Иллюстрация: Wendelin Wohlgemuth
22.06.2019
Однажды в Льеже
Однажды в Льеже
Однажды в Льеже
Однажды в Льеже
Однажды в Льеже

Пусть это будет дневник. И пусть это будет день.
Я только знаю точно, что это начало июня, Льеж, и река Маас, у которой, наверное, нет названия. Гибкая — ювелирно разрезающая центр города, как палач разрезает кожу судьи на диптихе Суд Камбиса.
Всё.
На этом урок по культуре кончен.
Нам ничего больше знать не поставлено. Не положено. Не налито. Не выбито.

Мы сидим в ресторане на берегу реки, за барочными столиками, на террасе. Звук лишней посуды, запах чистых туалетов, вкус свежей еды. Люди сидят парами. В основном. Шёлковые рубашки касаются их белоснежной кожи.
Почему это вообще важно?
Нет, не то.
Почему это вообще влажно?
Не знаю.
Я пишу про всё — я пишу всё.

На другой стороне улицы, то есть совсем близко, стоит старый дом. Не очень высокий. В пару маленьких этажей — если поставить друг на друга три красавца или красавицы, то диктатор какой-нибудь страны запросто заберётся по их головам на самый верх, как он это умеет. Я бы развёл руками и сказал: «Вот такой». Такой этот дом.

Светловолосая девочка играет на его плоской крыше. Сложно сказать, выигрывает она или происходит что-то другое. Я плох в играх. Девочка разгоняется, добегает до самого края и останавливается. Резко. Как молния, приставленная к виску. Стоп! Девочка отходит назад и смеётся. Потом снова. И снова. Каждый раз до самого края.

Приносят кофе. Я отвлекаюсь, но успеваю поднять голову в нужный момент.

Нога девочки соскальзывает — там — у самого края. Девочка падает на землю. Крик.

Начинаю писать в блокнот:

«Это было несколько лет назад в Берлине. Около исторического музея. На Museumsinsel. Шла какая-то выставка, посвящённая проблемам ЛГБТ, что-то… Не важно. Я стоял недалеко от входа и ждал подругу. Мимо меня проходила пара».

Нет. Нет-нет.

«Пара — слишком мало для них. И проходили… Слишком слабое слово. Муж и жена. Русские. Из России. Настоящие, великолепные экспонаты. Шедевры! Подарок для любого ценителя».

Я — ценитель.

«Немного за сорок. Или чуть больше. В какой-то момент они перестают отличаться по полу и возрасту. Я имею в виду людей. Он — «настоящий мужик» с пивным пузом, в красной майке «Turkey» за четыре доллара, сланцах, чёрных носках и шортах».

Конечно же, шортах.

«Как и положено у настоящих русских мужиков летом — чуть-чуть короче трусов. Такой тонкий шик. Особая грация. Лёгкость. Она — пороховая бочка ушедшей молодости, в два с лишним раза превосходящая его по всем своим габаритам. В леопардовом полуплатье, чёрных лосинах и тоже — в сланцах. С полиэтиленовым пакетом, кажется, из «Перекрёстка». О, эта уникальная способность русских людей, в любой точке мира найти полиэтиленовый пакет и ходить с ним так гордо, как ходили рыцари с фамильным гербом в последний бой! 

Она говорит:

— … но я очень хочу!

— Да где тут?

— В музее.

Он джентельменским жестом забирает её пакет и говорит ей:

— Ну ладно, иди, поссы.

Говорят, романтика умирает в браке…

Она уходит. Мы остаёмся стоять с «настоящим мужиком». Один на один. Я вижу, как пот стекает по его щекам, вижу, как его ноги напряжены, он устал. Между нами — тонкая белая лавка, приуроченная к ЛГБТ-выставке, на которой предательски написано «gays-only». Мужик с вожделением косится на неё. Минуту, пять, шесть.

Обычно мало кто признаёт мою русскость, но тот мужик был исключением. Он подошёл ко мне быстро, с наскока и без всяких прелюдии спросил:

«Эт чё, для пидоров что ли?».

Я молча кивнул.

Что я вообще мог сказать? Что я вообще мог сделать? Между нами была пропасть и лавка.

Мужик просто ответил.

«Ёпта…»

Махнул рукой. И не сел. Мог сесть, но не сел. Я ушёл оттуда, а он так и остался стоять. Как «Гордый Варяг», который не сдаётся врагу, или кому-то там ещё».

Девочка кричит ещё громче. Мешает писать. Не может остановить кровь. Chicoree Gratin c соседнего стола пахнет так завораживающе. Расплавленный сыр и травы. Я слышу за соседним столом разговор на немецком.

— Мама, прости!
—…
— Нет, всё не так страшно, нет.
—…
— Я просто хотел сказать, что не успею сегодня домой до того, как вы с папой заснёте.
—…
— Мама, просто случилось так, что я умер.
—…
— Да, именно! Я знаю, что ты говорила. Надо сделать кучу справок и много чего оформить.
—…
— Мам, не могла бы ты дать мне ещё одну жизнь?
—…
— Лучше несколько. Я отдам. Как, кстати, папа? Он далеко? Наверное, он нам нужен.

Девочка пробует встать и не может. В левой части террасы за большим столом люди передают по кругу бернез. Официант окидывает взглядом все столики, и спрашивает сидящих поблизости: «Всё хорошо?»

Девочка рыдает. Кажется, нога сломана и перелом даже будет открытым. Отпиваю кофе, чувствую ванильные сливки. Безумно приятный момент. Просто жевать время. Отцеживать свою жизнь в социальные сети. Шутить.

Отпиваю ещё.

Заползти в свою собственную эпоху пост-модного, пост-сексуального, пост-травматического, укрыться обломками ломки по прошлому и уснуть. Девушка на кресле у входа накрывает девушку пледом. Целует.

Один близкий мне человек говорит, что люди живут сильно дольше, чем им положено. Та продолжительность жизни, которая была в начале человечества — 20, от силы 30 лет — это и есть то, как и должно быть. «После 30 люди похожи на гнилые фрукты, которые давно должны были быть съедены. Вялые, иногда плохо пахнущие, неестественные. Всё это искусственное продление жизни ложно».

Но. В этом ресторане все такие красивые…

Девочка со сломанной ногой на земле начинает дышать всё сбивчивее. Всё слабее. Её тело двигается в конвульсии. Ладони, полные крови.

Наконец, высокая рыжая иностранка за соседнем столом поднимает голову и говорит:

«Кажется, это Кассуле слишком солёное».

Читайте также:
Знакомство с насилием
Знакомство с насилием
Прививка от сарказма: а чего ты такой серьезный?
Прививка от сарказма: а чего ты такой серьезный?
Ад — это не другие
Ад — это не другие