Предисловие:
«Дистопия» в сотрудничестве с издательством No Kidding Press публикует «Современную любовь» в переводе Саши Мороз. Книгу о том Нью-Йорке, о котором поёт St.Vinsent, в котором, задыхаясь, умирала Валери Соланс, в котором появился и бесследно исчез Энди Уорхолл. Книги, написанной так хорошо, что это вызывает большую зависть.
Роман Констанс ДеЖонг «Современная любовь» — постмодернистская классика, образец новаторской прозы своего времени. Это детективная история и научная фантастика. Это история изгнания евреев-сефардов из Испании. Это любовная история, рассказанная из сердца нижнего Ист-Сайда. Это история Шарлотты, Родриго и Фифи Корде. Это форма, разъедающая время, голос и жанр, тщательно сконструированная и одновременно личная.
ДеЖонг, важная фигура нью-йоркской медиа-арт-сцены 70–80-х годов, отправляла «Современную любовь» частями по почте, издала ее в форме книги и превратила в часовую радиопьесу, музыку для которой написал Филип Гласс.
Содержание:
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
«Ты — отец ее ребенка. Это в двух словах. Она хочет, чтобы ты вышел с ней на связь». Такими словами Дэн Вулф закончил свой рассказ.
Итак, после стольких лет разрыва и одиночества нам предстоит вновь увидеться.
А что до того, что случилось…
Я решил временно залечь на дно. За десять дней я добрался от тоннеля Холланда до Орегона. Это было шесть лет назад. Примерно дважды в год я подумываю вернуться в Нью-Йорк. Затем я отбрасываю эти мысли. Отвлекаюсь на другое: для лосося наступает время нереста, для меня — время зарабатывать деньги, которые помогут нам пережить зиму. Мы — это моя жена и двое детей. Зима — это суровые полгода, когда всё время идут дожди, но один раз в день прекращаются, и мы можем выбежать на улицу и посмотреть на небо или смотаться в город за продуктами. К концу мая мы все вне себя от раздражения, от постоянной жизни взаперти, и я начинаю думать о том, чтобы вернуться в Нью-Йорк. Потом я вспоминаю: весна, на подходе туристы, скоро в старом Портсмуте будет разгар сезона. Улицы наполнятся летними прохожими, деньги, что мы потратили за зиму, скоро вернутся к нам сторицей. Интересно, кто же этот человек на машине с номерами штата Невада, почему он приехал сюда так рано? Сезон еще не начался, мы пока не открылись, еще три недели, говорю я, а он говорит, что ему не нужна комната. Он частный детектив: Дэн Вулф, из детективного агентства Вулфа, Локуст-лейн, 1100, Лас-Вегас, штат Невада. Его клиентка — Фифи Корде. Пять лет назад она приехала в Лас-Вегас с годовалым сыном. До недавнего времени она жила на доходы от работы танцовщицей и официанткой. Потом налоговое управление и федеральные агенты решили принять меры против иностранцев, которые там живут и работают незаконно. Сначала все думали, что это обычные притеснения, и ждали, когда поутихнет шумиха. Но этого не произошло. На этот раз за шумихой стояли серьезные силы, и Фифи, понимая, что никто в Вегасе не станет ее защищать, уехала за помощью в Нью-Йорк. Там она тоже никого не нашла. Три недели назад она вышла на связь с Вулфом и наняла его, чтобы он нашел меня и ввел в курс дела: ей вручили документы о депортации. У нее закончились деньги. Я — отец ее ребенка. Я не хочу, чтобы моя жена об этом узнала. Четти живет нормальной жизнью, с мужем и двумя детьми, в родном городе. Мы живем в доме, который ее прадед построил сто пятьдесят лет назад. Мы спим в его кровати. Мы делаем то, что в этой части света делают все: зимой ловим лосося, весной начинаем сдавать комнаты туристам. Мы волнуемся, что нехватка газа может отразиться на торговле. Будет ли уровень осадков в этом году такой же, как в прошлом? Мы укладываем детей спать и, беседуя, пьем кофе на кухне. Пару мгновений солнце медлит у горизонта океана, а затем исчезает. Это огромная таблетка витамина С, которая растворяется в самом большом стакане воды в мире. Это огненный шар, который сварит всех морских чудовищ, чтобы они нас не достали. Так говорит мой сын Хэмфри. Поэтому вода становится розовой, поэтому дно океана усеяно костями. Он мечтает попасть туда и собрать все кости. Он знает о течении, которое соединяет нашу, Орегонскую часть побережья с другим участком, в Японии. Иногда к нашему берегу прибивает ветром шарики из зеленого стекла. Японцы используют их, когда ставят рыболовные сети. Хэмфри ждет, когда к берегу прибьет ветром гигантский зеленый шар — достаточно большой, чтобы он смог на нем плавать по морю. Он хочет стать пожарным и уплыть на край океана, чтобы потушить солнце. Тогда в мире станет очень холодно и темно, и все наденут костюмы космонавтов, чтобы не замерзнуть, и будут носить с собой фонарики, чтобы видеть, куда идут. Как на Луне. Луна — это сплошной лед, а если до него дотронуться, ты превратишься в лед и умрешь. Только мальчики по имени Хэмфри не умирают. Хэмфри — неуязвимы, как все супергерои, как доктор Стрейндж: одним унылым, дождливым вечером в Нью-Йорке такси высаживает молчаливого, задумчивого пассажира на окраине Гринвич-Виллидж. «Вот это да! Доллар на чай! Большое спасибо, мистер. Не ответил. Должно быть, у него плохо со слухом». Но доктор Стрейндж вовсе не из тех, кто плохо различает звуки, — совсем наоборот. Он сосредоточен в каждом своем действии: малейшая ошибка может привести к мгновенной гибели. «Барон Мордо никогда не перестанет меня разыскивать. В Америке мне оставаться не безопаснее, чем на Востоке. Очевидно, он приготовил ловушку и уже поджидает меня в моем убежище в Гринвич-Виллидж. И всё-таки я должен попытать удачи. В моем святилище есть много оккультных средств, которые помогут мне узнать, где находится источник новой силы Мордо. Но я не собираюсь сразу заходить. Сначала я должен понять, какие опасности подстерегают меня внутри. Я останусь в сумраке возле этой темной двери, а мой незримый дух покинет мое физическое тело — бесшумно, как полночный бриз». Поскольку ни один объект, имеющий плотность, не может нарушить движение эктоплазматического тела, дух доктора Стрейнджа за считанные секунды проникает в его комнату и обнаруживает там… «Свет! Внутри кто-то есть. И правда, какая удача, что я действовал осторожно: один из демонов Мордо направлен сюда, чтобы дожидаться моего возвращения. Однако как, должно быть, Мордо уверен в своих силах, раз он посмел вторгнуться в мои владения. Сейчас я в безопасности — но это ненадолго. Я должен найти способ вернуть себе мое мистическое убежище. И всё же я не стану наносить прямой удар. Я не могу допустить, чтобы этот демон-захватчик известил Мордо о моем возвращении». Тем временем, облетев уже полмира, неутомимые охотники непрестанно ищут доктора Стрейнджа. Так, в тиши они проплывают над некой пещерой, не подозревая о том, что в ней скрывается раненый Древний — под защитой заклинания, что древнее самого времени. Древний лежит в бреду на постели, бормоча одно слово — «вечность». «Вечность. Мой верный подданный не сможет в одиночку победить Мордо и его нового союзника. Ему нужна помощь — Вечность! Вечность! Только бы Стрейндж узнал о Вечности!» Однако, не зная, какое слово постоянно шептал Древний, доктор Стрейндж, беглый маг, располагается в маленькой, тускло освещенной лавке в одиноком переулке. «Это он. Магазин костюмов». Позже, когда бледный саван вечера начинает накрывать спящий город, переодетый и загримированный доктор Стрейндж возвращается в свое убежище в Гринвич-Виллидж. Ему удается обмануть союзника Мордо, проникнуть внутрь и избавиться от него. «Сработало! Не подозревая о том, кто я такой, он пропустил моего мистического стража достаточно далеко, чтобы тот его атаковал. Теперь у меня достаточно времени, чтобы заглянуть во всевидящее око Агамотто и узнать, где же находится источник новой силы Мордо. Достаточно узнать, откуда исходит эта мощь, и я смогу создать заклинание, которое сможет ее победить. Да! Вот то, что я ищу». Всевидящее око, на пьедестале, в центре комнаты. «Я повелеваю тебе, о Агамотто, внушающий трепет, раскрой передо мной свое всевидящее око». Но через мгновение магистр магии понимает: «Это ловушка. На всевидящее око наложено заклинание Мордо». И — в мистическом святилище, расположенном далеко от центра Нью-Йорка, мы находим зловещего Барона Мордо, он говорит с ужасным Дормамму. «Видишь, Дормамму? Мой план сработал. Хотя я не могу уничтожить Вечное око, я оставил незримое заклинание, которое сработает, как только наш ничего не подозревающий недруг решит заглянуть в око Агамотто. Теперь мы знаем, где он, и можем снова атаковать его!» — «Но внемли моим словам, о ужасный Мордо. Мое терпение почти подошло к концу. На этот раз он должен быть уничтожен. Тебе нельзя проиграть это сражение». — «Я не могу проиграть. Не теперь, когда к моей собственной силе прибавилась твоя неземная сила. Итак, ужасный Дормамму, я снова обращаюсь к тебе. Умножь мою силу еще один раз. Наполни меня своим устрашающим излучением. Еще — еще! На этот раз победа точно будет нашей». Так, наделенный почти безграничной силой магистра темных сфер, Барон Мордо обращается в ауру чистой энергии и летит со скоростью, которую смертные не могут даже измерить, — «Теперь ничто не спасет доктора Стрейнджа», — а тем временем ужасный Дормамму погружается в свои нечеловеческие мысли и строит кровожадные планы — «Даже Мордо не подозревает о настоящей цели, ради которой я помогаю ему, и о масштабах моей силы», — и доктор Стрейндж избавляется от своей маскировки — «Теперь, когда Мордо наложил заклинание на око Агамотто, я не могу больше откладывать нашу битву. Но я сражусь с ним в облике доктора Стрейнджа. Даже сейчас я ощущаю его зловещую ауру». Внезапно Мордо появляется в луче желтого света. «Итак, ненавистный. Маскарад окончен. Мы, наконец, стоим лицом к лицу». — «Чистая правда, Барон Мордо. Но на этот раз я не намерен спасаться бегством. Не важно, насколько ты силен, я буду сражаться до последнего!» — «И ты умрешь!» — «Если бы я только знал, как возросла сила Мордо». — «Ха-ха! Впервые, Стрейндж, твой проклятый амулет не остановит меня: мои глаза надежно защищены от его ослепительного света». Одно заклинание за другим бросает противник в доктора Стрейнджа — им нет конца — нет границ: источник силы Мордо происходит из далекого потустороннего измерения. «Он беспощадно атакует меня. Как долго я смогу продержаться?» — «Ты будто удивлен, Стрейндж. Ты не подозревал, что моя сила может оказаться настолько больше твоей». — «Ты лжешь, Мордо. Эта сила принадлежит не только тебе. Этого не может быть. Ты объединился с союзником — и он куда могущественнее тебя». — «Ты всего лишь строишь догадки, Стрейндж. Ты не можешь этого знать». Теперь, пока Мордо отвлекся, доктор Стрейндж наносит удар со всей силы, на которую только способен его амулет. Но хотя реакция доктора Стрейнджа застает его злобного соперника врасплох, это ни к чему не приводит. «Видишь, как легко я отбиваю твою хилую атаку, Стрейндж?» — «Я был прав. Он наделен источником силы другого. Но чья это сила?» — «Ты пытаешься выиграть время. Ты хочешь узнать, как я получил мою величайшую силу, и найти способ меня победить. Но твое время вышло, доктор Стрейндж». Однако Мордо удивлен: почему Стрейндж до сих пор остается в сознании? Почему он еще жив? Никогда он не встречал такой воли, такого несгибаемого духа. Но он думает, что Стрейнджу осталось недолго. А Стрейндж думает, что не может позволить Мордо сокрушить его: «Моя собственная жизнь ничего не стоит, но я не могу оставить человечество. Я не могу допустить, чтобы Мордо направил свое невероятное могущество против человечества». А затем происходит нечто неожиданное. Хотя силы у Мордо неизмеримо больше, его чары слабеют, рассеиваются под натиском непоколебимой решимости, потрясающего мужества магистра мистических наук доктора Стрейнджа. «Магия Мордо теряет свою мощь. Я должен нанести ответный удар — пока еще остаются силы. Он в смятении, он в замешательстве. Самое время собрать всю мою силу, все остатки моего могущества». Но из темных глубин потустороннего измерения самый мощный практик древнейших искусств бросает свою безграничную силу в бой: «Мордо! Держись крепче! Я буду атаковать Стрейнджа через тебя. Опустоши свой разум», — повелевает Дормамму. Итак, похоже, новая сила исходит от злобного Мордо, воздевшего руки, его смертное тело укрепляется, демонический блеск появляется в его немигающем взгляде, и он произносит не своим голосом: «Готовься к неизбежному, доктор Стрейндж». — «Мордо! Ты изменился. И этот голос. Я должен был узнать. Я должен был угадать». Но теперь больше нет времени угадывать, нет времени планировать. Когда сгущается тьма, нет времени ни на что. Ни на что, кроме громогласной тишины в прорве пустоты. А пока земная сущность доктора Стрейнджа превращается в ничто, Хэмфри готовится ко сну. Он хочет полететь на Марс. Это просто: когда пора ложиться спать, весь дом превращается в космический корабль. Он капитан, а я его помощник. Мы собираемся спасти принцессу Марса и ее друга Джона Картера. Сегодня ночью они попали в настоящую беду. Сумасшедшая сводная сестра принцессы украла ее трон и управляет планетой с помощью силы и страха. Она приказала казнить всех чужаков на ее планете: то есть нас. Чтобы нас не заметили, мы приземляемся за холмом и незаметно карабкаемся по круче. Далеко внизу остается город Барсум. Где-то там нас ждут Джон и принцесса. Никем не замеченные, мы добираемся до окраины города, проскальзываем через неохраняемые городские ворота. Опасность таится везде. Мы крадемся по темным переулкам. Внезапно раздается пронзительный крик: мы застигнуты опасностью врасплох. Нас окружают полчища красных марсиан. С ними динозавры и обезьяны, ковбои, солдаты. Все маленькие пластиковые представители коллекции Хэмфри — единицы этой свирепой армии. Внезапно армия начинает нести потери — Хэмфри опрокидывает шеренгу за шеренгой. Он расстреливает их из фазового пистолета, прямо как в «Стартреке». Пол спальни усыпан мертвыми телами. А потом помощник говорит капитану, что он поможет ему убрать игрушки, ведь уже пора спать. Когда мы закончили, я спустился на первый этаж и пошел на кухню. А что до Джона Картера и принцессы Марса — мы потеряли их из виду в пылу сражения. А теперь началась вторая битва. Я научился распознавать сигналы: Четти стучит пальцами по столу, а ее глаза пылают. Сейчас мы начнем битву. Если это связано с детьми, я проиграю. Тут я всегда проигрываю. Я — человек, который ничего не знает о том, как нужно растить детей. Неужели я не знаю, что если пора спать, то пора спать. Не нужно их подготавливать, не нужно с ними дурачиться, просто уложи их в постель и спускайся, и точка, и дело с концом.
Отныне больше ничего не отличает город Портсмут от многих других городков на побережье Орегона. Его главной отличительной черты, грандиозного особняка Александра, больше нет. Построенный в 1836 году Робертом Александром, этот величественный особняк выдержал сто пятьдесят суровых орегонских зим, а затем, около десяти лет назад, рассыпался в прах. Его башни стояли прямо, они высились в ясном синем небе. Его фасады ярко выделялись на фоне синего океана. После обрушения здания Портсмут превратился в куцый промежуток между шоссе и дюнами. И всё же, когда зимние ветры дуют не слишком сильно и наносят не слишком много песка и какой-нибудь местный житель готов сопроводить вас и рассказать о здешних местах, тут и там можно рассмотреть былые следы: «Когда-то здесь была большая бальная зала, а там — классная комната. Вот тут были высокие фронтонные башни, а подальше — широкие окна спальни с видом на море».
С другой стороны дома открывался вид на горы. Деревья на склонах вырубили, и очертания новой постройки начали вырисовываться. Рабочие Роберта долго трудились над воплощением его невероятного проекта. Всю весну и лето одного года и до самой осени следующего они трудились не покладая рук — до самого последнего дня. В последний унылый, мрачный и безмолвный день рабочие в спешке добавляли финальные штрихи. Под выступающими элементами верхних этажей были установлены резные деревянные шары. Маленькие спиралевидные шпили украшали каждый из многочисленных выступов крыши. На следующее утро повсюду еще валялись стружки, щепки, черепица и битые кирпичи. Но гостей это не смущало. Они пришли насладиться красотой нового дома и отпраздновать окончание работ. Всю ночь напролет на кухне готовились к приходу гостей. Из новенькой печной трубы шел дым вперемешку с запахами мяса и рыбы, обильно сдобренных специями, травами и луком. Утром эта смесь ароматов всё еще витала в воздухе рядом с домом. Второй день подряд был мрачным, унылым, ни следа морского бриза. Но и это не смущало гостей. Они пришли выпить сидра и бренди. Из туши оленя, подстреленного в десяти милях от городка, получился роскошный пирог. Шестьдесят фунтов трески, пойманной в заливе, пошли на сытный суп. Гости наелись и прохаживались по дому. Череда комнат и коридоров казалась поистине бесконечной. Боковые ответвления невероятным образом снова приводили обратно. Из комнаты в комнату можно было попасть, сделав всего три или четыре шага по ступенькам, ведущим вверх или вниз. Каждый раз гости затруднялись точно сказать, на каком из трех этажей они находятся. Но только один действительно потерялся. Это был человек в кожаном жилете, который выглядел белой вороной. Другие гости надели свои лучшие наряды. Жители Портсмута выглядели особенно хорошо, ведь с появлением нового дома город получил своего рода знак отличия и стал выгодно выделяться на фоне соседних поселений. Горожане смотрелись горделиво, жители окрестных деревень — восторженно и иногда завистливо, а Джон Картер в своем кожаном жилете выглядел как безумец, которого только и оставалось что обрядить в смирительную рубашку. Когда кто-то предложил ему миску ухи, он перевернул ее вверх дном. Когда он увидел резные шары и тонко обточенные столбики кроватей, он пришел в ярость и начал изрыгать проклятия. И более чем сто пятьдесят лет спустя люди говорили, что слышали шепот его имени в свирепом дыхании бури, которая снесла громадное здание.
Вся пойманная рыба превратилась в роскошный суп, бревна — в изящный орнамент… всё это было для него чересчур. Джон Картер привык ловить треску утром и съедать ее в полдень, сидя под сенью деревьев, но их срубил Роберт Александр, специально для этого проделав путь из Бостона. По приезде Роберт сразу смекнул, что стоит добавить рыбную ловлю к тому предпринимательскому кредо, которое он разработал за семь суровых месяцев, пока «Дорсет», дав пароходный гудок, медленно выйдя из Бостонского порта и обогнув Огненную Землю, плыл вверх по течению к диким землям северного Орегона, где люди и по сей день живут натуральным хозяйством: ловлей рыбы и изготовлением древесины.
Сегодня они работают на крупные компании, которым принадлежат права на древесину и воду. Ввиду сезонности работ, в межсезонье семьи рабочих живут на пособие. В более сложных случаях многие получают пособие круглый год. Поскольку не запутаться в действующем международном и межштатном транспортном законодательстве довольно трудно, результат налицо: почти все в этих краях, хотя бы в самой малой степени, живут в так называемой зоне экономической депрессии. Кто-то получает дополнительный доход от летней торговли с туристами. Если зимой прочесывать пляж, будет что продать — сплавной лес, гигантские раковины и зеленые стеклянные шарики. Кто-то подрабатывает в местных ресторанах, где подают знаменитых устриц и нерку. Другие тратят время в закусочных и в дешевых мотелях, которыми усеяно шоссе.
Депрессия в этих краях до сих пор проявляется сильно. Если не в буквальном смысле — в крайней нищете, — то в меланхолии и подавленности, которая начинается в сентябре и не кончается до первых дней июня. В эти суровые месяцы, когда с низкого неба беспрестанно льет дождь, а дни — это несколько серых часов до наступления темноты. Но солнце чудесным образом раз в день пробивается сквозь тучи. Улицы и магазины наполняются людьми в резиновых костюмах, которые бегут по своим делам, а затем обратно домой. Приходя домой, они готовят ужин. Есть его можно только тогда, когда приходит время зажигать керосиновые лампы и разводить огонь в камине. Спускается ночь, за окнами нет ничего, кроме черноты, только дождь стучит в стекло и волны бьются о берег. Некуда деться от долгой и нескончаемой зимней ночи. Семьи выносят лампы из кухни и придвигаются поближе к огню. Без него весь дом пал бы жертвой суровой погоды. Влажность съедает половицы, грибок покрывает крышу, плесень ползет из щелей. Так же — и зимняя хандра. Люди изо всех сил стараются победить ее. Они разжигают огонь, чтобы просушить дом, пьют пиво, чтобы развеяться. Пиво ведет к беседам, пустым разговорам, сквозь которые прорывается нечто, что может закончиться стрельбой. Но, как правило, говорят о вещах фантастических: об ангеле смерти и его серебряных шпорах; о горящих пиратских шхунах, что видны в полночном тумане; о бурях, которые шепчут имя Джона Картера. В этих местах фантастическое и повседневное идут рука об руку. Те же люди, которые слышали звон серебряных шпор, заканчивают свое пиво и ложатся в постель. Под одной крышей, с одним и тем же звуком гремят косточки тетушки Алисии на чердаке и посуда в раковине. Это дома, где дети рождаются, молодые женятся и старики умирают. Эти одинаковые, безликие дома ютятся возле самых дюн, разительно отличаясь от громадного особняка Александра. Хвала небесам, что этот старый дом в конечном итоге рухнул. Он был как бельмо на глазу. Доставлял только беспокойство и лишние хлопоты бедной Четти. Как будто ей недостаточно проблем, пока она пытается вдолбить немного разума в двух сумасшедших детей, которым ее придурочный муж запудрил мозги всякой ерундой. Кто-нибудь вообще слышал, чтобы человека звали Родриго? Такие имена бывают только у иностранцев. Наверняка ни на что не годный бездельник, который должен был сняться с места и бросить ее, когда придет летний сезон. Хорошо, что здесь ветрено. Ей гораздо лучше живется без этого старого особняка, громоздкого, как слоновье стойло. И ясно как божий день — это хорошо, что тот чужак больше не показывал носа здесь в окрестностях. Ей гораздо лучше живется с новым мужиком… Пиво ведет к пустым разговорам. На самом деле произошло вот что, и всё это весьма просто.
Около шестнадцати лет назад Родриго поднял вверх большой палец у входа в тоннель Холланда, и после трех попуток водитель высадил его в горах Руби. Пошел снег. Снежные хлопья в свете фонаря. Снежные заносы вокруг бензоколонки. Было три часа утра, ни одной машины на шоссе. Наконец одна завернула на бензоколонку, и, перекинувшись парой реплик, Родриго согласился вести машину, пока Макси поспит. Но Макси всю дорогу болтал. Он путешествовал по окрестным городам, перепробовал всё: школа, нормальная работа, участие в радикальных политических группировках, наркотики. В конце концов он всё бросил и осел в Портсмуте. Хорошее место: тут красиво, и никто тебя не трогает. Они въехали в город, и Макси показал незнакомцу, что он имеет в виду. Родриго никогда не был на пляже, где можно увидеть океан, а если повернуть голову, то и горы. Но он недолго глазел по сторонам. В первую зиму Родриго чуть не сошел с ума от дождя и хандры, волн и прочего. Всё пошло на лад, когда Макси познакомил его с Четти Александр. Это была удачная сделка: он выгодно отличался от местных жителей, она казалась милой тихой гаванью после всех этих жестких нью-йоркских девок. Долгие зимние ночи вдвоем с ней помогли Родриго забыть о том, как он несчастен, и перестать думать о жизни в Нью-Йорке. Когда Макси сказал Родриго, что он сошел с ума от дождя, что жениться — это безумие, Родриго сказал: «Она — очень милый человек». У них родился сын через год после свадьбы, а пять лет спустя — дочь. Тот год был полон сюрпризов. Кроме того, что родился ребенок, в тот год в город приехал Дэн Вулф. За шесть лет Родриго успел привыкнуть к местным условиям. Он получал пособие, как и все остальные. Он знал всё о пиратах-призраках, привидениях на чердаке, о рыбе и древесине, на которых было заработано состояние, на которое был построен дом, в котором они жили с Четти. К счастью, никого не было дома, когда он обрушился. Четти с детьми убежала в город за продуктами. Родриго ушел по делам. А что до него самого…
Если вы спросите у Четти, она скажет: туда ему и дорога.
Если вы спросите у местных, они скажут то же самое.
Если бы не недавнее издание мемуаров Фифи Корде, никому бы и в голову не пришло наводить справки о Родриго за пределами Портсмута. В предисловии к своей книге Фифи написала: «Я знаю, что уже не модно писать биографии, к тому же я знаю, что это неприемлемо — связывать жизнь женщины с жизнью мужчины. Поскольку моя жизнь была связана с тремя мужчинами, кто-то наверняка решит, что я неудачница втройне. Впрочем, я никогда это так не воспринимала. И потому, хоть я и отдаю дань моде и социальному прогрессу, всё было именно так: мои зрелые годы можно разделить на три части — моя судьба была связана с тремя мужчинами».
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Первая глава повествует о юности Фифи Корде в Париже. В то время она была известной кабаре-артисткой и жила с человеком по имени Жак Вашман. Она описывает его как реликт из прошлого столетия, «блистательный, но пыльный». Он проводил свои дни, работая над одной из колоссальных книг по истории мира; ни одну из них он так и не завершил. Они жили в просторных апартаментах на бульваре Распай и там же проводили салонные вечера для художников, журналистов, интеллектуалов и прочих, о чем очень скучно читать.
Вторая глава посвящена пятилетнему периоду, когда Фифи жила в Лас-Вегасе. Некоторые моменты довольно интересны. Тогда в Вегасе было много одиноких женщин с детьми, которые жили без мужчин. Отцы этих детей были бизнесмены и политики, приехавшие туда поразвлечься, чтобы потом вернуться в свой штат. Пределом мечтаний было подцепить одного из таких мужчин, чтобы поселиться в его пентхаусе и жить как в раю. Хотя если мужчину можно было развести только на деньги, то и дома с машиной было достаточно. Если же случай не представлялся, эти женщины усердно работали официантками и танцовщицами. В случае с Фифи всё было несколько иначе. У нее уже был ребенок, когда она приехала туда. И она утверждала, что ее никогда не прельщала возможность иметь дом и машину. Она хотела заработать артистическим трудом в городе, где водились большие деньги. Но денег ей вечно не хватало, и она часто подрабатывала официанткой, чтобы свести концы с концами. Однажды ночью в закусочной она познакомилась с городским инспектором Харви Уорреном. С момента этой встречи и до конца второй главы Фифи описывает, как развивались, а потом оборвались ее отношения с ним. Вначале она была постоянной спутницей Уоррена. Как только ему удавалось отлучиться с работы или из семьи, он навещал ее. «Я старалась быть интересной и внимательной к нему, я подстраивалась под его расписание. Я ничего не требовала, в том числе в материальном плане, и всегда была очень осмотрительна. Разумеется, мы с Уорреном не могли выйти в свет — поэтому мы встречались тет-а-тет в моей маленькой квартире с видом на аэропорт. Поскольку о походе в ресторан не могло быть и речи, он часто приносил с собой замороженную готовую еду: всё, что я могла приготовить, не рискуя спалить дом. Пока ужин разогревался в микроволновке, мы сидели на балконе, наблюдая за тем, как красиво приземляются самолеты в закатных лучах. Он вечно уходил сразу после секса, еда часто пригорала и становилась несъедобной, вот и я тоже скоро перегорела». Фифи начала получать от Уоррена звонки: он говорил, что сенатор Такой-то и Такой-то в городе, я хочу, чтобы ты была милой с ним. Она устала от таких сделок и сказала, что уходит от него. Уоррен ответил: ни за что. Она пригрозила, что всё расскажет о нем и его дружках и устроит публичный скандал. Он и его дружки нанесли ответный удар. С помощью налогового управления и федеральных агентов Уоррен вышвырнул ее не только из Вегаса, но и за пределы страны. В книге приводится фотография телеграммы, которую он отправил ей в тот день, когда ей вручили бумаги о депортации: «Ты сказала, что хочешь уйти, моя дорогая. Пока-пока».
Фифи приземлилась во Франции без гроша в кармане. Это была женщина сорока двух лет с шестилетним сыном. «Мы с Джонни выходили из автобуса, который привез нас из аэропорта на станцию Инвалидов, и меня вдруг осенило: моя жизнь — это всё, что у меня есть. Я продам ее. Я сразу же связалась со старым знакомым, который работал в издательстве „Соллерс“. Он согласился, что моя книга может оказаться интересной, и выдал мне небольшой аванс, чтобы я могла приступить к работе. Следующие четыре месяца мы с Джонни прожили в крошечной студии на Рю де Ренн, где я днем и ночью работала над черновиком двух первых глав».
Издатели посчитали, что первая глава написана хорошо, но никому больше нет дела до французских интеллектуалов. Они решили, что вторая глава также написана хорошо, хотя всем уже порядком надоели политические секс-скандалы в Америке. Если вообще стоит продолжать, не говоря уже о том, чтобы книга имела успех у читателя, Фифи должна сделать третью главу «острой и пикантной».
Я ушла из издательства, получив второй маленький аванс. Когда я выходила за дверь, мною овладело странное чувство. Улица словно заряжена тысячей вольт электричества, а я — кусок медной проволоки, сквозь которую проходит ток. Этот странный ток прошел сквозь подошвы моих ботинок, щекоча мои локти, мои колени. Он прошел по моим ногам, по всему телу — и вышел через голову. С этого мгновения я стала будто одержимой. Некий дух проник в меня, заполнил меня всю, а затем толкнул в улицу. По дороге я отметила: точный ракурс тени на лице женщины, изгиб голубиного крыла, розовый блеск на языке владельца табачной лавки, когда он сказал: «Голуаз». Я действовала без раздумий: остановилась купить сигарет, потом вина, потом минеральной воды, медленно и спокойно приближаясь к мгновению, уготованному судьбой. Будто человек, который готовится к суициду, я делала то, что нужно, не раздумывая, с вниманием ко всем деталям, одно действие за другим. Я остановилась у двери консьержки, договорилась с ней, что она заберет Джонни из парка и пробудет с ним до утра. Я поднялась по лестнице и заперла дверь. Я разложила на столе сигареты вино воду. А потом я сделала это. Я писала два дня, точно зная, что делаю: мной овладела одержимость. Я дала волю чувствам, как однажды, когда встретила одного мужчину; теперь, когда я пишу о нем, я снова чувствую силу, что лишает нас сил, и побуждения, не имеющие смысла. Эта одержимость странным образом возвращается. Я помню, в день второй нашей встречи он сказал мне, что не ожидал, что мы встретимся снова; в следующий раз он повторил эти слова, в следующий раз назвал меня принцессой, а потом имена и разговоры стали нам больше не нужны. Мы гуляли и спали и ели вместе. Мы ходили вверх тормашками, держась за руки. Мы ложились в кровать на рассвете, а вставали, когда начинало темнеть. Мы ложились в кровать на рассвете, в полночь, в любое время суток. Мы жили, приклеенные к потолку. Мы жили в мраморном мареве. Мы жили, устремленные в глубину, наша кожа прокоптилась и стала серой от паров любви. Мы медленно и неумолимо кружились, выше, чем любые властители этого мира, который мы оставили внизу. Чем была земная жизнь для нас, потерявших голову и навечно сплетенных гениталиями? Жизнь была непрерывным трахом. Жизнь была соединением Скорпиона с Марсом, соединением с Венерой. А главное соединение возникало каждый раз, когда мы были вместе, всеми возможными способами — спереди, сзади, в рот, сверху, сбоку, снизу.
Около пятидесяти страниц Фифи посвятила тому, как двое любовников держали свой короткий, но страстный роман в полной тайне. Тайком от друзей они уходили с вечеринок порознь, а потом встречались. Они терпеливо просиживали долгими вечерами в гостях, а потом будто случайно оказывались последними, кто ждет такси. У одного или у другого будто случайно возникала внезапная встреча, куда нужно было срочно убежать. Но причину их секретности Фифи не называет. Как и имя своего любовника. Она назвала третью главу «Т. Н.», что означает «таинственный незнакомец».
Когда мемуары Фифи имели большой успех, издатели поздравляли ее с тем, что она последовала их совету: «Это большая вещь, дорогуша. С-Е-К-С. Вот что продается. Так всегда было, и так всегда будет». И всё же, хоть и в меньшей степени, воображение людей привлекала завеса тайны. Как минимум те, кто был лично знаком с Фифи во время ее короткого успешного пребывания в Нью-Йорке, бесконечно строили догадки о том, кто такой Т. Н. Все помнили, как светилась она на сцене и сколь притягательной была ее игра. Мы плакали и кричали и аплодировали. Мы любили смотреть, как она стоит на сцене в лохмотьях, которые на наших глазах превращались в шаль, балетную пачку, купальный халат, ночную сорочку. Это было настоящее волшебство: как она разыгрывала свои небольшие представления. И потому многие были удивлены, когда прочли вот это: пока персонал вяло поторапливался с основным блюдом, обеденный зал декорировали под «тропические джунгли» с помощью растений в кадках, горок из апельсинов и кокосов и гроздьев бананов, висевших то тут, то там. Это были декорации для музыкантов калипсо в рубашках цвета вина с золотой оторочкой, которые, собравшись, начали исполнять Linstead Market, слишком громко. Песня закончилась. Появилась миловидная, но слишком разодетая девушка и начала петь Belly Lick. У нее на голове был фальшивый ананас. Предвкушая утомительный вечер, Вулф решил, что либо он слишком стар, либо слишком молод для самой страшной из пыток — скуки. Он поднялся, встал во главе стола, сказал: «Харви, у меня болит голова. Я пойду спать».
Уоррен посмотрел на него сквозь свой ящерный прищур. «Нет. Ты считаешь, что вечер выдался не очень веселый — так сделай его лучше. Тебе ведь за это платят. Ты ведешь себя так, будто знаешь Вегас. Окей. Убери этих людей со сцены».
Много лет прошло с тех пор, как Дэн Вулф принял этот вызов. Он чувствовал, что на него устремлены глаза группы. Из-за алкоголя он повел себя неосторожно — хотел выпендриться, как парень на вечеринке, который настойчиво хочет поиграть на барабанах. Глупо, он хотел самоутвердиться перед кучей крутых парней, которые посчитали его ничтожеством. Он не переставая думал о том, что это плохая тактика, что лучше впредь не быть беспомощной ищейкой. Он сказал: «Хорошо, мистер Уоррен. Дайте мне сто долларов и ваш пистолет».
С минуту Уоррен стоял как вкопанный. Потом Луи Парадиз густым басом проорал: «Дай ему пистолет! Посмотрим на действо! Возможно, парень ничего». И Уоррен залез в карман брюк, вынул бумажник и отсчитал сто долларов. Потом он медленно потянулся к поясу и достал пистолет. Приглушенный свет, освещавший девушку на сцене, поблескивал на золотой рукояти. Он положил оба предмета рядом на столе. Дэн Вулф взял пистолет и взвесил его в руке. Молниеносным движением он взвел курок и покрутил барабан, чтобы проверить, заряжен ли пистолет. Потом он резко развернулся, упал на одно колено, выпростал руку и нажал на спусковой крючок. Музыка оборвалась. Повисла напряженная тишина: остатки фальшивого ананаса ударились обо что-то в глубине зала с глухим стуком, девушка закрыла лицо руками и медленно, грациозно, как в «Лебедином озере», опустилась на танцпол, из затемнения выбежал метрдотель. А когда группа вышла из оцепенения и начала обсуждать случившееся, Дэн взял сто долларов и встал под свет прожектора. Он поднял девушку за руку и засунул деньги ей в декольте. «Неплохо мы с тобой сыграли, милая. Не волнуйся. В этом не было ничего опасного. Я целился в верхнюю часть ананаса. А теперь беги и готовься к следующему номеру». Потом он обратился к музыкантам.
— Кто тут старший? Кто организовал выступление?
— Я.
— Как тебя зовут?
— Кинг Тайгер.
— Ну хорошо, Кинг. Слушай меня. Это не фуршет Армии спасения. Друзья мистера Уоррена хотят действо, и чтобы погорячее. Я пришлю вам в гримерку рома, чтобы вы расслабились. Покурите травки, если любите травку. Здесь все свои. Никто на вас не настучит. И верните ту красивую девочку, но наполовину одетой. И скажите ей, чтобы подходила поближе и пела Belly Lick очень разборчиво и грустно. А под конец пусть она и ее подружки устроят стриптиз. Понял? А теперь идите и накуритесь, иначе вечеру конец и никаких чаевых. Окей? Поехали.
— Окей, капитан, — ухмыльнулся Кинг Тайгер. — Мы просто ждали, пока все немного разогреются на празднике. — Он повернулся к шестерке музыкантов. — Сыграйте им Iron Bar, только погорячее. А я пойду подзадорю Фифи и ее подруг. — Ансамбль снова заиграл, а Вулф сел на свое место. Никто не обращал на него внимания. Пятеро мужчин, или даже четверо, потому что Хендрикс весь вечер просидел с безразличным видом, напрягали слух, чтобы расслышать слова песни Iron Bar в версии Фанни Хилл. Четыре девушки, на которых были надеты только белые стринги, расшитые пайетками, выбежали на сцену и, плавно двигаясь на зрителя, исполнили энергичный танец живота, от которого Луи Парадиза и Хэла Гарфинкеля бросило в жар. Номер окончился под аплодисменты, девушки убежали, свет погас, остался только луч по центру сцены. Барабанщик принялся отстукивать быстрый бит, похожий на учащенный пульс. Открылась служебная дверь, и в луч света въехал странный предмет на колесах — огромная ладонь, около шести футов высотой, задрапированная в черный шелк. Она была полуоткрыта, на широком постаменте, и стояла, растопырив пальцы, готовая что-нибудь схватить. Барабанщик ускорил темп. Служебная дверь снова приоткрылась. На сцену скользнула женская фигура, блестящая от пальмового масла. В лице этой женщины чудились иноземные черты, и ее сияющее обнаженное тело казалось белоснежным на фоне гигантской черной ладони. Кружась вокруг нее, она поглаживала руками растопыренные пальцы, а затем отточенным порывистым движением забралась прямо на ладонь и с томным видом стала совершать с каждым пальцем действия, лежащие за гранью всех приличий. Зрелище была крайне непристойное; черная рука сочилась маслом и, казалось, она вот-вот сожмет сладострастно извивающуюся девушку в кулаке. Уоррен сквозь свой ящерный прищур наблюдал за представлением. Барабанный ритм всё ускорялся; девушка забралась на большой палец, медленно завершила на нем свое действо и, в последний раз совершив отточенное движение задом, сползла вниз и исчезла за дверью. Все разразились бурными аплодисментами, включая музыкантов. Уоррен пожал руку лидеру ансамбля и что-то прошептал ему, вытаскивая из портфеля какой-то листок.
После этой тупой пантомимы представление становилось всё хуже. Девушки в стрингах крутились под бамбуковыми шестами, балансировали на пивных бутылках. Девушки пели и танцевали стриптиз, и Вулф наблюдал, как четверых из них нагибают четверо потных бандюганов, неуклюже танцуя ча-ча-ча по залу. Когда ему надоело, Вулф решил сбежать через уборную, как только Уоррен отвернется. Но, направившись к выходу, он заметил холодный как лед, стальной взгляд Хендрикса, направленный прямо на него. Была уже ночь, когда он добрался до своей комнаты. Окна были закрыты, работал кондиционер. Вулф отключил его и наполовину приоткрыл окна. Он нервничал из-за представления с пистолетом, даже во сне он увидел троих мужчин в черных одеяниях, которые тащили бесформенный мешок сквозь пятна лунного света к темной воде, усеянной точками блестевших во тьме красных глаз. Скрежет белых зубов и треск костей смешались в непрерывный шум, как будто кто-то скребся, и от этого звука он вдруг проснулся. Звук превратился в тихий стук за занавесками. Достав из-под подушки пистолет, он бесшумно крался вдоль стены. Занавески были распахнуты одним быстрым движением. Золотистые волосы в лунном свете отливали серебром. «Скорее, Вулф! Помогите мне попасть внутрь!» — прошептала Фифи Корде. Он схватил ее за руки, пытаясь то ли втащить ее, то ли втянуть через окно. «Какого черта», — выругался он себе под нос. На последнем рывке она задела каблуком оконную раму, и окно захлопнулось. Вулф снова выругался, шепотом. «Мне ужасно жаль, Дэн». Вулф шикнул на нее. «Какого черта вы здесь делаете?»
— Я должна была прийти. Я вышла на вас через Уоррена. Я ушла от него и стала высматривать вас. В нескольких комнатах горел свет, я прислушалась и подумала, что вряд ли вы там, а потом я увидела открытое окно. Я просто знала, что вы — единственный человек, который может спать с открытым окном. И я попытала удачи.
— Прекрасно. И в чем же дело?
— Последняя расшифровка пришла сегодня утром. То есть уже вчера. Это нужно передать вам во что бы то ни стало. Х. К. говорит, что один из глав КГБ, известный под именем Хендрикс, сейчас где-то поблизости, и говорят, что он посещает этот отель. Вам нужно держаться от него подальше. Они знают, что одно из его заданий — найти и убить вас. В общем, я сделала элементарный вывод. На основе того факта, что вы находитесь в этой части города, и исходя из вопросов, которые вы мне задавали. Я решила, что вы, возможно, идете прямо в западню. То есть вы не знали, что пока вы искали его, он искал вас.
Она несмело протянула руку, чтобы получить заверение, что она сделала всё правильно. Вулф взял ее руку и отстраненно погладил, обдумывая это новое обстоятельство. Теперь эта женщина выглядела иначе, без масла, в простом кимоно, недавно взбитые локоны ниспадали на ее испуганные сияющие глаза. «Что касается Хендрикса, он действительно здесь, но кажется, что он не опознал меня. Х. К. упоминал, дали ли Хендриксу мои характеристики?»
«Вас характеризовали просто как печально известного частного сыщика, Дэна Вулфа». Но вряд ли это много дало Хендриксу. Он попросил подробностей. «Это было два дня назад. Возможно, он прямо сейчас их получает по телефону или факсу. Вы понимаете, почему я должна была прийти?»
«Да, конечно. И спасибо. А теперь мне нужно вытащить вас обратно за окно. После идите своей дорогой и не волнуйтесь за меня. Я думаю, что смогу со всем этим справиться. Кроме того, я получил помощь». Он рассказал ей про Феликса Лейтера и Николсона. «Теперь просто скажите Х. К., что вы передали сообщение, что я здесь и со мной два агента ЦРУ». Он встал на ноги. «Х. К. может получить точку зрения ЦРУ непосредственно от этих двоих. Лейтер и Николсон. Вы запомнили?»
— Да. Но вы будете соблюдать осторожность?
— Конечно, конечно, а теперь вам пора. Молитесь, чтобы всем нам повезло.
— Однако сегодня Провидение не на вашей стороне, мистер. Вы оба, шаг вперед. Руки за голову, — раздался мягкий голос из темноты спальни.
Лично меня вообще не удивила эта история в Вегасе. За всё время, что я знаю ее, я поняла одну вещь: не было ничего, свойственного Фифи Корде. Она любила приходить ко мне и пить чай под открытым небом. Причиной ее переезда в Нью-Йорк был уход от некоего Жака… При одном упоминании этого имени она вздрагивала и начинала тревожиться. Зазвонил телефон. Это был Родриго. Не хочу ли я поужинать вечером в «Орхидее»? «Окей». Это был Родриго, сказала я Фифи. «О, этот Родриго, — воскликнула она. — Больше не желаю сегодня слышать ни о нем, ни о его музыке. У него нет таланта. Он — подожди, я знаю, кто он. Он — пизда, пизда за пианино». Пустое выражение ее лица лишало слова какой-либо связи с реальным временем, слова утрачивали свое значение. Эти грубые, резкие слова повисли в воздухе. И когда она повторила их
— Да, пизда за пианино. И ты наверняка встретишь его в «Джем спа».
— И что с того?
— А что я скажу, если кто-то расскажет мне, что видел там тебя?
— Скажешь, что тебя это не касается.
— Конечно, меня это не касается. Но ты знаешь, что начинаешь мне нравиться, и я скажу — ничего страшного, если ты случайно там оказалась. Но если это привычка и ты постоянно возвращаешься туда — это другое дело. Ты могла бы прийти туда в компании… но сидеть в одиночестве в своем углу со своей газетой и собакой и со всеми теми людьми, которые говорят с тобой, этими странными низкорослыми мужчинами в нелепых пиджаках, которые носят кольца и браслеты на лодыжках. К тому же там отвратительно кормят.
— Я хожу туда не для того, чтобы поесть.
— Вот именно.
— Что?
— Ты ходишь туда по своим дурацким поводам. А там, между прочим, каждую ночь — скандалы, оргии и даже драки.
— А мне-то что? Все оргии одинаковы — они такие скучные, что не стоят того. Мне интересны только люди, которые там обедают, Фифи. И, раз тебе так любопытно, я расскажу тебе о них: в основном это юноши, которых не интересуют женщины. Самое странное их обыкновение — они громко выкрикивают заказы. «Мне еще один шерри за счет месье». В остальном они элегантные, усталые, с накрашенными веками, тяжелыми от недосыпа. Есть один человек, который присвоил себе имя настоящей принцессы; он заказывает минеральную воду «Виттель» и просит положить побольше лука в суп, потому что это очищает организм. Другой, с трогательным лицом анемичной девочки, ходит туда есть бульон и лапшу. Владелец заведения дает ему добавку, немного по-матерински, и всегда возмущенно вопит, если тот отказывается есть. «Ну вот! Опять упоролся. О чем только думает твоя мама, когда позволяет тебе так над собой издеваться?» Еще один выглядит как Дэвид Боуи. Он едва притрагивается к еде и говорит: «О черт, мне вообще не нужен соус. Я не хочу прикончить свой желудок. И — официант! Раз и навсегда уберите эти огурчики и принесите мне бензонафтол».
Фифи была не способна разговаривать с людьми подолгу, обстоятельно. Ее ясное личико омрачалось, и ясность сменялась сонным усилием не смыкать век. Ее тело склонилось под тяжестью головы, похожей на бутон мака. Ее длинные тонкие руки беспокойно двигались, будто что-то ощупывая. Она всегда носила длинные платья, которые прятали ее ноги, она была неуклюжей, вечно теряла перчатки, носовые платки, зонтики, шарфы. Браслеты на ее руках расстегивались. Ожерелья соскальзывали. Ее тело отвергало всё, что придавало ему трехмерную объемность. Мне едва удалось разглядеть ее, когда она зарылась в подушки. Внезапно выйдя из оцепенения, она сказала: «Мне ужасно жаль. Мне просто не нравятся все эти эстеты. Забудь о Родриго. Поужинай со мной».
В первый раз, когда я ужинала у нее, три коричневые свечи таяли в высоких канделябрах. Низенький китайский столик покрывали закуски: канапе из сырой рыбы, насаженной на стеклянные палочки, фуа-гра, креветки, салат, приправленный сахаром и перцем. А также тщательно подобранное шампанское Piper Heidsieck и очень крепкие коктейли. Задыхаясь от чувства неизвестности и полная недоверия к русскому, греческому и китайскому алкоголю, я едва притронулась к еде. Меня подташнивало от тяжелых ароматов парфюма, и я попыталась открыть окно: оно было заколочено. Я не верила, что эта встреча в такой удушливой атмосфере может способствовать настоящей дружбе с этой безжизненной женщиной, которая будто в беспамятстве опрокидывает рюмку за рюмкой. Однако впоследствии я еще много раз встречалась с Фифи Корде, всегда у нее дома, в роскошной темной квартире на 9-й улице. Моя квартира была слишком высоко, в ней было слишком пусто, слишком светло, к тому же беспрерывно звонил телефон. Она жила на первом этаже. Вся мебель, кроме гигантских статуй Будды, таинственным образом постоянно перемещалась с места на место. Сейчас кровать и стул стояли в углу, теперь вон там, а потом вообще исчезали. Фифи бродила среди призрачных сокровищ, почти незаметных в наполненной ароматами темноте, окна были забаррикадированы, воздух тяжелел от плотных штор и благовоний. Однажды вечером я принесла большую керосиновую лампу и зажгла ее, поставив перед своей тарелкой. Но обычно я сидела в темноте, замершая и неловкая. В этих комнатах, которые постоянно изменяли свой вид, наша дружба не слишком шла на лад. Три или четыре раза я заставала ее скрюченной в углу дивана, она что-то писала в блокноте, держа его на коленях. Она всегда виновато вскакивала, извинялась, бормотала: «Ничего, ничего, я уже почти закончила». Где она работала? В какое время суток? В обстановке квартиры ничто не выдавало ее рода занятий. Сама Фифи тоже: она отказывалась говорить о работе. Она не хотела признаваться, сколько ей лет. Она избегала упоминаний о Жаке или о чем-то, напоминавшем ей то время. Постепенно она сменила манеру изъясняться, интонации, выражения, полностью избавилась от акцента. Когда я сказала ей об этом, она ответила, что не понимает, о чем я говорю. Когда она уехала из города, я больше ничего о ней не слышала. Естественно, я совсем не удивилась тому, какой завесой тайны она окружила те дни в Нью-Йорке. И всё-таки я, как оказалось, тоже строила догадки и предположения, желая, как и многие, разгадать тайну, связанную с Т. Н. От этого некуда было деться: я уехала из города на четыре месяца, но все, кого я встречала, были заняты этим. У каждого была своя версия: это Джон, Дики, Родриго, «это не я». Доходило до смешного. Всякий раз, встречая старого знакомого, я думала: «Это он». В конце концов мне надоело. Я пошла на решительные действия.
Когда я спросила у Дики: может быть, это он — Т. Н. Фифи, он сказал: «Есть хихикающие пёзды и говорящие пёзды; есть сумасшедшие пёзды-истерички, которые тщательно подмечают смену сезонов; есть пёзды-каннибалы, они распахиваются широко, как челюсти, и могут проглотить тебя заживо; также существуют пёзды-мазохистки, они захлопываются, как устрицы, у них жесткая раковина, а внутри лежит жемчужина или даже две: есть неистовые пёзды, которые пляшут, завидев член, и мокнут в экстазе; есть пёзды-дикобразы, которые ощетиниваются и машут маленькими флажками на Рождество; есть пёзды-телеграфистки, которые отстукивают азбуку Морзе, и после них в голове сплошные точки и тире; есть политические пёзды, напитавшиеся идеологией, они отрицают даже менопаузу; есть пёзды-овощи, которые не откликнутся, пока не потянешь за самый корень; есть религиозные пёзды, они пахнут, как адвентисты седьмого дня, и полны бусин, червяков, ракушек, овечьих какашек, а иногда сухих хлебных крошек; есть пёзды-млекопитающие, обшитые нутрией, которые впадают в долгую зимнюю спячку; есть пёзды-круизеры, оборудованные как яхты, они хороши для одиночек и эпилептиков; есть пёзды-ледники, там даже от падающей звезды не зажжется ни одной искорки; есть разнообразные пёзды, которые не укладываются в категории и не поддаются описанию, такую можно встретить только раз в жизни, и она оставит на тебе след, клеймо; есть пёзды, которые сделаны из чистой радости».
Когда я спросила у Дики: может быть, Родриго — тот самый Т. Н., он сказал: «Кто?»
— Родриго. Родриго Кортес. Ну хватит, Дики, кого ты обманываешь? Ты же не хочешь сказать, что забыл такое имя… я уж не говорю о музыке… о человеке…
— Шарлотта, милая, — сказал он, поглаживая меня по руке, — это именно так. Ты когда-нибудь слышала о Стивене Дж. Керни?
— Нет.
— То-то и оно. Некоторое время назад город Нью-Йорк страдал от серьезной нехватки воды. Люди с тревогой смотрели на облака, которые тяжелели от влаги, и надеялись на спасительный дождь, дарующий облегчение. С большой помпой была запущена программа консервации воды. Мойка машин, расход воды из-за протекающих кранов, влажная уборка улиц и охлаждение воздуха были запрещены. Пристальное внимание общественности привлек уполномоченный по водоснабжению Нью-Йорка, мистер Стивен Дж. Керни. На какое-то время он стал самым значимым человеком в городе. Его имя было у всех на устах. Мистер Керни стал публичной фигурой. Потом начались дожди, и резервуары наполнились водой. Однажды его по-тихому сняли с поста. Никто не заметил.
КОНЕЦ