1.
Лорри Мур – одна из самых важных фигур современной американской литературы. Она – мастер короткой прозы; причем, «короткой» во всех смыслах. Ее рассказы написаны пунктирным стилем, в котором пропусков больше чем слов. Говорят: чтобы рассказ получился, нужно выкинуть из него начало и конец; Лорри Мур идет дальше – она выкидывает начало и конец почти из каждой сцены. Ее цель – не просто рассказать историю, но – стимулировать воображение читателя, заставить его в уме дорисовывать линии, договаривать диалоги и доживать конфликты.
Все персонажи Мур во многом похожи друг на друга (и, наверно, на автора) – женщины, занятые вечным самокопанием, погруженные в себя с головой: низкая самооценка, средний возраст, высокий интеллект. Но каждую из них – будь то безвестная актриса с ее вечно-неудачными попытками наладить личную жизнь («Willing»), или домохозяйка, которую смерть любимого кота так сильно выбила из колеи, что она почти забыла про собственную дочь и теперь ходит на приемы к «кошачьему психологу» («Four Calling Birds, Three French Hens»), – каждую из них отличает детально прописанная внутренняя жизнь.
2.
Проза Мур местами предельно проста и как-то вызывающе не-описательна; мебель, окна, одежда – все это часто существует почти по умолчанию; например, пончо в рассказе «Willing» выглядит так: «a handsome man in a poncho, a bad poncho – though was there such thing as a good poncho?» («красивый мужчина в пончо, в плохом пончо – хотя, разве пончо может быть хорошим?»); лишь позже, дочитав один из текстов, ловишь себя на мысли, что единственный предмет интерьера, выхваченный автором из темноты воображения – это стеклянная ваза без воды, в которую героиня между делом поставила цветы. И, продолжая читать, думаешь: «так, в вазе нет воды, цветы же завянут».
И так везде: одна деталь тянет на себе весь сюжет.
3.
Сюжет, который, в текстах Мур неподвижен, как фотоснимок; чтобы его пересказать, больше пяти слов не потребуется; действие обычно происходит в течение очень короткого отрезка времени, иногда – буквально двух-трех часов (рассказ «Charades», например), характеры же, напротив, всегда в движении; интенсивная внутренняя жизнь героев – вот что действительно интересует автора. И дело здесь даже не в пресловутой «диалектике души» – тут все иначе; если персонажи Толстого, например, менялись, пережив что-то действительно большое, жуткое, эпохальное (см. «После бала»), то у Лорри Мур диалектика души другая – тихая, спокойная. Анти-эпохальная. Тут нет воплей, драк и насилия. Любая бытовая мелочь тут может полностью изменить человека.
Это легко проиллюстрировать на примере рассказа «Шарады» («Charades») из сборника «Птицы Америки» («Birds of America»). После семейного ужина все родственники по очереди выходят в центр комнаты, берут из салатницы бумажку, читают имя знаменитости/название песни и потом жестами в течение минуты пытаются изобразить то, что прочитали. Легкомысленную салонную игру Мур превращает в инструмент для изучения/ раскрытия характеров. Мы смотрим на игру глазами главной героини, Терезы, и слышим ее мысли. Ее внутренний монолог помогает нам выстроить иерархию внутри семьи. Уже в таком виде рассказ очень хорош, но Мур идет дальше – и ближе к концу между Терезой и ее братом, Эндрю, происходит короткий диалог, после которого героиня понимает, что их отношения больше никогда не будут прежними. Но изменились они внутренне, внешне все осталось как было – никто из родных (возможно, даже Эндрю) ничего не заметил.
4.
Стиль.
Вот первое предложение из рассказа «Willing»:
In her last picture, the camera had lingered at the hip, the naked hip, and even though it wasn’t her hip, she acquired a reputation for being willing.
(приблизительный перевод: «В ее последней картине камера задержалась на бедре, на голом бедре, и хотя это было не ее бедро, она приобрела репутацию актрисы, которую легко уговорить»).
Есть как минимум две причины, почему начало рассказа «Willing» прекрасно:
Во-первых, эта фраза – боль переводчика (хотя, честно говоря, весь корпус текстов Лорри Мур – одна сплошная фантомная боль переводчика; сложно представить себе тексты, которые при переводе так же активно/упрямо хватались бы друг за друга и за свои английские корни). Уже само название, слово "willing" имеет как минимум два значения – "сговорчивая" (в том числе в сексуальном плане) и "старательная" – и оба подразумеваются/активно обыгрываются в тексте.
Во-вторых, эта фраза – мечта филолога. Мур начинает с образа бедра, которое на самом деле не принадлежит героине, но, тем не менее, оно определило ее карьеру. Помимо очевидной иронии (ведь репутация героини никак не связана с реальным положением вещей) в этой фразе уже есть все необходимое, чтобы читатель понял, кто перед ним: актриса, красивая, не очень удачливая, страдающая от предвзятости продюсеров, – и все из-за дурацкого голого бедра, которое вообще непонятно кому принадлежит. Все как в жизни, короче.
Только очень большой писатель может так плотно насытить смыслом/информацией одно предложение. Вспомните Кафку – он тоже никогда не ходил вокруг да около: «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое».
Проверьте сами – возьмите любой сборник рассказов любого писателя: обычно автору нужен минимум абзац (а то и больше), чтобы ввести читателя в курс дела. Но вот утрамбовать всю завязку в одно предложение – это уже высший литературный пилотаж.
Или вот, другой пример, – из рассказа «Which is more than I can say about some people»:
When Abby was a child, her mother had always repelled her a bit – the oily smell of her hair, her belly button like worm curled in a pit, the sanitary napkins in the bathroom wastebasket, horrid as a war, then later strewn along the curb by raccoons who would tear them from the trash cans at night.
(Приблизительный перевод: «В детстве мать всегда вызывала у Эбби легкое отвращение – масляный запах ее волос, ее пупок, похожий на червя, свернувшегося в ямке, прокладки в корзине в ванной, мерзкие, как война, и позже разбросанные по обочине енотами, которые по ночам вырывали их из мусорных контейнеров»).
Обратите внимание на развитие образа: предложение началось с рассказа об отношениях матери/дочери, продолжилось описанием внешности и закончилось енотами, достающими прокладки из мусорной урны.
При всей своей синтаксической сдержанности Лорри Мур иногда позволяет себе такие вот визуальные наслоения – скачки от внешности матери к прокладкам, а потом – и к енотам в ночи. И все эти детали нужны, чтобы описать чувства Эбби.
Что-то подобное делал Гоголь в «Мертвых душах» – вот: «День был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета, какой бывает на мундирах гарнизонных солдат, этого, впрочем, мирного войска, но отчасти нетрезвого по воскресным дням»
Здесь похожий смысловой скачок – от описания дня, через серый цвет, к солдатам, которые пьянеют ближе к концу предложения.
Или вот – под пером Лорри Мур голос превращается в блюдце:
Her voice was husky, vibrating, slightly flat, coming in just under each note like a saucer under a cup.
(приблизительный перевод: «Ее голос был хриплый, дрожащий, слегка плоский, словно расположенный под нотами, как блюдце – под чашкой»).
5.
А разве вам нужны еще причины, чтобы полюбить прозу Лорри Мур? Что ж, если вас не убедили первые четыре пункта, могу посоветовать только одно: перечитайте их еще раз (и пункты и рассказы).
