Предисловие:

---

"Поэтому и новая звезда появилась на небе, разрушая старое сочетание звезд, свер­кая новым запредельным светом, указывая новый путь и спа­сение, поскольку Сам Господь, руководитель человека, сни­зошел на 3емлю для того, чтобы увести верующих в Него от Судьбы к Его Провидению"

Климент Александрийский "Извлечения из Феодота"

 

Я не религиовед, не теолог и даже не французский социолог первой половины 20го века. Поэтому я не обещаю быть точным в академическом смысле, и не претендую на полноту изложения. Однако вопросы современного положения религии в целом, и христианства в частности, меня волнуют, и не исключено, что могут интересовать кого-то ещё. Хотя у меня и есть впечатление, что и то и другое или не востребовано, или востребовано как-то совсем иначе.

Кого-то в принципе не трогают вопросы религии, и, может, это и неплохо. Кто-то нашёл для себя подходящим что-то более современное и/или экзотическое, чем ветхое христианство. И если в этом они действительно находят своё спасение, то почему нет. Хотя я и не уверен, что все религии одинаково хороши, но мне ли судить, и вряд ли вообще может быть одна достаточно хорошая религии. Со всей очевидностью многие верования содержат в себе всё необходимое, но я выбираю то, что ближе моему телу географически, и ближе моей душе по духу.

Сам же я не встретил достаточной полноты истины ни в чём, с чем сталкивался прежде. Иногда это были проблески, но свет исходил всегда от так называемого гностицизма и христианства. И лишь много позднее выяснилось, что никакого противоречия между этими сущностями нет и не было.

Я очень хорошо понимаю тех, кто отворачивается от христианства, не вникая глубоко в его содержание. Потому что сам я делал точно так же почти всю свою сознательную жизнь, был готов воспринять всё, кроме вот этого вот.

Когда религия одновременно распространена настолько, что уже становится частью декораций, и при этом имеет власть, что делает её образ всё менее благочестивым, то концентрация веры там становится ощутимо ниже, а крайне сомнительных проявлений — больше. И уж что, а репутация у христианства за время его существования успела покрыться копотью войн, пеплом жертв, кровью невинных, и конечно же, позолотой власти и богатства. Так себе образ.

Чтобы разглядеть за всем этим что-то достойное нужно иметь неведомо откуда взявшуюся мотивацию, силы и свободное время. Потому зачем разделывать труп, вычищать внутренности и слизь, а потом ещё не имея рецепта готовить это с шансом отравиться, если на рынке религий есть столько готовых к употреблению экологичных продуктов на любой вкус.

Но почему-то для меня это важно. И я допускаю, что есть те, у кого есть соответствующие интересы, но он может не замечать ценности того, что находится прямо перед ним, и может быть введён в заблуждение тем сомнительным образом, который первым бросается в глаза.

Так что будем считать это скромной попыткой популяризации христианства.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

О том, что представляло собой христианство, как оно стало тем, чем стало, и каким оно могло бы быть, есть более и менее хорошие книги, и, конечно, лучше почитать их, а не меня. Например, у Дмитрия Алексеева есть совсем небольшой, но очень толковый текст «Античное христианство и гностицизм», да и вообще сейчас уже есть достаточно источников по истории раннего христианства.

Но всё равно мне придётся совершить краткий пересказ и взглянуть под многовековые завалы, чтобы найти среди этого мусора сокровище с надеждой на то, что «жемчужина, если она брошена в грязь, не станет более презираемой». 

 

Нисхождение

Христианство в том виде, как оно дошло до наших дней — это набор искажений и бездумного копирования форм, которые задним числом наполнялись новым содержанием. И это случилось не вчера — именно с переписывания истории и началось то христианство, которое нам известно.

Оно не упало готовым с небес в виде готового мировоззрения, равно как и Священное Писание не было написано за раз божественным вмешательством. Христианство формировались веками, а текст Библии с учётом Ветхого Завета и того дольше.

В самом начале христианство, вероятно, представляло собой множество разнородных общин, каждая из которых развивала своё понимание того, кем был Христос, что здесь происходит, и что значит быть христианином. Их объединяла вера в то, что Иисус Христос пришёл, чтобы указать путь к Спасению и учил вере,  ненасилию и любви к ближним. Всё, дальше можете дать волю своему творчеству. Ну и притчи он, вероятно, тоже рассказывал, но теперь уже сложно выяснить какие именно.

Это было неопределённое множество бурлящих источников новой веры, которые впоследствии были перекрыты теми из них, кто добрался до власти в столице Римской Империи. Империи, обладающей едва ли не лучшим на тот момент в мире, репрессивным аппаратом. Империи, которая поставила на поток борьбу с «безбожниками» и сделала это частью регулярных увеселительных мероприятий.

И что же? Достаточно было одной группе людей, вроде как исповедующей ту же новую веру, корнем которой было противостояние власти мира сего, обрести эту самую власть. И тут же определение врагов Империи было лишь слегка откорректировано с того, что отклонялись от провозглашённых верований этой группы.    

И это было не только уничтожение людей (которые часто были склонны видеть в подобной смерти избавление), но уничтожение их мыслей и записанных ими слов. До нас чудом дошли остатки, и то лишь фрагменты фрагментов в переводах переводов. Поразительным образом, нам приходится признавать ценность трудов борцов с так называемыми ересями за то, что они, в своих многотомных обличениях сохранили для нас искры света учения их врагов.

Это ли не описание того, как доходит до этого мира чуждая ему истина?

Поразительно, то как мало сохранилось сколько-нибудь достоверных сведений о ранних христианах, включая легендарных апостолов, будь их четыре, двенадцать, семьдесят два или полторы сотни. Всё, что у нас есть — это материалы, составленные другими христианами, спустя сотню-другую лет после предполагаемых событий. И эти авторы уже тогда были со всей очевидностью заинтересованы в том, чтобы сложенная ими история была такой, какой она нам сейчас преподнесена. Не знаю уж, верили ли они в то, что писали, или занимались сознательной подменой, но этого уже и не узнаем, так что будем считать, что они хотя бы были искренни.

Что ещё более поразительно , так это то, что мы знаем об Иисусе: ничего мы о нём не знаем. Был ли он, не был ли. У нас есть предания, которые дошли до нас в виде четырёх синоптических евангелий. И я на всякий случай уточню, что апостолы не ходили за Христом и не записывали каждое его слово и действие. Эти истории были записаны спустя десятилетия после предполагаемых событий по устным преданиям, а Евангелие от Иоанна, похоже, и того позднее. А вот никаких других свидетельств до нас не дошло.

Скудность источников может означать, что всё было как-то совсем иначе, или ничего похожего вовсе не происходило, или что реальное положение вещей как-то совсем уж не соответствовало тому, как то хотела представить ортодоксия, и поэтому их решили не беречь. Но и это не так уж теперь важно.

Соответственно, все дошедшие до нас христианские тексты — это продукт народного творчества, частью которого являются, конечно же, и откровения. И Евангелия — это не просто несколько версий единой биографии. Это истории, которые были заведомо сконструированы как совершенно мифические по структуре связки между высказываниями Христа.

Притчи и логии предшествовали всем этим историям о рождении от девы и суде Пилата. Поэтому-то мы не можем воспринимать буквально библейские истории, потому что никто не создавал их как исторические сводки, их изначально создавали как миф. Апеллировать к их исторической достоверности так же странно, как и ссылаться на историчность любого художественного произведения — места могут быть знакомые, некоторые персонажи историческими, но всё остальное будет вымыслом.

И здесь важно понимать, что когда я называю создание религии и, собственно, саму религию творчеством, а соответственно, вымыслом, то я ни в коем случае не имею в виду, что это ложь. Религия — это вымысел, который создаёт реальность. Реальность более значимую, чем бессмысленная по своей сути фактология обыденной жизни. Происхождение этого творческого вымысла вопрос дискуссионный. Однако, в любом случае приёмником здесь являются люди, которые как-то воспринимают и как-то оформляют всё это. Никакие потусторонние сущности не раздают информацию непосредственно и никто, кроме людей, не создаёт религии, сколько не ищите.

Итак, христианство не было однородным. Да, мы знаем мало, но на сегодняшний день, нам известно достаточно, чтобы говорить об этом. Христианами называли себя множество сект, с разнообразными увлекательными представлениями о космосе и своём месте в нём. Однако все они верили в спасительную миссию Иисуса Христа, и, преимущественно, у них были примерно одни и те же Таинства. Они верили, что мир достаточно плох и очень скверно управляется дурным небесным управителем (или управителями), а Христос пришёл, чтобы сообщить нам о том, что отсюда есть запасной выход, и помочь нам им воспользоваться. Едва ли они считали себя грешными детьми благого Творца. 

Исходно христианство некоторым образом было связано с иудаизмом. Но, по всей видимости, этому предшествовали иудеи, которые находились в очень сложных отношениях с верой своих предков и с Яхве, и, соответственно, ушли от неё. Христианство лишь впоследствии подверглось глубокой иудаизации, когда возникла прямая связь Благой Вести с пророчествами и Заветом, усилиями отдельной самой политически успешной общины иудео-христиан, против которых, вероятно, как раз и выступал Павел в послании к Галатам и ряде других.

И, говоря это, я точно не имею в виду ничего против иудаизма. Тем более, что как раз иудеи вряд ли были в восторге от того, что их священные тексты были взяты в обращение какими-то непонятными сектантами. Тем более, что ранние христиане весьма своеобразным образом (часто буквально) интерпретировали иудаистские тексты. По всей видимости они были склонны считать Яхве отнюдь не абсолютными Богом, а архонтом или одним из архонтов этого падшего мира. И были они направлены против Закона этого мира как в иудаистском, так и в общем смысле. Так или иначе их представления весьма слабо соотносились с реальным иудаизмом, и уж тем более иудаизмом современным, в котором за две тысячи лет изрядно всего случилось.

Со всей очевидностью и среди первых проповедников, и среди первых массовых христиан было достаточно выходцев из иудаистской среды, иначе бы Павлу вообще не пришлось подвергать сомнению их представления и практики. Более того, они не могли быть выходцами ни из какой другой среды, кроме иудаистской, поскольку никакая другая вера того времени не могла создать соответствующих предпосылок. 

Христианство — это, в корне своём, именно гностическое христианство, с особой ценностью Познания Бога и себя как активного субъекта спасения.  Познание, то есть «гнозис» имеет здесь крайне широкое понимание, и точно не заключается в простом своде душеспасительных фактов, будь то имена сущностей или количество эонов между нами и Богом. Возможно это были какие-то специфические религиозные переживания, скажем, мистический опыт, а возможно и просто активное переживание своей веры как части жизни.

В свою очередь так называемый гностицизм вне христианства, который в наши дни приравнен к магии и оккультизму, или, что ещё страшнее, к культу саморазвития — это сомнительная аберрация, появившаяся много позднее, и имеющая к исходному гнозису отношение не большее, чем нью-эйдж к реальному язычеству.

Обо всём этом нам известно благодаря дошедшим до нас фрагментам рукописей (в основном рукописям Наг-Хаммади) и собственно из синоптических Евангелий и посланий апостола Павла, выступающего против «архонтов этого эона».

Впрочем, сами по себе современные Евангелия и Послания будут для нас лишь относительно полезны. И нам приходится обращаться к возможности восстановить гипотетическое более ранее Евангелие и реконструировать послания Павла. То и другое было изменено и дописано в соответствии с запросами формирующейся ортодоксии. И лишь по текстам борцов с ересями, которые обличали ложные Вести, мы можем прикинуть, что же там было. И мы можем только до некоторой степени быть уверены в верности реконструкций. Но я уверен, что даже неполная реконструкция будет ближе к истине Благой Вести, чем официальные источники.

Христиане были большие выдумщики, они брали всё подручное, и проводили его виртуозную экзегетику. И поскольку ближайшим к ним были платонизм и книга Бытия Пятикнижия, то они занимались особенно активной интерпретацией именно этих учений, воспринимая их более и менее буквально, обличая порочные власти космоса и разворачивая космооперу эсхатологии спасения и возвращения к Неведомому Богу, радикально отличному от всего, с чем могут столкнуться люди в своей повседневности.

Вряд ли христианство возникло из ничего, но во многом оно возникло из протеста против окружающего их мира, полного страданий и зла. Это учение стало чем-то совершенно особенным и противоречащим как существующему на тот момент язычеству и иудаизму, так и, зафиксированному в вечности, богу философов с/и их гармоничному космосу.

В общем-то едва ли не все существовавшие на тот момент мировоззренческие системы предполагали, что с миром всё в порядке и им управляют правильные силы, тогда как христианство разорвало цикличный универсум, обнаружив его порочную корневую систему.  Мифическая история о том, почему мы оказались там, где оказались, выстраивалась самым разным образом: будь то падение Премудрости Бога, восстание божественного правителя сего мира или какая-то ошибка первых людей.

В последнем случае, впрочем, никогда не идёт речи о первородном грехе, поскольку Падение было скорее системным свойством космической Ошибки, чем виной собственно людей, которые живут в неведении, а не под гнётом вины. Эти и другие версии могли разнообразно перестраиваться и взаимодополняться.

Так и иначе, из своего милосердия и любви к смертным, Неведомый Бог отправил к нам своего Сына. И Христос пришёл объявить о Конце Времён и разрушить прежний мир до основания. Благодаря Его Вести каждый может своими силами найти путь к спасительному изменению себя (метанойе), которое настойчиво, и не то, чтобы корректно, переводят как «покаяние».

Христос действительно пришёл, страдал, умер и воскрес. Но не для того, чтобы очистить нас от первородного греха в современном понимании. Он пришёл, чтобы выкупить смертных из власти владык этого мира. В конечном счёте обманув их, ведь пока они распинали его, Он распял мир, и вскрыл ложь, которая удерживала людей в рабстве. Он показал всем чудовищность принесения невинных жертв для поддержания стабильности мира, и возвестил, что есть Что-то, помимо той пародии на истину, что мы видим вокруг.

И в общем-то миссия Христа уже исполнена. Конец Времён уже происходит. Люди выведены из власти порочного принципа мироустройства волей Неведомого Бога. И можно, конечно, предположить, что священное Знание об этом уже гарантирует спасение. Но есть и версии, что, хотя для этого безусловно необходимо движение от Бога к смертным, и самим смертным это не под силу, но и люди должны прилагать усилия для своего спасения и, в некотором смысле, самообожествления.

Не обожествления, в смысле обретения чудесных способностей, бессмертия и чёрт знает чего ещё, но в смысле способности отличать добро и правду от зла и лжи этого мира и претворения в жизнь первого, а не второго. И это звучит как что-то элементарное, но вот что-то за две тысячи лет люди не то чтобы повсеместно в этом преуспели, хотя такие тенденции, конечно, присутствуют.

С этим же связан известный тезис о втором пришествии. Он возник довольно рано, но не входит в исходное учение. Потому что Царствие Бога уже здесь, и оно всегда здесь, хотя его и не видно. И Христос уже пришёл и всё сделал, больше от него ничего экстренного не требуется. Он уже и возвестил, что конец времён настал, что было успешно продолжено апостолом Павлом: всё, больше времени нет. Это не значит, что космос должен быть при этом срочно уничтожен. Это значит, что каждый день нашей жизни может стать последним, и кто его знает, что там будет потом. Мессианское время — это не завтра, и не когда-то, оно уже настало, и мы в нём живём. Апокалипсис — это ежесекундное событие, и мы в нём живём и умираем. И на самом деле об этом гораздо полнее и точнее написал Джорджо Агамбен в книге «Оставшееся время: Комментарий к „Посланию к римлянам“».

Это разрыв с языческим растворением в имманентности цикличного мира, это напряжённая борьба за спасение каждого мгновения своей жизни с вероятностью того, что можно и не успеть. Потому что День Христа, о котором говорит Павел — это день нашей неизбежной смерти. 

 Такое положение вещей, конечно, может заметно невротизировать, но его задача не в том, чтобы вызвать у нас паническую атаку или чувство своей беспомощности, а в том, чтобы мы поняли, что каждое мгновение нашего существование всегда является последним и уже поэтому имеет уникальный смысл. 

Теперь немного о том мироустройстве, против которого восставало христианство. И это не только космология, но социальная антропология, развёрнутая Рене Жираром, что я уже пару раз пересказывал, но лучше повторюсь.

Христос был невинной жертвой и умер ради всех нас. Не в смысле жертвоприношения Бога самому себе и не совсем как искупительная жертва за наш первородный грех. Благодаря его казни у нас осталась история того, как работает жертвенный механизм, стоящий в основе социальной динамики человечества испокон веков. И это та самая истина, которую Павел называет «тайной, сокрытой от начала эонов».

Своей жертвой Христос обнажил корень механизма кровавой справедливости, принципа «глаз за глаз» и, конечно же, принесение в жертву невинного, дабы снять социальное беспокойство, когда в воздухе начинает витать слишком много чего-то непонятного. В деталях, конечно, лучше почитать об этом у Жирара «Я вижу Сатану, падающего как молния». 

Таким образом, даже если Адам и Ева (то есть люди как таковые) нарушили запрет, то это открыло для них существование Закона Воздаяния и беспредельную вину за его нарушение. Равно как и возможность обрести Знание об истинном положении вещей. Христианство, упраздняя Закон Справедливости и утверждая Закон Милосердия, вызволяет нас из системы наказания, вины и вражды, и, при этом, оставляет нам возможность достижения запретного Знания.

Христос, подвергаясь преследованию и позорной смерти, переносит на себя проклятие всех людей. Он становится проклятым за всех нас и одновременно избывает это проклятие и указывает нам всем на то, как это устроено,  открывая путь к трансформации нашего собственного проклятия.

Впоследствии же, даже будучи обращённым в нечто несуразное, христианство сохранило этот заряд, и пронесло его через века. Христос однократно, но окончательно своей жизнью и смертью открыл путь к возможности изменения.

Крест – это ловушка для архонтов. Разоблачительная искра Христианства никуда не исчезает, и соприкасаясь со всем, разжигает пламя, в свете которого мы видим преступления и ужасы, даже если это преступления и ужасы совершены теми, кто называет себя христианами.

 Что же такое Спасение, которое провозглашали христиане? Во-первых, здесь точно не было акцента на избежание вечных страданий. Вечные страдания в преисподней были разработаны в том виде, как мы их знаем, значительно позднее, особенно в конце средних веков, когда Сатана стал вездесущим, а Божий гнев стал неотвратим. Так вот, единственные страдания, на которые есть акцент в христианстве — это страдания Христа на его пути скорби, и страдания христиан как от преследователей, так и, прежде всего, от самого мира.

Во-вторых, Спасение не то чтобы достигается сейчас. Да, через веру в Христа мы получаем возможность изъять себя из порочного порядка вещей этого мира. Но при этом мы продолжаем жить, и христианство — это не про просветление, это про то, чтобы жить так, чтобы быть достойным Спасения. И да, у нас нет никаких гарантий, даже критериев особых нет, но есть надежда на то, что Неведомый Бог милосерден (а мы это знаем), и на то, что мы старались как могли.

Действительно «искупление/преображение» (метанойя) обретается одновременно и сейчас, и после смерти. Воскреснуть можно только во плоти, то есть при жизни, но Другой Эон и Царство Господа — это только отчасти про эту жизнь в этом мире.

Что же до способов спасения. Дурной миропорядок исходит не только от «духа, царящего в небесах» и не только от архонтов. Он укоренён в нашей плоти и крови, мы в него рождаемся и через него становимся собой. Это Судьба, воплощённая в астрологическом предопределении. Это, то, что делает нас теми, кем мы не обязательно хотим быть, что заставляет нас враждовать и делать то, что мы делать возможно и не хотели бы. Это то, что заставляет нас совершать зло без понимания того, что мы творим. Дурной космос — это мы. И архонт сего эона — это про нас, а не про какого-то космического чудовища.  

Христос привёл Сатану к падению и перемешал созвездия, дав нам если не свободу, то возможность освобождения. Возможность изменить себя в напряжённой борьбе против себя. Это не борьба против своей физической плоти, как это называется в Посланиях, и что так успешно эксплуатировала церковь. Это борьба против своего естества, которое мы не выбираем, но которое составляет нашу природу. Это естество психическое и социальное, потому нет никакого заложенного в нас инстинкта злокозненности и взаимной вражды, как, впрочем, и любого другого инстинкта.

Спасение как изменение себя в нечто совершенно отличное от уродливого создания Творца предполагает как соответствующую этику, так и бесконечный процесс познания себя. И если от первого до нас что-то ещё дошло, то со вторым совсем грустно. По всей видимости отцам церкви очень не нравилась идея обнаружения смертными в себе божественной искры, хотя они и преуспели в обличении грехов, что тоже лежит в плоскости самопознания, всё же это более чем односторонний подход.

Что же до этики,  то основная тема посланий Павла — это то, как «святые во Христе», то есть люди, воспринявшие эту Весть, должны избегать вражды и соперничества. Павел ведь поэтому пишет порой выбивающиеся как будто из остального текста мелочи о том, как следует общаться друг с другом верующим, а также мужьям и жёнам. Не потому что он был каким-то любителем всё упорядочивать или выдающимся женоненавистником. А потому,  что он говорил о том, что каждый из нас не должен быть тем, кто станет препятствием для другого, соперником и «камнем преткновения».

Христианство — это ведь не просто пацифизм, это пацифизм, зрящий в корень. И именно поэтому, провозглашая любовь, Павел скептично относится к браку и предлагал всем быть как он, безбрачным. Не потому, что он считал грехом плоть, секс и отношения как таковые. Но потому что он знал, что подобные отношения для многих могут стать причиной бесконечных сложностей, которые не только уводят от мыслей о небесном, но вызывают препятствия, ревность, зависть и ненависть. И вот если сложные отношения между мужем и женой препятствуют общечеловеческой любви между ними как членами раннехристианской общины, то это уже, конечно, никуда не годится.

Собственно, добрая часть посланий Павла о том, что значит быть христианином, то есть любить ближнего и разрушать принцип взаимной справедливости. И, конечно, о том, что даже если ты первый христианин и живёшь в апостольское время, то всё равно постоянно сбиваешься с верного пути.

Я даже не возьмусь сказать, существовали ли когда-нибудь люди, в полной мере соответствующие христианскому идеалу ненасилия и милосердия. Ну, может и существовали, дело не в этом. Дело в том, что такой образ жизни радикально противоречит нашему привычному способу существованию, и потому даётся невероятно тяжело, и мы всегда можем откатиться обратно к идолопоклонству, вражде и жертвам.

 

Смерть

Как же вышло, что мы имеем то, что имеем? И я не имею в виду, что не существует священников, прихожан и просто людей, которые более или менее соответствуют идеалам христианства. Вопрос в том, как вышло, что современные идеалы христианства как такового настолько далеки от исходных, что кажется, бдуто пришедшее к нам Слово о Любви обратилось в нечто, что имеет тенденцию обращаться в деяния зла.

Как уже было сказано ранее, среди множества христианских групп, была одна, которая оказалась ближе всего к Римской Империи. И этим людям по загадочным причинам не очень нравились преследования со стороны властей и обвинения в атеизме. Аналогичных претензий у Рима не было не только ко всем остальным язычникам, но и к иудеям, поскольку иудаизм считался пусть и другой, но вполне понятной религией с вполне опознаваемым локальным богом, корни которой уходят в глубь веков. И остальные народы при своих богах, которые нашему римскому пантеону не только не противоречат, но неизменно в него встраиваются.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

А вот христиане какие-то странные и появились неведомо откуда. Бог их ни к какому этносу не относится, каких-то внятных качеств не имеет, и при этом претендует на абсолютность и единственность, . А ещё эти сектанты выступают против наших богов и наших жертвенных практик. Особенно жертвенных практик. Ну явно жалкие безбожники, расшатывающие основы государственного строя. Лучше львам их скормить.

И не так уж долго думая, наши христиане с общими интересам решили, что надо срочно найти их вере почтенное происхождение и вообще как-то укорениться в этом мире. А то правда, что они как неприкаянные. Отцам церкви было необходимо обосновать перед Римом древность своей религии, чтобы с ними считались. И они не придумали ничего лучше, чем сделать христианство реализацией иудаистских пророчеств. Ну а что, язычники всё равно вникать не станут, поэтому не поймут, что иудаизм мы знаем весьма поверхностно, а у иудеев мы спрашивать не станем.

Сам этот посыл противоречит фундаменту христианства. И уж тем более противоречит ему историческая связь с религией Яхве, тогда как христианство во многом выстраивалось в оппозиции к правителю этого мира и иудаизму как его культу. С другой стороны, ничего более похожего на монотеизм в округе больше не было. Было что-то похожее у греков, и параллели христианства с платонизмом довольно явны, но акцент решили сделать на другом. Так и оказалось, что Яхве — это Бог Отец, а вся история Израиля — это подготовка к пришествию Христа. Подозреваю, что и Моисей, и Христос крайне удивились бы такому исходу.

И есть какая-то тоскливая ирония в том, что при этом в Библию включён Ветхий же Завет именно под этим названием, в то время как Христос прямо говорит отвернуть всё ветхое. И ведь Завет присутствует там не просто для исторической справки, а является полновесной основой для всего богословия.

Но тут возникает другая проблема, ведь существующие христианские тексты ничем этот подход не оправдывают. Но ничего, напишем новые и переделаем старые. Всё, что нам подходит, соединим в одну книгу, скажем, что каждое слово напрямую исходит от Бога, чтобы никаких сомнений в подлинности уже не возникало. Боговдохновенность вещь загадочная, так что как решим — то и от Бога. А всё остальное назовём ересью и запретим.

Вообще забавно, что отцы церкви явно относились к священным текстам куда более вольно, чем можно от них ожидать. Ведь для них (и для ранних христиан как таковых) это и не были священные тексты в нашем представлении, где мы должны с пиететом относиться к каждой формулировке, слову, букве и знаку, и пронумеровать каждую строку (!). Для них это были просто тексты, которые можно редактировать и тебя не ударит молния. Впрочем, я затрудняюсь сказать, во что именно верили отцы церкви, поскольку мне сложно назвать христианами людей, который так переполняет ненависть и желчь даже к собратьям (и сосёстрам) по вере, не говоря уж обо всех остальных.

Когда иудео-христианство поразительно быстро смогло стать одобряемой, а затем и официальной религией Империи, то у выделившейся ортодоксии появилось столько власти, что никакие еретики спастись уже не могли, а их тексты становится не так уж сложно предать забвению вместе с ранними редакциями писаний. И что не уничтожим мы, с тем справится время. Можно даже не сильно усердствовать, потому что пишут здесь все на весьма недолговечных папирусах, которые если не переписывать регулярно, то они обращаются в прах сами собой. И всё, как будто так и было. И кому интересно, что у нас из истории чудесным образом выпадает пара веков существования всех этих еретиков и куда-то исчезают все прототипы наших Евангелий. Богу так угоднее.

Но, как было сказано, нельзя служить сразу двум Господам. Новая религия становится совершенно безразличной к прямо вписанным в неё принципам сострадания и непричинению вреда другим людям. Под новые нужны создаётся новое богословие, позволяющее преследовать еретиков точно так же, и даже точно теми же людьми, которые преследовали не так давно нас всех.

И становится безразлично, что Иисус не поддался на искушение властью над этим миром, а ассоциирующая себя с ним церковь поддалась. И не волнует нас, что христианство как таковое возникло как сила протеста против властей этого мира и против порочного механизма его функционирования. Нет, мы не просто скажем, что вся власть от бога, так ещё и сами станем этой властью. 

А ещё мы назовём идиотом Фому, чьё имя стоит на дошедшем до нас сборнике высказываний Христа, и по всей видимости предшествующим связным Евангелиям. И назовём шлюхой Марию Магдалину, которая в других текстах (и не в одном) названа самой верной последовательницей (и едва ли любовницей) Христа, возможно единственной верно понявшей его идеи. И возведём на самый верх апостольской иерархии Петра, и вручим ему ключи от всего единственному апостолу, которого Христос периодически попрекает и называет Сатаной, и который трижды Его предает, поддавшись лжи этого мира. 

Иисус сказал — ищите и найдёте. Он не сказал: станьте священниками, организуйте церковь и носите причудливую одежду и смешные шапки, и начните войну за гроб, в котором я (возможно) лежал три дня, и убивайте тех, кто не согласен с вами.

И ведь Бог с ней, с этой привязкой к иудаизму, ведь интерпретировать можно что угодно и как угодно, на то она и экзегетика. Да и действительно христианство явно происходит из тенденций иудаизма. Но когда вы превращаете религию ненасилия и разрыва со злом мира в религию системного насилия, способную оправдать любое зло — вы делаете что-то очень плохое.

Христос говорил о вере и любви, Павел говорил о вере и любви, однако богословы без особого труда и смущения оправдывали войны и испытывали острую потребность в Боге как суровом отце в самом буквально-патриархальном смысле. Они сами задним числом вводили в христианство давно упразднённые заповеди, и сами же искали оправдания их нарушению. И кто же тогда является еретиком, оскверяющим свет истинного учения?

Дальнейшее обесценивание ортодоксии, а затем и вообще веры в такое божество было неминуемо. Однако наступивший после этого либеральный атеизм, восстающий против насилия и воинственных божеств — это ведь и есть фундаментальная составляющая христианства. Настоящего Христианства, которое совершало свою работу даже после своих страданий и смерти на кресте, возведённым правителями мира.

За время своего существования так называемое христианство слишком преуспело в том, чтобы находить в Евангелиях оправдания всему чему угодно, тем самым фальсифицируя как свои интерпретации, так и оказывающиеся из-за этого, слишком податливыми Евангелия.

И вот уже полторы тысячи лет теологам приходится всеми способами искать смысл в искажённых словах священных текстов. В то время как их предшественники приложили все силы, чтобы этого смысла там осталось как можно меньше.

И в этом смысле особого внимания заслуживает проблема переводов «священного писания», которую я, впрочем, не могу в полной мере осветить, поскольку я не переводчик. Однако следует иметь в виду, что самый доступный нам и известный синодальный перевод — это порождение очень творческого и специфического позднеправославного подхода к пониманию священного текста. 

То есть мало того, что до нас дошёл в существенной части сфабрикованный текст, так ещё и при переводе утеряна значительная часть исходных смыслов, и совершенно иначе расставлены не просто важные, но, возможно, критичные для понимания акценты. Послания апостола Павла пострадали от этого в наибольшей степени, но досталось и Евангелию. Конечно, было бы отлично, если бы все мы могли читать на греческом, но хотя бы сейчас уже существуют более толковые и близкие к оригиналу переводы, в том числе с параллельным греческим текстом. Однако ужасает сам факт того, что веками исходный смысл был доступен только избранным, которые по каким-то причинам старались сберечь в сохранности превратное прочтение.

При всём этом так называемые «ереси» продолжали существовать. Многие из них столкнулись с необходимостью противопоставлять себя теперь уже не только ложному миропорядку, но и ортодоксии, которая слилась с властями этого мира. И, сами потеряв связь со своим основание, они трансформировали свои учения в что-то совсем уж причудливое, то воздвигая немыслимые мифологические конструкции, то уходя в тотальное отрицание всего мирского.

Однако есть важный момент, из-за которого подавляющая часть «ересей» была ближе к исходной Вести Христа, чем всё иудео-христианство: еретики никого не преследовали и не убивали. Ведь если бы ортодоксия была не такой уж ложной и оставалась хоть сколько-нибудь христианской по духу, то вряд ли бы мы столкнулись с физическим и идейным уничтожением еретиков, которых травили, против которых разворачивались полномасштабные военные кампании, а затем и крестовые походы. Ну и инквизицию нельзя не припомнить, хотя она как раз сама по себе была не слишком суровым институтом, но всё ещё важным показателем отступничества ортодоксии от Христа. 

Выступая в качестве адвоката этой церкви князя мира сего, обращу внимание, что целостность учения — это действительно важная вещь. Если вообще не следить за этим, то религия скорее всего склонна распадаться и исчезать в песках времени. Поэтому как таковая эта повестка в принципе заслуживает права на существование.

Но никоим образом это не оправдывает ни переписывания священных текстов, ни преследования как единоверцев, так и вообще кого угодно. И с другой стороны, я почему-то никогда не слышал (и, возможно, я просто слишком плохо осведомлён) об ожесточённой борьбе с ересями среди, например, буддистов, хотя там-то этих оригинальных прочтений учения крайне много, и не во всех них можно сходу узнать оригинал. И ничего, буддизм почему-то не развалился и не исчез.

Да, все еретики как первых, так и средних веков, по большей части были христианами. Все эти «ложно называемые гностики» были христианами. Да что уж там, даже архиеретики манихеи были христианами по сути своей. И в этом смысле в своё время меня поразила запечатлённая беседа святого Августина (к слову, бывшего еретика) с неким Фаустом, собственно еретиком (и имя у него примечательное). 

Этот Фауст (не вполне уверен к какой именно ереси он относился) критикует сформировавшееся на тот момент иудеохристианство и даже прямо говорит о фабрикациях в священных текстах: «многое из вошедшего в Писание под именем Спа­сителя подложно, и должно испытывать, чтобы найти, истинно ли оно, и не испорчено ли, и подлинно ли; ибо враг, приходящий ночью, повредил почти каждый от­рывок, посеяв плевелы среди пшеницы. Итак, я не смущён этими словами, несмотря на присоединён­ное к ним священное имя; ибо я по-прежнему утверж­даю свободу исследовать, появились ли они из руки доб­рого сеятеля, сеющего днём, или от злого, сеющего но­чью».

И вот неожиданность, — спустя пару тысяч лет, освободившаяся, наконец, от власти ортодоксии библеистика начинает подозревать точно то же самое, что подозревал какой-то сомнительный еретик четвёртого века. Но и это по-своему грустно, потому что напоминает о невообразимом, по смертным меркам, отрезке времени, когда никто вообще не знал правды, хотя в четвёртом веке кому-то она ещё была известна. А теперь никому до неё уже и дела нет.

Дальше у ортодоксии была история расколов. Потом ортодоксия, имея все необходимые ресурсы для борьбы с другими прочтениями веры, не могла удерживать свою целостность, особенно когда дело доходило до политики и экономики. Потому что «если Сатана в распре сам с собою, разве устоит его царство».

И была история геноцида неверных во имя их кровавого и яростного бога. Причём не просто каких-нибудь неверных, а мусульман, которые вообще ничего не имели против этого христианства, и иудеев, происхождение от которых так настойчиво обосновывало богословие.   

И было слияние с язычеством, и вбирание  порой совсем уж диких практик. Естественно эти практики имели в своём корне жертвоприношения, ведь без жертвоприношений язычество теряет всякое подобие силы. Хотя это спорный момент, ведь с одной стороны действительно язычество и жертвенные практики очевидно противопоставлены Благой Вести. Но с другой, вобрав в себя языческие практики, таящаяся в христианстве искра разрушила и обезвредила их.

И были культы святых и почитание их останков, что тоже, в общем-то, не отличается от многобожия и каких-то совсем уж странных традиций. И вот это уже я даже не представляю какое отношение имеет к христианству.

И множились суеверия, наслаивающиеся на разлагающемся теле церкви, которая не была готова, да и не хотела меняться и обращаться к сокрытой в её глубине истине, чтобы ожить. Напротив, церковь со всё большим ожесточением преследовала отклонения, погружаясь в паранойяльный психоз.

Дьявол был уже повсюду (хотя он и правда повсюду), и вместе с ним возрастала значимость божьего Гнева, потому что в этой системе они были неразделимы и сливались в единое демоническое существо, правящее этим грешным миром грешников. И это на самом деле забавно в каком-то смысле, ведь как раз самые дикие воззрения позднего средневековья особенно напоминают гностические, только предельно утрированные и понимаемые чрезмерно буквально. И в общем-то средневековая церковь не так уж сильно отличалась теологией от катар и богомилов, которых она яростно преследовала.

Ещё в этом смысле также забавно, что в итоге ортодоксия настолько инвертировала христианство, отождествив Отца с Творцом сего мира, что различия между Дьяволом и Господом стали уже совсем не очевидными. На эту подмену не последовал соответствующий ответ, и уже Люцифер стал наделяться чертами Спасителя, выступающего против Творца и его мира, что и делал изначальный Христос.

 

Ад

Было множество попыток что-то изменить. И в основном это лечение оказывалось не лучше болезни. Люди натурально сходили с ума поодиночке и группами, не выдерживая жажды по какому-то Другому, милосердному истинному Богу, и того, насколько церковь была далека от Него.

Среди всего это была масштабная попытка вернуться к истокам. Чтоб очистить веру, обновиться, вернуться к истине. Но Реформация провалилась.

Её деятели посмотрели в верную сторону, но к тому времени уже больше тысячи лет в той стороне были лишь руины и фасад лжи. Так что Реформация ознаменовала не возвращение к христианству, но реализацию примитивной (хотя и правда без излишних наслоений) версии всё ещё гибрида христианства с иудаизмом, с далеко не лучшими качествами от того и другого. Это было обновление, которое не дотянулось до животворного источника, остановившись на полпути среди духовной пустыни.

И даже после попытки обновления церковь руководствовалась прежде всего политическими соображениями, а во главе этого движения стояли какие-то выдающиеся человеконенавистники. Так мы получили лишь ещё большую атмосферу религиозной нетерпимости, взаимной ненависти и тотальной обречённости. На смену старым аберрациям пришли новые, в виде пуританства, фундаментализма и разложения церкви до самого дикого вида сектантства.

За этим последовал вполне закономерный отказ от религии вовсе. Просвещение было естественным итогом развития церкви и ответом на сотни лет лжи. Христианство, как оно преподносилось (и преподносится) официальный церковью, обрушилось с момента появления сравнительного религиоведения: «У римско-католической церкви два гораздо более могущественных врага, чем "еретики" и "неверные"; и эти враги — сравнительная мифология и филология».

Любая религия может претендовать на истину лишь до тех пор, пока её кругозор ограничен еретиками и язычниками. Как только становится очевидным, что существуют другие тоже вполне достойные учения, всё падает в пропасть постмодерна и нигилизма.

Научное мировоззрение Просвещения как таковое не угрожало и не может угрожать религии. Сложности возникают только когда мы начинаем привязывать проверяемые (и, соответственно, опровергаемые) факты реального мира к религии, и делать их частью обоснования чего-то значимого, и уж тем более Бога. Как будто для Бога нужны обоснования.

Таким образом, научное просвещение лишь пресекло затянувшуюся попытку религии идти по тлетворному пути рационального обоснования Бога, ставшего вещью в мире вещей, и использования его самого как объяснения всего, чего ни попадя. У Максимилиана Волошина есть фраза о том, что после появления науки «небеса были очищены от Бога»; так вот, не от Бога они были очищены, а от пустых проекций и ложных тезисов.

Понимание Бога может и должно быть внерациональным и противоречивым. Хотя противоречивость Писаний и ставят в укор религиям, а религии, забыв свои собственные принципы, начинают вовлекаться в эту борьбу за иллюзорную награду, и предпринимать всё более неадекватные ответные шаги, тем самым лишь разрушая свой фундамент, и оборачиваясь своей противоположностью — фундаментализмом.

Церковь сама низвела Бога до объекта, и сама стала причиной его распада, а теперь не может смириться с этим, продолжая пугать адом, гневом божьим и настаивать на буквальном понимании того, что никогда не было предметом буквального понимания.

И хотя есть основания считать, что религия может и должна иметь неопределённость для понятий вроде Бога и Духа, однако основополагающие тезисы религии Бога, должны быть скорее непротиворечивыми. Иначе мы снова начнём интерпретировать всё так, как нам сейчас будет по каким-то причинам удобнее или выгоднее.

И в своей обращённой к миру части христианство, как мне кажется, предельно последовательно, как и тексты, составляющие его исходный корпус. Абсурдность появляется там после поздних дополнений. Тертуллиан, выдвинувший тезис «верую, ибо абсурдно», сам упрочивал абсурдность своей веры и разрушал её.

В конце концов Эпоха Разума принесла нам лишь смерть какого-то бога. Что стало благом для познания Бога Неведомого.

В конечном счёте возникает соблазн отделить «истинное» христианство от христианства исторического. Как если бы прекрасная идея, была совершенно извращена с течением времени людьми, которые использовали её для своих более или менее сомнительных нужд. В этом, конечно, есть резон.

Но, во-первых, никакой идеи не существует ни вне людей, ни вне исторического контекста. Духу нужна материя для воплощения и нужны люди для реализации. Что они там с этим Духом будут потом делать — это уже другой вопрос. 

Во-вторых, как уже было сказано, весьма затруднительно определить, что такое христианство как таковое, поскольку оно с самого появления было раздробленным и тенденция к его консолидации была искусственной, и, как мы уже видим, травматичной для самого христианства.

Как знать, может иначе бы христианство исчезло в первых веках, как и многие другие религии, которые тогда повсеместно появлялись и распадались. А может окажись у руля какие-нибудь валентиниане, всё равно ничего хорошего к нашим дням не вышло бы. Исторический процесс и неумолимые порядки этого мира подвергают распаду даже то, и прежде всего то, что выступает непосредственно против них.

Так что имеем, что имеем. Христианство в нынешнем виде основано не Христом и даже не апостолами. Оно основано ересиологами и епископами, у которых были свои соображения и свои интересы, часто ограниченные этим миром. Предъявлять претензии современному иудеохристианству за прескверную историю фальсификаций можно, скорее даже нужно, но спасению это едва ли способствует.

Что же касается «гностической» природы христианства, то употребление этого термина как общего названия всех течений, которые под него подводят весьма неверно. Они очень разные и обо всех них мы знаем крайне мало. И существенная часть из них (если не все) были, вполне вероятно, христианскими.

Сейчас же гностиками себя называют все, кто ни попадя. И это само по себе дискредитирует любое обращение к гностическим источникам тех, у кого не отбили ещё желание смотреть в ту сторону ересиологи и ортодоксы. Но, с другой стороны, христианство уже дискредитировано куда существеннее, и ничего.

Некоторые исследователи, говоря о гностицизме, делают акцент на тайном знании в противовес вере и делам веры. По этой версии были такие небольшие группки снобов и элитистов, которые работали с уже обращёнными христианами, завлекали в свои секты в сектах, и провозглашали, что вот они-то обладают особым пониманием происходящего, которое дошло до них прямо от Христа, и сейчас они им поделятся. А может не поделятся.

Не исключено, что такие общины наверняка были. Но существующих у нас сведений явно недостаточно, чтобы судить о таких тонкостях. Это кажется чрезмерным усложнением, а все рассуждения о высокомерных гностиках исходят от всё тех же ересиологов и очень походят на клевету. Кажется более резонным предположить, что были разные сообщества христиан, с разными акцентами в мировоззрении, как, впрочем, и сейчас.

Да и то, это будет лишь допущение, поскольку ересиологам верить особо не стоит, а дошедшие до нас фрагменты текстов можно очень по-разному интерпретировать в плане организации тех, кто их создал. Подозреваю, что если взять корпус более поздних христианских текстов в изолированном и фрагментарном виде, то тоже можно создать очень разнообразные реконструкции по отзывам, скажем, мусульманских теологов. Так что говорить, что были только гностики-элитисты с верой в спасение через Знание и иудействующие христиане со спасением через Веру, едва ли верно. Что нам известно, так это то, что у того же апостола Павла слово Знание (гнозис) встречается повсеместно, а вот у собственно иудео-христиан уже не особо, однако о вере говорят те и другие. Что понималось тогда под верой уже отдельный вопрос. 

Я уверен, что верить в магию и способность самому стать божеством несколько менее опасно, чем искажать тексты и преследовать тех, кто верит во что-то другое или как-то иначе, и уничтожать их труд. Однако более чем вероятно, что если власть окажется у каких-нибудь телемитов или любителей волшебства Симона Мага или гностических борцов с жидомасонами (это вообще странное явление, поскольку масоны были весьма гностической организацией), то они точно так же будут способы и к формированию ортодоксии, и к преследованию отклонений.

Подобные мутанты появляются во многом из-за того, что всё, что оказывается маргинализированным, пусть даже по очень разным причинам, имеет свойство как вырождаться, так и объединяться в самых причудливых комбинациях с другими идеями, отвергнутыми по уже вполне резонным причинам. Эта же судьба постигла христиано-гностиков после формирования ортодоксии и начала гонений.  

И здесь мы находим очень простой способ отличить гностико-христианство от гностико-экстремизма: гностическое христианство не провозглашает и не можем провозглашать ненависть против других людей и их объединений. Враг есть, но это или нечто, что затрагивает каждого, или мы сами, и никогда не кто-то другой.

 

Воскресение

Итак, что же остаётся ядром христианства, отличающим (и, по моему допущению, отличающим выгодно) от других религий?

Христианство — это любая вера в особую роль Иисуса Христа, являющимся Сыном и/или Посланником Божьим, Спасителем и Господом, который умер и воскрес.

И не важно, какой космологии вы придерживаетесь, важна ли для вас троица или София, и уж менее всего важна конфессия (покуда это более всего от эона сего).

Что это за Бог? Тот, о котором мы не слышали до Вести Христа, и не так уж много слышали после. Бог Неведомый, всегда какой-то другой Бог, отличный от того, которого мы в состоянии вообразить. Это отсутствие, ничто, тьма, остающаяся после исчезновения даже тьмы. Этот Бог, к которому уж точно плохо применимо местоимение «Он», является основанием всего, но основанием отсутствующим, данным нам лишь как пустота, в которой что-то может проявиться. По всей видимости «Это» как-то проявляется в деятельности Духа, но не возьмусь здесь говорить об этом что-то более определённое.  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Я не исключаю того, что Неведомое может вмешиваться в Творение. Неведомое всё может. Но это не то, на что стоит уповать. Не только потому, что от нас это едва ли зависит, и мы не в силах постичь Его путей. Но прежде всего потому что, это будет кошмарно. Не потому, что Он зол или кошмарен (хотя второе отчасти верно). Но потому что ни Творение в целом, ни мы в частности, не способны и не будем способны выдержать всевышнее вторжение. Тварный мир слишком хрупок для Беспредельного. Проявление Неведомого катастрофично. Именно поэтому Оно всегда постепенно проникает во всё и подготавливает свои откровения. И именно поэтому те, кто с Этим столкнулся слишком резко, ничего не могут нам об Этом поведать. И именно поэтому у нас только был Христос и есть Дух, и в общем-то всё. 

Что значит Спаситель? Это тот, кто помогает нам вырваться из того положения, где мы оказались, и кто мы есть. Это значит и то, что мир, котором мы живём, какой-то не очень, и мир здесь имеется в виду даже не столько материальный, сколько социально-психический. И, соответственно, сами мы какие-то не очень, раз есть повод для спасения. Страдания повсеместны, и мы сами являемся теми, кто их претерпевает и распространяет. И может быть не такой уж плохой идеей вырваться из этой чёрной железной тюрьмы личных паттернов предназначения и коллективной системы долженствования и взаимного насилия. 

Но не стоит в этом смысле забывать и про метафизический аспект смерти и воскресения. Мы понятия не имеем о перспективах посмертного бытия. И ничто не исключает того, что после смерти физической мы можем оказаться в ещё более сомнительном положении, чем сейчас. И это не муки ада, это перспектива ещё большего заточения на неопределённый срок, баня с пауками Свидригайлова, а не эффектные пламень и черти. И не то чтобы страх такого будущего должен стать основной движущей силой спасения, но мотивации может прибавить.

Говоря об искуплении, которое было реализовано Христом, мне нравится версия, что в некотором смысле «выкуп» таки был совершён. Но не выкуп Богом людей у самого себя принесением в жертву самого себя, что само по себе звучит абсурдно. Но это был выкуп людей из рабства Творца ради Царства Бога. Выкуп конечно же символический, а не буквальный, потому что считать, что Иисус и Иалдабаоф встретились на рынке и начали торговаться — это даже не ересь, но чушь.  В некотором смысле мы (вообще все мы) уже пару тысяч лет живём в состоянии перманентной спасаемости, осталось только приложить некоторые усилия, и построить свою половину моста через бездну.

Определение «Сын Божий», с одной стороны, одно из самых спорных и обсуждаемых, а с другой — кажется мне не самым принципиальным. Конечно, это подчёркивает особый космический статус Христа. Однако Его непосредственная связь с Богом — это сравнительно позднее изобретение христианских деятелей. Могу лишь отметить, что это, во-первых, причина верить его Благой Вести и выделять её из иных вестей, и, во-вторых, это причина делать его совершенно особым объектом для подражания.

Куда более интересным и мало обсуждаемым мне кажется определение, которое переводят на русский как «Господь». Это греческое слово «кириос», которое активно употребляется в Посланиях Павла. И вот не то чтобы тот, кто нами повелевает. Не в значении того, кто нами повелевает (поскольку Весть — это не о власти, а о выходе из-под власти); а «кириос» обозначает здесь скорее кого-то вроде опекуна, представителя стороны, которая сама не может постоять за свои права. И с одной стороны таким образом Христос является «кириос» смертных, которые не могут сами ничего противопоставить Началам и Властям этого эона. А с другой, он является «кириос» Неведомого Бога, который по неким причинам не может непосредственно проявиться и заявить о себе. В этом смысле «кириос» Христос оказывается посредником как смертных перед владычеством этого мира, так и Иного Бога перед смертными. И поэтому совершенно закономерно, что у Иоанна Он сообщает, что оставляет после себя Дух именно в качестве «другого Заступника», которого «мир принять не способен».

Христианство преимущественно антикосмично, поскольку космос несовершенен и находится под управлением дурных законов, в силу чего полон страданий. Это Весть Света в пустой и холодный мир мрака. Никакого гармоничного универсума здесь нет и быть не может. Нет никакого правильного порядка, в который можно правильно встроиться. Существующий порядок (Закон Справедливости и взаимного воздаяния) плох и встраиваться в него незачем. Христианство — это Благовестие о разрыве токсичных социальных связей, о разрыве с традицией вражды и мести, о разрыве с давлеющим Законом и Виной.

Нужно своей жизнью утверждать Иной Порядок Милосердия, который не от мира сего. Порядок примирения, любви отсутствия симметрии. Люби другого, и отдай другому, гласит он, и исключай себя из ситуации борьбы за блага и престиж. И здесь важно именно отсутствие конкуренции, а вовсе не отсутствие самих благ.

Кстати, говоря об отношении с Началами и Властями, то есть структурой, в которую мы рождаемся и силами, которые ей управляют. Обычно я встречаю две крайности, обе весьма радикально отклоняются от слов Христа. Ортодоксальная церковь уверяет, что вся власть от бога (с маленькой буквы, потому что не уверен от которого), а радикальные гностики склонны говорить едва ли не о вооружённой борьбе с представителями власти. И то и другое является либо ложью, либо заблуждением и никак не соотносятся с предельно простым тезисом «отдайте цезарево цезарю, а Божье — Богу». Христианство — это никогда не провозвестие борьбы со злом силами зла, и не про борьбу против институтов, на которые это зло проецируется, но и не соединение божественного с правящими силами этого мира.

Мы — чужие в чужом мире. И при этом мы являемся порождениями этого мира, созданными из той же падшей материи и скованные теми же неумолимыми законами. Мы дети этого мира по рождению, но не происхождению, и можем стать приёмными детьми Неведомого Родителя, которого Иисус называл Небесным Отцом.

Каждый виток развития христианства ссылался на восстановление "изначальной" веры. При этом, само собой, под изначальным понимались очень разные вещи. Однако возвращение к исходному состоянию христианства вообще невозможно. Возвращаться некуда и не к чему (может даже  некому и незачем). Однако это никак не лишает ценности попытки реконструкции этого исчезнувшего прошлого. Да, это не воссоздание того же самого, но то же самое уже и не нужно. Скорее, это создание чего-то нового, что сохранило бы своим ядром То Самое, что мы находим на руинах прошлого.

Основное здание Церкви современного ортодоксального христианства (во всём его многообразии) покоится на коллективной могиле всех ранних вариантов христианства. Где-то в этой глубине зловонных катакомб заточён Дух христианства, который порой просачивается на поверхность.

Поэтому я призываю вскрыть запечатанные склепы, хорошенько перекопать захоронения и выпустить запечатанный там Дух на свободу. Не в смысле какого-то пророческого активизма, но в смысле индивидуальной работы по ревизии христианства и его истоков. 

Естественно это позволяет присутствовать всем тому разнообразию, которому так долго противилась ортодоксия, и что привело к распаду окаменевшего ужасающе-отстранённого, и вместе с тем, ужасающе-антропоморфного образа Бога. Открывает бесконечный простор для вариаций и интерпретаций всевозможных «отклоняющихся» верований. 

Но оставим же ортодоксию в покое. Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов, а мы оставим себе благородный труд по извлечению  Духа.