пол тушками, была магическая сила жрецов из местного храма. К счастью для служителей культа, обыватели восприняли их не особо полезную силу как дар, даже объект почитания, поэтому в какой-то момент у жрецов возник особенный ритуал. В одно из мест, где наиболее часто находили мёртвых животных, жрецы приводили барашков, которое ходили по земле, ничего больше не делая, четверть, а иногда даже половину дня. Всё это время жители и гости Иераполиса с завороженным видом смотрели на жрецов, которые «колдовали» рядом с барашками — когда последний барашек падал на землю, начинался вечерний праздник. Весь город славил жрецов, ликовал и пил за великое волшебство.
История вторая.
Москва средних веков и раннего нового времени часто горела. Преимущественно деревянная плотная застройка, деревянные тротуары, неосторожность местных жителей, набеги завоевателей — всё это было причиной бесконечных пожаров, которые пережила старая Москва. Разумеется, не каждый московский пожар становился проблемой в масштабах всего города, но когда параллельно с пожаром начинал дуть сильный ветер, пламя быстро охватывало все слободы и превращалось в необузданную стихию. Именно так, благодаря сильному ветру, маленькое возгорание в церкви в Белом городе переросло в Великий пожар 1547 года.
Несколько тысяч погибших, треть, а по другим данным даже половина, города, обращённая в пепел — странно было бы пытаться наказать за всё это природное явление, возникающее из-за разницы в воздушном давлении. Москвичи и не пытались. Они увидели ситуацию абсолютно по-другому. С их точки зрения, причиной сильного ветра в день пожара была не природа, а конкретный человек — Анна Глинская. Богатая старая боярыня, приехавшая когда-то из Литвы, приходившаяся ни много ни мало бабушкой Ивану Грозному, вызывала у москвичей не самые приятные чувства. Именно её назвали виновницей пожара и сильного ветра — по сообщению летописца, накануне бедствия эта женщина (очевидно, ведьма) ходила по городу и окропляла его кровью умерших младенцев, совершая акт колдовства. Разъярённая толпа москвичей, образовавшаяся на пепелище, пыталась даже найти Анну Глинскую и свершить над ней «правосудие», но родственницу царя достать было не так уж и просто.
История третья.
В середине XIV в. Европу постигла самая страшная в её истории эпидемия, чумовое поветрие — Чёрная смерть. Строго говоря, не только Европу — вообще всю Евразию, и даже, вероятно, Северную Африку, но именно европейские хронисты оставили самые подробные воспоминания об этом сюжете. Причины чумы были, разумеется, совершенно естественными — вирусы, поражающие прежде только грызунов (например, крыс), мутировали и стали передаваться человеку. Началась эта чума, скорее всего, в Средней Азии — на территории гигантской Монгольской империи. Со временем, возможно, с генуэзскими купцами, чума попала в Европу. Миллионы мучительно погибших, опустевшие сёла и города — считается, что население Западной Европы из-за чумы сократилось то ли на треть, то ли на две трети. Разумеется, европейцы-католики быстро нашли, кто во всём виноват. И это были, конечно, не вирусы (о них тогда даже никто и не знал), не генуэзские купцы, не крысы, — собственно, изначальные разносчики вируса — и даже не плохие врачи, а евреи. В самый разгар чумы на территории Франции, Испании, Италии и особенно Священной Римской империи прокатилась волна еврейских погромов — очумевшие во всех смыслах европейцы «мстили» евреям за то, что те в рамках некого коварного заговора наслали чуму на христианский мир.
На этом истории заканчиваются, но при желании их можно и продолжать. Можно было бы вспомнить древних египтян, которые долгое время верили, что река Нил разливается потому, что так приказывает фараон. Или вспомнить, как жители Германии XVII в. гонялись за «ведьмами», якобы устроившими малый ледниковый период. Сюда же можно приплести и древних греков, некоторые из которых считали, что все болезни появились от того, что какая-то женщина открыла какой-то там ящик.
Ясно одно — очень часто, когда силы природы являют себя не в лучшем ключе и провоцируют неприятность, будь то крупный пожар, цунами или эпидемия вируса, людям оказывается куда комфортнее думать, что всё это, на самом деле, сделал сам человек.
«Я бы вызвал природу на стрелку, предъявил бы по понятиям ей…» — читает нашкодившим голосом Шило из Кровостока — что-то подобное чувствует человек, вероятно, с самого момента своего появления. Природа пугает. Она неизведана. Опознана, но не познана. Более того, многие небезнадёжные люди, от Чжуан-цзы до Дэвида Юма, считали, что познать природу и вовсе нереально, а любые попытки её интеллектуального подчинения тщетны.
Своего рода психологической защитой от ужасающей безвестности природы можно считать попытки древних народов очеловечить её путём придумывания антропоморфных богов и богинь, которые должны были олицетворять если не природу целиком, то во всяком случае отдельные её силы. Древним грекам тяжело было понять, почему загадочная и наводящая страх своей иррациональностью природа насылает на них гром и молнии. Зато вполне легко было осмыслить ситуацию, в которой бог грома и молнии Зевс разозлился на людей из-за очередной глупости или пропущенного жертвоприношения и решил по-отечески их проучить.
Человек — в образе бога, полубога, ведьмы, правителя или злодея — кажется самому себе намного более познаваемой и объяснимой сущностью, нежели не говорящая ни на одном из языков и не имеющая чувств природа. В отличие от природы, у человека есть мотивы, его можно понять «так, чисто по-людски», у него есть амбиции и стремления, его можно «видеть насквозь».
Отдельно взятый человек оказывается понятнее не только природы, но и человеческого коллектива. Этот феномен называют персонификацией истории. В бытовых разговорах часто приходится слышать фразы вроде «Гитлер напал на Польшу». Хотя чисто технически Гитлер как раз на неё и не нападал, — это делали сотни тысяч немецких солдат и офицеров: на танках, самолётах, мотоциклах и грузовиках — причём, не то, чтобы они проворачивали всё это против своей воли. По тому же принципу люди говорят, что «Колумб открыл Америку» или «Сталин осуществил индустриализацию» — при том, что Иосиф Сталин ни дня не работал ни на «ударной стройке», ни на одном из многочисленных заводов. Он даже не занимался составлением тех самых пятилетних планов.
Объяснить мотивации, особенности и возможности апологии для поступков отдельно взятого человека намного проще, чем для поступков целого коллектива — для нас оказывается страшно комфортным такое упрощение. Поэтому повинным в эпидемии коронавируса может «оказаться» отдельно взятый Бил Гейтс, а в страшных штормах в Северном море в 1590 году — датская «ведьма» Анна Кольдингс.
Следуя логике структурализма, называя что-то — явлением, предметом или живым существом — вводя это что-то в язык, человек подчиняет это себе, присваивает. Вероятно, поэтому у стихийных бедствий порой появляются привычные для современников имена: ураган «Катрина», ураган «Камилла», чума «Испанка»… Но на этом интеллектуальное подчинение, которым занимается человек, часто не останавливается. Объект мало назвать — его нужно «расколоть», дойти до его «сути», понять его «изнутри». Так же, как детектив или сотрудник спецслужб «раскалывает» и «понимает» подозреваемого, оказавшегося перед ним в тёмной комнате.
Природу как таковую, чистую природу, не подменяя её очеловеченными богами, нельзя «расколоть», «вывести на чистую воду», её нельзя поместить в систему координат, в которой живёт и в которой объясняет свои действия человек. Природа не может мстить, вынашивать планы по захвату мира, у неё нет злобы, нет тщеславия, так же, как нет скромности и доброты. Зато всё это в разных пропорциях есть у жрецов Иераполиса, Салемских ведьм, еврейских купцов средневекового Страсбурга или даже у Била Гейтса.
Чем слабее человек в естественных науках, тем сильнее его страх перед природой. Как страх перед любым еле видимым огромным монстром, который с треском и воем стремительно выползает из темноты. Сложно винить кого-то за страх. Сложно винить за отчаянную попытку избавить себя от этого страха, заменив рычащую неизведанностью природу на маленького человека или же группу людей.
Тяжело признать причиной какого-то масштабного события природу, потому что тяжело признать собственную неполноценность — собственную невозможность ответить на вопросы «Как?», «Зачем?», «За что?», «Ради чего?», «Почему?». Разве мы хотим, чтобы кому-то из нас было тяжело? Разумеется, не хотим. Поэтому каждый раз приходится повторять: «Во всём виноваты…».
