19.01.2020
Современная любовь
Современная любовь
Современная любовь
Современная любовь
Современная любовь
Предисловие:

«Дистопия» в сотрудничестве с издательством No Kidding Press публикует «Современную любовь» в переводе Саши Мороз. Книгу о том Нью-Йорке, о котором поёт St.Vinsent, в котором, задыхаясь, умирала Валери Соланс, в котором появился и бесследно исчез Энди Уорхолл. Книги, написанной так хорошо, что это вызывает большую зависть.

Роман Констанс ДеЖонг «Современная любовь» — постмодернистская классика, образец новаторской про­­зы своего времени. Это детективная история и научная фантастика. Это история изгнания евреев-сефардов из Испании. Это любовная история, рассказан­ная из сердца нижнего Ист-Сайда. Это история Шарлотты,­ Родриго и Фифи Корде. Это форма, разъедаю­щая время, голос и жанр, тщательно сконструированная и одновременно личная.

ДеЖонг, важная фигура нью-йоркской медиа-­арт-сцены 70–80-х годов, отправляла «Современную любовь» частями по почте, издала ее в форме книги и превратила в часовую радиопьесу, музыку для которой на­­писал Филип Гласс.


Содержание:

Книга первая

Книга вторая

Книга третья

Книга четвертая

Книга пятая


ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

«Ты — отец ее ребенка. Это в двух словах. Она хочет, чтобы ты вышел с ней на связь». Такими словами Дэн Вулф закончил свой рассказ.

Итак, после стольких лет разрыва и одино­чества нам предстоит вновь увидеться.

А что до того, что случилось…
Я решил временно залечь на дно. За десять дней я добрался от тоннеля Холланда до Орего­на. Это было шесть лет назад. Примерно дважды в год я подумываю вернуться в Нью-Йорк. Затем я отбрасываю эти мысли. Отвлекаюсь на другое: для лосося наступает время нереста, для ме­ня — время зарабатывать деньги, которые помогут нам пережить зиму. Мы — это моя жена и двое детей. Зима — это суровые полгода, когда всё время идут дожди, но один раз в день прекращаются, и мы можем выбежать на улицу и посмотреть на небо или смотаться в город за продуктами. К концу мая мы все вне себя от раздражения, от постоянной жизни взаперти, и я начинаю думать о том, чтобы вернуться в Нью-Йорк. Потом я вспоминаю: весна, на подходе туристы, скоро в старом Портсмуте будет разгар сезона. Улицы наполнятся летними прохожими, деньги, что мы потратили за зиму, скоро вернутся к нам сто­рицей. Интересно, кто же этот человек на маши­не с номерами штата Невада, почему он приехал сю­да так рано? Сезон еще не начался, мы пока не открылись, еще три недели, говорю я, а он го­ворит, что ему не нужна комната. Он частный детектив: Дэн Вулф, из детективного агентства Вул­фа, Локуст-лейн, 1100, Лас-Вегас, штат Невада. Его клиентка — Фифи Корде. Пять лет назад она приехала в Лас-Вегас с годовалым сыном. До недавнего времени она жила на доходы от рабо­ты танцовщицей и официанткой. Потом налоговое управление и федеральные агенты решили принять меры против иностранцев, которые там живут и работают незаконно. Сначала все думали, что это обычные притеснения, и ждали, когда по­утихнет шумиха. Но этого не произошло. На этот раз за шумихой стояли серьезные си­лы, и Фифи, понимая, что никто в Вегасе не станет ее за­щищать, уехала за помощью в Нью-Йорк. Там она тоже никого не нашла. Три недели назад она вышла на связь с Вулфом и наняла его, чтобы он нашел меня и ввел в курс дела: ей вручили до­кументы о депортации. У нее закончились деньги. Я — отец ее ребенка. Я не хочу, чтобы моя жена об этом узнала. Четти живет нормальной жизнью, с мужем и двумя детьми, в родном городе. Мы жи­вем в доме, который ее прадед построил сто пятьдесят лет назад. Мы спим в его кровати. Мы де­лаем то, что в этой части света делают все: зимой ловим лосося, весной начинаем сдавать комнаты туристам. Мы волнуемся, что нехватка газа может отразиться на торговле. Будет ли уровень осадков в этом году такой же, как в прошлом? Мы укладываем детей спать и, беседуя, пьем кофе на кухне. Пару мгновений солнце медлит у горизонта океана, а затем исчезает. Это огромная таблетка витамина С, которая растворяется в самом боль­шом стакане воды в мире. Это огненный шар, ко­торый сварит всех морских чудовищ, чтобы они нас не достали. Так говорит мой сын Хэмфри. Поэтому вода становится розовой, поэтому дно океа­на усеяно костями. Он мечтает попасть туда и собрать все кости. Он знает о течении, которое со­единяет нашу, Орегонскую часть побережья с другим участком, в Японии. Иногда к нашему берегу прибивает ветром шарики из зеленого сте­кла. Японцы используют их, когда ставят рыболовные сети. Хэмфри ждет, когда к берегу прибьет ветром гигантский зеленый шар — достаточно большой, чтобы он смог на нем плавать по морю. Он хочет стать пожарным и уплыть на край океана, чтобы потушить солнце. Тогда в мире станет очень холодно и темно, и все наденут костюмы космонавтов, чтобы не замерзнуть, и будут носить с собой фонарики, чтобы видеть, куда идут. Как на Луне. Луна — это сплошной лед, а если до него дотронуться, ты превратишься в лед и умрешь. Только мальчики по имени Хэмфри не умирают. Хэмфри — неуязвимы, как все супергерои, как доктор Стрейндж: одним унылым, дождливым вечером в Нью-Йорке такси высаживает молчаливого, задумчивого пассажира на окраине Гринвич-Виллидж. «Вот это да! Доллар на чай! Большое спасибо, мистер. Не ответил. Должно быть, у него плохо со слухом». Но доктор Стрейндж во­все не из тех, кто плохо различает звуки, — совсем наоборот. Он сосредоточен в каждом своем действии: малейшая ошибка может привести к мгновенной гибели. «Барон Мордо никогда не перестанет меня разыскивать. В Америке мне оставаться не безопаснее, чем на Востоке. Очевидно, он приготовил ловушку и уже поджидает ме­ня в моем убежище в Гринвич-Виллидж. И всё-таки я должен попытать удачи. В моем святилище есть много оккультных средств, которые помогут мне узнать, где находится источник новой силы Мордо. Но я не собираюсь сразу заходить. Сначала я должен понять, какие опасности подстерега­ют меня внутри. Я останусь в сумраке возле этой темной двери, а мой незримый дух покинет мое физическое тело — бесшумно, как полночный бриз». Поскольку ни один объект, имеющий плотность, не может нарушить движение эктоплазмати­ческого тела, дух доктора Стрейнджа за считанные секунды проникает в его комнату и обнаруживает там… «Свет! Внутри кто-то есть. И правда, какая удача, что я действовал осторожно: один из демонов Мордо направлен сюда, чтобы дожидаться моего возвращения. Однако как, должно быть, Мордо уверен в своих силах, раз он посмел вторгнуться в мои владения. Сейчас я в безопас­ности — но это ненадолго. Я должен найти способ вернуть себе мое мистическое убежище. И всё же я не стану наносить прямой удар. Я не могу до­пустить, чтобы этот демон-захватчик известил Мордо о моем возвращении». Тем временем, облетев уже полмира, неутомимые охотники непрестан­­но ищут доктора Стрейнджа. Так, в тиши они проплывают над некой пещерой, не подозревая о том, что в ней скрывается раненый Древний — под за­щитой заклинания, что древнее самого вре­мени. Древний лежит в бреду на постели, бормо­ча одно слово — «вечность». «Вечность. Мой вер­ный под­данный не сможет в одиночку победить Мордо и его нового союзника. Ему нужна помощь — Вечность! Вечность! Только бы Стрейндж­ узнал о Вечности!» Однако, не зная, какое слово постоянно шептал Древний, доктор Стрейндж, беглый маг, располагается в маленькой, тус­кло освещенной лавке в одиноком переулке. «Это он. Магазин костюмов». Позже, когда бледный саван вечера начинает накрывать спящий город, переодетый и загримированный доктор Стрейндж возвращается в свое убежище в Гринвич-Виллидж. Ему удается обмануть союзника Мор­до, проникнуть внутрь и избавиться от него. «Сра­ботало! Не подозревая о том, кто я такой, он пропустил моего мистического стража достаточно далеко, чтобы тот его атаковал. Теперь у меня достаточно времени, чтобы заглянуть во всевидящее око Агамотто и узнать, где же находи­тся источник новой силы Мордо. Достаточно узнать, откуда исходит эта мощь, и я смогу создать заклинание, которое сможет ее победить. Да! Вот то, что я ищу». Всевидящее око, на пьедестале, в центре комнаты. «Я повелеваю тебе, о Агамот­то, внушающий трепет, раскрой передо мной свое всевидящее око». Но через мгновение магистр ма­гии понимает: «Это ловушка. На всевидящее око наложено заклинание Мордо». И — в мистическом святилище, расположенном далеко от центра Нью-Йорка, мы находим зловещего Ба­рона Мордо, он говорит с ужасным Дормамму. «Видишь, Дормамму? Мой план сработал. Хотя я не могу уничтожить Вечное око, я оставил незримое заклинание, которое сработает, как толь­ко наш ничего не подозревающий недруг решит заглянуть в око Агамотто. Теперь мы знаем, где он, и можем снова атаковать его!» — «Но внем­ли мо­им словам, о ужасный Мордо. Мое терпение почти подошло к концу. На этот раз он должен быть уничтожен. Тебе нельзя проиграть это сражение». — «Я не могу проиграть. Не теперь, когда к моей собственной силе прибавилась твоя неземная сила. Итак, ужасный Дормамму, я снова об­ращаюсь к тебе. Умножь мою силу еще один раз. Наполни меня своим устрашающим излучени­ем. Еще — еще! На этот раз победа точно будет нашей». Так, наделенный почти безграничной силой магистра темных сфер, Барон Мордо обращает­ся в ауру чистой энергии и летит со скоростью, кото­рую смертные не могут даже измерить, — «Теперь ничто не спасет доктора Стрейнджа», — а тем вре­менем ужасный Дормамму погружается в свои не­человеческие мысли и строит кровожад­ные планы — «Даже Мордо не подозревает о нас­тоящей цели, ради которой я помогаю ему, и о масштабах моей силы», — и доктор Стрейндж избавляется от своей маскировки — «Теперь, ког­да Мордо наложил заклинание на око Агамотто, ­я не могу больше откладывать нашу битву. Но я сражусь с ним в облике доктора Стрейнджа­. Даже сей­час я ощущаю его зловещую ауру». Внезапно Мордо ­по­является в луче желтого света. «Итак, ненавистный. Маскарад окончен. Мы, наконец, стоим ­лицом к лицу». — «Чистая правда, Барон Мор­до. Но на этот раз я не намерен спасаться бегством. Не важно, насколько ты силен, я буду сражать­ся до последнего!» — «И ты умрешь!» —  «Если бы я только знал, как возросла сила Мордо». — «Ха-ха! Впервые, Стрейндж, твой проклятый амулет не остановит меня: мои глаза надежно защищены от его ослепительного света». Одно заклинание за другим бросает противник в доктора Стрейнд­жа — им нет конца — нет границ: источник силы Мордо происходит из далекого потусторонне­го измерения. «Он беспощадно атакует меня. Как долго я смогу продержаться?» — «Ты будто удив­лен, Стрейндж. Ты не подозревал, что моя сила мо­жет оказаться настолько больше твоей». — «Ты лжешь, Мордо. Эта сила принадлежит не только тебе. Этого не может быть. Ты объединился с союзником — и он куда могущественнее тебя». — «Ты всего лишь строишь догадки, Стрейндж. Ты не мо­­жешь этого знать». Теперь, пока Мордо отвлекся, доктор Стрейндж наносит удар со всей силы, на которую только способен его амулет. Но хотя реакция доктора Стрейнджа застает его злобно­го соперника врасплох, это ни к чему не приводит. «Видишь, как легко я отбиваю твою хилую ата­ку, Стрейндж?» — «Я был прав. Он наделен источником силы другого. Но чья это сила?» — «Ты пытаешь­ся выиграть время. Ты хочешь узнать, как я получил мою величайшую силу, и найти способ меня победить. Но твое время вышло, доктор Стрейндж». Однако Мордо удивлен: почему Стрейндж до сих пор остается в сознании? Почему он еще жив? Никогда он не встречал такой воли, такого не­сгибаемого духа. Но он думает, что Стрейнджу осталось недолго. А Стрейндж думает, что не может позволить Мордо сокрушить его: «Моя собственная жизнь ничего не стоит, но я не могу оставить человечество. Я не могу допустить, чтобы Мордо направил свое невероятное могущество про­тив человечества». А затем происходит нечто не­ожиданное. Хотя силы у Мордо неизмеримо больше, его чары слабеют, рассеиваются под нати­ском непоколебимой решимости, потрясающего му­жества магистра мистических наук доктора Стрейнджа. «Магия Мордо теряет свою мощь. Я должен на­нести ответный удар — пока еще остаются силы. Он в смятении, он в замешательстве. Самое время собрать всю мою силу, все остатки моего могущества». Но из темных глубин потустороннего из­мерения самый мощный практик древней­­ших искусств броса­ет свою безграничную силу в бой: «Мордо! Держись крепче! Я буду атаковать Стрейн­джа через те­бя. Опустоши свой разум», — повелевает Дормамму. Итак, похоже, новая сила исходит от злобного Мордо, воздевше­го ру­ки, его смертное тело укрепляется, демонический блеск появляется в его немигающем взгляде, и он произносит не сво­им голосом: «Готовь­ся к не­избежному, доктор Стрейндж». — «Мордо! Ты изменился. И этот голос. Я должен был узнать. Я должен был угадать». Но теперь больше нет времени угадывать, нет времени планировать. Ко­г­да сгущается тьма, нет времени ни на что. Ни на что, кроме громогласной тишины в прорве пус­тоты. А пока земная сущность доктора Стрейнджа превращается в ничто, Хэмфри готовится ко сну. Он хочет полететь на Марс. Это просто: когда пора ло­житься спать, весь дом превращается в космический корабль. Он капитан, а я его помощник. Мы собираемся спасти принцессу Марса и ее друга Джона Картера. Сегодня ночью они попали в настоящую беду. Сумасшедшая сводная сест­ра принцессы украла ее трон и управляет планетой с помощью силы и страха. Она приказала казнить всех чужаков на ее планете: то есть нас.  Чтобы нас не заметили, мы приземляемся за холмом и не­заметно карабкаемся по круче. Далеко внизу ос­тается город Барсум. Где-то там нас ждут Джон и принцесса. Никем не замеченные, мы доби­раемся до окраины города, проскальзываем через неохраняемые городские ворота. Опасность та­­ит­ся везде. Мы крадемся по темным переул­кам. Внезапно раздается пронзительный крик: мы застигнуты опасностью врасплох. Нас окружа­ют пол­чища красных марсиан. С ними динозав­ры и обезьяны, ковбои, солдаты. Все маленькие пластиковые представители коллекции Хэмф­ри — единицы этой свирепой армии. Внезап­но ар­мия начинает нести потери — Хэмфри оп­рокиды­вает шеренгу за шеренгой. Он расстрел­ивает их из фазового пистолета, прямо как в «Стартреке». Пол спальни усыпан мертвы­ми телами. А потом помощник говорит капитану, что он поможет ему убрать игрушки, ведь уже пора спать. Когда мы закончили, я спустился на первый этаж и пошел на кухню. А что до Джона Карте­ра и принцессы Марса — мы потеряли их из виду в пылу сражения. А теперь началась вторая бит­­ва. Я научился распознавать сигналы: Четти сту­чит пальцами по столу, а ее глаза пылают. Сейчас мы начнем битву. Если это связано с детьми, я про­играю. Тут я всегда проигрываю. Я — чело­век, ко­торый ничего не знает о том, как нужно ра­стить детей. Неужели я не знаю, что если пора спать, ­то пора спать. Не нужно их подготавливать, не нужно с ними дурачиться, просто уложи их в пос­тель и спускайся, и точка, и дело с концом.

Отныне больше ничего не отличает город Порт­смут от многих других городков на по­бе­­ре­жье Орегона. Его главной отличительной чер­ты, грандиозного особняка Александра, боль­­­ше нет. Построенный в 1836 году Робертом Алексан­д­ром, этот величественный особняк выдержал сто­ пятьдесят суровых орегонских зим, а за­тем, око­­ло десяти лет назад, рассыпался в прах. Его ба­ш­ни стояли прямо, они высились в ясном синем небе. Его фасады ярко выделялись на фо­не си­не­­го океана. После обрушения здания Порт­с­мут пре­вратился в куцый промежуток меж­ду шос­се и дюнами. И всё же, когда зимние вет­ры дуют не слишком сильно и наносят не слишком мно­­го песка и какой-нибудь местный житель готов сопроводить вас и рассказать о здешних местах, тут и там можно рассмотреть былые следы: «Когда-­то здесь была большая бальная за­ла, а там — клас­сная комната. Вот тут были вы­­сокие фронтонные башни, а подальше — широ­кие окна спальни с видом на море».

С другой стороны дома открывался вид на го­ры. Деревья на склонах вырубили, и очертания но­вой постройки начали вырисовываться. Ра­бо­чие Роберта долго трудились над воплоще­нием его невероятного проекта. Всю весну и ле­то одного года и до самой осени следующего они трудились не покладая рук — до самого послед­него дня. В последний унылый, мрачный и безмолвный день рабочие в спешке добавляли финаль­ные штрихи. Под выступающими элементами верх­них этажей были установлены резные деревянные шары. Маленькие спиралевидные шпи­ли ук­рашали каждый из многочисленных высту­пов крыши. На следующее утро повсюду еще ва­лялись стружки, щепки, черепица и битые кир­пи­чи. Но гостей это не смущало. Они пришли на­сладиться красотой нового дома и отпраздновать окончание работ. Всю ночь напролет на кух­­не готовились к приходу гостей. Из новенькой печной трубы шел дым вперемешку с запахами мя­са и рыбы, обильно сдобренных специями, трава­ми и луком. Утром эта смесь ароматов всё еще ви­тала в воздухе рядом с домом. Второй день подряд был мрачным, унылым, ни следа морского бриза. Но и это не смущало гостей. Они приш­ли выпить сидра и бренди. Из туши оленя, подстреленного в десяти милях от городка, получился роскошный пирог. Шестьдесят фунтов трески, пойманной в заливе, пошли на сытный суп. Гости наелись и прохаживались по дому. Череда комнат и коридоров казалась поистине беско­нечной. Боковые ответвления невероятным образом снова приводили обратно. Из комнаты в комнату можно было попасть, сделав всего три или четы­ре шага по ступенькам, ведущим вверх или вниз. Каждый раз гости затруднялись точно сказать, на каком из трех этажей они находятся. Но только один действительно потерялся. Это был человек в кожаном жилете, который выглядел белой вороной. Другие гости надели свои лучшие наряды. Жи­тели Портсмута выглядели особенно хорошо, ведь с появлением нового дома город получил свое­го рода знак отличия и стал выгодно выделяться на фоне соседних поселений. Горожане смотрелись горделиво, жители окрестных деревень — восторженно и иногда завистливо, а Джон Картер в своем кожаном жилете выглядел как безумец, которого только и оставалось что обрядить в смирительную рубашку. Когда кто-то предложил ему миску ухи, он перевернул ее вверх дном. Когда он увидел резные шары и тонко обточенные столбики кроватей, он пришел в ярость и начал изрыгать проклятия. И более чем сто пятьдесят лет спустя люди говорили, что слышали шепот его имени в свирепом дыхании бури, которая снесла громадное здание. 

Вся пойманная рыба превратилась в роскошный суп, бревна — в изящный орнамент… всё это было для него чересчур. Джон Картер привык ловить треску утром и съедать ее в полдень, сидя под сенью деревьев, но их срубил Роберт Александр, специально для этого проделав путь из Бостона. По приезде Роберт сразу смекнул, что стоит добавить рыбную ловлю к тому предпринимательскому кредо, которое он разработал за семь суровых месяцев, пока «Дорсет», дав па­роходный гудок, медленно выйдя из Бостонского порта и обогнув Огненную Землю, плыл вверх по течению к диким землям северного Орегона, где люди и по сей день живут нату­ральным хозяйст­вом: ловлей рыбы и изготовлени­ем древесины.

Сегодня они работают на крупные компании, которым принадлежат права на древеси­ну и воду. Ввиду сезонности работ, в межсезонье семьи рабочих живут на пособие. В более сложных случаях многие получают пособие круг­лый год. Поскольку не запутаться в действующем меж­­дународном и межштатном транспортном за­конодательстве довольно трудно, резуль­тат налицо: почти все в этих краях, хотя бы в са­мой ма­лой степени, живут в так называемой зоне эко­номической депрессии. Кто-то получает дополнительный доход от летней торговли с турис­тами. Если зимой прочесывать пляж, бу­дет что продать — сплавной лес, гигантские ракови­ны и зеленые стеклянные шарики. Кто-то подра­батывает в местных ресторанах, где пода­ют знаменитых устриц и нерку. Другие тратят вре­мя в закусочных и в дешевых мотелях, которы­ми усеяно шоссе. 

Депрессия в этих краях до сих пор проявляется сильно. Если не в буквальном смысле — в крайней нищете, — то в меланхолии и подавленнос­ти, которая начинается в сентябре и не кончается до первых дней июня. В эти суровые месяцы, когда с низкого неба беспрестанно льет дождь, а дни — это несколько серых часов до наступления темноты. Но солнце чудесным образом раз в день пробивается сквозь тучи. Улицы и мага­зи­ны наполняются людьми в резиновых костюмах, которые бегут по своим делам, а затем обратно до­мой. Приходя домой, они готовят ужин. Есть его можно только тогда, когда приходит время за­жигать керосиновые лампы и разводить огонь в камине. Спускается ночь, за окнами нет ничего, кроме черноты, только дождь стучит в стек­ло и волны бьются о берег. Некуда деться от долгой и нескончаемой зимней ночи. Семьи выносят лам­пы из кухни и придвигаются поближе к ог­ню. Без него весь дом пал бы жертвой суровой по­годы. Влажность съедает половицы, грибок покрывает крышу, плесень ползет из щелей. Так же — и зимняя хандра. Люди изо всех сил ста­раются победить ее. Они разжигают огонь, чтобы просушить дом, пьют пиво, чтобы раз­веяться. Пиво ведет к беседам, пустым разговорам, сквозь которые прорывается нечто, что может закончиться стрельбой. Но, как правило, го­ворят о вещах фантастических: об ангеле смерти и его серебряных шпорах; о горящих пиратских шхунах, что видны в полночном тумане; о бурях, которые шепчут имя Джона Картера. В этих мес­тах фантастическое и повседневное идут рука об руку. Те же люди, которые слышали звон сереб­ряных шпор, заканчивают свое пиво и ложатся в постель. Под одной крышей, с одним и тем же­ звуком гремят косточки тетушки Алисии на чер­даке и посуда в раковине. Это дома, где де­ти рождаются, молодые женятся и старики уми­рают. Эти одинаковые, безликие дома ютятся воз­ле самых дюн, разительно отличаясь от громадно­го особняка Александра. Хвала небесам, что этот старый дом в конечном итоге рухнул. Он был как бельмо на глазу. Доставлял только беспокой­ст­во и лишние хлопоты бедной Четти. Как будто ей недостаточно проблем, пока она пытается вдолбить немного разума в двух сумасшедших детей, ко­торым ее придурочный муж запудрил мозги всякой ерундой. Кто-нибудь вообще слышал, чтобы чело­века звали Родриго? Такие имена бывают толь­ко у иностранцев. Наверняка ни на­ что не годный бездельник, который должен был сняться с места и бросить ее, когда придет лет­ний сезон. Хорошо, что здесь ветрено. Ей гораздо лучше живется без этого старого особня­ка, громоздкого, как слоновье стойло. И ясно как божий день — это хорошо, что тот чужак больше не показывал носа здесь в окрестностях. Ей гораз­до лучше живется с новым мужиком… Пиво ведет к пустым разговорам. На самом деле произош­ло вот что, и всё это весьма просто.

Около шестнадцати лет назад Родриго поднял вверх большой палец у входа в тоннель Холлан­­да, и после трех попуток водитель высадил его в горах Руби. Пошел снег. Снежные хлопья в свете фона­­ря. Снежные заносы вокруг бензоколонки. Было три часа утра, ни одной машины на шоссе. Наконец одна завернула на бензоколонку, и, перекину­вшись парой реплик, Родриго согласился вести машину, пока Макси поспит. Но Макси всю доро­гу болтал. Он путешествовал по окрестным горо­дам, перепробовал всё: школа, нормальная работа, участие в радикальных политических группиров­ках, наркотики. В конце концов он всё бросил и осел в Портсмуте. Хорошее место: тут красиво, и никто тебя не трогает. Они въехали в город, и Мак­си по­казал незнакомцу, что он имеет в виду. Род­ри­го никогда не был на пляже, где можно увидеть океан, а если повернуть голову, то и горы. Но он не­долго глазел по сторонам. В первую зиму Род­риго чуть не сошел с ума от дождя и хандры, волн и прочего. Всё пошло на лад, когда Макси по­з­накомил его с Четти Александр. Это была удачная сделка: он выгодно отличался от местных жи­те­лей, она казалась милой тихой гаванью после всех этих жестких нью-йоркских девок. Долгие зим­ние ночи вдвоем с ней помогли Родриго забыть о том, как он несчастен, и перестать думать о жиз­ни в Нью-Йорке. Когда Макси сказал Родриго, что он сошел с ума от дождя, что жениться — это безумие, Родриго сказал: «Она — очень милый человек». У них родился сын через год после свадь­бы, а пять лет спустя — дочь. Тот год был полон сюрпризов. Кроме того, что родился ребенок, в тот год в город приехал Дэн Вулф. За шесть лет Родриго успел привыкнуть к местным услови­ям. Он получал пособие, как и все остальные. Он знал всё о пиратах-призраках, привидениях на черда­ке, о рыбе и древесине, на которых было заработа­но состояние, на которое был построен дом, в котором они жили с Четти. К счастью, никого не бы­ло дома, когда он обрушился. Четти с детьми убежа­ла в город за продуктами. Родриго ушел по делам. А что до него самого…
Если вы спросите у Четти, она скажет: туда ему и дорога. 

Если вы спросите у местных, они скажут то же самое. 

Если бы не недавнее издание мемуаров Фи­­фи Корде, никому бы и в голову не пришло наводить справки о Родриго за пределами Портсму­та. В предисловии к своей книге Фифи написа­ла: «Я знаю, что уже не модно писать биографии, к тому же я знаю, что это неприемлемо — связывать жизнь женщины с жизнью мужчины. Поскольку моя жизнь была связана с тремя мужчинами, кто-то наверняка решит, что я неудачни­ца втройне. Впрочем, я никогда это так не воспри­нимала. И потому, хоть я и отдаю дань моде и социальному прогрессу, всё было именно так: мои зрелые годы можно разделить на три части — моя судьба была связа­на с тремя мужчинами». 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Первая глава повествует о юности Фифи Корде в Париже. В то время она была известной кабаре-артисткой и жила с человеком по име­ни Жак Вашман. Она описывает его как реликт из прошлого столетия, «блистательный, но пыльный». Он проводил свои дни, работая над одной из колоссальных книг по истории мира; ни одну из них он так и не завершил. Они жили в просторных апартаментах на бульваре Распай и там же проводили салонные вечера для художников, журналистов, интеллектуалов и прочих, о чем очень скучно читать. 

Вторая глава посвящена пятилетнему перио­ду, когда Фифи жила в Лас-Вегасе. Некоторые моменты довольно интересны. Тогда в Вегасе было много одиноких женщин с детьми, которые жили без мужчин. Отцы этих детей были бизнесмены и политики, приехавшие туда поразвлечься, что­бы потом вернуться в свой штат. Пределом мечтаний было подцепить одного из таких мужчин, чтобы поселиться в его пентхаусе и жить как в раю. Хо­тя если мужчину можно было развести только на деньги, то и дома с машиной было достаточно. Если же случай не представлялся, эти женщи­ны усердно работали официантками и танцов­щи­цами. В случае с Фифи всё было несколько ина­­че. У нее уже был ребенок, когда она приехала ту­да. И она утверждала, что ее никогда не прельща­­ла возможность иметь дом и маши­ну. Она хоте­ла за­работать артистическим трудом в городе, где во­ди­лись большие деньги. Но денег ей вечно не хва­тало, и она часто подрабатывала официанткой, чтобы свести концы с концами. Однажды ночью в закусочной она познакомилась с городс­ким инспектором Харви Уорреном. С момента этой встречи и до конца второй главы Фифи описы­вает, как развивались, а потом оборвались ее отношения с ним. Вначале она бы­ла постоянной спутницей Уоррена. Как толь­ко ему удавалось отлучиться с работы или из се­мьи, он навещал ее. «Я старалась быть интересной и внимательной к нему, я подстраивалась под его расписание. Я ничего не требовала, в том чис­ле в материаль­ном плане, и всегда была очень осмотрительна. Разумеет­ся, мы с Уорреном не могли вый­ти в свет — поэтому мы встречались тет-а-тет в моей маленькой квар­тире с видом на аэропорт. Поскольку о походе в ресторан не могло быть и речи, он часто прино­сил с собой заморожен­ную готовую еду: всё, что я могла приготовить, не рискуя спалить дом. Пока ужин разогревался в мик­роволновке, мы сидели на балконе, наблюдая за тем, как красиво приземляются самолеты в закатных лучах. Он вечно уходил сразу после сек­са, еда часто при­горала и становилась несъедобной, вот и я то­же скоро перегорела». Фифи начала по­лучать от Уоррена звонки: он говорил, что сенатор Такой-­то и Такой-то в городе, я хочу, чтобы ты была милой с ним. Она устала от таких сделок и сказала, что уходит от него. Уоррен ответил: ни за что. Она пригрозила, что всё расскажет о нем и его дружках и устроит публичный скандал. Он и его дружки нанесли ответный удар. С помощью на­логового управления и федеральных агентов Уор­рен вышвырнул ее не только из Вегаса, но и за пределы страны. В книге приводится фотография телеграммы, которую он отправил ей в тот день, когда ей вручили бумаги о депортации: «Ты сказала, что хочешь уйти, моя дорогая. Пока-пока».

Фифи приземлилась во Франции без гроша в кармане. Это была женщина сорока двух лет с шестилетним сыном. «Мы с Джонни выходи­ли из автобуса, который привез нас из аэропор­та на станцию Инвалидов, и меня вдруг осени­ло: моя жизнь — это всё, что у меня есть. Я продам ее. Я сразу же связалась со старым знакомым, который работал в издательстве „Соллерс“. Он согласился, что моя книга может оказаться интересной, и выдал мне небольшой аванс, что­бы я могла приступить к работе. Следующие четы­ре месяца мы с Джонни прожили в крошечной студии на Рю де Ренн, где я днем и ночью работа­ла над черновиком двух первых глав».
Издатели посчитали, что первая глава напи­сана хорошо, но никому больше нет дела до французских интеллектуалов. Они решили, что вторая глава также написана хорошо, хотя всем уже порядком надоели политические секс-скандалы в Америке. Если вообще стоит продолжать, не говоря уже о том, чтобы книга имела успех у читателя, Фифи должна сделать третью главу «ост­рой и пикантной».

Я ушла из издательства, получив второй маленький аванс. Когда я выходила за дверь, мною овладело странное чувство. Улица словно за­ря­жена тысячей вольт электричества, а я — кусок мед­ной проволоки, сквозь которую проходит ток. Этот странный ток прошел сквозь подош­вы моих ботинок, щекоча мои локти, мои колени. Он прошел по моим ногам, по всему телу — и вышел через голову. С этого мгновения я стала будто одержимой. Некий дух проник в меня, заполнил меня всю, а затем толкнул в улицу. По дороге я отметила: точный ракурс тени на лице женщи­ны, изгиб голубиного крыла, розовый блеск на язы­ке владельца табачной лавки, когда он сказал: «Голуаз». Я действовала без раздумий: остановилась купить сигарет, потом вина, потом минеральной воды, медленно и спокойно приближаясь к мгновению, уготованному судьбой. Будто человек, который готовится к суициду, я делала то, что нужно, не раздумывая, с вниманием ко всем деталям, одно действие за другим. Я остановилась у двери консьержки, договорилась с ней, что она заберет Джонни из парка и пробудет с ним до утра. Я поднялась по лестнице и заперла дверь. Я разложила на столе сигареты вино воду. А потом я сделала это. Я писала два дня, точно зная, что делаю: мной овладела одержимость. Я дала волю чувствам, как однажды, когда встретила одного мужчину; теперь, когда я пишу о нем, я снова чувствую силу, что лишает нас сил, и побуждения, не имеющие смысла. Эта одержимость странным образом возвращается. Я помню, в день второй нашей встречи он сказал мне, что не ожидал, что мы встретимся снова; в следующий раз он повторил эти слова, в следующий раз назвал меня принцессой, а потом имена и разговоры стали нам больше не нужны. Мы гуляли и спали и ели вместе. Мы ходили вверх тормашками, держась за руки. Мы ложились в кровать на рассвете, а вставали, когда начинало темнеть. Мы ложились в кровать на рассвете, в полночь, в любое время суток. Мы жили, приклеенные к потолку. Мы жили в мраморном мареве. Мы жили, устремленные в глубину, наша кожа прокоптилась и стала серой от паров любви. Мы медленно и неумолимо кружились, выше, чем любые властители этого мира, который мы оставили внизу. Чем была земная жизнь для нас, потерявших голову и навечно сплетенных гениталиями? Жизнь была непрерывным трахом. Жизнь была соединением Скорпиона с Марсом, соединением с Венерой. А главное соединение возникало каждый раз, когда мы были вместе, всеми возможными способами — спереди, сзади, в рот, сверху, сбоку, снизу.

Около пятидесяти страниц Фифи посвятила тому, как двое любовников держали свой короткий, но страстный роман в полной тайне. Тайком от друзей они уходили с вечеринок порознь, а потом встречались. Они терпеливо просиживали долгими вечерами в гостях, а потом будто случайно оказывались последними, кто ждет такси. У одного или у другого будто случайно возникала внезапная встреча, куда нужно было срочно убежать. Но причину их секретности Фифи не называет. Как и имя своего любовника. Она назвала третью главу «Т. Н.», что означает «таинственный незнакомец». 

Когда мемуары Фифи имели большой ус­пех, издатели поздравляли ее с тем, что она по­следовала их совету: «Это большая вещь, дорогуша. С-Е-К-С. Вот что продается. Так всегда было, и так всегда будет». И всё же, хоть и в меньшей степени, воображение людей привлекала завеса тайны. Как минимум те, кто был лично знаком с Фифи во время ее короткого успешного пребывания в Нью-Йорке, бесконечно строили догадки о том, кто такой Т. Н. Все помнили, как светилась она на сцене и сколь притягательной была ее игра. Мы плакали и кричали и аплодировали. Мы любили смотреть, как она стоит на сцене в лохмотьях, которые на наших глазах превращались в шаль, балетную пачку, купальный халат, ночную сорочку. Это было настоящее волшебство: как она разыгрывала свои небольшие представления. И потому многие были удивлены, когда прочли вот это: пока персонал вяло поторапливался с основным блюдом, обеденный зал декорировали под «тропические джунгли» с помощью растений в кадках, горок из апельсинов и кокосов и гроздьев бананов, висевших то тут, то там. Это были декорации для музыкантов калипсо в рубашках цвета вина с золотой оторочкой, которые, собравшись, начали исполнять Linstead Market, слишком громко. Песня закончилась. Появилась миловидная, но слишком разодетая девушка и начала петь Belly Lick. У нее на голове был фальшивый ананас. Предвкушая утомительный вечер, Вулф решил, что либо он слишком стар, либо слишком молод для самой страшной из пыток — скуки. Он поднялся, встал во главе стола, сказал: «Харви, у меня болит голова. Я пойду спать».

Уоррен посмотрел на него сквозь свой ящерный прищур. «Нет. Ты считаешь, что вечер выдался не очень веселый — так сделай его лучше. Тебе ведь за это платят. Ты ведешь себя так, будто знаешь Вегас. Окей. Убери этих людей со сцены». 

Много лет прошло с тех пор, как Дэн Вулф при­­нял этот вызов. Он чувствовал, что на него ус­т­ремлены глаза группы. Из-за алкоголя он повел себя неосторожно — хотел выпендриться, как па­рень на вечеринке, который настойчи­во хочет по­играть на барабанах. Глупо, он хотел са­моутвер­диться перед кучей крутых парней, которые посчитали его ничтожеством. Он не переставая думал о том, что это плохая тактика, что лучше впредь не быть беспомощной ищей­кой. Он сказал: «Хорошо, мистер Уоррен. Дайте мне сто долларов и ваш пистолет».

С минуту Уоррен стоял как вкопанный. Потом Луи Парадиз густым басом проорал: «Дай ему пистолет! Посмотрим на действо! Возмо­жно, парень ничего». И Уоррен залез в карман брюк, вынул бумажник и отсчитал сто долларов. По­том он медленно потянулся к поясу и достал пистолет. Приглушенный свет, освещавший девушку на сцене, поблескивал на золотой ру­­кояти. Он положил оба предмета рядом на сто­ле. Дэн Вулф взял пистолет и взвесил его в ру­ке. Молниеносным движением он взвел курок и покрутил барабан, чтобы проверить, за­ряжен ли пистолет. Потом он резко развернулся, упал на одно колено, выпростал руку и нажал на спусковой крючок. Музыка оборвалась. Повисла напряженная тишина: остатки фальшиво­го ананаса ударились обо что-то в глубине за­ла с глухим стуком, девушка закрыла лицо рука­ми и медленно, грациозно, как в «Лебедином озере», опустилась на танцпол, из затемнения выбежал метрдотель. А когда группа вышла из оцепе­нения и начала обсуждать случившееся, Дэн взял сто долларов и встал под свет прожекто­ра. Он поднял девушку за руку и засунул деньги ей в декольте. «Неплохо мы с тобой сыграли, милая. Не волнуйся. В этом не было ничего опас­ного. Я целился в верхнюю часть ананаса. А теперь беги и готовься к следующему номеру». Потом он обратился к музыкантам. 

— Кто тут старший? Кто организовал выступ­ление?

— Я. 

— Как тебя зовут?

— Кинг Тайгер.

— Ну хорошо, Кинг. Слушай меня. Это не фур­шет Армии спасения. Друзья мистера Уорре­на хотят действо, и чтобы погорячее. Я пришлю вам в гримерку рома, чтобы вы расслабились. По­ку­рите травки, если любите травку. Здесь все свои. Никто на вас не настучит. И верните ту красивую девочку, но наполовину одетой. И скажите ей, что­бы подходила поближе и пела Belly Lick очень разборчиво и грустно. А под конец пусть она и ее по­дружки устроят стриптиз. Понял? А теперь идите и накуритесь, иначе вечеру конец и никаких ча­евых. Окей? Поехали. 

— Окей, капитан, — ухмыльнулся Кинг Тайгер. — Мы просто ждали, пока все немного ра­зогреются на празднике. — Он повернул­ся к шестерке музыкантов. — Сыграйте им Iron Bar, только погорячее. А я пойду подзадорю Фи­фи и ее подруг. — Ансамбль снова заиграл, а Вулф сел на свое место. Никто не обращал на него внимания. Пятеро мужчин, или даже четверо, потому что Хендрикс весь вечер просидел с безразличным видом, напрягали слух, чтобы расслышать слова песни Iron Bar в версии Фанни Хилл. Четыре девушки, на которых были наде­ты только белые стринги, расшитые пайетками, выбежали на сцену и, плавно двигаясь на зрите­ля, исполнили энергичный танец живота, от ко­торого Луи Парадиза и Хэла Гарфинкеля броси­ло в жар. Номер окончился под аплодисмен­ты, девушки убежали, свет погас, остался только луч по центру сцены. Барабанщик принялся отстукивать быстрый бит, похожий на учащенный пульс. Открылась служебная дверь, и в луч света въехал странный предмет на колесах — огромная ладонь, около шести футов высотой, задрапированная в черный шелк. Она была полуоткрыта, на ши­роком постаменте, и стояла, растопырив пальцы, готовая что-нибудь схватить. Барабанщик ус­корил темп. Служебная дверь снова приот­крылась. На сцену скользнула женская фигура, блестящая от пальмового масла. В лице этой женщины чудились иноземные черты, и ее сияющее обнаженное тело казалось белоснежным на фо­не гигантской черной ладони. Кружась вокруг нее, она поглаживала руками растопыренные пальцы, а затем отточенным порывистым движением забралась прямо на ладонь и с томным видом стала совершать с каждым пальцем действия, лежащие за гранью всех приличий. Зрелище была крайне не­пристойное; черная рука сочилась маслом и, ка­залось, она вот-вот сожмет сладострастно извивающуюся девушку в кулаке. Уоррен сквозь свой ящерный прищур наблюдал за представлением. Барабанный ритм всё ускорялся; девушка забралась на большой палец, медленно завершила на нем свое действо и, в последний раз совершив отточенное движение задом, сползла вниз и исчезла за дверью. Все разразились бурными аплодисмента­ми, включая музыкантов. Уоррен пожал руку лиде­ру ансамбля и что-то прошептал ему, вытаскивая из портфеля какой-то листок. 

После этой тупой пантомимы представление становилось всё хуже. Девушки в стрингах кру­тились под бамбуковыми шестами, балансирова­ли на пивных бутылках. Девушки пели и танцева­ли стриптиз, и Вулф наблюдал, как четверых из них нагибают четверо потных бандюганов, неуклюже танцуя ча-ча-ча по залу. Когда ему надоело, Вулф решил сбежать через уборную, как только Уоррен отвернется. Но, направившись к выхо­ду, он заметил холодный как лед, стальной взгляд Хендрикса, направленный прямо на него. Была уже ночь, когда он добрался до своей комна­ты. Окна были закрыты, работал кондиционер. Вулф отключил его и наполовину приоткрыл окна. Он нервничал из-за представления с пистолетом, даже во сне он увидел троих мужчин в черных одеяниях, которые тащили бесформенный мешок сквозь пятна лунного света к темной воде, усе­янной точками блестевших во тьме красных глаз. Скрежет белых зубов и треск костей смеша­лись в непрерывный шум, как будто кто-то скреб­ся, и от этого звука он вдруг проснулся. Звук пре­в­ратился в тихий стук за занавесками. Достав из-под подушки пистолет, он бесшумно крался вдоль стены. Занавески были распахнуты одним быстрым движением. Золотистые волосы в лунном свете отливали серебром. «Скорее, Вулф! По­могите мне попасть внутрь!» — прошептала Фифи Корде. Он схватил ее за руки, пытаясь то ли втащить ее, то ли втянуть через окно. «Како­го черта», — выругался он себе под нос. На последнем рывке она задела каблуком оконную ра­му, и окно захлопнулось. Вулф снова выругался, шепотом. «Мне ужасно жаль, Дэн». Вулф шикнул на нее. «Какого черта вы здесь делаете?»

— Я должна была прийти. Я вышла на вас че­рез Уоррена. Я ушла от него и стала высмат­ри­вать вас. В нескольких комнатах горел свет, я прислушалась и подумала, что вряд ли вы там, а потом я увидела открытое окно. Я просто зна­­ла, что вы — единственный человек, который мо­жет спать с открытым окном. И я попытала удачи.

— Прекрасно. И в чем же дело?

— Последняя расшифровка пришла сегод­ня утром. То есть уже вчера. Это нужно передать вам во что бы то ни стало. Х. К. говорит, что один из глав КГБ, известный под именем Хендрикс, сейчас где-то поблизости, и говорят, что он посеща­ет этот отель. Вам нужно держаться от него подальше. Они знают, что одно из его заданий — най­ти и убить вас. В общем, я сделала элементарный вывод. На основе того факта, что вы находитесь в этой части города, и исходя из вопросов, ко­то­рые вы мне задавали. Я решила, что вы, возможно, идете прямо в западню. То есть вы не зна­ли, что пока вы искали его, он искал вас.

Она несмело протянула руку, чтобы получить заверение, что она сделала всё правильно. Вулф взял ее руку и отстраненно погладил, обдумывая это новое обстоятельство. Теперь эта женщи­на выглядела иначе, без масла, в простом кимо­но, недавно взбитые локоны ниспадали на ее ис­пуганные сияющие глаза. «Что касается Хендрик­са, он действительно здесь, но кажется, что он не опознал меня. Х. К. упоминал, дали ли Хендрик­су мои характеристики?»

«Вас характеризовали просто как печально из­вестного частного сыщика, Дэна Вулфа». Но вряд ли это много дало Хендриксу. Он попросил подробностей. «Это было два дня назад. Возможно, он прямо сейчас их получает по телефону или факсу. Вы понимаете, почему я должна бы­ла прийти?»

«Да, конечно. И спасибо. А теперь мне нужно вытащить вас обратно за окно. После иди­те своей дорогой и не волнуйтесь за меня. Я думаю, что смогу со всем этим справиться. Кро­ме то­го, я получил помощь». Он рассказал ей про Феликса Лейтера и Николсона. «Теперь просто скажи­те Х. К., что вы передали сообщение, что я здесь и со мной два агента ЦРУ». Он встал на но­ги. «Х. К. может получить точку зрения ЦРУ не­посредственно от этих двоих. Лейтер и Николсон. Вы запомнили?»
— Да. Но вы будете соблюдать осторожность?

— Конечно, конечно, а теперь вам пора. Молитесь, чтобы всем нам повезло. 

— Однако сегодня Провидение не на вашей стороне, мистер. Вы оба, шаг вперед. Руки за голову, — раздался мягкий голос из темноты спальни. 

Лично меня вообще не удивила эта история в Вегасе. За всё время, что я знаю ее, я поняла одну вещь: не было ничего, свойственного Фи­фи Корде. Она любила приходить ко мне и пить чай под открытым небом. Причиной ее пере­ез­да в Нью-Йорк был уход от некоего Жака… При одном упоминании этого имени она вздра­ги­вала и начинала тревожиться. Зазвонил телефон. Это был Родриго. Не хочу ли я поужинать вечером в «Орхидее»? «Окей». Это был Родри­­го, сказала я Фифи. «О, этот Родриго, — воскликнула она. — Больше не желаю сегодня слышать ни о нем, ни о его музыке. У него нет таланта. Он — подожди, я знаю, кто он. Он — пизда, пиз­да за пианино». Пустое выражение ее ли­ца ли­шало слова какой-либо связи с реаль­ным временем, слова утрачивали свое значение. Эти грубые, резкие слова повисли в воздухе. И ког­да она повторила их

— Да, пизда за пианино. И ты наверняка встретишь его в «Джем спа». 

— И что с того?

— А что я скажу, если кто-то расскажет мне, что видел там тебя?

— Скажешь, что тебя это не касается.

— Конечно, меня это не касается. Но ты знаешь, что начинаешь мне нравиться, и я скажу — ничего страшного, если ты случайно там ока­залась. Но если это привычка и ты посто­янно возвращаешься туда — это другое дело. Ты мог­ла бы прийти туда в компании… но сидеть в одиночестве в своем углу со своей газетой и собакой и со всеми теми людьми, которые гово­рят с тобой, этими странными низкорослы­­ми мужчинами в нелепых пиджаках, которые но­сят кольца и браслеты на лодыжках. К тому же там от­вратительно кормят.

— Я хожу туда не для того, чтобы поесть.

— Вот именно.

— Что?

— Ты ходишь туда по своим дурацким поводам. А там, между прочим, каждую ночь — скандалы, оргии и даже драки. 

— А мне-то что? Все оргии одинаковы — они такие скучные, что не стоят того. Мне интерес­ны только люди, которые там обедают, Фифи. И, раз тебе так любопытно, я расскажу тебе о них: в основном это юноши, которых не интересуют женщины. Самое странное их обыкновение — они громко выкрикивают заказы. «Мне еще один шерри за счет месье». В остальном они элегант­ные, усталые, с накрашенными веками, тяжелыми от недосыпа. Есть один человек, который присво­ил себе имя настоящей принцессы; он заказыва­ет минеральную воду «Виттель» и просит положить побольше лука в суп, потому что это очищает организм. Другой, с трогательным лицом анемичной девочки, ходит туда есть бульон и лап­шу. Владелец заведения дает ему добавку, немного по-матерински, и всегда возмущенно вопит, если тот отказывается есть. «Ну вот! Опять упоролся. О чем только думает твоя мама, когда позволяет тебе так над собой издеваться?» Еще один выглядит как Дэвид Боуи. Он едва притрагивается к еде и говорит: «О черт, мне вообще не нужен соус. Я не хочу прикончить свой желудок. И — официант! Раз и навсегда уберите эти огурчики и принесите мне бензонафтол».

Фифи была не способна разговаривать с людьми подолгу, обстоятельно. Ее ясное личико омрачалось, и ясность сменялась сонным усилием не смыкать век. Ее тело склонилось под тяжестью головы, похожей на бутон мака. Ее длинные тонкие руки беспокойно двигались, будто что-то ощупывая. Она всегда носила длинные платья, которые прятали ее ноги, она была неуклюжей, вечно теряла перчатки, носовые платки, зонтики, шар­фы. Браслеты на ее руках расстегивались. Ожерелья со­скальзывали. Ее тело отвергало всё, что придавало ему трехмерную объемность. Мне едва удалось разглядеть ее, когда она зарылась в подуш­ки. Внезапно выйдя из оцепенения, она сказала: «Мне ужасно жаль. Мне просто не нравятся все эти эс­теты. Забудь о Родриго. Поужинай со мной». 

В первый раз, когда я ужинала у нее, три коричневые свечи таяли в высоких канделябрах. Низенький китайский столик покрывали закус­ки: канапе из сырой рыбы, насаженной на стек­лянные палочки, фуа-гра, креветки, салат, при­правленный сахаром и перцем. А также тщательно подобранное шампанское Piper Heidsieck и очень крепкие коктейли. Задыхаясь от чувства неизвестности и полная недоверия к русскому, греческому и китайскому алкоголю, я едва притронулась к еде. Меня подташнивало от тяжелых ароматов парфюма, и я попыталась открыть окно: оно было заколочено. Я не верила, что эта встреча в такой удушливой атмосфере может способствовать настоящей дружбе с этой безжизненной женщиной, которая будто в беспамятст­ве опрокидывает рюмку за рюмкой. Однако впос­ледствии я еще много раз встречалась с Фифи Корде, всегда у нее дома, в роскошной темной квартире на 9-й улице. Моя квартира была слишком высоко, в ней было слишком пусто, слишком светло, к тому же беспрерывно звонил телефон. Она жила на первом этаже. Вся мебель, кроме гигантских статуй Будды, таинственным образом постоянно перемещалась с места на место. Сей­час кровать и стул стояли в углу, теперь вон там, а потом вообще исчезали. Фифи бродила сре­ди призрачных сокровищ, почти незаметных в наполненной ароматами темноте, окна были забаррикадированы, воздух тяжелел от плотных штор и благовоний. Однажды вечером я принесла большую керосиновую лампу и зажгла ее, поставив перед своей тарелкой. Но обычно я сидела в темноте, замершая и неловкая. В этих комнатах, которые постоянно изменяли свой вид, наша дружба не слишком шла на лад. Три или четыре раза я заставала ее скрюченной в уг­лу дивана, она что-то писала в блокноте, держа его на коленях. Она всегда виновато вскакивала, из­винялась, бормотала: «Ничего, ничего, я уже почти закончила». Где она работала? В какое время суток? В обстановке квартиры ничто не вы­давало ее рода занятий. Сама Фифи тоже: она от­казывалась говорить о работе. Она не хотела признаваться, сколько ей лет. Она избегала упоминаний о Жаке или о чем-то, напоминавшем ей то время. Постепенно она сменила манеру изъясняться, интонации, выражения, полностью избавилась от акцента. Когда я сказала ей об этом, она ответила, что не понимает, о чем я гово­рю. Когда она уехала из города, я больше ничего о ней не слышала. Естественно, я совсем не удивилась тому, какой завесой тайны она окружи­ла те дни в Нью-Йорке. И всё-таки я, как оказалось, тоже строила догадки и предположения, желая, как и многие, разгадать тайну, связанную с Т. Н. От этого некуда было деться: я уехала из города на четыре месяца, но все, кого я встречала, были заняты этим. У каждого была своя версия: это Джон, Дики, Родриго, «это не я». Доходило до смешного. Всякий раз, встречая старого знакомого, я думала: «Это он». В конце концов мне надоело. Я пошла на решительные действия.

Когда я спросила у Дики: может быть, это он — Т. Н. Фифи, он сказал: «Есть хихикающие пёзды и говорящие пёзды; есть сумасшедшие пёзды-истерички, которые тщательно подмечают смену сезонов; есть пёзды-каннибалы, они распахиваются широко, как челюсти, и могут проглотить тебя заживо; также существуют пёзды-мазохистки, они захлопываются, как устрицы, у них жесткая раковина, а внутри лежит жемчужина или даже две: есть неистовые пёз­ды, которые пляшут, завидев член, и мокнут в экстазе; есть пёзды-дикобразы, которые още­ти­ниваются и машут маленькими флажками на Рождество; есть пёзды-телеграфистки, которые отстукивают азбуку Морзе, и после них в го­ло­ве сплошные точки и тире; есть политические пёзды, напитавшиеся идеологией, они отри­ца­ют даже менопаузу; есть пёзды-овощи, которые не откликнутся, пока не потянешь за самый ко­рень; есть религиозные пёзды, они пахнут, как адвенти­сты седьмого дня, и полны бусин, червяков, ракушек, овечьих какашек, а иногда су­хих хлебных крошек; есть пёзды-млекопита­ющие, обшитые нутрией, которые впадают в долгую зимнюю спячку; есть пёзды-круизеры, оборудо­ванные как яхты, они хороши для одиночек и эпилептиков; есть пёзды-ледники, там даже от падающей звезды не зажжется ни одной искорки; есть разнообразные пёзды, которые не ук­ладываются в категории и не поддаются описанию, такую можно встретить только раз в жиз­ни, и она оставит на тебе след, клеймо; есть пёз­ды, которые сделаны из чистой радости».

Когда я спросила у Дики: может быть, Род­риго — тот самый Т. Н., он сказал: «Кто?»

— Родриго. Родриго Кортес. Ну хватит, Ди­ки, кого ты обманываешь? Ты же не хочешь сказать, что забыл такое имя… я уж не говорю о музыке… о человеке…

— Шарлотта, милая, — сказал он, погла­живая меня по руке, — это именно так. Ты когда-нибудь слышала о Стивене Дж. Керни?

— Нет.

— То-то и оно. Некоторое время назад город Нью-Йорк страдал от серьезной нехватки во­­ды. Люди с тревогой смотрели на облака, кото­рые тяжелели от влаги, и надеялись на спасительный дождь, дарующий облегчение. С большой помпой была запущена программа консерва­ции воды. Мойка машин, расход воды из-за протекающих кранов, влажная уборка улиц и охлаждение воздуха были запрещены. Пристальное внимание общественности привлек уполно­моченный по водоснабжению Нью-Йорка, мис­тер Стивен Дж. Керни. На какое-то время он стал самым значимым человеком в городе. Его имя было у всех на устах. Мистер Керни стал публичной фигурой. Потом начались дожди, и резервуары наполнились водой. Однажды его по-тихому сняли с поста. Никто не заметил.

 

КОНЕЦ

 

К оглавлению

Читайте также:
Зачем тебе философия?
Зачем тебе философия?
Интервью с фельдшером: cмех и сломанные ребра
Интервью с фельдшером: cмех и сломанные ребра
В чем смысл жизни?
В чем смысл жизни?