Описание:

Когда-то хронологическую прямую делили на века и тысячелетия. Под пристальным наблюдением кинематографа 20 век расщепился на декады, оставив 21-ому синдром «ностальгии по десятилетию» (decade nostalgia).

Ностальгия выходит из суммы идеализации и памяти, отчего на столпах ее мира нет следов течения времени – отметин, потертостей, трещин. Перед выходом на экран реквизит, бывший в употреблении, поддается тщательной полировке. Прошлое предстает отреставрированным. Его поверхности безупречны, как музыкальные альбомы с пометкой remastered – звучат хорошо, но это другая музыка.

Современные сериалы – главные поставщики красиво упакованного прошлого на домашний экран, ведь с сериальной длительностью достаточно времени на «прожить» и насытиться радостью узнавания. Воплощенная греза об утраченном времени способна подменить образ благополучия в настоящем и будущем.

В «Черном зеркале» (эпизод «Под откос») в пастельных тонах, с румянцем и газонокосилкой на перевес, американские 50-е становятся конечной остановкой стремления для героини из технократического и с интернетом будущего. В сериале «В лучшем мире» похожем на спин-офф вышеописанного эпизода (над сценариями обоих сериалов работал Майкл Шур) уже не мечта, а сам Рай выглядит как новостроенная субурбия – дома с фасадами «съедобного» цвета и кафе-мороженые, исчерпывающие инфраструктуру этого рая. Благополучие американских 50-х охраняют, не подпуская Холодную войну и «Охоту на ведьм». Абстрактные понятия – счастья, рая – подменяет образ минувшей эпохи, рожденная кинематографом греза Золотого Голливуда. Будущее (к примеру, «Маньяк») и настоящее (к примеру, «Половое воспитание») также наполняются атрибутами прошлого. Темпоральный диссонанс в кинематографе последних лет – неизбежное последствие одновременной любви к Айфону и Тетрису.

Время вещей

Ностальгия проявляется в разных симптомах. В городке Айзенхюттенштадт один чудак собирал коллекцию вещиц: упаковки от стирального порошка «Spee», сковороды-скороварки, подкрашенные трабанты и униформу членов союза молодежи – коллекция разрослась до музея повседневности ГДР. Посетители приходят в него за «остальгией» (Ностальгия по ГДР, от слова Ost (нем. "восток") – прим. редактора). Эстетическую ценность экспонатов подменяет дата и место изготовления, а отсутствие музейной ценности лишь усиливает их роль в создании конструкта эпохи. Трагедия Берлинской стены проступает в повседневности: на обеденных столах, книжных полках и в платяных шкафах. В сериале «Германия 83» (действие разворачивается, как и подсказывает название, в 1983 г.) Восток и Запад, раскинутые по обе стороны линии бетонного фронта, сталкиваются как две идеологии, как разные знаковые системы. Языки друг друга – для них шифры. Послания НАТО не поддаются дешифровке, – Штази не знают, куда вставить квадратный кусок пластмассы – дискету, эти IBM – сущее проклятье с Запада.

Из страны, стесненной идеологией и стеной, главный герой, молодой разведчик Мартин Раух, попадает в «большой супермаркет», где из каждого утюга раздается немецкая поп-музыка, которую в 83-ем слушает весь мир, и только в ГДР «99 Luftballon» звучит в подполье и в наушниках. Плеер Walkman спасает Мартина от тоски по маме и социализму, позже на родине – наушники избавят парня, ставшего к этому моменту аполитичным, от проповедей из громкоговорителей. Чудак был прав: вещи определяют время.

Дистанция от эпохи сократилась до крупного плана вещи, повлиять на ход событий, оказывается, можно, выбрав не тот компьютер. Создатели «Черного Зеркала», отказавшись от обычной функции – отправлять зрителя немного в будущее, в интерактивной серии «Брандашмыг» взялись за недалекое прошлое (1984-ый). Главный герой – нерешительный создатель компьютерных игр, в силу профессии вынужденный продумывать все варианты событий. Решения зрителя в конечном счете приводят к чьей-нибудь смерти, либо к финалу с релизом игры (либо к рекламе Netflix), чем обнажают свою иллюзорность. Интерактивность не столько влияет на сюжет, сколько репрезентирует эпоху «на ощупь». Герой нервными пальцами геймера перебирает в магазине пластинки и вновь сомневается. И вот уже зритель, смотря через объектив, теми же пальцами выбирает за парня образца 84-го года будет ли он писать программный код под пионера японской транс-музыки или под классику берлинского техно. В ситуации выбора хлопьев на завтрак, материальность мира «на ощупь» усиливается до вкусовой рецепции, по правилам маркетинга провоцируя слюноотделение. Быть разоблаченным на территории чужой образной системы просто, достаточно признаться в любви «Кока-коле» в стране «Вита-колы». В «Германии 83» гэдээровский разведчик первым делом идет в супермаркет и подробно погружается в «ассортимент» эпохи. Он маскируется, надев футболку Puma и кеды Adidas. Для немцев – это космополитичный жест и шутка, поскольку ссора между братьями Дасслерами осталась в истории как самая масштабная война, где своих и чужих отличали по кроссовкам. Разумеется, это не «дело вкуса».

«Я не верю в хороший вкус» говорил модельер Джанни Версаче, и сохраняя верность своим словам, создавал моду на грани китча. Он совмещал в моделях поп-арт и классицизм, он назвал книгу о себе «Rock and Royalty», определив лозунг 90-х. Благодаря Версаче, 90-е обрели конкретный облик – черная кожа с золотом, вульгарный блеск, агрессия и виктимность. Профессия модельера обязует превращать вещи в иконы, обвивать золотым меандром повседневность.

Избыточная красота, присущая работам Версаче определила интонацию 2-го сезона «Американской истории преступлений». В «убийстве Джанни Версаче» детективная линия тонет в дыму гей-баров, неоновом свете, в чрезмерности и глянце.

Полиция штата Майами вошла в историю за великий провал, «копы» вышли на убийцу модельера лишь через 3 недели. Эндрю Кьюненен к тому моменту лежал мертвый со смит-вессоном 40-го калибра в руке. Из «пистолета для плохих стрелков» он попал на этот раз в себя.

За считанные кадры до убийства Версаче привычный пистолет на крупном плане теснится, впуская пурпурный альманах Vogue. Райан Мерфи снимает не расследование, но фильм о гибели эпохи, облик которой в 90-е во многом определили модельеры. Для них конец 90-х был похож на исход: Маурицио Гуччи двумя годами ранее застрелили по заказу жены; мировой рынок погряз в подделках высшего сорта, а подделки низшего сорта дошли аж до рынка Черкизовского. Оттого Версаче планировал с 2000-х отказаться от логотипа медузы, но не успел.

Когда Версаче гибнет и врачи бьются за его жизнь, они разрезают на его теле футболку с головой медузы, чтобы использовать дефибриллятор. Могут ли быть не напрасными последующие попытки «завести» сердце, когда с символом эпохи покончено.

Облик времени

Эпоха во всей полноте осталась где-то в «Аббатстве Даунтон», а основное месторождение историко-костюмного жанра (кроме «Шерлока») – где-то в Великобритании. Авторы, не покидая пространства повседневности, создали сюжет про семью с осанкой несгибаемой в изгибах истории. Те стойко расправляли салфетки на коленях и питалась трижды в день, пока тонул Титаник, косили миллионы Первая мировая и эпидемия «испанки», шумели колеса технического прогресса и голоса эмансипированных женщин.

Цайтгайст не терпит эпической полноты повествования, он кроется в субъективности восприятия, в памяти. 70-е – в детективе «Охотник за разумом» – «век серийных убийц». В «Двойке» 70-е облачены в леопардовый сутенерский прикид, а центральное событие в них – генезис американской порноиндустрии. «Нарко» и «Снегопад» рассказывают о том же десятилетии, как о периоде становления кокаиновых империй, задавая тон эпохе «крутыми» диалогами и обилием огнестрела. 80-е – эра компьютеризации и самореализации «гиков» воплощается в «Очень странных делах» и «Брандашмыге», подменяя действительность виртуальностью. Раскаты рейгановской политики в «Германии 83» всерьез сотрясают лишь банки шпревальдских огурчиков, противостояние Востока и Запада выливается в антагонизм вещных миров. То, что для одних – преддверие Третьей мировой, для других – эра синти-попа. Из исторической категории эпоха переходит в эстетическую.

Эстетические явления определяют облик и звучание времени, вытесняя исторический нарратив. Райан Мерфи после «Версаче» снова ставит сериал про очень красиво одетых людей, на этот раз они позируют под хиты золотой коллекции поп-музыки, подобранной по чарт-листам десятилетия. «Поза» – сериал про вог-культуру и так называемые «балы» – оммаж «pure 80s».

То был культ преображения: Майкл Джексон начинает серию пластических операций, Грейс Джон становится популярной и окончательно андрогинной, Шер только что развелась, надела косуху, выиграла Оскар и ввела тренд на преображение с каждым новым альбомом. Пэрис Дюпри чернокожий парень из Гарлема нескучно мотает срок в одиночной камере, где копирует позы из номеров журнала Vogue, представляя себя на фотосессии. Позирует, оттачивает подиумную походку и становится тем, кем он вроде как не является – моделью, звездой, красоткой. Когда Дюпри выходит из тюрьмы, он начинает делать то же под музыку, получается танец (вогинг, позинг), к новоявленной drag queen присоединяются гарлемские парни сплошь чернокожие и латиносы, геи, травести и трансгендеры, и все хотят стать принцессами.

Повествование ставит перед фактом в первом же кадре – Нью-Йорк, 1987 год, зачем оно так, проясняется во втором. В 1987-ом уже вышла на экраны «Отчаянно ищу Сьюзен» с кудрявой Мадонной в главной роли, а героине хочется таких же кудряшек. Тот же 87-ой – начало конца. Эпоха рушится из-за наркотиков, которым, что бы там не утверждала Нэнси Рейган, не «просто сказать нет», из-за эпидемии СПИДа – все герои «Позы» поголовно в группе риска. И с эпохой в сериалах Мерфи гибнет то, что формирует ее образ, благодаря сюжету про танец, образ крайне пластический: жест, силуэт, походка времени.

Образ и звук приходится на две дорожки кинопленки, кинематограф самый точный документ, только он способен фиксировать само время. В «Очень странных делах» 80-е – эпоха VHS, братья Даффер пристрастно заимствуют настроение фильмов Джона Карпентера, с их дрожанием атмосферы, которая стынет и плохо пахнет в преддверии очередного очень странного «Нечто», с сопутствующим обилием слизи, с холодным звучанием ретровейва. Действие по правилам би-муви ужасов происходит в американском захолустье, на периферии закона и власти, отчего решается не силами ФБР, а самым крепким парнем с щетиной и пистолетом. От Уэса Крэйвена «Странные дела» заимствуют способность параллельного монтажа впускать зло параллельного мира. А от предчувствия развязки Холодной войны и фобии вокруг Зоны 51 на происходящее падает лишь устрашающая тень. Что детям, играющим 10 часов к ряду в «Dungeons & Dragons», только не привидится. И игры, в которые играют дети, в таком прочтении походят на косплей, который так и длился бы, оставляя главным злом в этом мире какого-то «демогоргона», не пропади пропадом Уилл Байерс.

Совсем далеко по линии оммажа жанру заходит итальянский сериал «Роман о комиссаре Мальтезе» (так далеко, что остается внутренним продуктом). В нем собран полный арсенал штампов итальянских криминальных фильмов 70-х годов (Poliziotteschi). Линия борьбы закона с преступностью проходит под сентиментальный аккомпанемент братской и семейной любви, христианская мораль и стрельба – каноничный итальянский рецепт. Отдыхая от борьбы со злом, Мальтезе смотрит флешбеки про детство и собирается с духом. Бок о бок с Мальтезе со злом борется стандартный для жанра взвод добра: все ведающий старик, альфа-самец и мелкий трус. Роль зла, отлетающего от свинца, играют тряпичные куклы. Роль самого Мальтезе исполняет Ким Росси Стюарт – сын звезды полицейских фильмов 70-х, Джакомо Росси Стюарта.

Заимствование приемов у прошлого за редкими исключениями исчерпывается наложением на изображение фильтра «ретро». Радикальным стилизациям отводят место лишь в титрах и опеннигах, не пропуская в фильм. Отреставрированному духу времени не дают потрещать и уйти корнями обратно в историю.

Время зафиксированное здесь и сейчас не стесняется быть собой, оно позволяет сосуществовать двум эпохам в пределах одного кадра и течет. Изменение и прогресс в нем очевидны. Эпоха, искривленная ностальгией, взята в рамки, они с брезгливой скрупулёзностью отстраняют анахронизмы. Стремление к хронологически безупречному миру вызывает эффект инсценировки происходящего и дух Диснейленда. Главный «аттракцион» по-прежнему – воскрешение утраченного времени.

Кинематограф становится музеем времени, его новая цель наделять эстетикой повседневность, вводя «здесь и сейчас» в исторический оборот. Ностальгия подавляет комплекс «неисторичности» настоящего.