Мариам Петросян ворвалась на русскую книжную арену внезапно и резко, получив Русскую премию — награду для писателей, создающих свои произведения на русском языке, но не проживающих на территории России. Её имя в шорт-листе премии 2009 года никому ничего не говорило, сказать точнее, никто не смотрел в её сторону, однако, почти 1000-страничный роман про детей в школе-интернате покорил всех, несмотря на то, что мальчики из странных школ с магическим уклоном уже фигурировали во всех книжных ипостасях.
Мариам, она же Мария Петросян, родилась и по сей день проживает в Армении, до внезапной литературной карьеры работала она художником на Армянфильме, и писателем становиться не собиралась. Она начала создавать свой роман в 1991 году, по кускам и фрагментам, забрасывая его и возвращаясь спустя месяцы. Писала для себя, показывая отрывки друзьям, совершенно не ожидая, что книга может понравится кому-то еще. По настоянию друзей предлагает текст рукописи издательству Livebook — и внезапно становится знаменитой.
«Дом, в котором» — это история обособленной жизни, о мире, отстранившемся от мира. С первых страниц мы попадаем внутрь Серого Дома и внутрь головы Курильщика, попавшего в эти многозначительные стены немногим раньше нашего. На первый взгляд, тривиальная ситуация: новенький в замкнутом коллективе, не прижившийся и не вписавшийся. Ненавязчивые детали, создавая второй контекст повествования, указывают на то, что Курильщик, как и многие его однокашники, не может использовать глагол «ходить», поскольку он — колясник. Поломанные и покалеченные, забыв о мире, позабытые миром, эти дети живут одним большим многоруким и многоногим организмом, единым в своей отстраненности.
У Дома свои законы, свои мифы, свои традиции и свои непонятные учителям и воспитателям странности и загадки. Живущие в Доме — его дети — осознают свой обособленный мир, четко разделяя понятия “Дом” и “Наружность”. О Наружности не говорят. Наружность пропитана мистическим страхом, ушедшие в неё — мертвецы. Воспитатели чувствуют и догадываются о потайной сущности Дома, но они бы никогда не поверили в правду, а посему их реальности отведен небольшой участок третьего этажа. И сны их спокойны. Учителя, воспитатели и даже директор ничего не решают на полях Дома. Они не диктуют правил, их власть — формальна.
Дом принадлежит его юным резидентам, растущим, стареющим вместе с ним.
Когда-то давно жители дома разбились на стаи. Первая — Фазаны, вторая — Крысы, Третья — Птицы, Псы из шестой. Есть ещё безымянная (точнее, с необозначенным, тайным для читателя названием) четвёртая и рассыпанная по другим стаям группировка Бандерлогов. В каждой системе строго разделения присутствует своя иерархия, а в каждой стае — вожак. Одностайники живут, учатся, взрослеют и выживают вместе. Рука к руке, даже если последних у тебя нет.
У жителей Дома не в ходу имена. Каждый вновь прибывший проходит крещение, и только после получения клички становится полноправным членом стаи. Так и Курильщик становится самим собой в лишенном романтики узком пространстве учительского туалета, во время неожиданного нарушения правил приличия, не оправдав своей принадлежности к самой «чистой» стае послушных мальчиков, носящих имя Фазанов. Послушные фазаны первой учебной группы не курят, не ругаются скверными словами, не акцентируют внимание на общем недуге, ложатся спать вовремя и успевают по всем предметам. Послушные фазаны не терпят нарушений своих правил, а называть состайника Курильщиком — значит признать его оскорбляющую приличных мальчиков вредную привычку. Поэтому приличные мальчики в одинаковой коричневой обуви самым верным способом избавляются от своего белого воронёнка: фазаны пишут коллективную петицию с просьбой о переводе нежелательного элемента в другую группу. Директор в свою очередь не может проигнорировать просьбу своей лучшей группы (читай: единственной приличной). Так Курильщик и повествование перемещаются в Четвертую. Где и начинается жизнь, дикая, хаотичная, прокуренная и заляпанная краской и пролитым кофе. С синяками от падений и подхваченная руками товарищей. Жизнь горящих ночных лампочек и неумолкающей музыки. Блужданий по ночному влажному лесу, карканья ручной вороны, волшебных амулетов и горячего дыхания спящего дракона.
Это книга о тайном молчании. К сожалению, всё, что может быть сказано о Доме — это уже вранье, ложь и недосказанность. Потому что невозможно артикулировать волшебство, волшебство можно только чувствовать кончиками пальцев, в промежуток времени, когда сердце замолкает перед очередным ударом, увидеть мельком в тенях и на радужке глаз напротив тебя. Нельзя передать словами неосязаемое, нельзя попытаться зафиксировать неуловимое, слова ограничивают и ломают, можно только поверить. И точно также нельзя просто прийти в Дом: Дом либо принимает и ты становишься его неотъемлемой частью, либо не принимает — и тогда тебя выживают все и вся, люди и стены, мыши и тени.
Это книга о ночи. Самое интересное происходит ночью, с редкими перерывами на обед. Он крадет пространство и время, которое никому в обычном мире за забором не принадлежит. Только тот, кто принял Дом и его правила и, соответственно, кто принят Домом в его настоящее нутро, способен понять и попасть в Дом, который на самом деле Лес. Дом — это живое существо. Любой дом, по сути своей, обладает сакральностью, дышит энергией и силой проживающих в нем, коллекционирует их тени и артефакты. Дом — это чистая магия, разлитая в стенах, заложенная кирпичом, вправленная в оконную раму.
Для того, чтобы понять, куда тебе нужно идти, зачастую надо потеряться. Чтение «Дома, в котором» — это момент, когда ты заблудился в лесу и спускаются сумерки. В этот момент стоит разводить костер: кто-то точно выйдет к тебе в темноте.
Это книга о времени. О том, что неосязаемо, но может существовать. О серийном убийце часов и о том, что время идет с ними не в ногу. Текст оставляет нам разгадывать загадку сменившихся кличек, продираться через лабиринт событий, которые не называются, но которые изменяют ход истории, но, в общем-то, мы не Альберт Эйнштейн и не Стивен Хокинг, чтобы пытаться объяснить в одном абзаце историю длиной в десять лет, разделенных на замкнутую бесконечность круга.
Это книга о боли взросления. Неожиданные повороты в судьбах и жесткая граница оставленного детства. Когда нежные щечки уходят с лица, обнажая острые скулы, а брови смыкаются в хмурой геометрии над глазами. О силе и бессилии, сменяющих друг друга, как осень и лето; о силе, которая приходит со временем, через зажившие порезы и синяки, и которая, быть может, в мире и не особо-то нужна.
Повествование выстраивается с различных углов зрения, роман полифоничен, он начинается с растерянного голоса Курильщика, который новенький в Доме, и как бы он не старался, он останется таким навсегда. Он никогда не делил со своими состайниками детских страхов, не вел войны за территорию и за оставшиеся бутерброды, не встречал новичков и не хранил молчания об умерших. Курильщик так навсегда и останется новичком, не поверив Дому, не отдав ему своего детства взамен на вечную дружбу. Эта история не о нем.
—Не расстраивайся, Курильщик. Когда я спрашиваю, как ты думаешь, это означает только одно: что мне на самом деле хочется заставить тебя думать.
Эта история о других жителях Четвёртой, потому что это книга — о братстве.
О Сфинксе и Слепом. О Шакале Табаки. О Горбаче, Македонском, Чёрном и прочих, прочих. Жители Дома — точно выброшенные на берег обломки ракушек. Они безногие и безрукие, у них болят спины и глаза, они без сознания или не могут встать. Они чувствуют острее, видят то, чего другие не видят, общаются с привидениями по ночам, и даже не пытаются объяснить очевидные вещи тем, кто не сможет понять. Ведь каждый выбирает, что ему видеть и во что верить: в то, что Время остановилось или же в то, что внезапно все часы вокруг просто-напросто сломались. Но звёзды на дне колодца начинают сиять тому, кто терпеливо смотрит.
Это книга о самом страшном.
О боли, которая не прекращается и ходит за тобой по пятам незримой, но вполне осязаемой тенью.
О потере брата. О той потере, от которой мечешься, как запертая в клетке птица, разгрызая камень стены, разрывая криком собственный рот. При всей своей силе оказываясь абсолютно бессильным перед лицом той, что пришла тебя забрать.
О Наружности, которая пытается тебя захватить и кое-что пострашнее, чем просто Наружность: необратимый и ужасающий день большого исхода: день выпуска, последний день для тех, кто стал слишком взрослым для дома. Это разрушение мира, который может существовать ещё тысячу лет, но увы, не может. Потому что нет ничего больнее, чем представить, как я теперь буду жить без тебя. Потому что самое ужасное — это потерять всех вас в один час и остаться одному в четырёх стенах. Всех вас, за кого я мог умереть и ради кого я продолжал жить.
– Если я не ошибаюсь, он был очень привязан к нему?
– Как вы странно говорите… Привязан. Чем-то вроде стального троса, толщиной с меня.
Но на самом деле, эта книга, в первую очередь, о любви. О мистической любви связанных между собой людей, людей, называющих себя братьями и сёстрами, состайниками, семьёй. Названными и выбранными, осознающих себя одним организмом, делящим боль на всех, переживающим радость всей стаей. Само собой, Дом — это микромодель мира, но в этой модели мира так хочется жить, так невозможно представить себе, что в один апокалиптичный день твоя жизнь прервется вместе с последним звонком. Как ни смешно, эта книга максимально о любви, хотя фраза откровения и признания своих чувств не прозвучит ни разу.
Потому что нет большей любви, как если кто положит душу за друзей своих.
«Даже вздыхаю от разочарования. Такое прозаичное объяснение самой неразрешимой загадки детства. Лучше было бы и не знать».
