Автор:
28.10.2019
Сборник
«Циклон
панических
атак»
Сборник «Циклон панических атак»
Сборник «Циклон панических атак»
Сборник «Циклон панических атак»
Сборник «Циклон панических атак»
Предисловие автора:

Год назад в очередной раз подкосилась почва под ногами-головой. Переждав все стадии трипа в бездну нездорового самоанализа, я придумал название для сборника — «Циклон панических атак», а потом додумал, что туда вошли бы все задокументированные следы моих панических атак и прочих нестабильностей. Долгое время «циклон» не мог обрести должную форму, но с написанием недавнего рассказа «ФИКСА» все будто бы собралось в одно целое-нецелое.

О сборнике:

Заметно, как от текста к тексту в рассказах Никиты Кафа развивается тема детской травмы, потери отца, растущего одиночества и какой-то общей постсоветской меланхолии, которой как ни странно заражены мы все, такой базовый спид поколения. Бабл гам, фишки и эйфорические приветы свободы из телека обернулись съемными икеевскими хомятниками, скукой и ежедневной блевотиной в офисе. Куда ты заказываешь себе то Баббалао, то силиконовых самураев. Поочередно.

В пятёрочке больше не видно очередей, потому все люди превратились в товары и полку с крылышками в вакуумной упаковке, где больше не найти никаких "лав из", потому что для "лав" нужна хоть какая-то эрекция, а ее, как известно, уже давно ничто не вызывает.

Елизавета Кашинцева

Паническая атака беспроигрышно узнаваема. Однажды почувствовав ее, а главное — осознав, больше ни с чем не перепутаешь. У неё отрывистый высокий ритм, будто удары. Именно этот психичный танец необъяснимой паники зафиксировал Никита Каф. Он сохранил не только накаты тревоги и неконтролируемого ужаса в сюжете, но и сумел соблюсти форму атаки: долгий треск в ушах, соотвествующий более длинному тексту, и сбивчивое дыхание — в заметке. Из квартиры в супермаркет, из такси в мрачный двор — перебежки, отрывки, помутнения.  

Чтение сборника — своеобразный забег, словно в поиске убежища: ты ещё не знаешь, зачем тебе нужно спрятаться, само действие зарождается до его причины, но уже не видишь иного выхода. Потому что чувствуешь: приходит он — циклон.

Юлия Степ


Рассказ «Попутчики»

Зайдя в лифт отеля, оказался в полутьме полметра на полметра с двумя соседями, один из которых – мужчина в возрасте, развернувший целую лекцию про «лучше когда лифт работает, чем когда не», а другой – женщина с большим вертикальным спиральным шрамом на шее, снисходительно выслушивающая его. Первым зашла она, потом мужчина, крайний – я. Двери позади не закрылись – захлопнулись. Спрашиваю:

– Вам на какой?

Мужчина:

– Шестой. Тут только две кнопки работают. Первый и шестой. Всего две.

Нажал на шестой. Женщина повторила за мной, мужчина прокомментировал: «Тут два раза надо нажимать».

Лифт тронулся, тряска и звуковое сопровождение словно в тамбуре старого поезда.

Он продолжил: «Можем и застрять. Но не хотелось бы. Но если что – легко достанут нас. Ну, откроют и все. Все же лучше, чем пешком. Лучше уж пару этажей вниз спуститься, чем снизу подниматься. А если еще учесть и пролеты…»

Казалось – это длилось вечность. Кажется – это длится вечность.

Рассказ «ФИКСА»

Я долго ворочался. Лег раньше, чтобы не шуметь клавиатурой с мышью, не мешая жене заснуть. Но мысли плясали каламбурами про «сойти с ума» и «пойти на встречу». Куда сойти – не ясно где этот ум, в какой плоскости. Сойти в сторону? А что, если пойти обратно – на ум?

В три часа ночи встал с кровати. Быстро натянул джинсы и накинул черную широкую куртку с капюшоном. Посмотрел в зеркало – в очередной раз увидел лицо отца. Которое я, впрочем, не помнил. Несколько раз нахмурил брови и отошел к своему рабочему столу, где взял икеевский молоток, неуверенно стоявший между столом и стеллажом. Тоже икеевскими.

*

Знакомый недавно попал ко мне в дом. Попал – потому что я должен был с ним встретиться за пределами дома, но жена случайно забрала все ключи. Поэтому – попал. И сидя на моем стуле, случайно задел ногой тот самый молоток.

– Упс, извиняюсь.
– Да ничего.
– Для чего он тебе здесь?

Я пошутил: «На случай, если его кто-то уронит», – и поставил его обратно, ребром на пол. Это был молоток из набора ФИКСА с отверткой и пассатижами.

*

Стоя в прихожей, я аккуратно перебирал связку ключей, стараясь громко не звенеть. Покрутив молоток в руках, я все же нашел ему место в правом кармане куртки – прямо под рукой.

Выходя из мерцающего света подъезда, натягиваю перчатки без пальцев. Вкупе с молотком в руке – мне показался этот момент кинематографичным, что лишь расчесывало коросты своей операторской нереализованности.

*

Рядом с домом ничего не делать. Никаких фотографий, никаких встреч с незнакомцами или курьерских доставок. Только чужая улица. Или у метро.

*

Шел за ним с километр, а то и больше. Чем глубже во дворы мы заходили, тем больше сердце пыталось компенсировать недостаток света скоростью крови. Тупое сердце. 

На нем были надеты спортивные треники, олимпийка и ебальник ПТУшного мудака-задиры. Он точно был сильней и умел драться лучше человека, чем… Чем я, в общем.

*

На женщин я руку не подниму, тем более на девушек, – на это мне точно не хватит сил, даже при желании. А вот на мудака – желания, казалось, достаточно. 

*

В момент меня кинуло в эйфорию. Будто очнулся после наркоза, но все еще под его действием – я помню это чувство. Только вместо запаха больницы – запах жухлой листвы, грунта и крови.

*

Пошел первый снег.

*

Я стоял с молотком в руке. Мудак обернулся на меня и одернулся назад.

– Ты че, ебанутый? Че те надо?
– Ничего… – я продолжал стоять, как стоял.
– Нахуя тебе молоток? У тебя кровь из носа ручьем, ты в норме ваще?

Он явно был сбит столку.

–  Мож, позвать кого, позвонить?

А я не знал. Не знал, «че мне надо» и «нахуя мне этот молоток». Кровь и вправду шла ручьем, заставляя первый снег под ногами багроветь.

– Ало, мудак! Че тебе надо?
– Не знаю, – хотелось сказать мне, но изо рта вырывались лишь брызги крови вместо слов, превращая мою речь в сироп.

Мне захотелось извиниться. Брызги полетели ему прямо в лицо. Тот быстрым и брезгливым жестом размазал мою кровь по своей щеке.

При малейшем моем движении в его сторону он выбил у меня из руки молоток и одним ударом в дыхло положил на землю.

*

«Произошло нечто грандиозное» – прозвучало в голове.

*

Отпускало.

*

Парень в расфокусе сидел на дворовой оградке и наблюдал за мной.

– Ого, ты прям ситтер, – пробормотал я с багровой улыбкой.
– Че бормочишь? Встать можешь?
– Могу.
– Ну. Хочешь, помогу.
– Не. Не хочу вставать.

Откинул голову назад, в капюшон. В свете фонаря снег превращался в мелкий дождь.

Парень подошел и встал надо мной. Хмыкнув, он протянул мне руку. Я схватил ее своей грязной ладонью, и парень одним движением поднял меня на ноги. Это чем-то походило на рукопожатие, как при знакомстве.

– Прости. Я просто не знаю…
– Ага. Давай.
– Ты не мудак, кажется.

Он чуть вскинул бровь, желая что-то сказать, но укутав руки в карманы распрощался:

– Ага. Давай

*

Наркоз отошел. Лихорадило.

Рассказ «Режиссер»

– Присаживайтесь. Что сподвигло вас вернуться ко мне? В прошлый раз вы сами решили прекратить наблюдение. 

Мне нужна помощь. 

– На что жалуетесь? 

Сначала я жаловался на вас. Сперва вы выписали плацебо, затянув тираду о его уникальности, а после этого прописали рецептурную шляпу, что прописывается раковым больным, который вызывал апатию ко всему живому и мертвому. Я часами мог просмотреть в одну точку, положил голову на рабочий стол, вы в курсе?

– Вы же понимаете, что препараты выписываются в соотв… 

Да-да-да, поэтому я вновь здесь. 

– Вы принимали что-то в это время? 

Нет, рассчитывал справиться сам. 

– Расскажите о своей жизни, что нового произошло за это время? Как учеба? 

Ха, совсем недавно. У старого друга умер отец, в день рождения. В день рождения друга, в смысле. Мы сидели за накрытым столом, который, кажется, для его родителей был важнее самого торжества. Его отец с задором открывал "Крымское" шампанское, жуя в этот момент столь обожаемое им оливье. Пробка вылетела и вбила кадык в глотку. Тот начал кряхтеть, давиться салатом и метаться по столу, снося все на своем пути. Я начал гоготать так, что от смеха перехватило дыхание. Краснолицее тело с раздутыми шлангами вен свалилось на пол. Извинился перед другом за реакцию, сославшись на нервы. Еще…

А, точно. Колледж я бросил перед последним семестром четвертого курса. 

– А что смешного? 

"Крымское" принес я, ради шутки взболтнув его перед входом в дом. Прекрасный режиссер пропадает!

– Так ради чего вы… 

А, еще таксист. 

– Таксист? 

Ну, из произошедшего за последнее время. Милый таксист. Из-за панических атак я передвигаюсь только на такси. Когда я сел в машину и мы тронулись, он спросил у меня "Хочешь покажу фокус?". Ну, все, думаю – пиздец мне. Фокус от кавказца, за окном ночь и жуткие ебеня МКАДа. Но он оказался очень мудрым мужиком, давал жизненные наставления. Говорил, что надо держаться успешных людей, обрывая лишние связи. Такой, своеобразный мифологический Бог Москвы. Рассказал предельно трезвую точку зрения по поводу смысла жизни, мотивации и Крыма. Жаль я все забыл — память совсем никакая стала уже. Кульминацией поездки был карточный фокус, разгадку которого я так и не нашел в интернете, просидев всю ночь в поиске на ютубе.

– Интересно. Так, все же вернемся к вопросу. Вы пришли из-за панических атак? 

Нет-нет, я к ним привык, мне с ними комфортно. Из-за галлюцинаций. 

– Что вы имеете ввиду под галлюцинациями? 

Я выхожу из дома, а и из-под ног – асфальта, земли, брусчатки, всего-всего – всплывают разлагающиеся тела, гниющие ткани переливаются солнечными бликами. Иногда какие-то предметы. Сначала я думал, что это случайные люди и вещи, но со временем заметил закономерность. Все эти люди и вещи были из моего прошлого, и все они повлияли на то, кем я стал. Удивительно, туда попали даже некоторые знакомые, с которыми я общался не больше суток. Так вот успели повлиять. Я верю в закономерность, потому это позволяет мне делать какие-то выводы. 

– Как часто это происходит? Сейчас вы видите какие-то визуальные изменения? 

Слишком часто, чтобы это все еще удивляло. Извините, я конечно рад подыграть вам и дальше, но разрывает от любопытства. Вы в курсе, что находитесь, и разлагаетесь между прочим, у меня на диване?

– В смысле, на диване? Разве это происходит не только лишь за границами вашего дома?

Я понял.

Однокомнатная квартира заполнялась гнилой плотью и разлагающимися предметами, вытесняя собой возможность какого-либо свежего глотка воздуха.

Рассказ «Тот самый бубль-гум»

30 лет, но я так и не опробовал тот самый бубль-гум, о котором мечтал в детстве, идя за руку с бабушкой мимо ларьков со звездно-полосатыми флагами. Тогда мне не довелось их попробовать, бабушка говорила: "Видишь машина проехала? Из ее колес и делается твоя жвачка!". Это была бабулина отговорка для меня — на самом деле же просто не было денег. Тогда-то и поклялся сам себе — когда-нибудь я стану взрослым, богатым и попробую этот пресловутый бубль-гум. 

Проходили годы, и я уже мог позволить себе жвачку на деньги с обеда. Но что-то  удерживало — не хотелось потерять эту сакральную мечту. Какими бы не оказались все эти жвачки — мечты то у меня уже не останется. 

Одноклассники жевали плоские Даблминт и улыбались, жевали сочно-пахнущую Хубба-Буббу, были жвачки в форме рулетки, были даже со вкладышами и наклейками внутри! Я просто изнемогал от желания попробовать хоть одну из них, но лишь одержимо наблюдал, как друзья хохотали и жевали их. 

Время шло, но пристрастие оставалось. Не поверите, я ходил к психотерапевту. С жалобами на неврозы, где вскользь и по-секрету рассказал про бубль-гум. И не поверите, первое, что он предложил — купить и попробовать жвачку. КРЕТИН! КРЕТИН! КРЕТИН! 

С тех пор я жую по несколько пачек в день. Но все не то! Они отвратительны. Даже заказывал из Японии, Китая всякие изощренные жвачки со вкусом перца, панды или блевотины — все не то! Речь про всякие Орбиты и Стиморолы вовсе не идет — это пустышки. Их мне приходится использовать, когда партия новых, неиспробованных и загадочных жвачек застряла на поганой почте! 

И вот снова этот сон. Раз за разом бабуля уводит меня от заветного ларька, всей силой хватая за запястье. Я просыпался весь мокрый, как мышь, еле сдерживая страх, злость и мочевой пузырь. На фоне моего трясущегося силуэта простиралась старая бабкина квартира. Почти вся ее поверхность была либо в следах засохшей жвачки, либо в наклейках и вкладышах: "Love is… when you just can't get him out of your sight". 

Семь часов — через час откроется почта. Извещение в руках уже измялось до непотребности и было аккуратно уложено в нагрудный карман. И не забыть паспорт! Я — взрослый и обязанный. Быстро одевшись, я пошел к почтовому отделению — пораньше, чтобы прибежать раньше рыхлых стариков. Прошиб пот — в кармане осталась последняя упаковка с одной подушечкой Орбита, и та — арбузная. Черт побери, почему сейчас?! Нервы ни к черту. Ну ничего-ничего-ничего. На почте меня ждет целая коробка мексиканских Баббалао, заказанная еще месяц назад с Алиэкспресса.

Потянул на себя дверь почтового отделения. ВНУТРИ СТАРИКИ! Впав в истерику, начал кричать: "Я больной человек, у меня челюстной артрит! Мне сложно говорить, а вы заставляете меня КРИЧАТЬ! … ЧТО ВАМ ТУТ НАДО". Девушка из второго окошка помахала мне рукой, и сказала, что мне к ней, а другая очередь — за пенсией. Неловко… Но они же должны понимать! Лицо озарила одержимая улыбка, дрожащей рукой я протянул миловитой девушке измятое, но уже заполненное извещение и паспорт. 

Нервная минута трели пальцев по столу… Посылка в руках. Зря-зря-зря кричал… Отошел к столику, разворотил упаковку — оно! Яркая картинка с котом и красными подушечками жвачки, с вытекающей из нее начинкой. Умеют же делать! Затолкал коробку в рюкзак, взяв с собой лишь одну упаковку, и пошел на выход. Остановившись на крыльце и держа в руках яркую упаковку бубль-гума, попытался расслабиться, чтобы получить максимум удовольствия от невиданной ранее подушечки и положил  пару подушечек в рот. Недолго думая, засыпал туда же и всю оставшуюся упаковку.

Господи. Попробовали бы вы ее. Ее сок растекался по полости рта и вызывал все больше слюны. Несмотря на скрежет челюсти, начинка будто обезболила изношенные суставы. У вас когда-нибудь кружилась голова от вкуса? Черт возьми, как это прекрасно! Это тот бубль-гум из ларька! Столько времени впустую… В голову вдарила кровь… Дыхание! Чтобы вдохнуть хоть немного воздуха, я вцепился в челюсти, пытаясь расцепить их. "Мне нужен воздух" — промычал я в сторону редких прохожих, пуская розовые слюни на асфальт. Резким рывком рук я вырываю нижнюю челюсть, но дыхание не появляется. Ползая на коленях с болтающейся челюстью, я пытаюсь залезть к себе в глотку рукой — в месиво из резины, крови и прекрасной начинки. Вокруг скапливается народ. Агонию разбавляет детский тонкий голосок — ко мне подошел маленький мальчик и протянул этикетку Баббалао с улыбающимся котом, показывая на надпись "No more than one thing at a time!". 

— Это значит "Не больше одной штучки", дяденька. Я учу английский. Мне пять лет. 

Свалился с ног. Картинка погасла быстрей звуков.

— Вам, наверное, больно. Сейчас взрослые вызовут скорую… Вы не учились? У меня вот одни пятерки. А пробовали Баббалао с козявками? — юнца охватил хохот. — Ну, в смысле, там не настоящие! Просто шуточная такая жвачка. Невкусная совсем, не пробуйте.

Бубль-гум становился все вкусней.

Рассказ «Зависть»

Моя зависть началась с громкого хлопка из соседней квартиры, третье июня 1997 года, кирпичный пятиэтажный дом, я. 

Это был теплый летний вечер, у маленького соседа был день рождения. Как я потом узнал из взрослых разговоров. Ему было шесть лет, в честь этого позвали родители созвали родственников, накрыли стол и начали демонстрацию своего чада. Мальчик смышленый, был, писал стихи, ходил в театральный кружок. Так вот, горячее уже почти доедено, табурет готов — взбирайся, маленький сосед. Родня с широкими лицами призывала мальчика прочитать последний стих. Тот, говорит, — я над ним еще работаю… не уверен, что хорошо получится — стеснительно говорил он, но было видно, что самому безумно не терпится рассказать его. Толпа стихла и он деловито взошел на табуретку, в белой рубашке шортах.

Все притихли.

Началось: 

Шесть лет 
Я — одна пятая Иисуса с небольшим огрехом 
Я — ваша надежда сытой старости 
Я — внук майора КГБ 

На всех меня не хватит, я знаю, слишком много бед 
Но я постараюсь уберечь 
Я распыляюсь и иду к дедуле, вместе мы управимся 
Я застелил кровать, упреков быть не может, я готов 
Пока, мам! 

Он вынимает из-за спины дедов наган и стреляет себе в рот.

Этот писк в ушах и визги зевак до сих пор отдаются в моей голове. Одним нескончаемым чувством зависти.

Рассказ «Серна»

Бесконечные письма самому себе, лишь бы отвлечься от мысли о каких-либо смыслах. 

Болезненные герои поносят человеческое здравомыслие. Лишь когда я понес на себе всю тягость болезни, психотерапевт принял во внимание мои страдания.

И он начал меня лечить.

Много рассказывал про раздутую репутацию гигиены: «Гигиена способна победить антибиотик лишь если будет сражаться с ним на разных полях» – бормотал он, – Подтирают своим выродкам каждую грязинку, а потом удивляются, что те болеют! Домашнее обучение… Вакуум… Ребенок должен жрать грязь, поручни в общественном транспорте языком полировать! Только так вырастает здоровая личность. И физически, и морально».

Иногда его метод заносило в метафору и иные пространства: «Идеологически полезнее будет разбить себе лицо как символ нескончаемой войны. Отождествление своей болезни с войной, осознание своего с ней единства – по-настоящему новая убедительность, на фоне которой результат борьбы не так и важен». 

Чтобы не показаться безразличным к его переживаниям, я ляпнул:

«А что с вами?»
«С мной все! Ха! – рот скривился дугой, улыбнулся так – Во мне растет огромная опухоль».
«Чего?»
«Чего «чего»? Опухоль. Рак».
«В смысле, опухоль чего, какой части тела? – Я забыл слово «орган» и сказал, как сказал».

Он продолжал: «Агрессивная флора в обществе сохранится в любом случае, ведь она – источник жизненных сил, являющийся одновременно метафорой неуязвимости и уязвимости.

Медитируем, изображая умирающее тело, заботимся о нашем питании, питье и воздухе».

И потом:

«Возбуждение жизни выходит паром из приоткрытого рта. Чем шире ты открываешь его – тем быстрей иссыхаешь, жизнь и желания улетучиваются. Отвергни социум и открывай рот только при необходимости».

Мне почти удалось повторить свой вопрос, как он перебил мой слово-звуковой выдох: «Но заметь. Любовь… – он сделал паузу, – Имея душевного подельника, при возбуждении, в поцелуе вы не испустите изо ртов ни кубического миллиметра испарины, но-таки придадите друг другу жизненной энергии. Однако есть ли выход в любви, да каждому ли она по вкусу, цвету и вязкости? Мне не нравится эта теория, ведь судя по ней – я давно нежилец».

Он начал записывать что-то в медицинскую карточку. Я воспользовался моментом:

«А операцию не сделать?»

Он вздохнул и поправил очки, приподняв их своими, стилизованными под состаренные, пальцами вверх по переносице.

«Понятие болезни выше, чем “черное” и “белое”, “правое” и “левое”. Интерпретировать ее предпочтения и вкусы интересно на уровне спора о том, вкусен ли маринованный чеснок? Она либо есть, либо ее нет. Если болезни нет, то нет и контекста, нет вас и этого разговора. А если есть – весь мир пред вашим взором. Вы даже сможете попробовать маринованный чеснок и влезть в дискуссию о том, вкусен ли он. Кто будет спорить со здоровым и уравновешенным человеком? Разве что примут к сведению, да и все. Даже вы вот, не сказать, что на вид социализированный молодой человек, вступаете со мной в диалог».

«Это верно,» – констатировал я, ожидая продолжения монолога.

«Гиперчувствительные охотники за метафорами тычут пальцами в иные миры. Но горе их – застревают между ними, не ощущая грань. Курица или яйцо становится дьявольской издевкой. Жив или мертв? Жил? Жить? Чтобы обуздать потоки сознания, они начинают записывать свои мысли. Рассказывают про близких, окружение, борьбу. Себя. Они пишут о себе, что придает ощущение собственного существования, своего душевного веса».

Взял паузу.

«Вы вот в татуировках весь. Знаете, что? В юношестве, в пустые и оглушенные пустотой времена юноши убивают время нарочитыми увечьями – это называется аутоагрессия. Несколько часов активного терзания тела, зато после – досуг на месяц, по обрабатыванию раны, перевязкам и отвлечением от вопросов смысла жизни на свежую картинку на теле. Потом все заживает, а через пару недель он уже сам не замечает набитого. Может и повезти, если какая из наколок загниет – смысла жизни еще на пару недель. Хоть это и смело, но не поощряется в обществе.

Бывает и само собой: скачешь на месте, просто так, да как отрезал кусок пятки шкафом из Икеи, что стоял позади. Толстенький кусочек, что еще держался на пятке. Вот и досуг. Но Тамагочи в виде отростка с пятки умирает – как бы за ним ни ухаживали. И его отрезают. А ведь место уже ничем не заполнить. Тату – блажь юношества, позже только возрастное, да дурное, вроде аллергии по всему телу с красными шелушащимися пятнами, изъедающими чесоткой и болезни с рекламы из телевизора».

«Как не дать банальному вопросу бестолковых смыслов настигнуть себя врасплох? Стоп… – тут же я решил пересмотреть ситуацию, устав от дурных наставлений самозваного “врача”, – Вы уверены, что мы не перепутали стулья и что пациент здесь – я?»

«Я выбираю первый вопрос! Каждый день готовишь в голове ответ на него, в процессе даже жизнь приобретает форму, цвет, вязкость и вкус. Но бац — в самый ответственный момент все доводы вылетают из головы, а твоя судьба попадает в руки экзаменатора. И экзаменатор – не смысл жизни и даже не Божество, испытывающее тебя. Экзаменатор – это ты, неуверенный в себе и желающий сдать назад. Смысл жизни и Бог появляются там, где страх. Но ты давно не испытывал его, увязнув в ином чувстве – жалости». 

Я вышел в коридор, к ресепшену, за которым сидела девушка в форме Serna — Artificial Neural Intelligence.

«У вас сломался доктор Гракх».
«В смысле?»
«Он несет бред. Проверьте его, перезагрузите или что там делают в таких случаях».
«Секундочку».

Она ушла в кабинет за стойкой.

Я находился в белоснежном помещении с огромным окном, за которым – заснеженный парк, тщательно убранный техникой. По тропинкам ходили пациенты клиники – кто-то самостоятельно, кто-то под руки с приехавшими родственниками. Всех их объединял пустой вопрошающий взгляд, вгонявший меня в коридор, подальше от окна.

Вернулась девушка с ресепшена. Сказала что-то доктору-человеку, и тот отправляется ко мне.

«Добрый день. У меня нерабочий доктор. Вы что-то сделаете с ним?»
«Здравствуйте. Мы проверили все данные – они исправны».

Ненавязчиво, но с умыслом (я должен был засвидетельствовать тепло его тела) он взял меня под руку и вежливо подвел к окну, от которого я минутой ранее бежал, не выдержав зрительского напора.

«Понимаете, нейронная сеть нашего психотерапевта работает на основе ваших мыслей и переживаний, его цель – выявление проблемных мест и помощь в их принятии. Вы ведь не впервые на приеме у своего доктора?»

«Да… Но это даже перестало походить на человеческую речь. Как мне могли подарить сертификат на подобную вещь в качестве подарка?» – последние слова говорились уже в полголоса, будто в поисках понимания.

«Наша система работает в раннем доступе, так что вы можете произвести возврат средств, даже если это был подарочный сертификат. Делаем возврат?»

«Секунду. Можно подумать?»

«Хорошо. В случае чего – обращайтесь на ресепшн».

Простояв пару минут возле огромного окна в «Парк вопрошающих взглядов», я вернулся в комнату к доктору.

«Куда отходил? Дааа, когда узнаешь сегодняшнее число по дате изготовления на сэндвиче из автомата на этаже офиса, отрезвить от бытового, кажется, может только въезд в бок старого Вольво на лысой резине. Вплоть до приезда скорой в голове звенит мысль: “Произошло нечто грандиозное”, а боль по всему телу сочетается с детским восторгом.

Наверняка, вы уже умирали?»

Рассказ «Бабушка»

К этому моменту я уже принял ее решение, понял. Стоя на крохотной кухне, я стоял лицом к окну, но взглядом в никуда. Бабушка стояла за спиной, в тесном проходе из прихожей. В тишине, разделяющей момент до и после, не было напряжения, скорее наоборот смирение и, возможно впервые, взаимопонимание.

Сначала был слышен взвод курка, потом «Корсар 9» и сразу следом – мой детский прыжок валенками с калошами в снежную слякоть девяносто шестого года. И грохот падения тела.

Переборов краткосрочное замешательство, я обернулся назад. На полу лежала она – все еще бабушка, но с обширной дырой в голове. Страшно не было, но я задумался – был сделан выстрел в рот или в весок? В голове вырисовывались образы последних мгновений перед выстрелом: положение рук, пистолета и того, где она его взяла.

Увязнув в плотности тесной квартиры, где в каждом сантиметре по сотне воспоминаний, отступив немного назад, я увидел – она шевелится. Более того, она начала вставать. Вставать, конечно, с трудом. Но трудом не человека с простреленной головой, а человека обремененного годами, пожилого то бишь. 

Замерев, я наблюдал, как она медленно встает и уходит в ванную. Слышен душ. Пройдя к ванной комнате, открывается картина – не очень яркая, весь свет идет исключительно из окна под потолком, несущего свет с кухни – бабушка стоит под душем, синее трупа, и трясется. Воду не видно, но слышно. Как и разочарования, произносимые ею под нос. Я подождал снаружи.

А дальше мы общались, как не общались, кажется, никогда. Было радостно от осечки, а рваные раны и куски черепа, что виднелись еще недавно, теперь виделись небольшим рубцом.

Позже вспоминалось, что у нас в семье это не первый случай. Ну не умеем мы стрелять себе в головы, хоть убей. Говорили-говорили, а потом и время ехать домой пришло. Такси под окном, кажется, еще выстрел застал – вот сколько ждал. Захотелось домой.

Рассказ «Сумасшедшие»

За час встретил трех сумасшедших женщин. Буквально сумасшедших, увлеченно болтавших со стеной, собой и небом. Две казались безобидными, и если поставить их друг на против друга, то все выглядело бы как обычная беседа двух уставших дам. Третья же чуть не попала под ноги между рядов супермаркета. Отведя взгляд от экрана телефона, обнаружил на себе безумный взгляд жуткой женщины в потрепанном халате. Бубня себе что-то под нос, с натянутой в одну сторону улыбкой, та протянула мне какой бумажный сверток. В момент считал с лица "шизу" и обогнул ее по парабболе, взяв бумажные полотенца стоявшие за ней, за которыми я, собственно, и пришел в эти ряды. Та с одержимым видом до последнего провожала взглядом, жадно попивая десятирублевый кофе из маленького стаканчика. От такого кадра можно ожидать от ножа меж ребер до взрыва (а за соседними рядами, между прочим, море взрывоопасной химии).

В итоге догнала на выходе, заняв место к соседней кассе. Она продолжала механически подносить ко рту пустой стакан из-под кофе, держа под мышкой два маленьких рулона туалетной бумаги "Круглый год", исподлобья просверливая взглядом рядом стоявших людей и шипя себе что-то под нос.

Один час и три явных сумасшедших. Сколько еще потерявших разум, что не выдают себя бубнежом вслух?

Очень много сумасшедших.

И вот опять, ко мне обратился мужчина:

— Чего?
— Я не с вами говорю!

Заметка «Распаковка панической атаки»

Холодные поручни, к торговому центру. Замело. Главный вход, люди, тошнота. Тошнота – бег. Убежал, подошли приятели. Пойдешь, нет? Ладно, все в порядке? Промзона, холод, сердцебиение, тошнота. Тошнота – ходьба. Холод – инфекционная поликлиника, охранник, хорошо – посиди здесь. А где уборная? Понял, спасибо. Пальцы, нёбо, ничего. Ничего. Теплей. Спасибо, я пойду. Автобус – пропустил, тошнота. Еще два. Надо двигаться, маршрутка – надо. Еду. Домой. Тепло.

Учеба, скука, обязанности, тошнота. Тошнота – домой! Год дома. Клиника, клиника, плацебо, рецепты. Метро, троллейбусы. Тошнота. Домой. Кофеин – феназепам — четыре стены. Увидимся через год, пока. 

Чужой город, встреча. Лететь обратно. Расставание, слезы, тошнота, слабость. Надпись на руке «ваще тупо». Трясет, поезд, тошнота, маршрутка. Тепло.

Чужая страна, встреча. Две недели, расставание. Расставание — слезы. Препарат, а от чего? Давай что-то угодно. Ехать через час – автобус, самолет, поезд, автобус. Тошнота. Мысли не прямолинейны. Бьются родниками нездоровых идей. Пытаться заснуть, есть полчаса – не смыкая глаз. Оставляешь глаза приоткрытыми – немного конкретики. Реального мира. Мысли-голоса. Надо торопиться. Темно, бег, сумки, тошнота, слезы. Держаться в руках. 

Три года на месте. Четыре стены. Все хорошо. Все отвратительно. Все прекрасно. Ужасно. Лучше некуда. 

Деперсонализация в год. Через год. Аутоагрессия. Руки вернулись на место, зеркало не раздражает отрешенностью. Слабость, смирение, жалость. Жалость – слабость, слабость – тошнота. Ни разу не рвало, и щас не должно. А вдруг.

Жалость – тошнота. Жалость – тошнота. Жалость – тошнота. Жалость – тошнота. Жалость – тошнота. Жалость – тошнота. Жалость – тошнота. Жалость – тошнота. Жалость – тошнота. Жалость – тошнота. Жалость – тошнота. Жалость – тошнота. Жалость – тошнота. Жалость – тошнота. Жалость – тошнота.

Заметка «Подарок»

Где-то минуту стоял возле зеркала с машинкой для стрижки волос в руке и колотящимся сердцем в груди. В голове напыщенно бухтело: "В такие моменты нужно лишаться подобного грима. Себя я бородой не обману. Сбрею — и увижу смущенного подростка, увижу себя настоящего и остепенюсь". Рука со включенной машинкой то приближалась к бороде, то отдалялась. К черту-к черту.

Пошел к компьютеру, написал жене: "Ты скоро?". Изначально спрашивал с мыслью о том, успею ли я до ее приезда полностью сбрить образ заросшего отца, чтобы не быть застанутым врасплох, словно за дрочкой. Но на самом деле тянул время — опомнюсь же, опомнюсь. Через час выезжать за зарплатой — как я покажусь начальству?

Лучше идти в душ. По пути быстро забрался на турник и подтянулся несколько раз — зачем? Сердце колотит. Встал перед зеркалом, чищу зубы. Чувствуется кровящая десна. Рука вновь взялась за машинку, но остатки разума намекнули надеть безопасную насадку с запасом и дали повод: "Поправить торчащие с прошлой селфмейд стрижки под 0.5 куски волос". Стою полуголый возле зеркала с капающей пеной зубной пасты в раковину и вожу машинкой по неровностям черепа. В раковине образуется нечто из пены зубной пасты, крови и хвороста отросших волос.

Почему именно сейчас?

*

Я все же сбрил бороду. Сбривал в надежде скинуть несвойственные года, но все оказалось еще хуже. Под сбритой бородой я обнаружил лицо отца. В последний раз там был юнец. Что за поношенное лицо влезло мне под бороду?

Основные воспоминания об отце у меня как раз из того возраста, когда он разменивал свой третий десяток.

Ну что, привет.

Будто в качестве извинений, вместе с этим напоминанием, он преподнес мне ровную щетину — юношеские проплешины почти пропали.

— Это, конечно, сильно — отдать последнее, что у тебя было. Это на какое-то из дней рождений?

Заметка «Подрыв»

Паническая атака. Судя по тому, что я понимаю причины атаки, никакая она не паническая, а запланированная. Ебаный теракт в моей башке. Состав сошел с рельс. Ответственность взяла на себя группировка без имени, но со слоганом «самореализация или смерть». На месте взрыва работает наряд бромдигидрохлорфенилбензодиазепина. Движение составов понемногу восстанавливается.

Заметка «…»

Мысли вытесняются головной болью, слова не складываются, черновики пустуют. Разделывал цельную курицу под Cartoon Network, готовил новый дизайн своего издательства, пил парацетамол. Больше ничего.

Заметка «Моя ужасная история»

Записался к психотерапевту, где не показывался лет семь как. Но проснувшись набрал в клинику и отменил запись. На минут сорок зашел в конфу, поиграли в Apex Legends, после чего распрощался, сказав, что надо работать. Надо было верстать книги к печати, оформлять новые тексты для сайта, дописывать новеллу и много чего еще. Не сумев расставить приоритеты – затупил в никуда, загудела голова. Набрал в клинику и снова записался к врачу, на прием через двадцать минут.

Пока ждал в очереди, слышал как в каком-то из кабинетов кодировали и стар и млад. «А больнюче не будет?» — спрашивал кто-то из приоткрытой дверцы. «Ой, мне плохо» — продолжал тот же через пару минут. Почувствовал запах нашатыря. Из кабинета вышел розовощекий невзрачный парень лет тридцати. Параллельно этому на кассе расплачивался семьянин, еще не отошедший от препаратов и жующий фрагменты слов и мыслей, произнося пин-код вслух. Расплачивался с трех разных карточек: отсюда 3400, тут 7600, а вот с кредитки оставшееся.

Дождался приема. Что-то сказать по нему пока сложно, кроме того, что это стоило пять тысяч. Одной из «задач на дом» оказалось «написать рассказ, о чем угодно». Немного взвыл, что «только не текст, у меня много работы», но не смог сторговаться.

Выйдя от психиатра, заказал такси и пошел в магнит по соседству – что-нибудь купить, в качестве поощрения. К выходу так ничего и не придумал – взял большой редбул. Думал, плохо стать не должно. Но плохо станет. Организм всячески дает знать, что свой лимит энергетиков я выпил шесть лет назад.

Вез обратно таксист, что мог бы попасть в «Мою ужасную историю» с Дискавери – его руки были покрыты какими-то выпуклыми наростами, похожими на псориаз, но волосатыми. Но кроме этого – ничего интересного. Возможно, ужасной история могла бы стать именно из-за этого, что кроме страшных рук в его жизни ничего необычного.

Его пригласили бы на шоу. Свет, камеры расставлены. Мотор.

«Расскажите свою ужасную историю»

Камера наводится на руки мужчины, чешущего наросты на руках.

«Ну… Я разведен, живу один уже седьмой год. Одиночество душит. Денег практически нет, таксую на арендованной машине».

«Давайте начнем с рук, а дальше ко всему этому вернемся?»

«Каких рук?»

«Ну, с вашей ужасной историей с руками?»

«Рук? Причем тут вообще?»

Заметка «Пятерочка»

Телефон разрядился буквально на пороге магазина – экран выключения с яблоком будто сыграл вступительную заставку на манер Lionsgate. Придавая себе свойства немого для окружающих, наушники оставляю в ушах. Несмотря на то, что люди в зале все же были, правила тишина, разбавляемая лишь писком аритмичного пульса касс. 

Эта «Пятерочка» была явно не из образцово-показательных. Судя по планировке, помещение, куда втиснули полки и холодильники, явно для них не предназначалось. Можно было дойти до «Спара», но путь меньшего сопротивления смел любые сомнения.

Отдел с овощами позади, ожидаемо – без лишних потерь. И совесть меня не мучает, только гастрит.

С другого конца магазина доносился чей-то неразмеренный и острый, граничащий со стонами, хрип.

*

Возле прилавка с заморозкой женщина с пуделем на поводке. Вспомнил свою собаку Тосю, что была очень стара, и, что ожидаемо, как-то раз умерла. Умерла зимой 2012 года после очередного наркоза. Узнал я это из телефонного разговора, когда ехал домой из отдела кадров МОСЛИФТА, где пытался отлынуть от предстоящей практики. Меня, на удивление, это совсем не задело. Я нарочито вспомнил моменты из детства, проведенные с ней, но никаких эмоций вызвать у себя не смог. Видимо, чтобы хоть как-то сохранить этот момент в памяти, я обратил внимание на проигрываемый трек в плеере "эхопрокуренныхподъездов – честерфилд". Так вот в наигранной меланхолии и ехал домой.

В отличие от меня, старший брат провел все последние дни с Тосей, таскаясь с ней по операциям, уже одержимо перевязывая кроваво-гнойные раны и буквально нося на руках. За это время он привязался к ней больше, чем почти за два десятка лет жизни с ней, и потому ее смерть напрочь выбила его из колеи. Еще несколько недель спал с ее ошейником, смотрел старые фотографии из нашего детства, на которых мы с собакой в обнимку, а также читал про ее породу в интернете. «Оказывается, она была настоящим пуделем, просто нестриженным» – говорил он. Это и вправду оказалось так — судя по фотографиям, у нас был породистый пудель, но из-за того, что мы ее не стригли, как обычно стригут собак этой породы, она походила на мочалку. Помню, отсканировал и отретушировал одну из фотографий Тоси для него, и он поставил ее себе на рабочий стол.

*

Источник звуков нашелся возле отдела с мясом и колбасой. Это была сухая седая женщина с небольшим клоком волос на затылке, собранным в хвост. Рядом, опираясь грузным телом на тележку, стоял мальчик лет тридцати, судя по всему – сын этой женщины. С этого расстояния я мог расслышать каждое колебание его жутких вздохов. Женщина держала в одной вытянутой руке небольшой кусок мяса в вакуумной упаковке, а в другой – поднесенную к нему маленькую канцелярскую лупу, в которую она безэмоционально смотрела своими, практически полностью белыми, зрачками. Не понятно, было ли самоцелью разглядеть срок годности, или же просто хоть что-то разглядеть.

Голос парня очень походил на голос Боба Голдтуэйта в роли Зеда в «Полицейской академии» – того самого, который не контролировал тональность своей речи и постоянно надрывисто визжал. Он капризничал, по кругу озвучивая себе под нос не к возрасту детские переживания, в звуке которых, наоборот, читались недетские переживания, которые не умещались в его голове и время от времени выплескивались за границы молчания, сопровождаясь эмоциональными вспышками в речи. 

В голове не к месту всплыло наблюдение: чем дольше человек живет с родителями, тем меньше у него остается шансов как-либо реализоваться и противостоять внешнему миру. Тут же отметил банальность и некорректность наблюдения. Однако у этого "Боба" явно не было шансов, еще начиная с чьего-то грузного семяизвержения лет тридцать назад. 

На мгновение промелькнула мысль помочь прочитать ей текст на упаковке, но тут же осознал, насколько это могло бы быть если оскорбительно, то как минимум обидно этой женщине. Стоило обогнуть их вдоль прилавка, как в нос вдарил резкий запах не первого пота и дрожащего беспокойства "Боба".

Из-за незнакомой планировки приходится ходить по кругу, чтобы найти крабовые палочки.

Они оказались в отделе заморозки, gotcha! Пока закрываю дверцу холодильника с заморозкой, боковым зрением замечаю медленно, но нетерпеливо приближающуюся ко мне телегу с потным грузным мальчиком. Не поворачиваясь к нему, слежу за ситуацией. Со спины его окликает седая женщина, но ее слов не разобрать – насколько тихо и спокойно она подозвала его к себе. В ответ на что он на грани плача несколько раз выкрикнул ей: «Маа-аа-ам, я хотел спросить! Я хотел спросить!» с растущей тревогой в голосе. 

Кроме меня поблизости никого не было – объектом для вопроса был я, до последнего не повернувший голову в сторону чем-то взволнованного ребенка.

*

Касса. Со стороны с молочкой доносится новый монолог мальчика: «Мам, что ты делаешь, мам, не воруй!» – на этом моменте беспокойство в его голосе должно было перелиться в слезы, судя по вибрациям голоса, но оставалось на грани: «Мама, ты воруешь! Зачем, мам, ты воруешь!». Глазами пытаюсь зацепиться за реакции людей, ожидая какой-то отклик, но никто и глазом не повел в их сторону.

Людей в зале немного, потому вероятность того, что очередь за мной займут некомфортные мама с сыном, неуютно росла. Аритмия касс сменяется на явную тахикардию.

Заметка «Сон»

Приснился сон. В компании безликих друзей собрался авантюрно прокатиться в некое очень интересное место. Оказалось, что поедем мы на грузовом поезде, запрыгнув в него, когда тот на каком-то участке сбавит скорость. Залезли мы на грязную платформу с бревнами, отряхнулись от деревянной струшки, и тут я спрашиваю у ребят: «А сколько нам ехать до туда?», ожидая услышать что-то около пары часов. На что мне ответили: «Ну, дней тридцать, и будем на месте». Я отреагировал лишь нервным комментарием: «Вы че, прикалываетесь? Мне работать надо». 

Прыгать было поздно — поезд набрал скорость. Я двинул вдоль состава, против движения. Ну а дальше в мгновение потемнело, появилась гигантская светащаяся голова, парящая в воздухе и бдящая, чтобы никто не прошел мимо нее, а также тощий человек с длинными лезвиями вместо конечностей, который мог видеть только движущуюся живность.

Замер на необработанной древесине в свете светящейся гигантской головы, человек-лезвия надвисал надо мной на своих тощих конченостях, что придавали ему паучью форму. 

Но будильник уделал их, и я проснулся. Работать.

Заметка «Потолки»

Ходил в супермаркет. Супермаркет, в который хожу уже несколько лет. И понял, что только сегодня впервые обратил внимание на его потолок, о существовании которого я даже не догадывался, принимая всякий потолок за должное. Понимаете? Вы помните, как выглядит потолок вашего супермаркета? Какие лампы висят под потолком, как извиваются трубы и моргают камеры наблюдения? Ничерта мы не помним. И если какой-то из обделенных вниманием потолков свалится вам на голову, тут уж нечего удивляться.

Заметка «Кассирша»

Когда замечаешь у кассирши супермаркета множественные шрамы вдоль вен, то при очередной осечке штрих-кода остается лишь «Да оставьте, не надо, если не пробивается».

Заметка «Словами поддержки»

Во сне отстреливался, но пули застревали в барабане 
Уворачивался и бежал от огня неприятелей 

Вспомнил о смерти своей старой собаки 
Рыдал в клетчатой рубашки плечо неприятелей 

Сыпали словами поддержки и понимания

Читайте также:
Kill Like Teen Spirit
Kill Like Teen Spirit
Реабилитация антисоциального
Реабилитация антисоциального
Искусство как декаданс-менеджмент
Искусство как декаданс-менеджмент