Неделя переживших детство.
Вступление редакции:

* * *

Одновременно христианство выступило и тем фактором, благодаря которому ребёнок стал восприниматься как объект любви и внимания, а не как случайно выношенный комок плоти, и причиной того, что миллионы детей подвергались ежедневным избиениям и пыткам. 

Даже в тех обществах, которые сегодня преимущественно состоят из разного толка атеистов, отношение к детям во многом определяется наследием христианства. О влиянии христианства на восприятие детей.

* * *
 

Эссе «Изгоняя детство»

Есть назревший ещё во времена Вольтера вопрос: «Что принесло нам христианство?». Нам — в смысле человечеству: Ближнему Востоку, Западу и остальному, что болтается между ними. Популярный ответ, что с приходом христианства люди стали чаще биться головой о пол и целовать покрашенные доски, был бы верным, но страшно упрощённым, неполным и даже невежливым. Факт в том, что куда бы христианство ни приходило, оно переворачивало всё с ног на голову или с головы на ноги — решать нам — до неузнаваемости.

Простой пример. Наверное, всем, кто с детства читает по-русски, известно такое событие как поход князя Олега на Византию. Спокойно, никаких замшелых уроков истории. Если вкратце: мутный предводитель каких-то восточноевропейских племён, которые жили в землянках и ни за что в жизни не догадались бы, как включается айфон, Олег в первый раз в жизни — ничего подобного до этого он не делал — приходит со своими оборванцами к стенам Константинополя, одерживает победу над местной армией византийцев и получает с них дань. Тут стоит уточнить, что Византия на тот момент — самое развитое государство мира: там в землянках давно уже никто не живёт — люди пользуются благами канализации, у них есть фэшн, высокая кухня и несколько десятков видов посуды — так хорошо, как жил средний класс Константинополя, не живут сейчас и многие из нас. И этим самым людям пускающий слюни и молящийся дереву князь Олег накидал за оба загривка, да так, что четыре года спустя византийцы заключили с ним классный торговый договор, лишь бы он не приходил ещё. Как? Ответ очень простой — религия.

В начале десятого века Олег, равно как и его «бригада», были классическими европейскими язычниками. Сам Олег, вероятно, последователем скандинавского культа, а большая часть его войска — славянского. Всё это страшно похоже на культы германцев, а те в свою очередь наследуют культам древних кельтов — всё об одном. Европейские язычники до прихода в их жизнь христианства верили в то, что жизнь бесконечна. Ещё точнее — циклична. Если упрощать совсем грубо, всё происходит как в игре Call of Duty: через несколько секунд после смерти человек возрождается, причём в теле младенца, и всё начинается снова. Первые шаги, первый секс. Никаких старческих болезней, никаких родственников, которые успели достать, никаких обязанностей и долгов. Красота. Эту цикличность жизни и мира язычники изображали символом Уроборос — змеи, которая пожирала собственный хвост — одно время в среде русских хипстеров это было очень популярным тату.  Таким образом, смерть в бою для воинов Олега была не только почётна, но и совершенно не страшна. Стоит немного потерпеть боль от раны, а дальше — новая жизнь. Как таковой смерти нет, верно?

Совсем иначе эта ситуация выглядела для воинов из Византии, обороняющих Константинополь и его пригороды. Те ребята давно уже были христианами — христианское, то есть эсхатологическое мировоззрение, с лихвой пропитало все стороны их повседневной жизни, и поэтому они прекрасно понимали, насколько ужасна смерть. Дело в том, что в христианской картине мира конечно всё — кроме Бога: ему можно быть бесконечным. Для христианина конечен не только мир, который однажды поглотит пламя апокалипсиса, с которого подкуривает Антихрист, но и все отдельно взятые вещи, в том числе земная жизнь. Цикличности нет. Византийский воин десятого века, в отличие от стоящего напротив язычника, прекрасно понимает, что если сейчас он схватит глазницей стрелу или получит топором по шее, то никакого второго шанса не будет — не попить ему больше разбавленного вина с друзьями и не развлечься в соседнем борделе с какой-нибудь дамой из Кесарии. Есть, конечно, вечная жизнь в раю или аду — там как пойдёт, чёрт его знает, от того и страшно, но обратно на землю путь будет точно закрыт. К чему это всё приводит? К тому, что византийский воин становится трусливее, а византийские военачальники предпочитают откупиться от врага, а не драться с ним, если такая возможность есть.

Разумеется, проникающее во все складки и трещины жизни христианство не могло не повлиять на восприятие детей и детства. Тут с большим удивлением надо сказать, что христианство с его традиционными реками крови и барьерами, наставляемыми науке, сделало для средневековых детей действительно много хорошего. Начать хотя бы с вопроса о жизни. Христианство всех толков: от ортодоксального, исповедуемого на Руси, до сирийского манихейства, резко осуждало убийство неугодных родителям младенцев любого пола — с какого-то момента взрослые, боящиеся кары божьей, стали действительно меньше душить и топить своих отпрысков направо и налево. Именно христианство в охваченных им обществах стало прокладывать путь к тому, чтобы ребёнок воспринимался не просто как маленький человек, а как объект обожания, достойный чрезмерной любви. Христианские проповедники настойчиво и долго внушали средневековым европейским родителям, что ребёнок есть не просто побочный продукт случайного секса, а настоящий подарок с небес. Нельзя совсем уж наплевательски обращаться с тем, что послано тебе господом, стало быть, нельзя совсем уж забить на детей.

Кроме каких-то шуток, с христианством и детством всё было бы просто замечательно, если бы не одно «но». Вернее, куча. Но-но-но… Будто бы ребёнок изображает лошадь или заика пытается сказать слово нож. Вот «но» первое.

Христианство, в особенности же западное, католическое — подождите, восточному тоже достанется — на полном серьёзе утверждало, что в каждом ребёнке с рождения живёт демон. Если ребёнок кричит, слишком громко смеётся или плачет, бегает, балуется и прыгает — это, конечно, же не ребёнок, а бес, которые сидит в нём и «беснуется». В большинстве взрослых такого беса уже нет, поэтому они и ведут себя как нормальные.

Что вытекает из этого?  А то, что процесс воспитания во многом сводится к избиению ребёнка с целью изгнать из него беса. Да, ребёнку больно, но бесу-то тоже больно. Когда бесу надоест терпеть эту боль, он «изыдет», а ребёнок родился не сахарным, так что может и потерпеть. Во многом поэтому известный лайф-стайл гид времён Ивана Грозного «Домострой» рекомендует бить сына или дочь так, чтобы «сломить рёбра», потому что если детей бить слабо — это как-то не солидно, да и просто огромное упущение в воспитании, которое ведёт к тому, что ребёнок вырастает «с бесами в голове». Традиция ради профилактики бить ребёнка и изгонять из него нечистые силы сохранялась в России и Европе до первой половины двадцатого века — спасибо средневековой теологии и педагогике Нового времени.

Ещё одно серьёзное «но», бывшее теперь уже в большей мере особенностью восточного, то есть ортодоксального христианства, — предвзятый взгляд на детей. Во многом с самого детства отношение окружающих к конкретному человеку определялось статусом его родителей и тем, как именно он был зачат. Если обратиться хотя бы к русскоязычным житиям святых, то можно заметить, что практически все они начинаются с рассказа о том, какие же у будущего святого были благочестивые родители, как они не нарушали законов, подносили милостыню просящим, соблюдали все посты, хорошо жертвовали церкви, а трахались-то всего один раз и то над иконой и под одеялом. Такими «были» родители Сергия Радонежского, Иоанна Новгородского, Алексия Человека Божьего и других. И, разумеется, будущие святые были зачаты максимально правильно — не в церкви и не за церковью, не на сеновале, не в пост, потому что в пост как-то нельзя, и уж точно не в следствии прелюбодеяния и плотского желания, а исключительно «по любви». Отношение к таким, правильно сделанным, детям было максимально почтенным, и, само собой, только из таких детей могли вырасти святые и хоть сколько-нибудь великие.

Совершенно другое отношение христианское мировоззрение являло по отношению к тем, кто был зачат иначе, то есть «во грехе». Такие, сделанные не по технологии, дети в глазах христиан были обречены на то, чтобы стать преступниками, предателями и подлецами, поэтому с самого детства отношение к ним было соответствующим. Тычки и побои, издевательства и презрение — в непрекращающемся аду неправильного детства, и правда, сложно вырасти нормальным, поэтому у многих «зачатых во грехе» — например, не в браке — даже не было шансов.

В рамках русской истории самой показательной в этом смысле, пожалуй, является история Святополка Окаянного, то есть проклятого. Почему проклятого? Да всё потому же: парень был просто неправильно спроектирован. На всякий случай напомню, что Святополк Окаянный — это брат Ярослава Мудрого и сын святого Владимира Первого, мимоходом крестившего Русь. Это тот самый Святополк, который ещё убил двух своих братьев Бориса и Глеба — первых канонизированных граждан Древней Руси. Вообще убийством братьев в то время мог похвастаться каждый второй, включая самого святого Владимира, но все шишки летят исключительного в сторону Святополка, потому что с самого раннего детства его считали ребёнком двух отцов. 

«То есть как это, двух отцов?»— спросит любой адекватный человек. «Что, на самом деле? Ну что за бред». Ну да, люди того времени всерьёз верили в гомункула и философский камень, поэтому не стоит ждать от них многого. Дело в том, что биологическим отцом Святополка Окаянного был князь Ярополк, а мамой — византийская принцесса Ирина. Когда Ирина была беременна, святой князь Владимир — прямо-таки под стать святому — убил её мужа Ярополка, а саму Ирину несколько раз изнасиловал. Таким образом Святополк Окаянный, зачатый пусть и в разное время и Ярополком, и Владимиром, был сделан абсолютно, то есть просто до поразительности, неправильно, и с самого раннего детства терпел по этому поводу разные непотребства. Во многом поэтому киевляне не хотели видеть Святополка своим князем, а Владимир Святой — своим наследником. Всем было ясно: ничего хорошего из «зачатого во грехе» Святополка не выйдет.

Вот ещё одного «но», уже третье — во многом именно христианство заложило в головах у средневековых людей образ идеального ребёнка, который хорошо читается в житиях святых. Идеальный христианский ребёнок всегда тихий, как новый макбук, он безропотно исполняет все приказы родителей, не играет в активные игры, намного больше общается со взрослыми, чем со сверстниками, и в возрасте от 0 до 7 лет сам учит себя читать. Иными словами, идеальный ребёнок — это ребёнок в коме, свежеумерщвлённый ребёнок, на худой конец, спящий, но никак не нормальный здоровый карапуз, постоянно бегающий и орущий. Разумеется, этому образу идеального ребёнка, то есть ожиданиям христианских родителей, не могло соответствовать примерно ни одно чадо, что приводило к постоянным конфликтам. Родители разочаровывались в детях, дети бесили родителей. Первые искренне не понимали, что они делали не так, почему их ребёнок не идеален, вторые негодовали от того, что от них требуют невозможного. Это во многом подлило масло в огонь классического для европейской цивилизации конфликта отцов и детей, так плотно отрефлексированного литературой девятнадцатого столетия.

Список таких вот «но» можно было бы продолжить, однако перед тем снова стоит оговориться: господствующим на современном Западе и даже кое-где на Востоке обожанию детей и гуманному воспитанию человечество во многом обязано именно христианству. Хорошее не отменяет плохого, а плохое не отменяет хорошего, но если бы не христианство, возможно, половина из нас вообще не появилась бы сейчас на свет.