Автор:
Иллюстрация: Вихров Константин
05.06.2016
Непередаваемая
русская toska
Непередаваемая русская toska
Непередаваемая русская toska
Непередаваемая русская toska
Непередаваемая русская toska

Мы говорим с тобой на одном языке, поэтому уверяем тебя: ты чувствителен, не уникален, но не одинок. Мы всё объясним. Или нет. Просто хотим убедить тебя говорить без умолку, пока действует машина диалога.

Повторим тургеневское, выученное еще в школе: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора…». Язык говорит за нас, за всю нацию, за каждого. Именно он на всех уровнях, от фонемного до синтаксического, вытаскивает из народа (из тебя, как из его представителя, тоже) то уникальное, что нельзя найти ни в ком другом. Как ни странно, многие забугорные блоги и ресурсы, тяготеющие к переводам и всякому word porn, не находят внятного объяснения одному и тому же чуду — русской тоске (google it, если есть сомнения). Говорят, её нельзя перевести так, чтобы не потерять в значении. Достоевский бы одобрил. Да и Михаил Бахтин с Юрием Лотманом в стороне не остались. К тому же нашу русскую тоску разбирают Владимир Набоков, ученые Швейцарского центра аффективных наук и создатели милой словесной кунсткамеры с просторов tumblr. Энтони Берджесс решил бы, что это про старое доброе ультранасилие, но на самом деле это всё — unynie, handra, dosada, pečal' и grust'.

Что на уме, то и на языке.

Фото: Вихров Константин

Иначе говоря: непереводимость и «дивное» Владимира Набокова

Непереводимость — культурно-языковой феномен, который нельзя перечеркнуть снобизмом языковых носителей или условной профнепригодностью отдельной группы переводчиков — несмотря, например, на недоумение зрителей кинопремьер, которым приходится прорываться через очередной маркетинговый ход, превращающий какую-нибудь комедию «F-word» в «Дружбу и никакого секса». Чем менее конкретно и фактично представлено явление, чем сложнее его эмоциональная окрашенность, тем тяжелее его описать, а затем и «встроить» в сознание чужака. Так самая извращенная эмоция, вытащенная со дна души чьими-то грязными ручонками,  но нашедшая подходящее слово в твоем родном языке в глубинном смысле, сигнал «внутренней» причастности твоему народу (так и хочется добавить обращение «наш ноющий друг»). Проще говоря, твоя досада — удел миллионов русскоязычных, что значит — ты не уникален, но не одинок в своей способности ощущать эту эмоцию. Когда ищешь в другом языке эквивалент сказанному, необходимо максимально емко и точно передать смысл, однако код может разниться, поэтому иногда вытащить в одну лексему все необходимые компоненты значения практически невозможно.

Непереводимости также посвящен tumblr-блог other-wordly, повествующий о «странных словах», эффект которых можно испытать или почувствовать, но не всегда возможно назвать или описать — не в каждом языке есть для этого ресурсы. Словарные статьи other-wordly, созданные just for fun для аудитории tumblr, на самом деле легко раскрывают социальные процессы и психологические сигналы. В блог попали слова из английского, китайского, немецкого, шведского, банту (язык африканской народности) и других языков. Здесь же вновь возникла русская тоска, получившая такую трактовку:

Toska — a dull ache of the soul, a sick pining, a spiritual anguish (тупая боль в душе, мрачное томление, духовное страдание).

Фото: Вихров Константин

Русская тоска не переводится ни на один язык, не находит синонимов в иноземных далях, об этом еще Владимир Набоков писал, который вечно находился в поисках того самого дивного родного языка:

«No single word in English renders all the shades of toska. At its deepest and most painful, it is a sensation of great spiritual anguish, often without any specific cause. At less morbid levels it is a dull ache of the soul, a longing with nothing to long for, a sick pining, a vague restlessness, mental throes, yearning. In particular cases it may be the desire for somebody of something specific, nostalgia, love-sickness. At the lowest level it grades into ennui, boredom».

Aleksandr Pushkin, Eugene Onegin a novel in verse. Translated from Russian with a commentary by Vladimir Nabokov

Перевод:

«Ни одно английское существительное не передает всех оттенков этого слова. На самом глубоком и мучительном уровне это чувство сильнейшего душевного страдания, часто не имеющее объяснимой причины. В менее тяжелых вариантах оно может быть ноющей душевной болью, стремлением непонятно к чему, болезненным томлением, смутным беспокойством, терзанием ума, неясной тягой. В конкретных случаях оно означает стремление к кому-то или чему-то, ностальгию, любовные страдания. На низшем уровне — уныние, скуку».

Владимир Набоков «Комментарий к роману А. С. Пушкина "Евгений Онегин"»

В 2014 году издательство «Oxford University Press» выпустило «Components of Emotional Meaning: A Sourcebook» («Исследование о компонентах значения эмоций») Джонни Дж. Р. Фонтейна, Клауса Р. Шерера и Кристины Сориано, ученых-психологов из Швейцарского центра аффективных наук, который базируется в Женеве. К работе подключились Анна Огаркова и Ирина Приходько, имеющие непосредственное отношение к этому центру. Одна из глав посвящена культурной и речевой специфике концепта русской тоски, у которого, по предположению исследователей, может отсутствовать иноязычный эквивалент. Они обращаются к трудам Апресяна и выделяют лексическую группу, объединяющую тоску, печаль и грусть — все они сводятся к недостижимости чего-то желанного. Можно проследить тесную связь тоски с печалью, в словаре синонимов указаны также unynie (doom, по их мнению), melancholia и handra (spleen). Таким образом, тоска — не «чистая эмоция», а смесь эмоций, герметично упакованная в одно слово. Интересно, что после долгих размышлений и опытов, исследователи не вспомнили синонимичную тоске скуку и едва ли затронули зависимость тоски от внешнего объекта (пример: тосковать по кому-то). Мы можем почувствовать разницу между предложениями «Я скучаю по тебе» и «Я тоскую по тебе», что в английском сводится к известному «I miss you» — хотя гораздо ближе будет «I long for you», что чаще переводят как «Я хочу к тебе».

Фото: Вихров Константин

Машина диалога

Даниэле Монтичелли, профессор Института гуманитарных наук Таллиннского университета, в работе «Самоописание, диалог и периферия у позднего Лотмана» указывает (пусть и в глобальном семиотическом плане, а не только в рамках теории перевода), что диалог — перевод непереводимого. «Запуская» высказывания в речь, мы уже предвосхищаем возможную реакцию. Заключая сложную эмоцию в слово, мы трансформируем ее — пытаясь перевести полученное слово на новый язык, мы искажаем его еще больше. Федор Тютчев близок к истине: «Мысль изречённая есть ложь».

Оговоримся сразу, машина диалога — выражение, заимствованное из «Семиосферы» Юрия Лотмана, где он исследует природу самого диалога, художественного текста и возможностей его перевода, то есть в некотором смысле отзеркаливания, когда тексты отражают друг друга, но не совпадают, то есть относятся друг к другу, как правое и левое. Рассуждая об искусственном разуме, Лотман пишет, что сознание без существования партнера невозможно.

Если мы определяем думающее устройство как интеллектуальную машину, то идеалом такой машины будет совершенное художественное произведение, решающее парадоксальную задачу соединения повторяемости и неповторимости. Фактически эволюцию живых организмов к сознанию можно описать как эволюцию по пути углубления значимой индивидуализации каждой особи и одновременной ее деиндивидуализации как включенной в надличностные структуры.

Юрий Лотман «Семиосфера» («Мозг — текст — культура искусственный интеллект»)

Фото: Вихров Константин

Под надличностными структурами принято понимать мировоззрение, науку, искусство, религию, нацию, социальную группу и т.д. Вполне возможно, если рассматривать микропроцессы, возникновение самого понятия «тоска» тот же путь одновременной индивидуализации за счет эмоциональной эволюции и дезиндивидуализации из-за массового возникновения этой сложной эмоции, которой потребовалась словесная форма. Снова упрощаем: когда это чувствует кто-то один, то машина диалога не нуждается в форме для этого ощущения, если же ощущение частотно — оно получает форму или тип. Согласно исследованию австрийского социолога А. Шюца, с помощью символов, включенных в категории и типы, мы формируем свою реальность. И снова — наше сознание диалогично, поэтому нуждается в способности описать то, что чувствует, но именно это лишает его абсолютной уникальности испытываемого впечатления. Здесь можно обратиться и к полифонии Михаила Бахтина, который упоминал ее в связи с нашим любимым тоскливым писателем — Федором Михайловичем Достоевским. Мы откликаемся на чужой голос, и, благодаря оценке извне, обретаем двойников — здесь снова возникает лотмановское отзеркаливание (но не совпадение) текста. Художественное сознание — эмоционально и  диалогично более всего. Даже экран — твой собеседник: например, кино выступает партнером в общении с каждым зрителем, отсюда разница в мнениях и интерпретациях сюжета (подробнее об этом можно прочитать в книге Юрия Лотмана и Юрия Цивьяна «Диалог с экраном»).

На какой бы язык ни переводилась тоска, остается непереводимый остаток — из-за этого само понятие тоски теряет в весе и смысле. Парадоксально, тоска, как всякое сложное, неизбежно трансформируется не только когда подвергается переходу в английский, немецкий или любой другой язык, но и когда просто в диалоге достигает уха и сознания другого. Вот она, лотмановская одновременная переводибельность и непереводимость»: тоска — невыразимое, которое получило форму и место в нашем языке, следовательно, в нашем языковом сознании — в той самой «машине диалога». И тебе, что владеет этим словом из восточнославянских глубин, оно доступно — ты носишь его в себе, как тяжкий груз. Ибо не перевелась еще тоска на земле русской.

Читайте также:
Театр одного режиссёра: расцвет авторского театра
Театр одного режиссёра: расцвет авторского театра
Ни океанов, ни морей
Ни океанов, ни морей
Этимология русской души
Этимология русской души