В тот год папа приехал в отпуск в середине мая, на машине – темно-синей "Тойоте" с правым рулем. Он заработал на нее на золотых приисках в Магаданской области. Папа ездил туда каждый год. Говорил, что работает электриком, но, когда надо, делает "всё":
– Когда надо, сажусь и на бульдозер.
*
Папа и дядя Сергей из тридцать первой квартиры сидели на кухне. На столе стояла почти полная бутылка водки. Еще одна, пустая, закатилась под батарею рядом с кухонным столом. На тарелках лежал нарезанный хлеб и колбаса.
Я подошел к раковине, взял стакан, налил воды, выпил.
– Принеси-ка дневник, – сказал папа.
– Зачем? Уже год почти закончился… Скоро выставят оценки за четверть и за год…
– Принеси, я сказал.
Я сходил в комнату за дневником. К обложке были прилеплены наклейки из жвачек – Терминатор и Черепашки-ниндзя.
Папа бросил на стол огрызок колбасы, взял дневник.
– Что это за херня? – спросил он. – Вам что – разрешают?
– Кинься ты, Саня, – сказал дядя Сергей. – Кто сейчас на это смотрит? Моя в десятом классе, так знаешь, что они там делают? Приносят видик на уроки и смотрят вместе с учителем по физике. А он еще кассеты приносит. Ты на своих этих приисках совсем от жизни отстал…
– Не пизди.
Папа открыл дневник, долистал почти до конца. Увидел сегодняшнюю тройку по алгебре.
– Это что такое, блядь? – Он посмотрел на меня. – Я, блядь, не для того на этом ебаном золоте гроблю здоровье, чтобы ты тут хуи валял.
– Задание сложное было. До этого у меня все четверки были. И за четверть будет четверка, и за год…
Папа дал мне оплеуху. Ладонь воняла колбасой.
– Чтоб знал, что надо хорошо учиться, а не херово! Наливай, Серый, надо, блядь, нервы успокоить.
*
Я вышел во двор, сел на бортик беседки, ноги поставил на лавку, засыпанную высохшей грязью. Ножом на ней было вырезано: "Оля, я тебя люблю". Последнее слово было перечеркнуто, рядом вырезано "ебал".
К беседке подошла Ира из второго подъезда. Она тоже училась в восьмом, но в двадцать восьмой школе. На ней были синие вареные джинсы-"мальвины" и черная майка с буквами Chanel. Под майкой выделялись контуры лифчика.
– Привет, – сказала она. – Сигареты есть?
Я помотал головой.
– Это плохо. – Она посмотрела на "Тойоту" у подъезда. – Это правда – твоего папаши тачка?
– Да.
– Тачка классная. Мне нравится. А ты ездить умеешь?
– Да.
– Серьезно?
– Да. Меня папа научил еще на старой, на "Жигулях".
– Покатаешь когда-нибудь?
– Само собой. И куда ты хочешь поехать?
– На Днепр.
– А что там?
– Как – что? Купаться. Загорать.
– А что еще?
– Ну, может, и что-нибудь еще. Посмотрим. Ладно, пока.
Она пошла к подъезду.
*
Дикобраза прозвали так за волосы. Когда они у него немного отрастали после стрижки, то торчали, как шерсть дикобраза.
Он жил на пятом этаже в моем подъезде со своей мамой – они переехали года два назад, я не знаю, откуда.
Дикобраз учился в седьмом, хотя ему было уже лет шестнадцать. Он был "умственно отсталый", но в школу для дурных его не отправляли, потому что его мама отнесла кому-то взятку, а только оставляли в каждом классе с первого по третий на второй год. А потом перестали оставлять и просто ставили тройки. Так, по крайней мере, говорили в школе.
Он был высокий и здоровый, выше всех в классе на две головы. Рассказывали, что, когда он только пришел в свой класс, над ним стали издеваться, бить его, а он схватил Додика, самого "основного" в классе, за плечи, поднял и ударил головой об стенку. Додик потерял сознание, вызвали скорую и отвезли его в больницу: сотрясение мозга.
Когда Додика выписали, он обещал, что "убьет" Дикобраза.
– Я его, на хуй, попишу, на хуй, насмерть, – говорил он пацанам из класса. – Или, на хуй, дубиной ёбну так, что он уже вообще не встанет.
Но Додик так ничего Дикобразу и не сделал.
*
Мы проехали указатель "Киев 321". Терех сидел рядом со мной, Дикобраз – на заднем сиденье.
Терех достал из кармана пачку "Космоса", повернулся, протянул ее Дикобразу.
– Не, я не. – Дикобраз помотал головой.
– Что значит – не? – сказал Терех. – Раз поехал с нами, будешь делать, все, что делаем мы.
Дикобраз взял сигарету. Терех подкурил ему зажигалкой. Потом подкурил еще две сигареты. Я отнял руку от руля, взял у него одну, затянулся.
– Как думаешь, скоро твои родоки узнают, что мы взяли тачку?
Я помотал головой.
– Папа в запое, а мама работает сутки, придет только завтра утром. Успеем доехать до Ялты. Ты, главное, смотри за маршрутом.
Я кивнул на "Атлас автомобильных дорог СССР".
– Не ссы, – сказал Терех. – Я охуенный штурман. И бабки тоже мои – не забывай. Если б я не спиздил из заначки родоков, за что бы мы заправлялись и жрали?
На заднем сиденье Дикобраз закашлялся.
*
Я повесил "пистолет" бензоколонки на крюк, закрутил крышку бензобака. Терех и Дикобраз были в туалете.
Подошли два мужика лет по тридцать – в черных кожаных куртках, синих спортивных штанах и кроссовках.
– Привет, пацан, – сказал один. – Разговор есть.
– Короче… – второй посмотрел на меня. – Давай ключи. Спиздили тачку, покатались – теперь все. Если по-хорошему. А если…
– Это папина машина, – сказал я. – Он сейчас придет.
Мужики засмеялись.
– Пацан, кого ты хочешь наебать? – сказал первый. – Мы что, не видели, с кем ты приехал?
Дикобраз ударил его сзади огнетушителем по голове. Мужик упал. Второй повернул голову – удар пришелся в лицо. Нос скривился набок. Брызнула кровь. Он упал на машину, скользнул по багажнику. Дикобраз ударил еще раз, бросил огнетушитель.
– Уябываем! – крикнул Терех.
Мы вскочили в машину.
Я завел мотор, выжал сцепление, включил первую, вторую. Вырулил со стоянки. На шоссе переключил на третью, потом на четвертую.
*
– Дашь проехать? – спросил Дикобраз.
– Ты что, охуел? – я глянул на него в зеркало. – Ты же не умеешь.
– Дай проехать, а?
– Дикобраз, не еби вола, – сказал Терех. – Хоть ты тех гондонов охуенно отпиздил, водила ты никакой.
Мы подъехали к развилке. Указатель покосился, не было видно, что на нем написано.
Я остановил машину, вышел. У навеса остановки переступали с ноги на ногу две девушки в коротких юбках и черных колготках.
– Э, пацаны! – сказала одна. – Как насчет это самое? – Она потрогала себя между ног. – Если только деньги есть.
– Есть, — сказал я. – А где?
– Как хочете. Хочете – у вас в машине, хочете – в нашей. – Она кивнула на синюю "копейку" на обочине с ржавыми номерами.
*
Мы стояли впятером у "копейки", курили.
Одна проститутка отхлебнула из бутылки водки, передала ее другой.
– Бля, у ебанутого хуй, как у коня. Хочешь тоже с ним?
– Давай еще двадцать пять, а? – Вторая глянула на Тереха.
– Нет, – сказал он. – Нам остальные деньги самим нужны.
– Ладно, хули ты, как целочка, – сказала первая. – Дай ему так. Я ж говорю, там хуй конский.
– Скажи еще моржовый.
Обе захохотали. Первая допила водку, отшвырнула бутылку.
– Хочешь еще? – она посмотрела на Дикобраза.
Он заулыбался, закивал головой.
– Ладно, давай, – сказала вторая, открыла дверь машины. – А вы все отойдите. Здесь вам, на хуй, не Большой театр.
*
Я проснулся от удара. Труба с ехавшей впереди машины пробила ветровое стекло и прошла через салон с правой стороны – где сидели Дикобраз и Терех.
*
Меня выпустили из клетки через два дня, когда приехала мама. Привели в комнату, я зашел. Сержант закрыл дверь. Мама вскочила со стула, обняла меня, заплакала. Мы стояли, обнявшись, наверно, минут пять. Я тоже заплакал, вытер слезы пальцами, чтобы мама ничего не видела.
– Что ты рассказал милиционерам? – спросила мама.
– Все, как было.
– Значит, так. Ты скажешь, что находился в состоянии шока и все перепутал. Ты должен сказать, что этот, более старший мальчик, как его звали?
– Дикобраз.
– А имя, фамилия?
– Не знаю.
– Ладно, это сейчас неважно. Ты должен сказать, что это он предложил угнать машину. Что он заставил тебя украсть ключи и ехать с ним. Тебя и…
– Терехова.
– Да, тебя и Терехова.
– Но это неправда.
Мама посмотрела на меня.
– Вова, я понимаю, что тебе сейчас тяжело. Но ты должен осознать, что случилось. Это – единственный выход. Иначе получается, что ты угнал машину у папы. И тебя отправят в спецучилище. Ты хочешь в спецучилище?
*
Мы с мамой вернулись домой на поезде. Я боялся, что папа будет меня бить, но он просто со мной не разговаривал.
Когда я в туалете заметил на трусах гной, я рассказал маме и попросил, чтобы она ему ничего не говорила. Она долго плакала, потом отвела меня в КВД.
*
Машина "восстановлению не подлежала". Маме Дикобраза присудили выплатить моему папе ее стоимость. Папа возмущался, что оценили неправильно, очень низко.
– А я только тысячу пятьсот отдал, чтобы ее на поезде доставили до Москвы! – кричал он.
Он подавал апелляцию, но суд оставил стоимость в силе.
У мамы Дикобраза каждый месяц вычитали какую-то сумму из зарплаты и отправляли папе почтовым переводом.
Папа снова уехал на золотые прииски, и переводы получала мама. Однажды я сказал ей:
– Давай мы будем эти деньги отдавать назад маме Дикобраза. Он ведь был не виноват…
-Нет, – сказала мама. – Папе не понравится.
Больше мы про это не разговаривали.
