Психическая реальность обычно вовсе не считается реальной. Игнорируя простой факт того, что всё, с чем имеет дело смертный, является ничем иным как психическими феноменами. От самого субъекта до грунта под его ногами и ангелов в небесах. Однако только воочию наблюдаемое и осязаемое, конкретное и располагающееся снаружи от того места, откуда субъект воспринимает мир, считается реальным и существенным, а то, что невидимо и непонятно где, учитывается лишь от случая к случаю. В результате чего оно действует само по себе и обычно с неблагоприятными для человека и окружения последствиями. Подобный топорный материализм уже давно не столь рьяно пропагандируется публично, но остаётся одним из основных компонентов фрагментированных самодельных мировоззрений. Психика – это мозг, субъект – это эволюционный механизм адаптации к среде. Реальность физического пространства и социальных взаимодействий получает всё внимание, благодаря чему конструируется культурой и субъектом часто весьма сложным образом (если выбранный субъект вообще склонен к размышлениям). Психическая реальность остаётся представленной жалким клочком или несколькими лоскутами сумбурно собранных и иногда вопиюще дремучих фантазий.

Если мы не встаём на устойчивую почву фундаментализма, то есть буквального, безапелляционного понимания мира, где физические действия эквивалентны вере, то начинается лишь чуть более замысловатое построение, в котором помимо «внешней» «объективной» реальности появляется некая «внутренняя» реальность. Под «внутренним» миром обычно разумеют субъективное отражение объективного мира. Ну, как-то, конечно, объективный мир нами отражается, но к этому психика явно не сводится, начиная с того, что в психическом нет реальных вещей, а есть представления о них, и это всё меняет, заканчивая тем, что сознательный и понятный фрагмент субъекта настолько невелик, что он всю жизнь выясняет, кто же он такой. Но, более того, даже о «внутренней» реальности смертный не может сказать, что она принадлежит ему, для него она Иная и как-то странно устроенная. Таким образом, уже можно выделить «внешний» мир вещей и явлений, «внутренний» мир вещей и явлений и Я, недоумённо наблюдающее за Этим и за Тем и уже по ходу дела взаимодействующее или не взаимодействующее с этими реальностями.

Внешний фактический мир, имеющий некое отношение к «принципу реальности», мы назовём Этим миром, то есть миром профанным, как он обычно представлен в мифоструктурах. Внутренний мир назовём Иным миром, то есть потусторонней, сакральной реальностью, объединяющей священную и инфернальную, то есть любовно-созидательную и смертельно-разрушительную модальности, мир энергий, идей и смыслов, пока назовём его так. А Я пока так и оставим Я, это то, чему идентичен субъект и то, что осознаёт-воспринимает всё остальное.

 

Место, которого нет

Если начинать разговор о том, в какой реальности или в каких мирах обитает субъект, для начала решим вопрос о том, допустимо ли вообще использовать топологию в исследовании субъекта. Более того, имеет ли смысл подходить к психической реальности как некоему «пространству» и выделять в ней отдельные «места». Психоанализ склонен отвечать на это отрицательно, ведь психическое – это структура, состоящая из представлений, неких эквивалентов вещей, не равных вещам, в основном слов. Представления нагружаются и связываются друг с другом, но они точно не более или менее удалены одно от другого, — они нигде не «находятся». Психическое в психоаналитическом понимании является если не множеством формул и уравнений, то хотя бы текстом. Описание такой структуры как места даже в качества метафоры было бы слишком далёким от истины и могло только ввести в заблуждение. Бессознательное – это не местонахождение, но свойство представлений. Другие направления исследования бывают более лояльны в использовании метафор, а то и не считают даже это метафорами, но представители этих направлений часто сами не понимают, с чем сталкиваются, потому и называют всё как попало.

К тому же пространственные модели принимаются и понимаются несравненно легче замысловатых умственных построений. Гораздо проще принять, что вот есть одно место – бессознательное, и вот другое – сознание, а представление, допустим, мысль, просто перемещается из одной области в другую и встречает трудности в пути. Такая простота, конечно же, опасна в первую очередь тем, что, воспринимая не формулу, а картинку, субъект может не вдаваться в подробности устройства самого себя и сделать поспешные и поверхностные выводы. Что, к сожалению, часто и происходит. Является ли тогда заведомой глупостью воспринимать психику как место и совокупность мест? Тем более вполне очевидно, что психическое пространством в собственном смысле являться не может, покуда оно вообще никак не представлено, кроме как через речь. Пространственность – это атрибут материи, а не слов. Даже абстрактное и гипотетическое пространство – это всё ещё просто метафора, притом потенциально опасная. С другой стороны, только благодаря речи субъект конструирует Этот мир, называемый реальностью, ведь «реальные» ощущения сами по себе ничем не являются. Пока у вещи или явления нет названия и прочих понятных свойств, то как понять, чем они вообще являются и что с ними делать. Посредством речи же становятся возможны описания миров, отличных от реального, вымышленных, конечно. Всё что угодно конструируется речью, но едва ли это значит, что речь первична по отношению к бытию, — возможность описания сама по себе ещё не значит, что нечто существует в реальности, а мы вроде говорим о реальности (что бы это ни было). То, о чём говорят как о месте, ещё не становится от этого местом, хотя это уже позволяет к нему так относиться. Тот же разговор о бессознательном как «резервуаре» допускает сознательные операции по извлечению оттуда и отправке туда, что остаётся крайне наглядной ложью.

Чтобы избежать упрощения, но не лишать себя возможности использовать метафоры, кажущиеся не только понятными, но и интуитивно верными, предположим, что в основе своей психический аппарат субъекта действительно не может быть описан в топологических терминах, являясь структурой (психоструктурой), то есть логикой взаимодействия составляющих её элементов (комплексов или психосхем), состоящих из представлений. Реализуясь же в восприятии и фантазиях субъекта, психоструктура и психосхемы, нагруженные конкретными представлениями, предстают как большие и малые миры и фрагменты миров. «Этот» мир тоже ведь может быть описан и более-менее успешно описывается как абстрактная структура, и кто-то даже скажет, что подобное описание будет более истинным, но это не мешает ему также быть доступным наблюдению пространством, состоящим из частично самостоятельных фрагментов.

И если даже многочисленные примеры топологии души других исследователей не убеждают в том, что она является самостоятельной реальностью, то можно хотя бы интереса ради принять это на веру и допустить, что Тот мир имеет не меньшее, если не большее право называться реальным и независимым от субъекта. Оставим за ним те же возможности, которые приписываются Этому миру, взяв за основу туманную мудрость о том, что наверху то же, что и внизу. Я понимаю, что если тяжело поверить даже в то, что у человека есть самостоятельный психический аппарат, то поверить в существование чего-то столь же невещественного, но ещё и отдельного по отношению к нему, куда как сложнее. Кроме того, следует понимать, что в субъекте нет вообще ничего нереального, то есть всё, чем он располагает, это настоящие вещи, и ни одна из них никогда не бывает чем-то надуманным или искусственным, сколь бы ложным или несущественным это ни казалось. Даже сознательная ложь как таковая является реальным фактом для субъекта, пусть даже это будет реальный факт сознательной лжи. Так что хорошо бы вовсе отойти от понятий реального и ирреального, но пока никак.

Всё, с чем имеет дело смертный, есть его конструкции по поводу того, с чем он сталкивается с самого начала своего существования. Как человек не просто имеет при себе готовые соображения по поводу деревьев, телевизора, свободы и своих соседей, так ему не даны в готовом виде его переживания, мысли и, главное, смыслы, — он с ними сталкивается и что-то для себя, в том числе подспудно и задним числом, решает по этому поводу. Так строятся Этот и Тот миры в воображении, и больше нигде их нет. Не имеет значения, идёт ли речь о материальном объекте, общественном институте или переживаниях по поводу своего несовершенства или предназначения, – всё это является представлениями, относящимися к Этому и Тому, и является объектом или «внутренним объектом». Не важно, где он находится, объект остаётся объектом, с которым субъект взаимодействует или не взаимодействует. Реальный мир лишь называется так, будучи лишь условно реальным, а, по мнению некоторых, даже и менее истинным, чем Тот. Воспоминания, мысли и переживания являются столь же существенными, как стул в гостиной, цвет штукатурки или шум мотора. Лишь тренд главенства Этой реальности делает всё, относящееся к Той, призраками и фантомами, которые как будто может развеять молитвами и святой водой формальной логики и правильных действий. Последним, к слову, занимаются не только священнослужители, но и, например, когнитивно-поведенческая терапия, и этим же занимается субъект через навязчивые мысли и действия, – все они пытаются изгнать духов с Той стороны, не дающих покоя несчастному смертному и пробуждающих странные и запретные желания.

Разделение на внутреннее и внешнее полагает два базовых универсума, с которыми сталкивается и в которые впадает субъект, причём уместным здесь оказывается давно устаревшее разделение на идеальное и материальное. Речь правда идёт о психических репрезентациях этого материального и идеального, но раз кроме психических репрезентаций ничего у субъекта нет, то оставим уже в стороне эту оговорку. Вполне вероятно, что до катастрофического разделения, едва появившись на свет, юный смертный находится в состоянии слитости всего, где мысль равна действию, представления равны вещам, а психические и физические объекты суть одно и тоже. Но до субъекта, способного воспринять этот мир таким образом, ещё далеко, он появится позже, вместе с констатацией факта великой потери и отброшенности от божественного всеединства, полного абсолютной любви и страха тотального уничтожения. Всеединство это навсегда останется частью в принципе ложного, но критически важного воспоминания о священном и ужасном Золотом Веке.

Другое предположение состоит в том, что, сам факт внутреннего расщепления субъекта с противопоставлением Этого и Того существовал с тех пор, как существовали смертные. Но Тот мир не всегда отстоял так далеко, как это обстоит сейчас, а его внутренняя сложность изменялась с ходом истории и от культуры к культуре. Наполнение Того, как и Этого, мира уникально для каждого субъекта, что не мешает наличию самого разделения и предельно общим представлениям и наблюдениям об их внутреннем и взаимном устройстве. Утрировав, будем считать, что Этот мир — это плотно-постоянный мир разума, телесности с техникой как набором приёмов изменения мира, а Тот — это зыбко-изменчивый безумный мир духов и легенд, воздействие на который осуществляется уже магически. Мир Железа (ещё удачно было бы назвать Миром Цемента из-за его конкретности) и Мир Туманов.

Безусловно, многое из обсуждаемого повторяет тезисы Фрейда и Юнга, но мне это кажется тем, что необходимо закрепить. Ещё с моей стороны необходимо уточнить, что я не имею в виду существования Другого мира в том виде, как это зачастую преподносится авторами, мистификаторами и авторами-мистификаторами. Не идёт речи о мире, подобном Этому, но с гоблинами и демонами, как не говорится об астральных планах, тонких мирах и тому подобном как о других уровнях всё того же физического мира. Я не знаю, существует ли Другой мир самостоятельно и независимо от субъекта, более того, это даже не принципиально, главное, что так он воспринимается. В привычном понимании это исключительно субъективные психические феномены, но так их называют только потому, что всё нематериальное сваливается в одну кучу. Иной мир – это не сама психика субъекта, но то, в соответствии с чем и при взаимодействии с чем эта психика конструируется, точно так же, как она конструируется при взаимодействии с Этим миром. То есть это не сами идеи и переживания, но основа для идей и переживаний, идеи идей, хотя и не только лишь это.

Этот мир пока оставим в стороне – его и без того давно и активно исследуют, мне к этому добавить нечего. О Той реальности наверняка известно крайне мало, но благодаря устоявшимся описаниям можно проследить некоторые принципы ее устройства. Потустороннее явлено смертным в виде прежде всего фантазий, порождений воображения, далеко не всегда подчиняющихся воле Я. Воображение же есть явление вполне реальное, хотя бы тем, что способно успешно воздействовать на человека и решающим образом влиять на его жизнь. Наивно при этом было бы говорить, что воображение принадлежит субъекту. Субъекту вообще принадлежит гораздо меньше, чем принято считать.

 

Мир Туманов, Смерти и Пламени

После столь продолжительного оформления фундамента можно, наконец, перейти к делу. Наиболее ранним как в истории частного субъекта, так и гипотетической истории человечества, было (во всяком случае так это предполагается) восприятие Того мира как места обитания духов, а Этого как обители смертных. Это, как мы проследим, верно только отчасти. Мы располагаем изрядным количеством мифологий, в которых пространство, где обитают всевозможные сущности со своими желаниями и отношением к смертным, находится не где-то там, а рядом с ними. Вполне возможно, что в своё время люди даже могли без труда наблюдать за окружающими их эфирными существами, но это уже большое допущение, как если бы в доисторические времена имело место смешение реальностей, из-за чего возникали сложности с пониманием чего-то отдельного о каждой из них. На самом деле это всё та же фантазия о Золотом Веке, и едва ли когда-то всё обстояло таким образом, но как знать, что было до того, как появились те, кто смог об это рассказать.

Главное, что можно вынести из «примитивных» верований, так это сам факт существования Того мира, его самостоятельность и близость к смертным. Все духи уже здесь, а не приходят из какого-то отдалённого места. Просто их не видно или обычно не видно, но, даже не являясь воочию, они могут проявляться через феномены профанного мира, будь то говорящее дерево, западный ветер или искусно вырезанное весло. Это мир, в котором живут чудовища и прячутся они совсем рядом, их глаза горят в темноте, их силуэты видны за окном, и именно они сидят под кроватью или в шкафу. Иной мир руководствуется загадочными законами и бывает весьма неприветлив к смертным.

Профанный мир временен, то есть существует в линейном времени, а Иной мир вечен, вневременен и цикличен. Духи не появляются и не исчезают, они были и будут Там всегда, являясь даже не своеобразными животными, но одушевлёнными функциями. На сакральном уровне в соответствии с законами бессознательного не идёт время – всё происходит вечно, повторяясь во всё усложняющихся и распадающихся потоках.

Воплощения стихий, одушевлённые предметы, говорящие животные, диковинные химеры, боги, герои и монстры, — все эти духи самостоятельны и активны, но их активность ограничена их спецификой, функцией и особенностями места обитания. Они питаются тем, что приходит из мира смертных, и выстраиваются в замысловатые и подчас абсурдные в глазах разумных смертных иерархии. Эфемерные сущности абсолютно эквивалентны психическим комплексам, наборам связанных представлений, объединённых через ядерное содержание их функции, – незримая форма, определяющая их роль в психоструктуре, наполнена конкретными содержаниями Этого мира. Потусторонние обитатели анимистической реальности даже не обязаны иметь дела со смертными, что не мешает им устраивать неприятности разной степени пагубности, помогать в важных делах или зачинать смертных детей. Исполняя своё предназначение, они поддерживают функционирование мироздания, в том числе вмешиваясь в повседневную жизнь субъекта в Этом мире, будь то забывание важной даты, фатальная ошибка за рулём, роковая влюблённость или удачная идея.

Живущие Здесь смертные считаются по умолчанию неподготовленными к контактам с Потусторонним, сакральная уничтожительность которого легко может проклясть их или убить. Поэтому посредническую функцию выполняли те, на кого пал выбор Той стороны, – шаманы и колдуны, уже затронутые проклинающим благословением высшей реальности и способные оградить других от её благостнокошмарного воздействия. Вписывание в Иной порядок вычёркивает субъекта из Этого, тогда окружающие начинают видеть в нём если не безумца, то эксцентричную личность, и хорошо, когда сообществу нужны такие специалисты, но бывают и не нужны. Двумя другими путями приобщения смертных к Иному испокон веков были сон и безумие. В обычном бодрствующем состоянии душа субъекта, условно присутствуя при нём, живёт своей предвечной жизнью Там, но заметить это можно лишь во время сна, когда всё внимание субъекта переключается, и он смутно видит как душа путешествует по удивительным местам и участвует в странных событиях. Но душа может остаться в мире Туманов, заблудившись или оказавшись в плену местных обитателей, тогда повседневное Я субъекта так и не просыпается или место души в нём занимает дух, пожелавший оказаться среди живущих, чтобы насладиться материальном воплощением своих стремлений.

Именно с Желанием Тот мир и его обитатели связаны сильнее сего. Духи и демоны — это воплощённые желания в широком смысле, оформленные мотивы и воплощённые влечения. Этот мир кажется более близким к Закону и долженствованиям, но это заблуждение. Тот мир – это не пространство Оно, а Этот – не место Сверх-Я. Там не отсутствует Закон, напротив, именно Там он берёт начало, воплощаясь в самых жестоких и императивных формах. Но ограничения и предписания Там имеют совершенно иную, чуждую для Этого мира логику, так называемую логику бессознательного, с произвольной каузальностью и главенством магических ассоциативных связей, где представления связаны по близости, созвучию, общему качеству, метафорой и метонимией.

Присутствующие Там фундаментальные структурообразующие пары противоположных Принципов, включая Закон и Желания, проявляются в жизни смертных и с необходимостью вступают в конфликтные взаимоотношения, подчас с трагическими последствиями для субъекта. Психосхемы, подмиры Потустороннего могут свободно проецироваться вовне и приписываться Тому или Этому мирам, но в силу устойчивости и плотности Этого, именно с ним чаще ассоциируется Закон, что позволяет возникнуть распространённой конфигурации, в которой Закон приписывается Этому, а Желания Тому мирам. Или если даже оба принципа остаются частью Иного в пределах своих подмиров, Небес и Ада, то один из них объявляется основным. Это вызывает репрессию другого принципа, чаще желаний, и отторжение всего связанного с ним и Того мира в целом как угрожающе-опасного. Субъект остаётся не чужд желаний, но лишь дозволенных Законом и предельно обработанных, чтобы они ни в коем случае не расшатывали устои и минимально влияли на установленную систему мироустройства с приматом Этого мира. Следуя таким желаниям, субъект будет получать удовольствия, продвигаясь к новым желаниям внутри заданного плана, но это никогда не приведёт его к изменениям и новому пониманию, чреватому коррозией фундамента предписанного порядка и нарушением status quo.

Такая модель позволяет отчасти прояснить существующее у субъектов напряжение между мирами, приводящее к разрастанию барьера между ними. Оттуда исходит всё, и в том числе много того, с чем субъект не готов, не желает или боится иметь дело. Обычным отношением Я к Тому миру является отнюдь не жёсткая репрессия, а игнорирование, то есть обесценивание и вытеснение, закрепляемое всё теми же мыследейственными ритуалами. Есть Там что-то или нет – это не имеет значения, не представляет ценности, а то и вовсе померещилось. Аналогичным образом в упрочнении барьера применимы все так называемые «защитные механизмы», среди которых отрицание и отбрасывание является крайним случаем, при котором представления Оттуда отвергаются столь радикально, что их возвращение грозит уже не просто нервным чиханием, а катастрофическим разрушением Я и «затоплением» невыносимыми содержаниями Того мира. Перечислять все возможные способы ограждения не имеет здесь смысла. Важно то, что Я, присоединяясь к Этому миру, противостоит неконтролируемым и неуместным вторжениям Оттуда, ради чего местные власти готовы бросить гораздо больше усилий, чем они могут себе позволить, приводя в процессе к вырождению, упадку и гибели субъекта. Но есть Там и не только нежелательные, но и откровенно опасные твари, жаждущие лишь разрушения, так что оградительные меры ни к коем случае нельзя считать исключительно пагубными, покуда они защищают субъекта от безумия и смерти.

Мир Духов является бессознательным в общем смысле слова. По Ту сторону вершатся космогонии и апокалипсисы, а с удивительными существами происходят фантастические события. Повинуясь причудливым течениям ассоциативных связей, представления, пританцовывая, сцепляются друг с другом, образуя изящные фигуры или невообразимых тварей, и участвуют в невидимом конструировании судьбы субъекта, будучи при этом отдельными от его Я и в то же время оставаясь частью смертного. Соответственно, многое из того, что известно о функционировании психического аппарата, можно перенести на Тот мир, как закономерными будет и амплификация всего того, что известно о потусторонних реальностях, на душевную жизнь субъекта. Это само по себе не такой уж оригинальный и новый ход, но почему-то им всё ещё пренебрегают или принимают мифический материал буквально, то есть в логике Этого мира, и не с позиции субъекта.

Ранние карты Другого мира не отличались особой сложностью, но прежде всего в нём был открыт и нанесён на карту Мир Мёртвых. Первое время мёртвые ещё ходили среди живых или становились в ряд прочих незримых сущностей. Но если духи просто всегда есть, то души мёртвых совершают переход Отсюда, и факт этого перехода открывает возможность для усиления Стены между мирами и отдаления Того мира. Ведь духи потенциально опасны, так же, как и души мёртвых, но первые – это неизбежность, тогда как от мёртвых можно и необходимо превентивно обезопасить себя, и, правильным образом упокоив мертвеца, отправить его подальше, откуда он уже не сможет вернуться и напомнить о чём-то. Погребальные ритуалы оказываются одновременной связью с Тем миром и мгновенным разрыванием этой связи, укрепляя бессознательность Того мира, всё более скрываемом вуалью тайны, за которой всё исчезает без следа.

Мир Мёртвых становится отдельным фрагментом Иной реальности и располагается уже где-то далеко (предположительно внизу). Учреждается Место, где сосредоточены все покойники, замершие там навсегда. С момента учреждения Мира Мёртвых души умерших становятся особой категорией сущностей, не обогащающих собой Иной мир, как это происходит с некоторыми особыми представлениями из Этого мира по законам соответствия, но, подобно насекомым, фиксирующихся Там в янтаре безвременья и беспамятства. Конечно, существуют варианты, отправляется ли душа дальше, остаётся среди подобных ей или перерождается, но все эти дополнения не отрицают факта существования мрачного архива, куда поступает информация из мира живых – их воспоминания. Не следует, кстати, путать посмертные приключения души, являющиеся странствиями по Иному Миру в целом, с пребыванием души в Мире Мёртвых, аналогом которого является, например, Аид. Последнее — это вся память субъекта о том, чего уже нет Здесь и что никогда не должно вернуться к нему. Мир мёртвых – это не просто коллекция воспоминаний, но мёртвые, застывшие воспоминания, редко, но настойчиво требующие к себе внимания самыми жестокими способами.

Отправленные подальше души усопших тоскуют по жизни, и место их пребывания становится обителью скорби и бесконечного умирания со смутными тенями и призраками, завывающими среди раскинувшихся до горизонта кладбищ на вечногниющей бесплодной земле под чёрным солнцем вечной ночи. Мир вечного траура и забвения. Неудивительна жажда мёртвых вернуться обратно, что они иногда и делают, подпитываясь переживаниями вины, любви и ярости субъекта и вступая в союзы с духами Того мира. Благодаря этому они способны являться живым под видом безобидных ностальгических воспоминаний, повторяющихся снов о покойных родственниках или вечной панихиде по утерянной любви. В принципе, так же, как и духи, призраки не добры и не злы (мораль не имеет отношения к Тому миру), но их интересы могут как способствовать успеху смертных, возвращая то, что было потеряно, так и доводить до гибели, в основном собственноручной, ведь неупокоенные души склонны звать смертных в свои холодные объятия, и сами они напитаны яростью нарушенных обещаний и чистой разрушительностью инфернальной части Того мира. Им не просто нужно вернуться в мир живых — у них есть либо неоконченные дела и неразорванные связи с субъектом, либо они жаждут крови живых, то есть то же самое, но с иссушающей ненавистью.

Важным местом в топографии Загробного Царства является река забвения Лета, выпив из которой, душа забывает себя. Это необходимая часть упокоения, ведь забывшая всё душа уже не станет мучить живущих. Аналогичную функцию ограждения выполняют многочисленные преграды, будь то другая река с паромщиком и цепной пёс у входа, – мёртвые должны оставаться там, где они оказались, и больше не показываться на глаза. Но не является ли Лета рекой, из которой скорее испивает сам субъект, стремящийся к забвению и покою, что не мешает всё же активным призракам преследовать его исподволь, но теперь забывшее Я уже не понимает, что происходит и кто и почему его мучает. Ведь именно забытое повторяется вновь и вновь.

Пока разделяющие миры Стена была ещё не так высока, Иной мир продолжал открываться смертным, предстоя всё более замысловатым. Аналогичное происходило, впрочем, и с миром плоти. Могущественные и важные для смертных духи, так называемые архетипические фигуры, то есть структуроопределяющие элементы, стали божествами, прикреплёнными к своим владениям Того мира. Общее место обитания божеств с главным из них небесным богом выделилось в отдельный обширный и ещё диффузный центр, из которого разворачивались космогония и мироздание. Наконец, было совершено фундаментальное и гениальное осевое открытие – утверждение центрального структурообразующего элемента, выходящего за пределы самой структуры – Единого Бога. Это же стало ещё одним шагом к разрыву связи между мирами и внутри них. Потустороннее начало отрываться от Этого мира с постепенным упрочнением барьера между реальностями, тогда как внутренний разрыв Потустороннего разделил его на две части, которые были разнесены в стороны и отброшены на недосягаемую высоту и глубину.

Не стоит связывать этот разрыв исключительно с христианством, констатировавшем топографию Ада и Рая, ведь такая мифогеография присутствовала у многих, включая зороастрийцев и народы Сибири, и я не вижу необходимости искать того, кто выяснил это первым и разделил мир натрое. На профанную реальность, Этот повседневный мир смертных, а также верхний и нижний миры, составляющие сакральную реальность в её ужасной инфернальной и прекрасной священной составляющих. Внутренний разрыв разделил всё потустороннее на правильное, имеющее отношение к Всевышнему, и на неправильное, левое, имеющее отношение к Его злому двойнику или порождению. Абсолютно хороший и абсолютно плохой миры. Все духи были разделены на добрых, совершающих благие действия в отношении смертных, и злых, соответственно вредящих и препятствующих праведной жизни.

Хотя категории добра и зла, которыми свободно распоряжается Я, не имеют хоть какого-нибудь отношения к Тому миру, и в этом смысле Небеса эквивалентны Аду, а пернатые слуги Господа неотличимы от приспешников Сатаны, но в чём-то другом они различны, и это замечательное открытие в первую очередь дуалистических религий – открытие уже упомянутой особенности бинарно-комплементарного структурирования Потустороннего с двумя фундаментальными полюсами.

Рай – точка отсчёта, изначальный прототип бытия, центральное место, по образу и в соотношении с которым выстраивается космос субъекта. И это же Потерянный Рай, в который теперь как будто можно когда-нибудь вернуться. В этом смысле Эдем – это поистине утопия, то есть то, чего не может быть, как нет и Золотого Века. Рай принципиально потерян, а Новое Царство возможно только при вере в Иное, что станет очевидным только позже. Но пока вера ещё оставалась, Небеса были выстроены в божественном порядке ступенями эманации восхождения-к и нисхождения-от Творца всего, восседающего на слепящесияющем престоле с бесчисленными духами-ангелами, функционирующими вокруг и поющими гимны творению и Творцу. В других трактовках даже без личного присутствия Всевышнего Мир Добра-и-Света – это очень хорошее место, где очень хорошо, радостно, всё и все находятся на своих местах. Апогей структурирования. Этим и являются Небеса – местом, откуда берёт начало само Созидание как центробежная сила, разворачивающая восхитительный собор Творения вокруг себя всё дальше и дальше, образуя идеальную симметрию соответствий, наполненную божественной любовью.

В противоположную сторону от лестницы в небеса расположена адская бездна, необходимая сама по себе и для равновесия всей системы в той же мере, впрочем, что и Небеса необходимы для балансирования Ада, потому что о первичности чего-то говорить не приходится. Мир Зла-и-Тьмы или просто мир извечной тьмы. Кстати, наличие более «тёмных» мест в мифогреографии может сообщать о большей или меньшей бессознательности тех или иных мест. Тогда в противоположность сверхсиянию небесного престола в центре Бездны расположена сама бессознательность, непознаваемое Ничто, Чёрное Солнце, свет которого озаряет Мир Мёртвых. Если Небесный порядок связан в первую очередь с архетипической созидательностью, жизненностью и любовью как соединением, то Ад – это, конечно же, торжество разрушения, воспроизводящийся конец света, хаотическое безумие и распад, расползающийся кошмар, наполненный отвратительными демоническими духами, нашёптывающими смертным извращённые и гнусные помыслы.

В Бездну также была отправлена и существенная часть душ умерших, так что разделение произошло не вполне симметрично. Грешников всегда оказывается больше, чем праведников, да и Царство Мёртвых находится ближе к Аду, находясь под землей. Так что почти всем составом Дис был послан в Ад. Мир Мёртвых тем самым оказался ещё больше отделён от субъекта, что до поры могло его успокаивать.

О возможностях путешествия души в райский Элизиум к состоянию несуществующей гармонической целостности сообщалось и в предшествующих представлениях о загробном существовании. Прежде это было скорее заслугой посмертных правильных действий души, чем деяний в профанном мире. Смещение пути спасения с действий души в Том мире на действия в Этом могло бы способствовать прижизненным духовным поискам, но обратилось в спасение через делание, то есть формальное и материальное воплощение Царства на земле. Тем более, когда альтернативой райскому блаженству стали вечные муки, вопрос спасения души встал гораздо острее. Возможность выставления Потустороннего за скобки и сжатые сроки открыли дорогу как фундаментализму, так и всевозможной революционной деятельности с разрушением плохого мира (политического строя, религии) и строительством идеального. Уничтожение неверных всегда считалось действенным способом скорейшего вознесения, как и неукоснительное следование ритуалам, в которых приходит быть верным букве, ведь Дух куда-то делся. А если потенциальное существование Царства Небесного уже установлено, но мы остались заперты в мире материи, то необходимо всеми средствами его Здесь обретать, невзирая на жертвы и мир в огне.

Но не только это разрушительно повлияло на связь между мирами. Как только доминирующим становится видение Потустороннего как синонима Инфернального, что и имело место в поздней версии христианства, предшествовавашей Смерти Бога. Тогда естественным становится сооружение непроходимой Стены между реальностями. При строительстве баррикад от Ада за Стеной, само собой, оказалось всё, включая и Небеса, которые где угодно, но явно не Здесь. Вместе с Другим сам субъект стал отчуждён от себя Стеной безмолвия, и остался один на один с бессмысленностью опустошённой профанной реальности, где сколько не придумывай смыслы – эти гомункулы умирают, едва появившись на свет, не имея малейшей укоренённости в ткани бытия.

Довольно двусмысленную роль в происходящем играло Евангелие и Сын Божий, провозгласивший, что Царство Божие, то есть состояние абсолютно сознательной жизни и целостности, уже здесь. То есть оно всегда присутствовало и находится рядом, но по другую сторону или в другом измерении. Путь к нему остаётся особенным вопросом, но это путь субъекта туда, а не преобразование профанного мира вообще. Также Иисус утвердил связь между реальностями и стал одним из последних великих шаманов, совершив традиционное для них сошествие в Ад и вознесение к Небесам, в ходе которого из первого были извлечены несчастные души. Этим и многим другим Иисус фактически отменяет всё то, что если не провозглашалось впоследствии церковью, то по крайней мере было так понято многими смертными. По сути, Новый Завет сообщает, что потустороннее действительно существует, и это было полезно напомнить тем же римлянам, уже почти потерявшим веру в богов. И пусть не всё, что приходит оттуда хорошо (это подчёркивается изгнанием бесов), но именно Там, а не Здесь следует искать обетованное Царство, являющееся Иным местом и реальным состоянием. Привело же это всё именно к тому, к чему привело, – Тот мир стал не только туманным, но запретным и опасным.

Преисподняя всегда была ближе к смертным, чем небесные врата. Дьявола не случайно называют местным правителем, хотя его владения явно располагаются далеко не Здесь. Демоны, во главе со своим Князем, в отличие от ангелов, к концу средневековья всё активнее и активнее вторгались в жизнь людей. Борьба с ересями становилась всё более кровопролитной, чтобы затем стать повальным уничтожением ведьм и вампиров – живых или почти живых, но уж точно вещественных свидетельств того, что Зло обитает среди нас. Когда же битва с Дьяволом была завершена, то завершилась она смертью христианства и завершением строительства Стены, столь страшным к тому моменту стало столкновение с тем, что по Ту Сторону, и столь велика стала уверенность в том, что Здесь можно найти всё, что нужно субъекту для счастья завершённого существования. Казалось, что мир людей наконец-то был очищен и стерилизован от любой заразы пагубных верований, от которых если и осталась, то лишь ритуальная часть.

Отдельные визионеры и мистики вроде Данте, Мильтона, Сведенборга и младшего Андреева в своё время ещё могли вступать в Тот мир, насколько это в принципе возможно, и описывать его, но это едва ли значительно сказывалось на общей ситуации. Хотя ещё неизвестно, была ли эта ситуация когда-то иной, и вполне может быть, что испокон веков основная часть смертных жила единственно лишь своим миром и в прошлом разве что выполнялось немногим больше повседневных процедур для ограждения от Иного, но может даже и не больше. Так или иначе, к началу XX века Стена выстроилась до Небес, а взошедшие по ней узрели пустую утопичность Рая, Эдемский Сад предстал им пустыней. Стена стала реальностью, за которой нет ничего, сакральное распалось на куски, вернувшись в первозданный хаос и растворившись в мире смертных. Смертные же остались в единственном мире, всё более похожем на инфернальную дистопию, потому что можно закрыться куполом, но нельзя отрезать себя от Основания, и если сакральное не может прилететь с неба, то оно приползёт из-под земли в виде какой-нибудь гадости.

 

Большие надежды и маленькие феи

В промежутке, когда сила официального запрета на Потустореннее уже снизилась, но Барьер между мирами ещё не стал фундаментальным, предпринимались попытки преодоления угрожающего разрыва. Ими стали многочисленные более и менее локальные мировоззренческие школы, вспышки визионерства, а затем и культы. Прежде всего стоит отметить романтиков — увлечённых авторов XIX века, ищущих, подобно деятелям Возрождения, связи с Потусторонним и занятых в том числе реанимацией народных верований так, как это им виделось, в частности через веру в природных духов и очаровательных фей. Не так уж важно, насколько сильно отличались оригинальные и романтические понимания сверхъестественного. Главное, что Иной мир остаётся поблизости от смертных – в их домах и во всём снаружи, в первую очередь нетронутой человеком природе.

Христианство, хоть и не смогло быстро искоренить веру в «прекрасных людей», но окончательно демонизировало их. Те из них, что прежде не были кровожадными и бесчеловечными чудовищами из тьмы и чащ, стали искусителями, уводящими смертных от Господа. Демонизация духов была делом предрешённым, ведь феи, являясь жителями Иного мира, крайне приближены к Этому, точь-в-точь как демоны. За их прекрасной и волшебной внешностью скрываются желания и жажда удовольствий, любых удовольствий, в том числе, что особенно важно, удовольствий запретных, инфернальных. Хотя мирские радости в принципе не слишком одобрялись официальной церковью. Но феи — не просто другая форма бесов и даже не только природные духи. С какого-то момента любое столкновение смертных с потусторонним стало считаться либо признаком безумия (что по-своему верно, ведь смотря что называть безумием, но это уже к Фуко), либо контактом с чем-то демоническим. Ангелы больше не могли являться людям в своём истинном облике, так как это было объявлено невозможным, но сами ангелы, то есть светлые (и чаще благосклонные к смертным) посланники Иного Порядка никуда не делись, но теперь должны были принять другой вид, в том числе облик фей, направляющих, оберегающих и помогающим некоторым людям, — муки там намолоть или сапоги пошить. Впрочем, разница между ангелическими и демоническими существами состоит только в паре функций и позиции наблюдателя, так что духи есть духи, одинаково бесчеловечные и чуждые, а выглядеть они могут как заблагорассудится им и воображению субъекта.

Страна фей, подобно Геенне, расположена в пределах условной досягаемости смертных – под землёй, а озорные духи, видя в смертных игрушки своих прихотей, склонны похищать и заманивать тех в Чудесную Страну, так же, как и демоны жаждут в Ад как можно больше душ. Но демоны забирают души, а феи уводят смертных и их детей во плоти. В этом проявляется специфичность фей, которая и привлекала романтиков – они принадлежат одновременно двум мирам, переходному пространству взаимопроникновения реальностей. Таким образом феи воплощают осверхъестествление Этого мира и овеществления Того, тот самый синтез, порождающий нечто третье, который был так жестоко разорван (или его возможность была отложена). Но Сказочная Страна – это именно Иной мир. Мир безумия, магии, идущего как попало времени, удивительных совпадений, химер и историй.

Не так уж очевидно, но наличие «историй» не просто специфично для Иного мира – он буквально состоит из сказаний. Этот мир на самом деле вовсе не историчен, в нём как таковом ничего происходит, потому что падающие в лесу деревья никого не волнуют. Мир смертных квазиисторичен, потому что люди способны создавать историю, но он не имеет в себе никаких нарративов или нарратива, описывающего происходящее в нём от начала до конца, и всё подобное, что есть у субъекта, приходит Оттуда. Иной же мир сам по себе является историей и хитросплетением сюжетов. Суть истории ведь отнюдь не только в фиксировании событий прошлого, но в вечном повествовании. Профанный мир, будучи априори бессмысленным, в принципе не может претендовать на нарративность, имеющую начало в нём самом. Иной мир рассказывает сам себя. Мифы и сказки – это сама суть структурирования Потустороннего, построенного как клубок великих космогонически-эсхатологических и малых частных рассказов, которые, в свою очередь, определяют судьбу субъекта в зависимости от того, в какой именно истории и в качестве кого он, ведая или не ведая того, участвует в каждый момент своей жизни.

Одним из самых распространённых сюжетов, связанных со взаимодействием смертных со Сказочной Страны, является «пропадание» в ней. Феи похищают людей и их детей, а те забывают о своём прошлом. Это иллюстрирует важную опасность столкновения смертного с Потусторонним – оно угрожает лишить его памяти и даже разрушить Я, растворив его в себе. и сделать одним из своих обитателей, выписав из Этого мира. Возможно это и преувеличенный страх, порождённый уверенными в преимуществах свой рассудительности людьми, которых ужасала и ужасает логика, не соответствующая здравому посюстороннему разуму, логика Иного мира и его обитателей. Точно так же, как их пугают собственные желания, которые, отвергнутые ими, возвращающиеся под видом лукавых бесов и смертоносных банши. Но Тот мир действительно может представлять опасность для неподготовленного субъекта, захватывая, очаровывая лишая его самого себя и не давая тому уйти. Аналогичным образом путник не мог покинуть Мир Мёртвых, отведав местной пищи, то есть приобщившись к самой сущности мира. Ведь что такое некоторые варианты психоза, если не психоз в принципе, как не разрушение Я субъекта с погружением того в галлюцинаторный мир фантастических явлений, когда Тот мир заполняет Этот. «Похищения» приводят к появлению подменышей – людей, потерявшихся в дебрях Того мира, чьё тело Здесь становится не более чем просто телом, вещью — набором веточек, камней и соломы. Частая потеря во времени, когда смертный, побывавший в мире фей, возвращался оттуда стариком или узнавал, что в Этом мире прошло триста лет, вновь указывает на вневременность Того мира, ведь в бессознательном времени нет, вернее, оно столь же условно, как и всё остальное.

К слову, потеря времени, похищения, светящиеся фигуры, демонизация, опыты над животными, круги на полях и прочее поразительно явно указывают на идентичность фей пришельцам. И я отнюдь не имею в виду, что Они прилетали к нам в средние века. Не имеет значения, забирают ли смертных в летающую тарелку или, танцуя, уводят в ведьмино кольцо из грибов. В легендах, конечно, принцы и королевы эльфов не вставляли смертным анальные зонды, но это уже вопрос к смертным и их воображению, в котором именно так представляется принудительное взаимодействие с Потусторонним и пребывание игрушкой в чужих любопытных руках.

Живущие между мирами феи причастны и к главному пограничному пространству – природе в целом, в особенности лесам и болотам, но то же касается и всего за пределами людских поселений. Прекрасный народ привычно воспринимается как существа абсолютно естественные, натуральные и органические в противоположность искусственной цивилизации смертных. Это может быть по крайней мере одной из причин воздействия на эльфов хладного железа как воплощения рукотворной, холодной и жёсткой оппозиции Этой реальности «горячему» и переменчивому Миру Духов. Пришельцы, к слову, тоже не посреди города встречаются (встречались?) и даже не на пустырях, а на лугах и полях, хотя бы на заднем дворе.

Природа также называлась не только храмом Бога, то есть своего рода репрезентацией Эдема, но и храмом Сатаны, не подчиняющимся человеку миром энтропии, мрака и безумия. И действительно, природа в её «натуральности» и жизни по собственным, подчас странным и определённо аморальным правилам напоминает Потусторонний Мир, словно бы просвечивающий сквозь листву и проглядывающий через топи в тёмных чащах. Природа, таким образом, была объявлена опасной, как и весь Иной Мир, и демонизирована вместе со всеми обитателями. Именно на лесных полянах и на холмах, а не в подвалах домов собираются ведьмы для встреч с нечистой силой. Вместе с отрывом от Потустороннего была объявлена война всему, что могло бы выступать его посредником. Поэтому совершенно естественным стал возврат романтиков к природе, помимо обращения к язычеству и духам.

Но оказалось, что Иной мир скрывает в себе не только надежду на трансформацию, но куда больше мрачных тайн и адских кошмаров, для отграничения от которых и затевалась большая стройка. Всё более популярны стали готические романы с историями о приведениях. Первой встречей с потусторонним стало наводнение земли призраками из вернувшего суверенитет Мира Мёртвых. Едва ли эти встречи приносили свои плоды. Иной мир уже стал отделён настолько, что явления оттуда стали трактоваться в логике Этого мира, а призраки, когда их считали не выдумками, а объективными феноменами, становились курьёзами или возмущениями электромагнитного поля, которое как раз стало темой обсуждения. Медиумы общались с собственными и чужими фантазиями, не вдаваясь в суть происходящего, сводившегося к общим фразам и, самое главное, физическим проявлениям незримого – столоверчению, мерцанию свечей и тому подобной чепухе. Это не значит, что призраков не существует, но самозваные специалисты того времени явно подошли к вопросу не лучшим образом. Однако это поспособствовало обращению интереса к Той стороне, что принесло свои результаты и новые открытия.

Ещё одним возрождением романтизма стали гностические идеи, звучащие в их устах уже несколько иначе, но с тех пор интерес к ним лишь возрастал. Это не был собственно гностицизм, но нечто весьма на него похожее. В изложении отдельных авторов Творец мира с его небесным воинством предстал тираном, закрывшим для смертных доступ к Потустороннему миру истины и радости, его Закон стал преградой на пути к освобождению, а Небеса – грандиозным паноптикумом. В отличие от гностических учений авторы романтизма не стремились уйти от Этого мира, но мечтали вернуть в него отброшенную и забытую магию Неверленда, страны несуществующего прошлого. В качестве поддержки с Той стороны авторы обращались к забытым или свежесозданным древним божествам и прежде всего к тем, что были к ним ближе всего по времени и культуре, в частности к Люциферу, но пока ещё только через упоминания и, иногда, апологию.

Описание Ада всегда было куда более увлекательным, реалистичным и вызывающим у субъекта чувство истинности, чем монотонные пейзажи Небес, а Преисподняя ближе к смертным, чем слишком абстрактные пейзажи прочих частей Иного мира. Поэтому объектом внимания заинтересованных лиц после краха христианских запретов стала не возможность нового понимания Потустороннего, ведь Иной мир уже перестал казаться существующим, но проявления Иного здесь — инфернальность во всех её проявлениях. Как грибы расцветали Культы Адского Пламени, переключившиеся на превознесение и восхваление Тёмного Владыки. Проклятые авторы обратись к тематике осквернённости Этого мира вторжениями извне, будь то смерть-и-разложение Бодлера, эстетика отвратительного и искусство распада, запредельные кошмары Лавкрафта или клаустрафобически-паранойяльные миры Кафки. Иной мир пытался вернуться связь с Этим, и делал это как мог, то есть через более активный и игнорируемый модус разрушения, апогеем чего стали опустошительные мировые войны, которые были продублированы для закрепления эффекта. Но даже из этого так ничего и не было извлечено, и даже, напротив, наступило длительное разочарование в поисках чего-то за пределами этой реальности, а проявлениями Иного стали называться банальные помешательства. Небеса и твердь были пусты.

Конечно, поиски Иного никогда не прекращались и продолжаются по сей день, пусть визионеров уже не так заметно. Куда больше в современных исследованиях Иного было сделано отнюдь не мистически-ориентированными авторами, а теми, кто избежал или преодолел соблазн одним прыжком пересечь Стену и потеряться по ту сторону в дебрях фантазмов в бесконечной игре с порождениями своего воображения. Не ведая, что творит, одна половина потерявшихся в стране фей принимает происходящее за истины Этого мира, а вторая забывает, что Этот мир вообще существует. И те, и другие довольствуются слишком простыми ответами и строят на их основании неопровержимые мировоззренческие системы, некоторые из которых даже удаётся удачно продать. Да и исследованиями как таковыми доморощенные адепты оккультного и эзотерического в основном не заняты, слишком увлечённые использованием крупиц правды, смешанных с потоками их собственных экскрементов. Но даже эти крохи традиционно трактуются в терминах Этой стороны, именно поэтому аюрведа и материальные мысли не спасают душу и не помогают в делах. Не спорю, это не значит, что чего-то стоящего во всех этих построениях нет вовсе, хотя такая оговорка может обойтись слишком дорого, к тому же часто и эта правда оказывается слишком тривиальной. Чтобы устоять, необходимо быть ногами в обоих мирах, иначе становятся неизбежными либо магическое мышление, либо неведение, и ещё неизвестно, что хуже.

Так что до сих пор Тот мир если и являет себя, то в сполохах огненной Геенны и невыносимого ужаса. Ужас и разрушение не только в равной степени свойственны Иному миру, но и более того, там находится их источник, распространяющийся на Этот мир, в котором самом по себе нет места чистому разрушению и ужасу тотального распада субъекта. Дело даже не только в этом, а в том, что первым, с чем встречается Там смертный, становится он сам в качестве стража, его заблуждения, страхи и надежды — иллюзии, за которые он держится в этом мире и из которых строит свою Стену. А уж за Стеной уже его встречает запредельный ужас. Не удивительно, что желающих отправиться Туда на разведку не так уж много, да и я к ним не отношусь. Кстати, я не случайно использовал термин «Стена» для обозначения барьера между мирами, и одноимённое произведение Pink Floyd исчерпывающе иллюстрирует заключённую в этом слове проблематику. Стена – это возведённый субъектом предел воображения, серая непроницаемая граница, в пределах которой тот чувствует своё ничтожество и покинутость отблесками Иного, от которого не ожидается ничего хорошего.

Мир Мёртвых продолжает, с медленными сдвигами в сторону хотя бы принятия, фигурировать в культуре в демонизированном и профанизированном виде. Напомню, что Обитель Мёртвых – это не провинция Ада, но становится таковой — фактической, находящейся Здесь Обителью Зла, где осязаемые восставшие мертвецы не хотят ничего, кроме как разрушить субъекта, а затем сделать частью их реальности. То же касается адских легионов, которые, согласно бесчисленной массе фантазий, стремятся вторгнуться в Этот мир и разрушить его. Официальным их мотивом всегда была месть Творцу, но, очевидно, это соответствует универсальному сюжету о разрушительном возвращении вытесненного. Вытесненных из Этого мира принципов ярости, разрушения устоев, первичной сцены, классовой борьбы, да чего угодно. Так что если не усложнять интерпретацию, то это просто возвращение Того мира Сюда во всей славе сакрального, разрушающего устаревший и закостеневший мировой порядок давно ждущего обновления мира.

Что же до Потустороннего в целом, то оно вполне принимается, но лишь как отчуждённая от субъекта художественная фантазия, то есть остаётся запертым в произведениях, чаще книгах и фильмах. Однако периодические вспышки всеобщего, особенно, конечно же, подросткового интереса к этим фантазиям снова и снова продолжают напоминать об истине, заключённой в воображаемых тайных мирах, полных волшебства и, самое главное, событий, невидимо находящихся одновременно в паре шагов и недосягаемо далёких и во времени, и в пространстве. И эти миры не случайно кажутся некоторым увлекающимся субъектам куда более интересными, чем их повседневность.

В наши дни мало найдётся тех, кому Потустороннее являет себя как хрестоматийный сказочный мир или царство мёртвых, один из этажей Ада. Посланники Оттуда чаще всего не похожи на крылатых маленьких существ, говорящие деревья или женщин со змеиным телом. Содержания Потустороннего мира эфемерны, ведь это чистые функции, а сам он весьма абстрактен, но, когда субъект сталкивается с Иным, оно берёт наполнение из субъекта и становится тем, чем оно ему воображается, в том числе и даже в основном «простыми» узнаваемыми воспоминаниями, лишь изредка нагруженными особым оттенком инаковости и важности. Именно поэтому относительно современные художественные произведения, описывающие устройство субъекта, рефлексивны. Описывая частного субъекта, они зачастую справляются с топографией Иного лучше, чем порождённые умствованием фантастические произведения, линия повествования которых заведомо предопределена законами жанра. Но, конечно же, и в последних можно найти много достойных путевых заметок.

 

Между Этим и Тем. Проклятый мир

Граница между мирами проходит через субъекта, хотя она и эфемерна: взаимодействие субъектом с Тем или Этим миром воздействует на субъекта, но никогда взаимодействие с Этим не действует на Тот и наоборот. Магические процедура не способны повлиять на климат и политику, а уборка и успехи на работе не помогают договориться с духами, как бы этого ни хотелось.

Профанный мир, реальность которого бесполезно и ни к чему оспаривать, предназначен быть материалом и опорой для субъекта. Без него не только не было бы никаких живых обременённых сознанием существ, вообще ничего бы не было. Но это только предварительное условие, ведь впоследствии мир плоти становится ещё и тем, из чего всё берёт своё наполнение, иначе психический аппарат субъекта наполняли бы не люди, вещи и события, а в лучшем случае геометрические фигуры, и то едва ли.

Иной мир, соответственно, это место чистых форм, и сам по себе он Форма – невероятно сложная Структура, по которой формируется субъект с его собственной Я-реальностью. Иной мир — это вечнопроизносимая история, космогонический миф, рассказывающий сам себе через смертных. И лишь подключившись к которому субъект может обрасти собственную историю и смыслы. Есть очевидная ирония в том, что Тот мир, являясь источником самого принципа изменчивости, не меняется никогда, раз за разом прокручивая одни и те же сюжеты в вариациях вариаций. А Этот мир, воплощая собой непоколебимость гравитации, как можно заметить, никогда не остаётся тем же, что был прежде, и изменения в нём необратимы.

Свойством реальности Этот и Иной универсумы наделяет то, что они могут обойтись без наблюдающего и впадающего в них субъекта. К тому же они крайне слабо и лишь частично поддаются воздействиям Я. Чего не скажешь о психическом мире субъекта, с которым Я делает что заблагорассудится и который исчезает, стоит только владельцу отлучиться. Невозможно, конечно, с уверенностью говорить о самостоятельном и независимом от наблюдателя существовании двух универсумов. Да и возможности Я в пределах своего личного мирка на деле довольно ограничены. Решающим оказывается лишь впечатление субъекта о том, что сакральный и профанный миры несут на себе отпечаток реальности, а вот психический мир – нет.

Через матрицу Потусторонего мира Этот наполняется смыслами, и только благодаря Этому миру Иной получает воплощение – его формула становится плотью. Местом же, где это происходит, является субъект. Через него проходит ось взаимодействия между мирами, и в этом смысле смертные — инкубаторы миров и механизмы соединения универсумов. Так что вовсе не Этот мир является местом обитания Я, как и не Тот, конечно же. Иной мир, в свою очередь, это не пространство психических представлений, которым является частный мир субъекта. Представления – это, по сути своей, иллюзии, отражения Того и Этого, тени объектов и миров, но не сами объекты и миры. Смертный вообще никогда не сталкивается ни с чем, кроме смутных очертаний, и едва ли способен выйти за пределы того места, где он оказался, и взять в руки хоть камень, хоть волшебный меч.

Субъект и только он является промежуточным местом, единственной невозможной точкой, где сходятся два универсума. Смертному с момента его появления предначертано стать разрывом, живым расщеплением, без которого не может быть ни Этой, ни Иной реальности, ни субъекта, и все три универсума появляются молниеносно и единовременно. Творящийся в результате третий мир, мир субъекта, нельзя назвать никак иначе, кроме как Проклятым миром к востоку от Эдема. Это единственный из миров, обречённый на распад, и лишь смертного ожидает окончательная гибель. Проклятие является закономерным следствием соединения универсумов – соединение священных эманаций с профанной материей образует нечто невозможное и противоестественное, священную вещественную скверну, то есть смертных. Они разлагаются потому, что телесны, и они сознают это потому, что обладают душой – это банальная, но редко понимаемая фраза. Проклятый мир – это пустое место, где нет ни Того, ни Этого, а есть только их эхо.

Соответствующий мир, покинутый светом Иного, отчасти удачно описан христианством с превосходным описанием концепта Первородного Греха. Но удачнее всего это удалось гностическим учениям, столкнувшимся, по всей видимости, с той же проблемой Стены между мирами. Общий посыл разнообразных учений можно свести к тому, что смертные живут в мире, созданном в результате фатальной ошибки, трагедии или по каким-то гнусным соображениям творца, путём смешения божественного света и совсем не божественной вещественной тьмы. Соответственно, идентифицируемый с Этим миром мир смертных плох, проклят и управляется преимущественно злобными человеконенавистническими силами. У Андреева, кстати, похожая метаистория, но немного иначе разворачивающаяся. В итоге многие пришли к выводу, что Этот мир является тем, от чего необходимо спасаться и возводить Стену, потому что в самом принципе ложного миротворения заложено семя зла, которое невозможно изменить или изъять. По версии Мани, к примеру, мир создан из многочисленных трупов демонических отродий, а смертные – это потомки демонов, проглотивших божественные искры света. Так что всё плохо, и ничего хорошего здесь не найти. Остаётся лишь искать способы уйти и не вернуться. Уйти в Другой мир, к Другому (они его так и называли) Богу, который вообще никакого отношения к Этому миру не имеет, от ложного местного божка.

Именно некоторые гностики и близкие к ним учения известны общением с духами, взаимодействием с ангелами и иными контактами с потусторонним. Одним из видных гностиков был Симон Маг, чьё прозвище говорит само за себя. Пусть даже о гностиках-заклинателях известно в основном со слов их обвинителей, но это всё ещё показательно. Косвенное, но отношение к гностическим традициям имеют также герметики, попытавшиеся возродить контакт с Иным миром в период Возрождения, а также алхимики, занимавшиеся трансформацией субъекта, который, пусть и в зашифрованном виде, связан с контактом с Той стороной, как раз связанной с преобразованиями субъекта.

Но даже без столь полезных в объяснении положения смертного мифов можно просто прочувствовать тот факт, что с миром что-то фатально не так. Люди страдают, в том числе по неизвестным им или слишком уж произвольным причинам, и иногда дело просто в том, что таков их мир и они сами. Это ведь и правда незавидная ситуация, в которой приходится выбирать из профанной скуки и бессмысленности, сакрального кошмара, безумия и принуждения или проклятой лживой иллюзорности. Это вообще не выбор, а чёрт знает что.

Субъект появляется в результате богохульного соединения, больше похожего на ошибку, но только своей жизнью он может сделать из этого нечто большее, чем кривую глиняную вазу с мутной вязкой жижей внутри. Начиная хотя бы с того, чтобы выяснить, что субъект – это не сосуд.

Но если бы всё было настолько беспросветно, то доведение себя до смерти голодом оказалось бы хорошим выходом. Но это плохой выход. Мир духов является прототипом и основой не только для всех входящих в него подмиров, но и для Проклятого мира, и, кроме того, периодически обновляемое взаимодействие с ним позволяет обновлять Проклятый мир, на котором покоится печать разложения, обновлять и перерождать в соответствии с загадочным Замыслом. Процедура эта в пределах одной лишь профанной реальности и проклятого мира, конечно же, невозможна.

Иной мир не только усиливает гнёт Проклятия, но, покуда проклятие эквивалентно благословению, то он же обеспечивает способность субъекта и Проклятого мира к освобождающей трансформации. Освобождающей потому, что Проклятый мир действительно является, в соответствии с гностическими представлениями, темницей души. Чёрной Железною Тюрьмой из фантазмов, заблуждений и предубеждений смертных в отношении самих себя. Это неприятный факт, но это не делает плохим мир, в котором обитает Я, как не делает плохим субъекта, существование которого привело к такому плачевному положению. Это не делает плохим даже тиранического божественного Демиурга со свитой архонтов. Субъект неизбежно появляется впавшим в проклятый мир и потерявшимся в нём, и иначе просто не может быть, потому что тогда бы не было никаких субъектов. Априорная проклятость смертных была весьма точно отмечена многочисленными мифами, но именно мифом христианства был намечен путь выхода из проклятого состояния как мира, так и его обитателя. Это Божья Милость, та же, что покрыла тучами Небеса и поставила стража у врат Эдема. Не самая надёжная возможность, что и говорить, но лучшая и единственная. Божественная случайность, благословение своенравных эльфов, священное совпадение, вмешательство Сатаны. Речь идёт об особом, ключевом для субъекта совпадении воспоминания (принадлежащего к Проклятому Миру, то есть области психических представлений субъекта), впечатления из Этого мира и впечатления из Иного мира. Такие трёхчастные совпадения, случающиеся не так уж часто, при соответствующем отношении к ним, то есть пристальном рефлексивном вглядывании и вписывании в смысловое поле, дают субъекту шанс на то самое изменение и выход за пределы исходной ограниченности. Причём всеми тремя элементами может оказаться всё что угодно.

Особый священный опыт работы с впечатлениями и назван собиранием искр, молниеносных проблесков Иной реальности и истины в падшем мире. Для совершения подобного совпадения, необходимо не только быть внимательным в первую очередь к себе и собственным переживаниям, но и поверить, что есть вообще чему совпадать, иначе все брошенные искры погаснут впустую. Под совпадением я не имею в виду буквальное совпадение трёх явлений или вещей, но триединую косвенную и объединяющую метафорическую связь между тремя объектами в трёх мирах, создание и поддержание которой невозможно без своевременных рефлексивных усилий субъекта — штурма Небес и погружения в Бездну. Миры просто наложены один на другой и задача субъекта, если у него вообще есть задача, – соединить реальности своим усилием.

Произведения искусства, любого искусства, являются, таким образом, особыми вещами, в которых руками автора заведомо уже собраны искры и в некоторых случаях даже установлена связь между Этим и Иным миром. Остаётся только усилие смертного, который сможет собственноручно присоединить к этому собственный мир, результатом чего будет катарсическое совпадение. Поэтому одной из величайших ошибок в взаимодействии с прекрасным – любоваться им, вместо того, чтобы извлекать проблески истинного света и приобщать их к себе.

Проще говоря, вот есть Этот мир немых вещей, мир сложно организованный, со множеством мест, активный, где полно этих самых вещей, других людей, социальных институтов и всего остального. Есть Другой мир с невероятным количеством самых разных сюжетов, у сюжетов есть варианты развития, там же ещё и бесконечное число смысловых конструкций и существ, у которых свои какие-то соображения, вдобавок там же разнообразные меньшие миры со своими законами и всем вышеперечисленным. И эти два мира сталкиваются в субъекте, образуя его собственный универсум. И этот несчастный субъект шарахается из стороны в сторону, что-то делает, что-то переживает, страдает. А иногда какие-то точки из всех трёх слоёв совпадают и подсвечиваются, этот столб света проходит через субъекта, и он что-то вдруг понимает, о себе причём понимает, потому что больше у него ничего нет. И понимание это, как можно понять, не просто редкость, а потрясающая редкость, когда объект обретает голос и начинает что-то важное говорить о человеке, а человек это понимает.

В качестве небольшого дополнения вернусь к тому с чего я начинал. При субъекте присутствует множество частных миров в пределах Иной реальности. Устроенные по образцу Мира Духов, они столь специфичны, что могут показаться самостоятельными и независимыми универсумами. Функционируя в пределах общего Замысла, миры и их обитатели могут быть в большей или меньшей степени активно вовлечены в жизнь каждого отдельного субъекта, и чем более они активны, тем настойчивее они просачиваются через разделяющие реальности барьер и смешиваются с Этим миром, накладывая на него неповторимые смысловые узоры мотивов. Данный эффект наложения специфической конфигурации содержаний Того мира на Этот и становится тем, что называется картиной мира субъекта, уникальным личным обременённым проклятием миром. Для кого-то это будет скорее сказочный миф фей, для другого обитель мёртвых или нескончаемые адские муки. Наложение это не устойчиво во времени, и перед глазами смертного миры могут то и дело сменять друг друга, накладываться на различные участки Этого мира или стабильно присутствовать в течении всей жизни. Схемы Того мира бессознательно вторгаются и накладываются на Этот. Невозможно избежать этого вторжения, но можно избежать бессознательности и уметь отделать одно от другого. Картина мира субъекта, его проклятый мир, сама по себе является ограниченным пространством с разбросанными тут и там искрами, и уже только в воли провидения и смертного остаётся то, будет ли он оставаться жить здесь, как в аквариуме, или искать улики, намекающие на недоступный обозрению мир снаружи.