Иллюстрация: AX
17.09.2017
Рассказ «Нюдл как нож»
Рассказ «Нюдл как нож»
Рассказ «Нюдл как нож»
Рассказ «Нюдл как нож»
Рассказ «Нюдл как нож»

Нюдл как нож. Я однажды взял её с собой в парк — конечно, это была глупая идея. Она исцарапала какую-то девушку так, что ей пришлось наложить швы. Я оплатил швы и долго-долго извинялся. Перед девушкой, перед Нюдл, перед санитарами, перед всеми, кого встретил. Это был мой двадцатый день рожденья. Больше я Нюдл на улицу не брал, кошки вообще либо живут на улице, либо на улице не бывают. Эта живёт у меня на коленях, и ведёт себя тихо, но только сейчас. Я с некоторой опаской чешу её рыжую шею, и она жмётся к руке в ответ. Главное не переборщить, а то она вцепится мне в руку когтями и зубами, не до крови, это мы так играем.

На станции сегодня тихо, погода хорошая. Я пью пустой чай, печенье кончилось, но сегодня прибудет корабль с печеньем, оставит его, а нас с Нюдл заберёт на материк. Отработал. Сначала поеду домой, потом уже к маме. Она, конечно, извелась вся за эти пять лет, тут же толком ни интернета, ни связи. До дома ехать далеко, после корабля поезд часов двенадцать, хорошо хоть прямой. Надеюсь, она квартирантов выгнала, я же написал заранее, всё нормально должно быть.

Нюдл орать будет, конечно. Чужие люди, чужой запах. Да и город-то изменился за эти пять лет. Я сам не представляю, как оно там теперь. Чё, президент-то кто теперь?

Я привык тут за пять лет, Нюдл привыкла, от холода заросла шерстью, стала шерстяным колобком. Ходит по дому важно, мышей тут нет, никакой живности особо, так что она охотится на меня. Рискованно это было, кошку с собой брать, но я фирме сказал, что я без неё с ума сойду и всех тут перережу.

Резать особо некого, правда, Петровича только, нас тут двое на станции. Хороший мужик, хоть и разница в возрасте, но мы подружились. Даже Нюдл его не трогает, да он и заходит ко мне редко. Так, в предбаннике постоим, покурим, обменяемся парой фраз о погоде, да о показаниях. У него в Ярославле дочка, моего возраста почти, молодец, на пианино играет, учит английский. Он показывал фотки, ничего так девчонка, полновата правда. На прошлой неделе, когда корабль с провиантом и почтой прибыл, он что-то разнервничался, случилось там чего, я не вникал. Мне мать тогда новый свитер прислала, я в нём сейчас и сижу. Хороший свитер, мамка вяжет отлично. Я ей говорю сколько, чтоб фирму свою открыла, с её дизайнами очень даже популярно будет. Не хочет. “Не хочу,” — говорит. — “Оно только когда не за деньги, а для любимых, радость приносит”. Не поспоришь.

Я вот до того, как на станцию поехать, не знал, что с жизнью своей делать. Из института вылетел, да и что это за специальность — “инженер-технолог пищевого производства”,  скучно. А теперь знаю, буду писателем. Я тут стал дневник вести, черкать рассказы.

Хочу писать фэнтази. Понимаю, это очень популярно, потому и сложно. Но у меня уже куча идей и даже есть короткие истории, чтобы отправлять по журналам. Жизнь-то одна, проживёшь её скучно, ничего по себе не оставишь — зачем тогда жить было? Моя цель — написать большой роман и стать публикованным автором. Или публикуемым.

Нюдл соскочила с моих колен и пошла к двери. Тихо. Я допил чай и принялся собираться. До корабля надо ещё подбить журналы с показаниями, отчёты там. Вещей-то немного, в основном книги и свитера. Как задумаешься — в этом есть красота, скупая, холодная, но красота.

В дверь постучали.

— Входи, Петрович! — я крикнул через плечо, складывая книги стопкой и Петрович вошел. Это был смешной, невысокий дядька под полтинник, с лицом, похожим на картошку, ровно по центру которого под широким носом торчали седые усы. Петрович не первый раз так ездит, а в промежутках подрабатывает санитаром в психбольнице. Крепкий мужик. “Чего у тебя?”

— Чо, Сенька, едешь сегодня? — его голос как старое кресло-качалка, сухой и изъеденный термитами.

— А как же, отстрелялся, вот, собираюсь, — я говорю это и складываю книги стопкой. Нюдл смотрит на Петровича, не мигая. Так и осталась стоять у двери.

— Я это, говорить с тобой пришел серьёзно, — сказал Петрович и подошел ближе.

— Чего? — я только сейчас заметил, что он на нервах, лицо вспотело, руки держит в карманах.

— Сядь, — говорит. Я сел.

— Чё случилось-то?

Петрович прошелся по комнате, бесцельно вращая глазами. Нюдл стала рычать. Она всегда так делала, когда другие люди входили в мою комнату. Я сказал: “Тихо, Нюдл!”

Петрович перестал ходить и уставился в пол перед собой.

— Слушай, давай поменяемся.

— В смысле?

— В смысле, — он передразнил меня, чего никогда раньше не случалось, — мне надо ехать срочно. Уступи мне своё место, я тебе переведу половину моей зарплаты по контракту.

— Петрович, ты чего, с дуба упал? — моя мама всегда говорит такие дурацкие фразы типа “с дуба упал”, а я повторяю, когда не слежу за речью.

— Сенька, ты не понял, мне надо ехать. Я тебе денег предлагаю, сверху к остатку моего контракта. Пойми, мне надо, друг.

Я поднялся.

— Да что значит, “надо”? Чё случилось-то?

— Сядь! — его голос прозвучал как лезвие и от испуга я обратно сел. — Я говорю надо, значит надо. Ты меня можешь как мужик понять?

— Успокойся, объясни нормально, что случилось, тогда может пойму. Ты же не объясняешь ничего.

Петрович продолжал ходить туда-сюда по комнате, держа руки в карманах. Я попытался прийти в себя и снова поднялся.

— Сядь, я сказал! — он так закричал, что до меня долетела слюна из его рта. — Сука.

— Петрович, ты чего?

— Сука. Сука, — он все не останавливался — Молокосос поганый. Катеньку мою, подонок. Мразь.

— Максим, — я специально обратился к нему по имени, пытаясь отвлечь его внимание, — объясни, что случилось.

Он остановился.

— Да, наверное. Ты знаешь мою дочку, она хорошая девочка, она играет на пианино и учит английский, ты понимаешь? Ей девятнадцать исполнилось в апреле.

— Ну хорошо. Дальше что? — мне начало это немного надоедать. До корабля оставалось два часа и мне многое ещё нужно было сделать. И вдруг Петрович сделал нечто для меня неожиданное. Он закрыл лицо рукой и зарыдал. С воем, соплями, как плачут маленькие дети.

— Эта сука обрюхатил мою Катеньку. Он обрюхатил её, — он немного взял себя в руки. — О браке нет и речи, этот Алексей, в музыкальном училище с ней, тварь поганая, скрипач. Сука, как ебаться он мужик, а как настоящий мужик поступить и жениться — у него силёнок нет.

— Подожди, Петрович, он её изнасиловал что ли?

— Бойфренд её! Это что такое вообще? Тварь жениться не хочет, сказал аборт делать. Катя тоже дура, аборт говорит. Учёбу кончить, говорит. Бог всё видит! Бог всё видит! Им мозги вон как промыли, детоубийство — не грех?! Внучка моего, маленького. Хорошо, мне Лидка написала. Сказала, денег из кубышки возьмёт. Баба дура. Грех это, понимаешь? Я не позволю! — он упал вдруг на колени передо мной и притянул за шею к своему лицу, его отёкшие и всё ещё полные слёз глаза были так близко, будто он собирался меня поцеловать. — Брат, пусти заместо тебя поехать, ты ж мужик, пойми.

У него изо рта несёт старостью. Такой специфический запах, когда у людей проблемы с желудком и словно плесень внутри. Я пытаюсь вырваться из его объятий.

— Петрович, ты дурак что ли? Не Средние века, уймись.

Я не понял, что произошло. Холодное что-то кольнуло у меня в животе, и я почувствовал, как горячо разливается вода по свитеру. Я подумал, что обоссался.
Петрович отпустил меня и отодвинулся.

— Прости, мне надо ехать. Прости. Прости — он всё тише извинялся, а я заметил в его руке нож. Откуда он его взял? Нож. У меня тут никакого ножа не было, на кухне только. Где он нож взял? — Прости, прости.

Нюдл закричала как ребёнок. Она очень страшно закричала. Я что-то не понял, как это получилось, но она вцепилась Петровичу в лицо и теперь он вальсировал по комнате, пытаясь её оторвать. Она так страшно кричала. Петрович тоже кричал. У него по шее потекла кровь, и он стал хрипеть. Она что, до артерии достала? Она такое может? Нюдл. надо же, хищник. Как нож.

Читайте также:
Фрагменты предсмертной речи
Фрагменты предсмертной речи
Эстетика молодости. Истерика молодости
Эстетика молодости. Истерика молодости
Джером Сэлинджер
Джером Сэлинджер