Иллюстрация: Никита Моргунов
Редакция 2019 года
08.12.2016
Состояние твёрдой реальности
Состояние твёрдой реальности
Состояние твёрдой реальности
Состояние твёрдой реальности
Состояние твёрдой реальности
Предисловие:
Скучно. Так скучно, что нужно разобраться с этой скукой, проникающей в быт и искусство. Смотреть на неё в афоризмах, фрагментах и ощущениях — идти за ней, абсолютным злом, чувством, провоцирующим прогресс, ментальным мироощущением. Вот про это.

Афоризмы и соцопросы

Что, собственно, произошло? Мне стало скучно. Не помню, что я делал, — скорее всего, писал; и мне стало скучно. Поскольку это совсем нехарактерное для меня ощущение, я обратил на него внимание, потыкал в него палкой. Скука не является проблемой для меня, но является для ряда имеющих отношение ко мне людей. Для человека, зарабатывающего деньги на записывании слов в определённом порядке, есть один наиближайший способ разобраться с проблемой — написать о ней. И вот я обнаруживаю себя в состоянии трепетного невроза — пишущего эссе о скуке.

Для людей в поисках идей, думалось мне, есть такое занятное упражнение: в поисковой строке я печатаю «цитаты про скуку». Легко представить, какое феноменальное количество сайтов с «афоризмами», «высказываниями мудрых людей» и «цитатами великих писателей» предлагается к ознакомлению. Нужна, конечно, определённая смелость, чтобы добровольно погрузиться в эти потоки, но всегда себя обнадёживаешь: в любой помойке да найдёт ищущий.

Оказывается — не найдёт.

Помимо того, что это такая антология мировой пошлости (независимо от составителей и включённых туда авторов: сам контекст и форма таких подборок сжирают любую креативность — стоит только представить, что в рамках одного списка рядом могут оказаться Ролан Барт и Евгений Гришковец, пусть даже и выбранные мысли обоих одинаково оригинальны), постепенно вскрывается ещё одна, более губительная проблема. Так называемые афоризмы, цитаты, высказывания — это удивительно безыдейный жанр. Дело, видимо, не в форме — жанр записных книжек, например, при той же сжатости и краткости может быть очень насыщенным, я убеждаюсь в этом, вспоминая записки Чехова, или Венедикта Ерофеева, или Сьюзен Сонтаг, где на каждый квадратный сантиметр текста давит плотность идей, эмоций или образов. Дело, видимо, в вырывании фраз из контекста: взять из цельного текста высказывание и превратить его в афоризм — то же самое, что выпотрошить из лисы внутренности и набить шкуру опилками, — получится симпатичное чучело, на которое, вероятно, можно смотреть, но которое вообще ничего не значит. И тут же происходит превращение свободной части (вырванного предложения) свободной системы (цельного текста) в поразительно несвободную тоталитарную единицу: афоризм заключён сам в себе, работает по собственным правилам и давит на читателя не только своей безапелляционностью, но и отсутствием пространства для плюрализма: внутри цитаты нет ничего, кроме цитаты, а за рамками цитаты вообще ничего нет. Пролистывая высказывания великих философов и мудрых писателей про скуку, я постепенно понимал, что отсюда, из этих списков, нет никакой возможности вырваться в поле продуктивного размышления и продуктивного высказывания; идеи провоцируют мышление, афоризмы же его дискредитируют. Хуже того: все цитаты были, так или иначе, об одном и том же: скука — абсолютное зло.

Академические исследования скуки на сегодняшний день находятся в зачаточном состоянии. Скуке так или иначе посвящено довольно много работ философского и культурологического толка, однако клинические исследования организма в состоянии скуки совсем не распространены и только начинают набирать оборот. Показателен в этом смысле текст в журнале Британского психологического общества, основная идея которого сводится к «могу копать, могу не копать» — скука может сделать вас креативным, а может и не сделать, кто знает? Такое состояние может заставить вас двигаться дальше и насыщать свою жизнь смыслом, а может и не заставить, как повезёт. Здесь, вероятно, закралась неверная предпосылка и неверный вопрос: к чему может подвигнуть скука? Да как любое генеральное чувство — к чему угодно. К чему может подвигнуть страстная любовь? Вы можете пристрелить мужика, застав его с другим/другой, а можете написать лучший в своём десятилетии роман-посвящение. Всё зависит от неизмеримого количества малопрогнозируемых факторов: социального контекста, психофизических особенностей человека, его интеллектуального бэкграунда и тому подобного. Наиболее убедительными выглядят попытки привязать к скуке преступность. Существуют множество локальных исследований вроде этого, в которых, на основе ряда опросов, вроде бы доказывается, что куча подростков, грабивших магазины и убивавших бездомных, в ответ на вопрос «отчего да почему?» честно признаются, мол, дело было вечером, делать было нечего. Наверное, это должно стать поводом для всё большего создания спортивных секций или кинотеатров в регрессивных районах — чего там массовому человеку ещё нужно? — однако всё это имеет мало отношения к скуке как культурному феномену и интеллектуальной позиции.

Есть тривиальное умственное упражнение, направленное на выяснение действительной ценности предмета: представить, что его не существует; все слышали вот эти расхожие квазифилософские байки на тему «представьте, что тени нет», «представьте, что мир избавлен от зла» и тому подобное. Так вот действительно интересно представить, что из наших культурных практик и психических реакций изъяли скуку. Что мы будем чувствовать, сидя на уроке алгебры, от которой нас, допустим, воротит? Ничего? А как мы поймем, что нужно заняться чем-то другим, перестать штопать ортопедические стельки на конвейере? Скука — это наиболее общее чувство, провоцирующее перемены и прогресс. Это один из вариантов, в которых скука может быть продуктивной.

Обходя глазами сантиметр за сантиметром пустые стены, выучивая наизусть расположение цветов на обоях или трещин в штукатурке, человек неизбежно натыкается на зеркало, заявляющее о себе посреди пространства, как кротовая нора в центре галактики. В состоянии жгучей скуки требуется только немного пристального внимания, чтобы увидеть в этой плоской глубине самое интересное, что у человека нельзя отобрать, — его самого. Довольно очевидным представляется рассуждение о том, что в скуке, если мышление не занято внешними предметами, у человека появляется шанс посмотреть в себя и на себя; 
это объект, до которого ближе всего тянуться, и, кажется, именно поэтому к нему так редко дотягивается массовый человек. Глупо в этом массового человека обвинять: массовый человек любит майонез и кетчуп в качестве приправы к пельменям, и случается так, что кетчуп дорожает, а майонез заметно ухудшается в качестве, да и пельмени какие-то резиновые, то есть внешняя жизнь норовит выдернуть из-под ног коврик с надписью «comfort». Именно поэтому так хочется сходить в кино на «Фантастических тварей», именно поэтому после кино скорей бы завалиться спать, не пролистывая новости, именно поэтому так болезненно массовому человеку испытывать скуку, потому что тогда ты остаёшься наедине с собой и, даже не испытывая к этому никакого желания, ненароком роняешь взгляд внутрь, а там — там бездны, и бездны всё сплошь чудовищные, и если их всерьёз воспринять, то совершенно непонятно, как можно дальше заправлять пельмени кетчупом и ходить на фэнтези.

И потому этот мой деликатный призыв обращён скорее к так называемым интеллектуалам, равно как и к желающим быть к ним приписанным, то есть людям по определению более изобретательным в борьбе со скукой: ежедневное поглощение haute culture — это, конечно, хорошо, и я прекрасно понимаю, как многие из нас не могут представить без этого существование; но следует пользоваться состояниями твёрдой реальности, когда скучно и из-под двери не дует переменами, чтобы обратить своё внимание на себя. Здесь можно позволить себе агро-метафору, за достоверность которой я, впрочем, не отвечаю: если на невспаханную землю только и делать, что кидать удобрения, — получится понятно что, удобрения засохнут без всякой пользы для чернозёма. Человек, видимо, действительно представляет собой сумму прочитанных им книг, просмотренных им спектаклей и прослушанных им концертов, но чтобы внезапно не выяснилось, что автор афоризма заблуждался, нужно иногда отвлекаться от книги и прислушиваться к себе. Скука для этого — самое подходящее состояние.

 

 

 

 

 

 

Фото: Влад Третьяк

Скучно как в опере

Пару лет назад я в компании родителей смотрел фильм Киры Муратовой «Вечное возвращение». Для людей, не готовых обменять два часа на моё обещание ценного опыта, следует пояснить: фильм построен на многократном повторении одной и той же сцены разными актёрами: повторяется одна и та же ситуация, проговаривается один и тот же текст с минимальными расхождениями. Эмоции поделились: родители очевидно заскучали уже на третьем повторе, я смотрел с восторгом. Что занятно: это была скука непонимания, но и восторг непонимания. Моя радость была радостью малограмотного идиота, понимающего, что с ним играют в игру, и самому факту участия в этой игре радующегося. Я имел некое смутное представление о правилах концептуального искусства, и вот я увидел что-то похожее, и на фоне «узнавания приёма» (какого?) был удовлетворён. Разница в эмоциях моих и родительских не была обусловлена разницей в интеллектуальном опыте. Приём такого топорного издевательства над зрителем — это, вероятно, довольно прямой и простой приём, хотя и требующий художественной смелости. Если воспринять этот фильм без фанатизма, есть шанс понять, что, возможно, честным его восприятием — в соответствии с авторским замыслом — было бы как раз впустить в себя скуку. Когда люди говорят «боже, какой скучный фильм», они, очевидно, хотят сказать, что фильм не получился. Они подразумевают расщелину между задумкой создателей и конечным результатом. Мало кто осмелится предположить, что писатель может захотеть написать скучную книгу, а режиссёр может захотеть снять скучный фильм, что та же Муратова намеренно сделала скучный фильм, сознательно этого желая.

Здесь на горизонте появляется толпа авторов афоризмов: восставшие из мёртвых и вполне себе живые художественные критики, литературоведы, историки кино и члены союзов писателей разноголосьем кричат одну тривиальную мыслишку: настоящее искусство не может быть скучным! В этих выражениях транслируется конвенциональное понятие некоего мифического искусства для широких народных масс, которое в своей бриллиантовой простоте понятно любой кухарке, а поскольку близко к народу, к тому же и страшно увлекательно. То есть существует, по распространённому мнению, такого рода искусство, которое и наполнено оригинальными идеями, и рассказывает новаторские истории, и поражает высокой духовностью, а вместе с этим обёрнуто в простейшую форму занятного нарратива — в сущности, идеальное искусство. Под это дело принято подвёрстывать иконостас «русских классиков» — любой чиновник вам скажет: «Зачем вешать матрац на стену галереи и обливать его краской? А что это у вас за заумная поэзия? Вот возьмите нашего Александра Сергеевича — писал просто, а какой гений, а?» Народу и его заинтересованным представителям нужен какой-то легитимный художественный корпус помимо матерных частушек, но нельзя было апроприировать сложную литературу без создания мифа о её простоте и не-скучности. В итоге получилось так, что каждый токарь и слесарь в России знает Достоевского почти лично, с ходу может вспомнить заголовки трёх-пяти его книжек, но не читал ни одной, а если и читал, то остался поражённый в основном той аурой магического ритуала, сформированной вокруг «прикосновения» к классикам. Стоит ли говорить, что заявление о невозможности скучного искусства — сплошная спекуляция, если не банальная ложь?

Во-первых, следует иметь в виду самоочевидную вещь: часто скука при знакомстве с культурным продуктом вызвана его непониманием. Я не могу зафиксировать те микроперемены, которые происходят в музыке Беата Фуррера, и поэтому мне скучно. Это такая простая скука первого порядка, о ней говорить в целом малоинтересно, хотя стоит отметить, что определение скуки в позитивной психологии несколько удлиняет цепочку её генезиса в столкновении со сложным искусством: «скука является ответом на задачу, для решения которой у субъекта есть больше знаний, умений и возможностей, чем необходимо». В таком случае, по простой логике, при соприкосновении субъекта с комплексным произведением, которое не поддаётся расшифровке на раз-два, у него должен вместо скуки появляться интерес к его пониманию. Другое дело, что далеко не все любят решать сложные задачки.

Во-вторых, крайне интересно поговорить о скучном искусстве. В своих дневниках Сьюзен Сонтаг пишет: «Функции скуки. Хорошие + плохие <…> Люди говорят „это скучно‟ — будто это конечный стандарт привлекательности и никакое произведение искусства не имеет права быть скучным. Но самое интересное искусство нашего времени — скучное. Джаспер Джонс скучный. Беккет скучный. Роб-Грийе скучный. И т.д., и т.п. Может быть, искусство должно быть скучным сегодня. Что, конечно, не значит, что скучное искусство обязательно хорошо, — очевидно. Мы больше не должны ожидать, что искусство будет нас развлекать или отвлекать. По крайней мере, высокое искусство».

Почему что-то, протяжённое во времени, бывает скучным? Если не брать особенности восприятия каждого человека в отдельности, видимо, потому, что на определённый промежуток времени происходит недостаточное для привлечения внимание количество перемен. Но как можно не иметь в виду особенности восприятия каждого отдельного человека? Выходит, что объект не может быть скучен сам по себе, максимум — он может быть скучен по консенсусному мнению. Скука имеет отношение, прежде всего, ко времени и ко вниманию. Среди людей восприятие времени и модели управления вниманием разнятся, соответственно разнится и скука. И всё-таки то самое консенсусное мнение вполне подходит для точки отсчёта. Какой тип «высокого искусства» в массовом сознании представляется эталонно скучным?

Конечно, опера.

Про оперу интересно говорить вообще, не касаясь даже её отношений со скукой: в последние лет тридцать современная опера питается и от новаций в академической музыке, и от постдраматического театра. В итоге каждый год появляются совершенно поразительные образчики как традиционной оперы с удивительно авангардной режиссурой, так и современной оперы, интересной самой по себе. То есть представление массового человека об опере не имеет ничего общего с её текущим состоянием: вряд ли массовый человек рискнёт себе представить оперную постановку, в которой хор на сцене полностью раздели, или постановку, для которой режиссёр разыскал девушку в псевдокоме после аварии и в рамках спектакля рассказывает её историю, пока музыка из театра в онлайн-режиме передаётся ей в наушники в больницу за городом; также тяжело ему будет представить оперу, написанную для медного таза, крупных стеклянных бус, трёх целлофановых пакетов и тому подобной подручной ерунды, вокальная партия к которой состоит из распевки одной единственной ноты. Но это пример почти крайний, всё-таки, несмотря на прогресс, опера в её магистральном виде не до конца избавилась от своей жанровой специфики, которая подразумевает высочайшую степень условности в постановке и некоторые длинноты в музыке (не говоря уже о среднем времени общего звучания). Эта самая условность и эти самые длинноты прежде всего и заставляют зрителей засыпать, если это, конечно, не «Кармен». В большинстве случаев это обусловлено простым непониманием, например, сонатной формы или вообще оперного языка: музыка не ложится на ухо, звучит как однообразное пиликанье, поэтому и хочется дремать.

Американец Роберт Уилсон, последние пару десятилетий работающий почти исключительно в Европе, является, пожалуй, лучшим театральным режиссёром современности. Трудно вспомнить кого-то ещё, кто так сильно обновил бы театральный язык и вместе с этим создал настолько оригинальный собственный стиль в театре. Его спектакли, в основном, увлекательные и даже чересчур, но нас сейчас интересуют его оперные постановки. Даже на прославленной записи его постановки оперы Филипа Гласса «Einstein on the Beach», длящейся почти пять часов, любой желающий запросто сможет уснуть. Говорю «даже» — потому что в этом спектакле вообще нехарактерно часто меняются сцены, а декорации хоть и минималистичные, но исключительно выразительные. И тем не менее, под музыку Гласса (которую тоже, к слову, можно рискнуть назвать скучной) перформеры по пятнадцать-двадцать минут повторяют набор одних и тех же движений, например, ходят по сцене вперёд-назад по диагонали. Это прямое выражение скуки — длительный повтор. Ещё страшнее дело обстоит с другими постановками: «Альцеста», «Орфей и Эвридика», «Пеллеас и Мелизанда», «Аида». Эти четыре в его исполнении очень похожи друг на друга: глубокий тёмно-синий свет, минимальное количество декора на сцене, максимально абстрактные костюмы, очень медленно движущиеся исполнители, которые представляют собой чистый звук. Приём Уилсона — доводить до максимума условность и формалистичность оперного жанра, он сам по природе режиссёрского метода — формалист. И несмотря на всю его гениальность и выразительность такого способа ставить оперу, чтобы высидеть два часа над таким за экраном (в театре, конечно, живые люди ставятся более интенсивным фактором внимания), нужно обладать недюжинной любовью к театру. Однако же: один мой товарищ сказал, что вообще не чувствует скуки, о которой я писал в постах о подобных постановках: он, напротив, чувствовал бы дискомфорт, если бы перемены в действии происходили слишком часто. Почему так? Он сосредотачивается на звуке.

И это одна из важнейших вещей, о которых следует сказать.

Об этом после приведённого выше отрывка писала Сонтаг: может быть, мы используем неверные модели внимания? Или же не умеем между ними переключаться. Например, мы ждём изменения смысла, неких семантических сообщений, кусков нарратива, а обращать внимание нужно на поступающие звуки, на образы. Это замечание кажется безусловно верным, однако вопрос о том, как научиться переключать модели внимания, остаётся довольно проблематичным. А потом появляются все эти тексты с заголовками «искусству не обязательно быть скучным» — это не только пошлейшее заигрывание с массовым человеком, но и такая нервозная забота индивида, решившего под давлением среды окунуться в мир «серьёзного искусства». И вот он всех остальных, и прежде всего себя, убеждает в том, что академическая музыка или современный театр «могут быть весёлыми». В среде людей понимающих об этом вообще речи нет. Весёлый/скучный — это такой же критерий, как длинный/короткий, минималистичный/избыточный, это слово из словаря художественного критика, оно одно не может само по себе определить отношение к предмету искусства, и оно не может закрыть к нему доступ для человека любопытного. Массовый же человек зачастую решает для себя, знакомиться с произведением или нет, как раз на основании критерия «скучно/увлекательно».

Сонтаг цитирует одно из эссе Антонена Арто: «Только измождающее может быть действительно интересным» («Only the exhausting is truly interesting»). Это такой типичный интеллектуальный радикализм, его можно принимать всерьёз, и тогда он окажется правдой в пятидесяти процентах случаев, а можно воспринимать как умственную игру и высказывание ради высказывания. Здесь, к слову, возникает интересная параллель со словами британского философа и математика Бертрана Рассела, который тоже писал про скуку в книге «The Conquest of Happiness»; в главе «Скука и возбуждение» Рассел отмечает: «A life too full of excitement is an exhausting life, in which continually stronger stimuli are needed to give the thrill that has come to be thought an essential part of pleasure». По Арто, измождающее интересно, следовательно, привлекая Рассела, жизнь в ускользании от скуки интересна, но что более измождает — бесконечное чередование удовольствий или же кристальная скука?

 

 

 

 

 

 

Фото: Никита Моргунов

Русская жизнь и русская скука

Российское устройство окружающего быта — всё сплошь фабрики по производству и воспроизводству скуки. Даже к концу десятых годов двадцать первого века мы так и не смогли изба-
виться от очередей: на почтовых отделениях, в поликлиниках, в магазинах. Чисто теоретически это должно объединять людей в кратковременные сообщества, развивать эмпатию и коммуникабельность. В действительности же скука в очередях (как скука по природе своей вообще) формирует тревожность и беспокойство, эмоции негативные, которые часто становятся поводом для конфликтов. Транспортная инфраструктура в России оставляет страстно желать ну хотя бы чуточку лучшего: бесконечные ожидания автобусов и поездов (не потому что они так страшно всегда запаздывают, а просто потому что такова природа заблаговременного прибытия на вокзал), переносы отбытия самолётов — это всё временные промежутки, в которые человек как бы не принадлежит самому себе, он застрял в пространстве между принятым и осуществлённым решением и находится в нерешительности и тоске. В таких положениях, к слову, культивируется пошлейшее отношение к культуре: почитать книжку «от скуки», «что-то скучно, посмотрю-ка фильм». Обратить своё внимание на культуру уже нельзя просто так, как самоценное действие, культура отделена от жизни и становится предметом интереса только тогда, когда может выступать в качестве моментального средства от скуки, как таблетка «от головы», — не потому что скучно, а чтобы вылечить.

Скука является единственным адекватным мироощущением в условиях современной России. В современной России остановилось время и ничего не происходит. Если быть точнее — на конкретный фиксируемый отдельным человеком промежуток общественного времени приходится ничтожно малое число перемен, что заставляет глаза леденеть в невесомости политической стабильности и с нервозной тоской ждать непонятно чего. Скука появляется тогда, когда человек вынужден делать то, чего ему делать не хочется — ходить на монотонную низкооплачиваемую работу, сидеть в российском СИЗО, где против всех законов бесконечно продлевают сроки содержания, видеть, что социальные проблемы твоих соседей не решаются и не планируют решаться, бесконечно писать про одно и то же в средства массовой информации и бесконечно там про одно и то же читать. Люди скучают тогда, когда остаются одни. Практики российской государственности подразумевают давление на независимые микро- и макросообщества, наша совместная активность по большому счёту может осуществляться только виртуально, что радикально снижает её качество. Дэвид Салли, американский художник-неоэкспрессионист, в одном из своих изданных альбомов с работами подмечает: «Скука наступает тогда, когда о чём-либо нельзя сказать правду». Стоит ли говорить, какое это отношение имеет к современной России?

Когда я говорю, что скука — это единственно адекватное мироощущение в сегодняшней России, это не значит, что испытывать по поводу всего этого веселье, или меланхолическую тоску, или равнодушие было бы неверным. Просто с эпохой, в которой ты существуешь, — пусть эта эпоха локальная и ограничивается примерно рамками одного государства — совпадать можно в разной степени. А можно вообще не совпадать. А от совпадения с окружающей реальностью зависит многое: качество жизни, качество принимаемых решений. И вот мне думается, что для совпадения с тем, что сегодня вокруг нас, наиболее резонным было бы испытывать скуку. Совершенно очевидно, что невозможно каждому отдельному человеку всё время испытывать скуку. Пускай это будет такая скука, тонким слоем размазанная по тарелке. Когда речь заходит о том и о сём, кажется важным встать и сказать: знаете, ребята, это всё довольно скучно, что вы говорите и что делаете; мне не интересно. Каждый выбирает собственную стратегию в борьбе с агрессивным временем, почему бы не занять интеллектуальную позицию скучающего горожанина? К тому же наш согражданин Бродский призывал почти к тому же:

«Причина, по которой скука заслуживает такого пристального внимания, в том, что она представляет чистое, неразведенное время во всем его повторяющемся, избыточном, монотонном великолепии.

Скука — это, так сказать, ваше окно на время, на те его свойства, которые мы склонны игнорировать до такой степени, что это уже грозит душевному равновесию. Короче говоря, это ваше окно на бесконечность времени, то есть на вашу незначительность в нем. Возможно, этим объясняется боязнь одиноких, оцепенелых вечеров, очарованность, с которой мы иногда наблюдаем пылинку, кружащуюся в солнечном луче, — и где-то тикают часы, стоит жара, и сила воли на нуле».

Всё верно: не надо пытаться захлопнуть это окно.

Читайте также:
Реабилитация антисоциального
Реабилитация антисоциального
Свет в голове
Свет в голове
Прививка от сарказма: а чего ты такой серьезный?
Прививка от сарказма: а чего ты такой серьезный?