Говорить нельзя. Обретение диалога равно заражению лихорадкой. Если открывается вопрос о любви, он не ведет к формуле краткого ответа. Если открывается вопрос о вере, на него нельзя отреагировать одним словом. Чем искренне, насущнее, важнее такое вопрошание, тем быстрее начинается бедствие — будто открывается ящик Пандоры. Страдание и мытарства, до предела болезненные и, кажется, часто неоправданные, идут рука об руку со словом. Но и Слову довериться нельзя.
«Добейся у него доверия, вам же за это деньги платят!», — в истерике восклицает женщина и едва не бросается на молодую учительницу. Пока не бросается. Они обе уже вовлечены в невыносимый диалог, который не затевали. У женщины проблема — её вечно вызывают на ковёр в школу, где учится её сын. Она понимает: был у неё нормальный трудный подросток, старшеклассник Веня Южин, да вдруг возомнил себя проповедником — книгу пророка Исайи цитирует, Евангелие от Матфея поминает и Страшным судом грозит. И школа, в которой он учится, тоже нормальная русская школа — всем знакомая гильотина, которая отсекает головы одинаково, не меряя ни обхват шеи, ни размах мысли. Здесь директор Людмила Ивановна, каких Людмил Ивановен сотни по образовательным учреждениям нашей Родины, и коллеги её интеллигентные — согласно норме распивающие коньяк и распевающие блатные песни. И она, эта самая мать, нормальная, среднестатистическая одиночка — тянет на себе три работы и груз прошлого. Всё бы славно было в этом мирке непоколебимых норм даже при условии уверовавшего до пота и крови перформера Вениамина, который собрался не столько жить за веру, сколько умирать и убивать за нее. Страшная такая, знакомая всем норма, в которую не вписалась педагог-психолог, учитель биологии Елена Львовна. Впрочем, не вписался в эту историю и зритель, пришедший смотреть в глаза почти театральным героям, а не чернухе и безысходности нашего глобального самосознания. Именно за прямолинейность взялись критиковать драму «Ученик» Кирилла Серебренникова, которая вышла на большие экраны, заглянув прежде в ряды Каннского кинофестиваля.
Судьба у «Ученика» театральная — его можно было увидеть в качестве постановки на сцене «Гоголь-центра» еще в 2014 году. Спектакль поставили по мотивам пьесы «Мученик» Мариуса фон Майенбурга, немецкого драматурга. Актерский состав здесь был равен нынешнему кинематографическому, если бы не важнейшая поправка — роль Вениамина. Прежде её исполнял Никита Кукушкин, который наверняка запомнился благодаря «Классу коррекции» (там он Мишка). Теперь центрального персонажа переосмыслил Пётр Скворцов, превративший Южина в куда более дерганного, нервического юношу. Преобразилась и Юлия Ауг, исполнительница роли матери, в прошлой версии она казалась не такой загнанной и оторопевшей, как в киноформате. На Каннском кинофестивале фильм получил свою награду — приз Франсуа Шале, который принято вручать за соответствие журналистским ценностям и, следовательно, отражение реального положения дел. Киноленту назвали смелой и тревожной. На Кинотавре «Ученик» взял премию за режиссуру. У критиков и зрителей схватил пару розг за отсутствие слуха — удары по больным местам вроде религии и тупоумия восприняли как какофонию (поделом, слушайте — заслужили).
Воистину, вслушайтесь. «Ты слышишь меня, отец?», — взволнованно произносит Веня, застав распятого прямо у себя в гостиной — у телевизора. Но тишина. Фаза быстрого сна. Единственно уместное молчание в ответ.
Вениамин, главное действующее лицо, проблесками, а иногда и явно напоминает известного религиозного мыслителя — Василия Васильевича Розанова, такого же противоречивого, часто откровенно антисемитского в своих воззрениях интерпретатора. Вспомнить только колкие моменты драмы, где богоугодный Веничка цитирует Евангелие от Матфея и Евангелие от Луки.
«Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч.
Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, дочь с матерью ее, и невестку с свекровью ее.
И враги человеку домашние его».
Евангелие от Матфея, X. 34 — 36«Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери и жены, и детей, и братьев, и сестер, а при том и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником».
Евангелие от Луки, XIV, 26
Трактовка и обсуждение этих дословных выдержек есть и у Розанова в переписке с Платоном Александровичем Кусковым, переводчиком и гуманистом, там же есть послания и сторонних участников дискуссии. Письма эти можно прочитать в сборнике статей «В мире неясного и нерешенного» (впервые изданы в 1901 году). Как и названому герою, Розанову позволяли интерпретировать всё вокруг без всякого предела, а обвинения в беспринципности отклоняли, указывая на клевету на писательский и почти проповеднический талант Василия Васильевича. Да, семейственность Розанов защищал, но, как и современный нам Южин, защищал всё, что соответствовало его житию, и возводил всякий неугодный фрагмент писания в удобный ему формат.
Что до иксов — в «Ученике» они спрятаны. Есть в этом котле фанатиков, борцов и просто «нормальных людей» человек, если не сказать — человечек, не подходящий под эту гребенку, не подошедший под лезвие линейки — Гриша. Калека среди по-страшному здоровых. У него одна нога короче другой и коммуникационная сеть барахлит, оттого добрые одноклассники бросают его в мусорный бак — зачем он им, выбракованный? О Грише не заботится и свободолюбивая Елена Львовна, забитая в треугольник взаимоотношений с коллегой, преподавание сексуального воспитания и — в тупом углу — неизбежное противостояние со старшеклассником, ударившемся во внутренний крестовый поход. Елена Львовна — правдолюб и голос разума, ровно, как названная некогда Катерина — луч света в темном царстве, но и для нее вопрос веры становится наркотиком. Религия — опиум для неистовых атеистов в той же степени, что и для истовых верующих. В этой суматохе из батюшки при комичных наручных часах, педсовете и заветном террористе Гриша — неуместный элемент и вопреки всему единственное звено тайной веры. Куда не преткнется, холодно и пусто. Он-то и готов стать учеником в этой истории — он, желающий слышать хоть что-то, адресованное ему, ищущий быть любимым и единственным. Ученик, обернувшийся жертвенным агнцем. Вне его робкой и растерянной истории происходят утомительные поиски — сам он путается в словах, не умеет спастись и не ищет спасания там, где встает вопрос о религиозном терроризме в зародыше, о педофилии, об отрицании гомосексуальности и об откровенном фашизме. Он готов пить вино из рук, но не из рук пастыревых и без упоминания крови христовой. Именно бледный гришин призрак явится обезумевшей от благостной вакханалии учительнице биологии, чтобы сказать: «Нет никакого спасения».
И стоит среди этих безумно нормальных людей жестокий Бог, эффективный менеджер Сталин и нежноликий фантом мученика, забитого нервическим проповедником. Истинного имени нет, но его все ищут — славят и славят разные, надеясь обрести это имя и вместе с ним хоть какой-нибудь ответ. Думают, что славят, а на самом деле поливают грязью и слезами на грани истерического смеха. Все они — то ли метафора России, то ли прямолинейно вся Россия, но однозначно метафора всей Земли, где нужно приколачивать обувь и кричать: «Я на своём месте». Правда, теперь и шаг в сторону невозможен. Этот крик — единственный шанс заявить, что даже один в поле воин. В остальном действительно нет никакого спасения.
Спасения нет.
