Неизбежный закон фэнтези: всю книгу все куда-то идут.
Если вы не верите в моего дракона — это совершенно не значит, что он вас не сожрет.
Не придумали в мире занятия важнее, чем воспитывать новые жизни, а это вещь многогранная и сложная, а не ограниченная шкалой от 2 до 5, как кажется школьным учителям. На самом деле, мы воспитываемся от всего с чем соприкасаемся, как губка, впитываем влагу, как губки с красками, соприкасаясь друг с другом окрашиваемся, окрашиваем и получаем новые оттенки. Все, что мы видим, остается на пленке нашей памяти, проходит через фильтры воображения, выливается в сны. Прямо сейчас в можете прокатиться на драконе, позавтракать на Арктической станции или заблудиться в Нью-Йоркском метро. А можете и дальше подпирать рукой подбородок у монитора.
В этом плане кино проигрывает только одной вещи: литературе. Потому что литература является прямым раздражителем воображения, а воображение является лучшим в мире кинотеатром.
Первое, с чем соприкасается маленький, еще свежий человек, — это сказки, потом приключения, фэнтези, а дальше уже нельзя, все, читай Фолкнера и Джойса, начинай стремительно постигать все трудности жизни (спасибо, что хотя бы Толкина реабилитировали и позволили считать английским классиком, дело за «Гарри Поттером» осталось). Подвох в том, что нужно воспитывать романтиков, первооткрывателей и мечтателей. Потому что вся правда — именно в сказках. Если вам кажется, что есть вещи важнее и нужно вести себя уже серьезнее, думать о сращивании капиталов, а ориентироваться на первую десятку в списке Forbes, то можете спокойно продолжать этим заниматься, а мы с моим драконом молча выйдем через окно.
Урсула Ле Гуин просто абсолютно прекрасна. Очень сложно в ситуации, когда твои родители антропологи, вырасти пустым человеком. Люди, которые ищут первопричины человеческих поступков видят не вещи, а связи между вещами. Если им еще и не наплевать на своих детей — то это просто все условия для взращивания будущих писателей. Поливайте раз в три дня.
На нашей планете находится около 7 миллиардов планет. К сожалению, большую часть этих планет давно уже залили дожди неприятностей, несбыточных надежд и инопланетных вторжений с бытовой идеологией. Бороться с подобными вещами можно только волшебством и сказками. Поверьте, это высший уровень развития мастерства — создать то, что понравится ребенку. Писать же хорошую детскую литературу — нужно быть богом.
Ле Гуин становится таким богом. В своих рассказах она создает новые миры, плюнув на этот. Новое рождается, появляется, сотворяется, когда демиург даст ему имя. У чего нет имени — то еще не родилось. Эта идея звучит во многих произведениях, кочуя из рассказа в роман, четкую форму приобретая в рассказе «Правило имен»:
…That’s right. Even a wizard can’t tell his truename. When you children are through school and go through the Passage, you’ll leave your childnames behind and keep only your truenames, which you must never ask for and never give away. Why is that the rule?
The children were silent. The sheep bleated gently. Mr. Underhill answered the question: «Because the name is the thing,» he said in his shy, soft, husky voice, «and the truename is the true thing. To speak the name is to control the thing. Am I right, Schoolmistress?
«Правило имен» — это небольшой рассказ-иллюстрация кочующей из произведений в произведение теории Ле Гуин. Истинное имя лишает волшебных способностей. Истинное имя заставляет приобрести истинный облик. Это ведь достаточно простая отсылка к семантике слова и значению корня слова. Зная истинный корень слова, ты понимаешь значение произнесенного, а предметы предстают в истинном обличии. Подобным открытием для меня стало значение слова «окаянный» в школьные годы. Святополк Владимирович Окаянный. И сразу, в общем-то, становится понятно, чем он прославился и какой его вклад в русскую историю.
Ее произведения о человеческом познании себя. Человек — это его мысли. Мысли — это речь. Речь — это язык, язык — это слова. А слова — это значения и первопричины, семантика. Чистое творчество вместе с дыханием. Она создает прекрасные словосочетания. «Darkness box», «The Rule of names», «The Field of vision».
Они будто подобраны на язык, на вкус, на звук. Произведения Ле Гуин звучат, как деревянные колокольчики от морского ветра, когда с моря тянет солью и водорослями, а чайки надрываются от восторга. В каждом слове звучит музыка.
Кажется, что именно Толкину принадлежит афоризм, что самое красивое словосочетание в английском языке — это «cellar door», которое было обласкано в вашем любимом «Донни Дарко». Мягкое, плавное, круглое — как галька — словосочетание английского врезается в квадратное, деревянное русское «дверь на чердак». В принципе, суть вещей раскрывается и тут: английские чердаки полны жизни, света ночников и тихих историй перед сном. В России же там проходят трубы контура отопления, в лучшем случае — хранятся старые лыжные палки и заготовки.
Английский язык гораздо более сосредоточен в себе, чем русский. Как писал Набоков, тут я не претендую на точную цитату, но суть в том, что английское слово, одно понятие, обозначает целый спектр оттенков и нюансов. Русский язык, с известной широтой и простором, тысячей слов и оттенков составляет понятие. Дурацкий пример в голове со словом «freak», но нет ни сил, ни времени вспоминать что-то более возвышенное. Одно короткое «freak» — и нам, в принципе, вырисовался контур персоны, русский же будет ходить вокруг да около, отдельно настраивая каждую струну ненормальности фрика. Или прекрасное слово «things». Мы понимаем область покрытия этого английского слова, которое невозможно перевести как узкое русское «вещи».
Здесь возникает бессмертная проблема, а именно — трудность перевода. Поэтика текстов Ле Гуин именно в звучании слов, на мой взгляд.
Набоков не поленился и написал впечатляющее эссе по поводу переводов, правда, в нем он рассуждал о поэтических произведениях, но это не главное. Благодаря его рассуждениям, осознаешь, как мало думаешь о мелодике произведения, к своему стыду. А не надо даже глубоко погружаться во Вселенную своего разума, чтобы понять, что «Я помню чудное мгновенье» и «I remember wonderful moment» это даже не синонимичные понятия. Это поэзия и заголовок для рекламного проспекта.
Ле Гуин требует прочтения в оригинале. На английском герои созерцательны, ты слышишь, как они думают, а произнесенное имеет вес. В русском переводе они все как «an Englishman in New York». Простые, скупые фразы. Описания становятся номинативными. Абсолютно спокойно принимается заголовок «A trip to the head», что нельзя перевести на русский. Звучать начинает уже «Путешествие в глубь сознания».
Поэтому, порой, в текстах Ле Гуин проявляются некоторые провалы. Герои говорят отрывисто, сохраняя золото непроизнесенного слова. Большая часть образов, создаваемых писателем (не Ле Гуин, а абстрактным) — визуальны. Проработка звучащей части заставляет нас активизировать еще одно чувство (а как приятно читать про звуки). Про запахи уже пишут откровенные маньяки.
Но упускается факт, что мы постоянно слышим речь при прочтении произведения. Слово звучащее. Так или иначе, мы слышим рассказчика, мы слышим голоса героев. В произведениях Ле Гуин мы слышим всех. Горы, ветры, все предметы шепчут кругом. Потому что в этом мире у всего есть душа, а значит, есть и голос.
Во многих произведения Ле Гуин говорит об идее «тайного имени». В «Сказаниях Земноморья». Тайное имя — это первооснова вещи, завладев истинным именем ты сможешь повелевать вещами и стихиями, если ты узнаешь истинное имя человека, то он открыт перед тобой полностью и абсолютно безоружен. Чтобы разрушить что-то ты должен знать об этом все, знать ту точку фундамента, куда нужно ударить. Эта немного страшная мысль описывается в рассказе «The Trip to head», прочтите, не ленитесь.
Ле Гуин не пытается быть моралистом, наставником, проповедником. Ее произведения похожи на недописанные картины, зарисовки, с непрописанными краями. Завершенная картина обрамляется и замыкается сюжетом. Скорее всего, лет через 100–200 на нее будут смотреть, отстраняясь, да и то, если сюжет не будет уж слишком говорящим (на бедную Офелию в иллюстрациях вообще ведь невозможно взглянуть свежим глазом, сразу на голову обрушивается контекст). Ле Гуин работает привратником. Открывая книгу ты переносишься в ее мир, на острова и в океаны. Каждое новое слово продлевает жизнь этого мира, пока пишутся продолжение — пишется история. Для Ле Гуин не так важна кульминация или общий итог рассказа, сколько сам процесс, как интересная прогулка. Творчество и игра, создание нового мира. Как в детской задачке «соедини все точки, не отрывая руки». Ты не сможешь сделать этого на листке, но кто запретил тебе выйти на поверхность стола? Писатель же вообще не ограничен ничем и никогда. Вы, может быть, и не согласны, но кот Шредингера просто не будет сидеть и ждать, пока вы решите достать его из коробки, а потому так и запишите: в результате эксперимента кот исчез.
Все рассказы Ле Гуин — и есть подобный эксперимент. Создание своих миров со своими законами. А значит и со своим языком. Ведь возможно вообще все, что ты представил. Все, что придумано, написано или нарисовано, рождается на другом конце Вселенной. Осталось только дойти.
Поэтому верьте в своих драконов.
