Вместо того, чтобы начать разговор о проклятом субъекте как таковом, я постепенно к нему подбираюсь. И на сей раз мне показалось важным в общих чертах описать стоящую за ним идею. Общий принцип, чья эманация воплощается в частном субъекте и устойчивая идентификационная связь с которым формирует так называемого проклятого субъекта. Этот обобщённый мифологический персонаж является, конечно, лишь одним из персонажей космического масштаба. Разнообразные переплетения их историй лежат в основании субъекта. Но зачастую именно герой данного текста становится самым активным и могущественным властителем душ смертных.

Я выделил несколько основных мифических персонажей, чьи качества и истории перекликаются друг с другом, позволяя говорить о них как ипостасях одной и той же фигуры – Мятежного Духа Раздора и Врага Мироздания. Для начала я в общих чертах набросаю, что представляют собой отдельные образы Главного Злодея с учётом их исторических трансформаций и сдвигов акцентов в восприятии, чтобы затем попытаться собрать сумму Зла.

* * *

Прометей. Огонь и Знание.

Говоря о Прометее, я буду весьма вольно обращаться к древнегреческим источникам, где он упоминается, но за основу возьму текст Эсхила. В его преисполненной трагизма мифоистории мы видим эпическое разворачивание темы Проклятия. Главный герой несёт бремя наказания за то, что выводит человечество из убогого недоделанного существования через искусство, технику и, наверняка, науку, причём то же сделают позднее падшие ангелы во главе с Азазелем. Он дарует смертным украденное у сакральности пламя, привнося нечто сверхценное (а Там всё сверхценно) Оттуда Сюда. Пламя может быть символом множества вещей, таких как как Знание или Сознание, но я уверен, что этим дело не ограничивается, но об этом позже. Кроме того, Прометей дарит смертным надежду, как частичную замену, эрзац отнятого  Зевсом предвидения, которым они когда-то обладали.  Взамен же протагонист получает только забвение (люди как будто вовсе не запомнили своего благодетеля), прикованность и муки — он становится проклят волей Бога-Законотворца (в данном случае Зевса): «Висеть ты будешь вечно: непреклонен Зевс. Всегда суровы новые правители».

Занимательно, что, одаривая надеждой взамен знания о будущем, сам Прометей является “предвидящим“ и знает таким образом о неотвратимости грядущего возмездия (иначе что это за трагедия), не предполагая лишь специфики уготованной пытки. Проклятый предстаёт как закованный в цепи мученик, добровольно из любви к смертным принявший страшную пытку, став агнцем, закланным на алтаре Бога-Отца, чем его судьба очевидно напоминает историю Спасителя, с которым его отождествил Гёте.

Отдельно интересны и прошлое Прометея, и его альтернативная судьба. В предыстории Прометей с братом Эпитимеем создавали людей, что, однако, не противоречит версии, где людей создавал один лишь Прометей, или же совместно с Афиной. Поскольку это миф, то если речь заходит о сиблингах, то закономерно усматривать в них воплощения одной и той же фигуры, то есть неполноценных людей создаёт Прометей-Эпитемей, чтобы затем самому же их и спасти. Человеческий род здесь традиционно создаётся из глины, притом создаётся не вполне удачно — несчастные смертные были жалким вариантом беспомощных животных и непонятно, как бы выжили без помощи небесного заступника, которому было необходимо теперь искупить вину перед полюбившимися тварями. Хотя его вина под вопросом – в версии Эсхила Зевс намеренно хотел погубить бесполезный человеческий род, и тот теперь уже было необходимо спасти от ярости новоявленного деспота. Так Прометей-Эпитимей выступает в качестве Демиурга и Спасителя одновременно, что занимательно само по себе, не говоря о том, что фигура Спасителя не кажется типичной для эллинов, но они, похоже, никогда особенно Прометея и не почитали.

Неочевидным образом с этим сюжетом увязана параллельная история Прометея-Трикстера. Ведь он известен также как обманщик богов, в особенности того же Громовержца, то есть божественный Преступник. Кажущаяся нелепой попытка принести в жертву олимпийцам худшую часть животного, сыграв на жадности богов, предсказуемо проваливается, за чем следует уже упомянутое выше наказание. Здесь мы убеждаемся то ли в любви Прометея к людям, то ли в его желании поиздеваться над богами. Но он не выглядит таким уж предвидящим, если только за раскрытым обманом не кроется весьма дальновидный план. Странная ведь, в общем-то, история. Попытка обойти Священный Закон до добра не доводит, а установить связь с сакральным без настоящей жертвы невозможно, но может статься, что и из этого смертные могли извлечь особый урок о том, как надо или не надо обходить Закон. Или хотя бы о том, что попытка мятежа возможна как таковая, ведь смертные не способны сделать ничего, что уже не случилось и не было прописано в мифоистории.

Говоря о предыстории, прежде всего важно, что Прометей — титан, а не олимпиец, то есть странный, посторонний персонаж в мире богов, героев и смертных. Он здесь некстати уже по своей сути. Не столь важно, чей именно он сын, хотя эсхиловский вариант с матерью Гайей кажется более перспективным, впрочем, кто ещё может порождать титанов, если не она. Происхождение Прометея причисляет его к первому поколению властителей универсума и наделяет атрибутом хтоничности, тем самым приближая его к творящей бесконечности Хаоснования. Боги отстоят от этот источника на поколение дальше.

Но одним лишь творением дело не ограничивается. В результате Титаномахии — сражения изначальных титанов против новых богов — престол универсума занимает новое поколение сакральных фигур. Прометей, будучи особо знающим, пришёл с советом к Титанам, но те пренебрегли его мудрыми советами. После чего он, желая быть причастным к Великой Войне, пошёл к богам и вместе с ними одержал победу: “В новых руках сегодня Олимп, Правит в нём, законов не ведая Зевс. Те, что великими слыли, ничтожны стали“. Выбрав удачную сторону, вернее, самостоятельно её и определив, Прометей мог бы хорошо проводить время в пантеоне, наслаждаясь нектаром. Но, однажды предав собратьев, он снова предаёт своих новых союзников и Божественный Закон во благо каких-то там людей, чьё дело, в общем-то, служить и обслуживать богов. Такой поворот упрочивает статус Прометея как трикстера и ещё раз подчеркивает его отличие от прочих персонажей эллинской мифологии.

В связи с этим интересна сама по себе история мятежа старых божеств против новых, важность которой обыгрывается в “Гиперионе“ Китса. Ведь традиционным и устоявшимся, то есть «правильным», является сюжет о смене неправильного, хаотичного и злого правления новым, упорядоченным и хорошим. Иначе всё происходит только и исключительно в сценарии конца света, когда свернутые претенденты на власть в универсуме возвращаются, ввергая мир в разрушение. Очень красочно это описано в сценарии Рагнарёка. В «Гиперионе» же титаны имеют законные права на вселенский престол, они подчёркнуто достойны этой роли, для которой предназначены, тогда как боги, за исключением Аполлона, представлены узурпаторами и злодеями. Но значит ли это, что возвращение мироздания к правильному порядку  вещей неминуемо связано с его разрушением? Возможно, но напомню, что Рагнарёк – это последнее испытание перед Золотым Веком, точно так же, как и Апокалипсис. Универсум должен быть объят пламенем и развалиться, прежде чем возродиться в небывалом величии, и у Прометея, как и его других его воплощений, в этом особая роль, ведь он в курсе того, что должно произойти, и лишь он способен запустить механизм всеразрушения.

Ведь даже один только мятеж, даже вкупе с Проклятьем составляет особенность Прометея. Он знает и знал больше всех божеств. И дело не в объеме наличной информации, а в её особом качестве, — он ведает о грядущем и знает нечто Особенное, знает Знание. Да, он сообщил смертным тайну огня и всего остального, и это важно и хорошо, но важнее всего то, что Прометей в курсе, кто отнимет власть у Громовержца и свергнет его. Это экстраординарное знание, пусть Зевс – это ещё не Яхве, и насчёт его всеведения и всемогущества есть большие сомнения, как и относительно стабильности его верховенствующего положения. Но, тем не менее, он является текущим верховным богом, и никаких конкурентов у него нет. Это, как и множество атрибутов, позволяет сравнивать Зевса/Юпитера с Богом, что делает знание о конце его владычества уникальным и возвышает образ проклятого Прометея. Прометей явно причастен к запредельному Хаоснованию, из которого он и почерпнул это своё Сверх-Знание, составляющее часть пресловутого Огня, что ставит его отдельно от всего, освящает и проклинает. И не будь его, то он не был бы прикован к скале на краю мира, и каждый день посланник Зевса не выклёвывал бы ему печень, пытаясь пытками заставить того выдать Истину. Кстати, что мешало Прометею всё рассказать и заслужить прощение гневливого, но отходчивого божества? По всей видимости то, что, обретя Знание, Прометей перестал быть связан локальным Законом богов и был вписан в иной порядок. Стал посланником Абсолютной Воли Хаоснования, агентом самого Предназначения.

Ещё один фрагмент мифа – история о Пандоре и пресловутой шкатулке/сосуде. Зевс не мог остановиться в отмщении Прометею и решил наказать заодно и смертных, которым наконец-то стало чуть лучше жить. Тем более, что в своё время его жажда уничтожения людей так и не была удовлетворена, когда он хотел искоренить их ещё на заре правления. Так что он отправляет подарок Пандоре, смертной жене Эпитемея, и обрушивает на смертных болезни, страдания и гибель. На дне шкатулки осталась пресловутая надежда, в этой версии исходящая не от Прометея, но всё ещё с ним связанная. Пандора, кстати, была не просто смертной женщиной, но первой женщиной в людском роду, да ещё и преднамеренно созданной, чтобы соблазнить Эпитемея, а затем наслать несчастья на смертных. Очевидны аналогии с библейской истории о Грехопадении и последующей всеобщей проклятостью человечества по вине первой женщины. Впоследствии, когда Зевс снова решил избавиться от людей, то именно дочь Пандоры и Эпитимея и сын Прометея и Климены, оба — потомки титанов, хотя лишь на четверть простые смертные, пережили потоп и дали жизнь новому человечеству, то есть нам, многократно проклятым потомкам Прометея и Пандоры, несущим древний Хаос в своей крови.

Отнимает ли “зрение“ предвидения Зевс, или он же недодаёт надежду среди прочего содержимого ёмкости Пандоры, но безнадёжность человеческого удела оказывается связана с жестокостью деспотичного Бога, вообще не жалующего людей и установившего новый Закон универсума (против старого закона Сатурна-Урана). При этом “провидец“ Прометей не вовсе возвращает людям предвидение, которого их и лишили, но даёт “слепую надежду“, и это даже считается вполне достойным даром (Камю, впрочем, с этим не согласен). Надежду на что не уточняется, но это кажется если не благой вестью о спасении и ещё одним соответствием фигуре Христа, то предчувствием грядущего избавления от гнёта Бога-Узурпатора, о неизбежности которого знает Прометей. Ведь его информированность напоминает гностическое Знание, освобождающее от деспотичной власти Демиурга и Падшего мира материи. Надежда – это гарантия возможности обновления универсума, пусть даже через его распад.

Подводя начальный итог, Прометей – около-хтонический персонаж, близкий этим Изначальному Хаосу, отвергнувший своих родичей титанов и отвергнутый ими, упрочивший власть нового Священного Порядка во главе с Зевсом. Также он непосредственно участвует в создании смертных, будучи более или менее виновным в их неполноценности. Он – вор, похитивший Пламя и этим преднамеренно нарушивший Закон, что дублируется его махинациями с жертвоприношением, тем самым упрочивает в качестве трикстера. Он мятежник, обрекающий себя на жестокий приговор для благополучия своих смертных творений, хотя за этим следуют дальнейшие козни со стороны Всеправителя и ухудшение положения подопечных. Его приковывают к возвышенности между священными небесами и мирской землёй, сомнительным аналогом Олимпа, где он обречён страдать, пока Всевышний не смилостивится или не покинет престол. А он неизбежно его покинет, ведь даже Зевс бессилен перед Судьбой. Апостол Старого порядка заявляет о неминуемом закате Нового. Пророчество Прометея у Эсхила звучит действительно устрашающе: “И страшного паденья не спасётся Зевс: Непобедимо сильного противника, Врага на диво сам себе готовит он. Противник этот пламя жарче молнии Придумает и грохот посильней, чем гром. Трезубец Посейдона, что земную твердь Трепал как лихорадка, в море бросит он, И Зевсу будет худо, и узнает Зевс, Как непохоже рабство на владычество“.

Завершая обращение к Древней Греции, перейду к упомянутому произведению Китса. Примечательно, что его “Гиперион” не был дописан, как была утеряна (если написана вовсе) и последняя часть истории Эсхила о Прометее. В “Гиперионе” одним из основных персонажей, помимо Сатурна с Теей и Аполлона, оказывается одноимённый титан Гиперион. Подобно Прометею, он выпадает из сообщества свергнутых собратьев, не разделяя с ними муки  заточения в подземных недрах, где те оказались после прихода к власти новых божеств. Гиперион избежал этой участи не столько из-за предательства, сколько благодаря невмешательству, оставшись единственным титаном, не низвергнутым в Тартар. Он — сияющее солнечное божество, и потому пламя – это не то, что он крадёт, это то, что ему присуще, что сближает его с огненным Люцифером. В поэме, несмотря на название, Гиперион играет сравнительно скромную роль. Мы видим его величие и мощь, но вскоре они меркнут по воле неумолимо продвигающегося Нового Порядка. Тогда герой внимает зову Сатурна, чтобы повести титанов на завоевание отнятого, на мятеж против тирана Зевса, что также отсылает к люциферианским мотивам.

Следует отметить, что вообще-то Гиперион – отец Гелиоса, солярного бога, и в то же время отождествляется с ним. А тот, в свою очередь, идентифицируется с Аполлоном — ещё одним солнечным богом и при этом вторым главным персонажем поэмы, воплощающем идеальный образ меланхолического поэта-романтика, страдающего от неведомого проклятия, которое не даёт ему покоя и отторгает от профанного мира и других людей. Так все они оказываются связанными в единую фигуру Прометея-Гипериона-Аполлона, прототипа всех проклятых, поэтов и проклятых поэтов, со смертными проклятыми в качестве их наследников и представителей в мире смертных.

* * *

Локи. Безумие и Разрушение.

Не менее древний, но сейчас значительно более популярный мифоперсонаж — Локи. Как и Прометей, он великан, то есть титан в скандинавском варианте, и соответственно так же приближён родословной к Хаоснованию, представленному здесь через лёд, а не греческое пламя. Аналогично, Локи особый представитель своей расы ледяных великанов, на сей раз явно предавший свой род и принадлежащий теперь к пантеону нового поколения богов, одновременно выпадая из него. Отличие от других участников пантеона и хтоничность явлена у Локи куда значительнее – он откровенно хаотичен, деструктивен и склонен к перевоплощениям, а неустойчивая форма – это верный признак принадлежности к хаосу. В качестве трикстера он тоже выступает более явно, открыто посягая на стабильность Закона и Структуры словами и делом, что достигает кульминации при Рагнарёке, предположительно инициированном и активно поддерживаемым усилиями Локи, что должно привести к тотальному разрушению миропорядка.

До начала великого мятежа Локи вполне лоялен Новому Порядку асов, и хотя ничего не делает для людей, почти не фигурирующих в Эддах, он часто помогает богам, добывая им ценные вещи вроде волшебного оружия и животных. Это наделяет его отчасти благодетельной функцией и определённо делает психопомпом, способным к трансформациям, быстрым перемещениям и взаимодействиям с ключевыми объектами и фигурами для поддержания функционирования Сакральной Структуры. У него есть летающие ботинки, как и у Гермеса-Меркурия — летучего посланника сакральности. Духом-психопомпом в своём роде является и Прометей, доставляющий людям небесный огонь и знания, перемещаясь от святой обители Олимпа к Солнцу и затем к земле. Локи также, не считая множества прочих метаморфоз, обращается в кобылу для пользы асов, в результате рождает восьминогого скакуна для Одина, что сообщает как о его важности для Верховного Бога, так и о связи с тематикой перемещения, а заодно пресловутой хтоничности, поскольку Локи порождает не обычного, а восьминогого коня, и подобной монструозностью отмечено всё потомство Локи.

Существует две главные истории о Локи, не считая, конечно же, событий Рагнарёка, – это убийство Бальдра и скандал на пиру в Асгарде. Убийство Бальдра предшествует “Скандалу“, таким образом поначалу это чудовищное злодеяние остаётся безнаказанным. Суть убийства заключалась, напомню, в том, что Локи, узнав о уязвимости бога Бальдра, либо вручил другому богу смертоносную стрелу, либо сам сделал роковой выстрел.  Остаётся неочевиден мотив Локи, какой ему толк от гибели бога света, чистоты и новой жизни, когда тот ничем ему не навредил, а сам Локи ничего не получил от свершённого злодеяния. Что касается его жертвы, то Бальдр, будучи богом весны и света, воплощает принцип развёртывания и обновления мира (и, соответственно, психоструктуры субъекта) и сконцентрированной бесконечности возможностей становления. Его убийство знаменует невозможность дальнейшей жизни и обновления, начало Конца Всего, то есть пресловутого Рагнарёка. И поскольку мы не можем проследить никакой личной заинтересованности Локи в убийстве бога, то вынуждены предположить, что он сделал это из вредности, либо по воле Провидения. Но хотя Локи и безумен, объяснение из этого слабое, ведь больше он никого не тронул и убил не кого-то, а именно Бальдра. В пользу же Локи как агента Провидения, то есть Высшего Порядка за пределами власти богов, говорит всё та же причастность Хаоснованию, которая и «свела его с ума», то есть отключила от всеобщего мироустройства.

Отдельно впечатляет мифологема, повествующая о попытке вернуть Бальдра из Земель Мёртвых, – это становится возможным, если его оплачет каждое живое существо. Несмотря на невероятную сложность, это почти удаётся, и его действительно оплакивает каждое существо, настолько важен и трагичен его уход, но каждое кроме одного. Исключением становится всё тот же замаскированный Локи, и ему удаётся предотвратить возрождение благодаря свой хитрости, тем самым обрекая мир на упадок. Впрочем, после Рагнарёка Бальдру таки полагается вернуться, ознаменовав новый расцвет мира после катастрофы.

Неожиданно выясняется, что, вновь соответствуя Прометею, Локи располагает знанием о своей судьбе и о грядущем наказании, но принимает это как необходимость и совершает всё, что должен. Хотя для него это значит не только личные страдания, где он оказывается прикован к подземной скале и пытку с капающим на него едким змеиным ядом, но и жуткую мучительную смерть его детей, которые даже не были монстрами. Быть связанным кишками собственного ребёнка, убитого за твой проступок, страшнее, чем просто очень крепкие цепи, но соответствует общей брутальности скандинавского эпоса.

Наказание настигает великого убийцу только после “Перебранки Локи“ – инцидента на застолье в обители богов, во время которого Локи, опять же без веских причин, убивает мелкого божка-слугу на большом пиршестве, не выдержав восхвалений оного окружающими. Локи закономерно выставляется прочь и снаружи ругается с ещё одним богом, после чего возвращается “разбавить мёд злом“, спорит с Одином, благодаря заступничеству получает место за столом. После чего восхваляет всех асов кроме Браги, возмущенного его присутствием, снова всех бранит и обличает, даже тех, кто защищает его. И результате он наконец сообщает, что виновен в смерти Бальдра, хотя ему и не верят, после чего появляется Тор, угрожая «лживому» Локи молотом Мьёльниром, который Локи же ему в своё время и вернул. После чего наш герой сбегает, оборачивается лососем, чтобы скрыться, но оказывается пойман и наказан. Видно, что не напрасно Локи прозван безумным, как о нём отзываются некоторые из богов на пиршестве. Его действия и речи неуместны и противоречат принятому порядку, исходя из злобной сущности Локи как ётуна, а не его рассудку. Тем же самым приходится объяснять все странные и деструктивные действия бога, включая инициацию Рагнарёка.

Но хотя Локи как будто презирает и ненавидит асов, ему необходимо находиться среди них, быть частью Пантеона-Структуры в том числе в качестве деструктивного элемента, разрушающего её изнутри. Следует отметить, что уж точно часть обвинений Локи (если не все они) в адрес собравшихся в зале пиршества, являются истинными – ему ведомы изъяны Структуры, и Локи выставляет их на обозрение, за что подвергается остракизму и наказанию. Но такая разрушительность, а в перспективе и саморазрушительность, не увязывается с тем, что Локи предвидит события, и с его сверхъестественной хитростью. Он ведь в курсе, что будет, сообщая перед побегом от асов, что универсум будет объят пламенем, а прежде этого высказывая отдельные факты касательно грядущих Сумерек.

О Локи известно, что он не отличает правды от лжи, что предположительно и делает его великим лжецом, а также есть явный признак движущего им безумия. Безумный не понимает добра и зла, потому что добро и зло – всегда атрибуты Этого мира, а безумец уже не Здесь. В случае же мифов, происходящих уже в Иной реальности, инстанция безумия отсылается ещё дальше к пределу всего, к Хаоснованию. Примечательно, что мудрейшие из асов не в курсе причастности Локи к смерти Бальдра, хотя должны бы, и они не верят, даже когда он сознаётся в злодействе – Локи ускользает от суда и ведения Структуры, что крайне необычно, хотя и естественно для неуловимого духа-трикстера, не вполне включённого в Структуру и принадлежащего к Тому-Что-За-Ней.

Сотрясание каркаса мироустройства сходит с рук Локи и не ведёт ни к чему до появления Тора – героического божества, который, подобно Иисусу в «Потерянном Рае» Мильтона, выдворяет Сатану прочь из священного места, обладая силой длани Закона, хотя не Тор ловит и наказывает Локи. После поимки одного из сыновей Обманщика обращают в волка, тот убивает сиблинга, чьими кишками, как упоминалось, Локи привязывают к скале и подвергают пытке с капающим на него змеиным ядом – это идея дочери покойного Бальдра. Мучение, похоже, вполне соответствует мукам Прометея, поскольку попавший на Локи яд, который обычно собирается в чашу женой Локи, вызывает у него такую боль, что агония узника вызывает землетрясения. Прикован убийца не между небом и землёй, а под твердью, возможно даже в Хеле – подземном мире мёртвых, где также нашёл своё пристанище Бальдр до времени своего возвращения. Убийца и убитый, злодей и святой, комплементарно дополняющие друг друга, вместе ждут своего часа. Местом своего заточения Локи уподобляется Дьяволу, заключённом в Аду в недрах земли до наступления Конца Всего.

Осталась лишь финальная сцена во время набирающего размах Рагнарёка, где Локи гибнет в бою вместе со своим противником Хеймдаллем. В связи с наступлением Конца Времён важно добавить, что детьми Локи от великанши Ангрбоды стали два самых жутких чудовища этого мира – волк Фенрир, которому суждено проглотить Одина, и великий мировой змей Ёрмунганд – оппонент Тора. Потомство Локи – это достойные плоды его кропотливой работы по разрушению мира. Также дочерью Великого Обманщика является богиня Хель – правительница одноимённого подземного мира, владычица чертогов смерти. Так что умеренно хтонический Локи становится отцом двух абсолютных монстров и опять же полухтонической гекатоподобной повелительницы мира мёртвых. Это делает образ Локи ещё значительнее и могущественнее, чем он может показаться, – вся примитивная чудовищность собрана под именем одного отца – убийцы богов и разрушителя миров, проклятого божества.

Отмечу, что если имя Локи действительно значит «Огонь», то становится крайне символичным, что его первой женой была «Сияние», а не-монструозными детьми «Уголь» и «Пепел». Несмотря на отчётливую люциферианскую инфернальность семейства, это кажется мне достаточно странным, ведь скандинавский первичный хаос Гинунгагап — это ледяная бездна,  пусть даже оно всё ещё сочетает свойства бесконечности и пустоты. В жестком мире скандинавской мифологии зло представлено льдом, что не странно для той местности, где она зародилась. Главное зло здесь – это ледяные великаны, и одним из них является противоречиво пламенный Локи. Но огонь подобен льду в их общей очистительной разрушительности, а мир испепеляющего огня Муспельхейм соседствует с миром льда и тумана Нифльхеймом, а оба примыкают к бездне Гинунгагап. Таким образом огонь здесь – это та же разрушительность, исходящая из Изначального Ничего, а Локи – достойное воплощение этой неотвратимой силы.

В итоге перед нами снова божество, причастное к первичному Хаосу, но теперь с выраженными функциями психопомпа – посредника и исполнителя воли правящих божеств. Волею случая наш герой попал в пантеон нового Священного Закона, первоначально действуя в интересах поддержания статус-кво и закрепления властвующих элементов. Затем проклятое божество предаёт Структуру, его функции агента оборачиваются против неё, что приводит к уже предсказуемому возмездию — прикованности и мучениям на задворках мироздания. В описанном случае мятежная функция ещё более отчётливо связана с разрушением Структуры и поддерживающего её Закона. Как и Прометей, Локи обладает специфическим знанием о перспективе наказания и грядущей катастрофе, но полностью подчиняется Судьбе.

Специфика же Локи в том, что его деятельность локализована сакральной Структурой — он не контактирует со смертными. Кроме того, он явно злобен, а его деятельность носит выраженный подрывной характер, оборачивающийся гибелью возможности обновления мира с последующим всеобщим хаосом и универсумом в огне. Прометей, напомню, не стремился к свержению Зевса и испепелению космоса, во всяком случае явно. В случае Локи мы наблюдаем особо выраженный сюжет о том, как в Структуры встраивается функция, чья плоть с самого начала своим происхождением заражёна Тьмой, Пламенем и Хаосом, и которой предопределено быть причастной к краху Структуры.

* * *

Сатана. Обвинение и Искушение.

Дьяволу под тем или иным именем посвящена большая часть этого повествования – его история в Этом и Том мирах обширнее и известнее прочих, и он ближе к нам, чем аналогичные персонажи других мифологий. Дьявол — антигерой всех учений Книги, но массовое внимание он получил только через христианство, особенно средневековое, тогда как в Ветхом Завете, основной части апокрифов и Коране ему досталась не самая значительная роль.

Первоначально Сатана иудеев – это “тот, кто препятствует“, и в этом качестве он не обладает самостоятельностью, выступая в роли “противодействующей функции“, направляемой Богом Саваофом против смертных через обвинение их на божественном суде, и владея лишь ограниченной разрушительностью. Заметнее всего Сатана проявляется в Книге Иова, где он в ответ на бахвальства Яхве об Иове — выдающемся его почитателе и праведнике, предлагает проверить силу веры смертного. Для Иова эта проверка оборачивается плачевно, хотя и позволяет читателю понять бесчеловечное могущество запредельных сил, в чьей власти жизнь смертных. Через выступающего в роли злокозненной, но сакральной функции Сатану прорывается ярость Яхве, которая не может быть выражена напрямую, но тогда он лишь грозится и упрекает избранный народ, тогда как подлинно великую ярость Яхве реализует лично, но лишь на заре времён, делегировав затем полномочия деяния Зла своему агенту.

Представление о Сатане как функции Яхве закрепленов иудаистской традиции, где он почти лишён персонификации и выступает как метафора зла как такового, исходящего, как и всё, от Саваофа. Или же он являет собой возможность искушения смертного с последующим преодолением соблазна и возвышения над пороком, что только способствует упрочнению Закона.

Другое иудаистское имя Дьявола или того, кто ему соответствует, Азазель, и это же именование буквального “козла отпущения“, отправляемого в пустыню, чтобы, избавившись от него, община отправила прочь своё зло и грехи. Существует версия, что так же звался и тот, кто почитался ответственным за все Грехи и Зло, в чью честь таким образом и приносился в жертву козёл. В Книге Еноха Сатаниэль, он же Самьяза, он же Азазель является уже в виде отпавшего от божественного порядка ангела, собравшего вокруг себя других ангелов, которым надлежало следить за смертными. Их браки с людьми привели к появлению гигантов – полулюдей-полуангелов, погрузивших землю в хаос и зло, что вызвало закономерный гнев Яхве с последующим Потопом. Также Азазель фигурирует как тот, кто, преступив Закон, и дал смертным Знание, открыв тайны изготовления оружия для мужчин, украшения себя для женщин и колдовства для всех, и в этом история Азазеля достаточно точно повторяет миф о Прометее. Соответствие доходит до того, что по одной из версий ангел Рафаил приковывает Азазеля цепями к скалам в тёмной бездне до Дня Суда. Здесь Азазель – это скорее прозвище, чем имя лидера падших ангелов, он становится космическим “козлом отпущения“, тем, кого можно обвинить во всех бедах – в приобщении смертных ко злу и запретным тайным, а связь Сатаны с козлом ещё надолго закрепится в его образе.

В Книге Мудрости и Книге Юбилеев Сатана объявляется тем, кто инициировал историю жертвоприношения Исаака и привнёс Смерть в мир. Этим продолжается тренд отщепления Зла от Творца, становящегося всё более всеблагим, а Зло присваивается тому, кто будет нести это бремя. Здесь же мы снова, как и в мифе об Иове, видим в Сатане трикстера, который через провнесение хаоса и деструктивности запускает цепь изменений. Это снова позволяет задаться вопросом, от воли ли Творца исходит его активность, или же Сатана – работающий под прикрытием вселенского прокурора посланник силы, лежащей за Богом или хотя бы эквивалентной ему?

* * *

Ариман. Тьма и Яд.

Идея самостоятельности Дьявола чужда религиям Книги, зато акцентирована в зороастризме, близком по времени появления к христианству. В этой дуалистической мифологии отделение Плохого божественного от Хорошего достигает апогея через противопоставление фигур деструктивного Ангра Майнью – Повелителя Тьмы и созидательного Спента Майнью (или Ахура Мазду) – Повелителя Света. Оба божественных принципа исходят из Единого, называемого Зурваном – Абсолютной Божественности. Последнего также иногда называют Ахура Маздой, что вызывает некоторую путаницу, поскольку в разных ветвях зороастризма он назывался либо божеством Добра и Света, либо Единым богом, давшим начало двум меньшим. С этим ничего не поделать и придётся привыкнуть к их странным именам. Суть не в этом, главное, что происходит тотальное космологическое отделение Добра-Созидания от Зла-Разрушения с формированием персонификации последнего — масштабной фигуры Злого Духа. Кроме того, абсолютное Зло теперь соответствует сфере Небытия, Не-Миру, а этот концепт вообще-то не то чтобы широко использовался в то время, хотя можно вспомнить, например, пожирающего солнце и в этом смысле весьма нигилистичного древнеегипетского Великого Змея Апопа.

Согласно оригинальной мысли Зороастра, Изначальное (у него это Ахура Мазда) создаёт хорошего и светлого Спента Майнью, отвечающего за дальнейшее созидание, и плохого и тёмного Ангра Майнью, воплощающего разрушение и смерть. Каждому из них предписано владение равными частями универсума, но предсказуемое вторжение злостного Ангра Майнью в хороший мир, где обитали люди, сделало тягостной их жизнь и создало необходимость противостояния Добра и Зла, в котором, после временной победы Тьмы, восторжествует свет, свершится последний Суд и люди снова будут жить вечно в благостном мире Спента Майнью.

В Авесте — корпусе священных зороастрийских текстов — Ангра Майнью представлен как слабо персонифицированный, то есть скорее именно принцип, чем божество, но при этом он  злобный патологический неудачник, чьи бесконечные провалы на пути к мировому господству служат подтверждением великих сил Света и таким образом добавляют нового к пониманию Владыки Тьмы. А ведь он функционирует в той же области, что и средневековый Дьявол — наказывает души грешников, попадающих в его Мир Тьмы и Пустоты. Известно лишь, что Ангра Майнью, будучи воплощением Разрушения, не способен толком создавать, что, однако, не мешает ему творить полчища демонов. Однако основным его занятием по борьбе со Светом становится отравление всего того, что созидает Спента Майнью, – распространение Скверны.

Интереснее обстоит ситуация в так называемом зурванистском зороастризме, где Изначальное названо, соответственно, Зурваном. Соответствуя трансцендентному статусу, Он совершенно лишён атрибутов морали, и первым, что появляется по его воле, становятся два близнеца, во всём подобные друг другу – Спента Майнью и Ангра Майнью. В них не заложена предрасположенность к Свету или Тьме, и Ангра Майнью добровольно избирает идентификацию со Злом, отказываясь от возможности творить, хотя в принципе остаётся на это способным. Можно даже сказать, что он приносит себя в жертву, принимая необходимость нести бремя Деструкции и вину за всё зло мира.

Возникшее впоследствии манихейство почти целиком наследовало идеи зороастризма. В нём Владыка Мира Тьмы Ариман, идентичный Ангра Майнью, также не слишком персонализирован, оставаясь на уровне абстрактного врага человечества, света и всего хорошего. Как и в зурванизме, божества Света и Тьмы изначально находятся в одинаковых начальных условиях и владеют равной силой, хотя об Изначальном в манихействе уже не упоминается – хороший духовный мир света и плохой материальный мир тьмы просто есть и были всегда.

У Аримана манихеев есть некоторое преимущество над богом света и добра Ормуздом в степени его влияния на мир смертных, ведь мир очевидно достаточно плох, и дело здесь в демонизированности мира. Как и в зороастризме, универсум прежде состоял из двух равных частей, но силы тьмы Аримана вторглись в него и почти победили воинов Света (похоже на сюжет половины игры, но надо же им откуда-то этот сюжет брать). Мир преимущественно плох и материален, поскольку создан из плоти бесчисленных полчищ демонов. Смертные, в свою очередь, являются потомками их инцестуозных и отвратительных сношений, но в них заточённы  Искры Света. Искры эти были заключены во всём живом жертвой воинов света, и в них которых кроется грядущая победа светлого Духа над тёмной Материей.

Манихейство продолжает отграничивать персонификацию Великого Врага, видя в Аримане и неразрывно связанном с ним Миром Тьмы первоисточник общемирового Зла, ограниченного лишь постоянно противодействующей ему эквивалентной силой Добра и Света, и смертные должны выбрать в этой вечной войне правильную сторону, тем более, что победа неизбежно достанется хорошим парням. Грешников же ждёт сомнительное путешествие в обитель Зла, где «душа злодея встречается в Северном Ветре с ужасной фурией и оканчивает свое путешествие в зоне Извечной Тьмы, где Ангра Майнью приказывает, чтобы ей дали яду».

* * *

Дьявол. Мучение и Одержимость.

Настало время обратиться к мифологии, чьё внимание к Мятежному Духу в своё время было столь велико, что может вызвать сомнения в том, кто же здесь главный герой. В христианстве Дух Зла традиционно именуется Дьяволом, что значит “Лукавый“. Использование этого слова вместо прежнего Сатаны, то есть просто “Врага“, даёт намёк на перемены его образа. В результате влияния зороастрийских, манихейских, гностических и прочих мифологий, Бог Ветхого Завета раскололся. Добро и Зло теперь существуют порознь, а Дьявол стал самостоятельным деятелем, чьё влияние на мир и смертных – это уже не одни лишь обвинения, а искушение, обман и разложение. Имеющее свои цели и желания Зло начало действовать и, воздействуя на реальность, осквернять её.

Добрый Бог Отец безусловно продолжает отождествляется с Высшим Богом, так же как  Ахура Мазда мог занимать одновременно место и частного доброго Бога Света и универсального Единого Бога, давшее начало всему сущему. Тем самым, несмотря на зороастрийское раздвоение, где предполагается равная сила каждого из космических принципов, Дьяволу противопоставлен вместе с Добрым Абсолютный Бог, что должно бы свести на нет возможность вершить зло и сулит неизбежное торжество добра. Дьявол обречён на провал, и его старания – лишь жалкие потуги. Это нечестно и, вполне вероятно, ложно.

Здесь я не могу не напомнить о принципиальной абсурдности идентификации сущности, обладающей какими-либо атрибутами, будь то даже некое абсолютное благо и любовь, с Изначальным, которое по самой своей сути если и имеет атрибуты, то все, включая очень неприятные.

У Сатаны тем временем появляется ещё одно именование – Люцифер. Возможно даже это издевательское прозвище Князя Тьмы, но как бы то ни было, он получает атрибут “несущего свет“. То есть уже хотя бы потенциально связан с огненосным Прометеем, пламенным Локи и сияющим Гиперионом. Что касается ещё одного прозвища, то меня всегда удивляло, что Иисуса Христа, который со всей очевидностью является Вестником Света, иногда называют Утренней Звездой, и так же кличут Люцифера, причём как будто бы второе даже чаще. Это намекает если не на соответствие Люцифера Спасителю Человечества (имеющее место в гностических школах), то уж точно на их связь, которая обнаруживается в фигуре Антихриста, во всём подобного и противоположного Христу. Кроме того, Утренняя Звезда отсылает нас к планете Венере, одноимённой богине и дальше к мифологии Месопотамии, где с небесным объектом Венерой отождествлялась Астарта-Иштар — богиня сексуальности, войны и колдовства, связанная с Миром Мёртвых. Особенно сходство между Люцифером и Иштар заметно в ханаанской мифологии. Там имеется персонаж Аттар, почти идентичный Иштар, но мужского пола. Это божество воды и плодородия, ставшее повелителем Подземного Царства, так и не добившись власти на поверхности, как и Сатана, отброшенный в адские глубины.

Люцифер – это имя ангела, соответственно вместе с этим именем Дьявол становится вписан в Небесную Иерархию и получает место в мифоистории. Мы ведь не знаем, откуда взялся ветхозаветный Сатана – он только появляется время от времени и говорит пару реплик. Теперь же мы знаем, что Сатана был первым среди ангелов Господа, но впал в гордыню, отпал от Творца в пучину Зла и, взбунтовавшись против Творца, был наказан им и стал “спадшим с неба, как молния“ вместе с его воинством. Воинство – присягнувшие Люциферу ангелы — стали его армией демонов, одолевающих души смертных. Но эта мифологема была создана отнюдь не сразу, и к ней я ещё вернусь при обращении к произведению Мильтона. Пока обращу внимание на то, что использование имени «Люцифер» – это уже попытка если не обелить, то оправдать Вечного Врага. Ведь используя его, смертные склонны приписывать Дьяволу скорее нейтральные атрибуты, вроде бунтарства, пламени, свободы и величия, а не то, что он губит всё, к чему прикасается, и жаждет вечных мучений всего живого, что он – тирания, анархия, жестокость, боль, страдания, кровь, кишки и смерть. А это, пожалуй, важно.

Библейский Дьявол известен тем, что буквально или метафорически правит Этим миром с дозволения Господа, то есть в своих пределах, что проявляется в великом числе страданий, гнёта и вездесущих искушений, сводящих смертных с истинного пути. Все эти проявления функционирования Дьявола присутствуют в новозаветном эпизоде безрезультативного искушения Христа. Конечно же, Дьявол заведомо обречён на неудачу, ведь он связался с тем, кто в принципе не может поддаться на искус. Точно так же Дьявол обречен быть повергнут в финальной битве Добра и Зла после недолгого периода безграничной власти Этом мире.

Также наш герой известен по Евангелиям как Дракон, Повелитель Мух, Отец Лжи и Дух, господствующий в воздушной сфере. Последнее приближает космологический статус Дьявола к Святому Духу, пусть даже как его антипода. Из этого следует, что каким бы падшим ни был Дьявол, но у него есть важное место и предназначение в Ином мире. Высшей реальности, от которой выстраивается проклятый мир смертных. К этой же области владений относится и господство над мухами – пожирателями падали и разносчиками скверны, многочисленными расщеплёнными деструктивными объектами — то есть демонизированными падшими ангелами, в свою очередь тоже духами, летающими разносчиками инфернальной заразы. Имя “Зверь“ подчёркивает деструктивность и примитивно-телесную атрибуцию Люцифера после его падения, но своё воплощение в качестве Зверя Дьявол получает только в средневековье с его изменившимся отношением как к Сатане, так и к греховной плоти. К Дьяволу-Дракону я вернусь позже, но уже сейчас можно сказать, что речь здесь о всё той же разрушительности, грозящей испепелением всего Творения, и, само собой, хтоничности и особой близости к Изначальному Хаосу, о котором в Книге почти не говорится.

Что касается Лукавого как источника Лжи, то здесь проявляется аналогия с трикстером Локи, не отличающим правды от лжи в силу его безумия и причастности к Иному Порядку. Сатана выступает как трикстер, испытывая веру смертных через искушения и терзания. И тем более он является трикстером, будучи зачинщиком мятежа против Закона и Власти Творца и пытаясь разрушить сотворённый им мир. Тем более ложью может считаться любая речь против Бога, не соответствующая его Истинному Слову, а Дьявол явно имеет отношение к ереси и богоборчеству.

До середины средневековья Люцифер оставался интересен в основном теологам, а бытовавшие в народе его аналоги были скорее частными демонами, чем воплощением космического Зла. И лишь в мрачное время инквизиции и религиозных войн образ пожирающего грешников Падшего Ангела начал массово фигурировать в инфосфере в классическом виде властвующего в Аду рогатого чудовища. Им пугали, его боялись, и не исключено, что ему даже поклонялись отдельные не слишком уравновешенные субъекты. Заодно стали распространены контакты с Князем Тьмы и его подчинёнными сбившихся с пути ведьм и еретиков, заключавших с ним кощунственные сделки, а также массовые вселения в смертных всевозможных злых духов.

Прежде Ад едва ли был настолько буквальным (в смысле фактического присутствия в реальном мире) и пугающим местом. Теперь же он занял устойчивое положение в христианской космологии, с его владыкой на самом дне этой смердящей ямы. Ад появляется лишь вместе со всё более самостоятельным Дьяволом и не имеет смысла без него, того, кто не подчиняется воле Творца и существует сам по себе в собственном царстве. Ад — фрагмент универсума, особое место, затронутое скверной и носящее на себе отпечаток тлетворной разрушительности его хозяина, территориально близкое к источнику деструктивности как таковой, к Хаоснованию, на котором возведён универсум.

Но хотя Дьявол стал более реальным в глазах изумлённой публики и обрёл подробное описание своей внешности, воинства и места пребывания, он предстаёт всё ещё не как мятежный сокрушитель Закона и претендент на Небесный Престол. Нет, во вполне иудаистской манере он остаётся функцией Господа, его цепным псом, чьи возможности ограничены, и его разрастающееся величие лишь особенно подчёркивает несоразмерно большее величие Творца. Каким бы злодеем Сатана ни выставлялся – он лишь искушает, проверяя, следует ли смертный Закону, и наказывает оступившихся, оставаясь прокурором и палачом. Продолжается до театральности условное противостояние двух сил, одна из которых заведомо сильнее, а вторая противостоит ей только потому, что так полагается в соответствии с принципами всеобщего устройства. Но на самом ли деле Дьявол держался в повиновении, или просто думать так было гораздо безопаснее для душевного спокойствия? Ведь если Господь ратует за людей и держит Дьявола в узде, то мироздание и достаточно хорошие смертные могут оставаться в безопасности.

Присвоение Люциферу признаков языческих божеств стало традицией, ведь кому-то же поклоняются все эти неверные, и точно не Господу. И либо их боги – это демоны, либо сам их полководец. Язычество же зачастую уделяло изрядное и часто весьма позитивное внимание телесности. Так что в Ад вместе с чужеземными идолами отправилась тематика телесности, объявленная враждебной и чуждой сфере духовной. Таким образом вместе со всей падшей Матерей пристанищем Дьявола становится и падшая Плоть смертных. Отдельные её фрагменты, если не она целиком, становятся личным Адом смертного, что в особой степени касается половых органов — подлинного пристанища Сатаны. Со временем внешняя в отношении субъекта мифология следовала путём интериоризации и субъективизации, формируя психическую реальность смертных, Дьявол же обосновывался в бессознательной тьме души. Вместе с плотью Дьявол получил власть над формирующимся на поверхности тела желаниями и запретными фантазиями смертных. Такая же по сути судьба постигла все мифологические сюжеты, перешедшие в сферу ведения психологии, то есть внутреннего психического субъекта, пройдя путь туда из внешнего мира через его тело. С дьявольским же ассоциировалось всё, что противоречило и не вписывалось в Закон Творца, но, конечно, эта область запретного и неуместного трансформировалась, следуя духу времени.

Отдельно следует отметить частное воплощение Князя Тьмы в лице Мефистофеля, воплощающего идею “Сделки с Дьяволом“. Сделки, которую заключали те, кто добровольно выбрал путь греха из эгоистических и злокозненных соображений. В лице Мефистофеля Дьявол искушает смертных, в первую очередь перспективных колдунов и ведьм, чтобы те, повинуясь инфантильной жажде сиюминутного удовлетворения желаний, отдали ему свою душу, которую ничего приятного, ясное дело, не ждёт. Справедливости ради замечу, что перспективы посмертия души описывались священнослужителями, и едва ли они могли сказать, что после подобного кощунства душа будет в Аду как дома и всё у неё будет в порядке. Дополнительным качеством, которым наделяется смертный, заключивший сделку, становится дьявольская отметина, мета скверны и отвержения Законом. Поскольку все враги Господа могут и должны быть узнаны окружающими. Кроме того, идея сделки близка к теме одержимости смертных злыми духами, поскольку вступивший с деловые отношения со Злом оскверняет свою душу, отступившую от Закона. Образовавшаяся брешь в защите, а то и её разрушение делает субъекта открытым для вторжения в него Зла.

Возможность заключения вышеупомянутой сделки очень важна, ведь сообщает о близости Дьявола к смертным. В отличие от Господа и его ангелов он склонен непосредственно контактировать с людьми. Он близок к смертным и существует прямо среди них и в них самих, а не в недосягаемом горнем мире. Хотя эти контакты зачастую опасны, если не губительны, но, видимо, это неизбежно при взаимодействии с силами такого порядка, с сакральными силами, которые не могут являться в мире смертных иначе как в инфернальном модусе, оскверняющем людей, которые столкнулись с ним, но и наделяющем порой феноменальными возможностями. Дьявол ближе к смертным, чем любая другая сверхъестественная сила.

Что же до представителей Дьявола в иных библейских мифологиях, то Шайтан или Иблис мусульманства идентичен во многом его ветхозаветному аналогу. В этой истории Дьявол отказался признать в человеке венец творения, за что и был сослан в местный Ад, и теперь до конца времён пытается доказать перед Богом свою правоту, получив от Него санкцию на искушение и испытание смертных, чтобы увлекать за собой в Геенну поддавшихся соблазну. Ничего особо нового, а начало истории хотя и оригинально, но всего лишь подчёркивает мизантропию Шайтана и его горделивость.

Протестантизм тоже мало добавил к устоявшемуся в средневековье Дьяволу, но сделал его реальнее и ближе к субъекту, тем самым во многом поспособствовав его дальнейшей интериоризации. Там, где протестантизм не подходил вплотную к манихейскому противопоставлению Добра и Зла, Сатана оставался верной адской гончей Господа. И это при том, что деструктивность Творца протестанизма и без того крайне заострена. Так что принятие Создателем на себя безграничной любви вместе с опустошительной яростью оставило Дьявола не у дел и без привычных занятий. Образовавшаяся пустота в образе Дьявола была лишь впоследствии удачно заполнена романтиками, радикально его преобразившими.

Особое место занимает Дьявол в разнообразных гностических течениях, в большей мере склонных к манихейскому радикализму. Божество, управляющее этим миром или создавшее его из априори плохой материи, очень тёмное и злое, то есть обладает всеми злодейскими качествами Сатаны, но часто отождествляется с ветхозаветным Творцом, в которого в этих случаях полностью интегрированы функции Дьявола, что создаёт весьма интересную картину. Бог этого мира, Демиург — это тиран, приковавший души смертных к тленной, полной страданий материи. Он захватил власть над миром или создал его вопреки Истинному Замыслу. Но есть и Другой Бог, он истинен, связан с чистотой духа, враждебен миру материи или безразличен к нему и находится где-то далеко, но его можно достичь и обрести спасение при обладании Знанием и отвергая этот мир с Законами Плохого Творца. В качестве Другого Бога может также фигурировать София, ставшая причиной прискорбного положения универсума и желающая искупить содеянное, что уже совсем похоже на мифологему Прометея.

Соответственно Дьявол понимается гностиками не столько как отдельный от Творца персонаж, но как демонизируемый Творец, обладающий бесспорной самостоятельностью и могуществом. Если ветхозаветный Яхве включал себя Сатану как функцию, то здесь уже Сатана включает в себя функции Творца. Демонизации подвергаются также и ангелы, они становятся неотличимыми от демонов архонтами, держащими мир и смертных в метафизических оковах. Священными и благими в этой системе являются лишь Изначальное и его посланники (София или Христос). Однако в нескольких учениях, давших благодатную почву для последующих поклонников Люцифера, именно Денница, то есть Люцифер, становится тем, кто бросил вызов тирании Ложного Бога и вызвался спасти смертных из Чёрной Железной Тюрьмы, дав им Свет Знания. Аналогичными ему прометеевскими персонажами также объявляются Иисус или другие пророки в большинстве гностических сект, включая того же Мани.

Наконец, через века, романтики, несмотря на явный антиклерикальный посыл своих произведений, представят относительно оригинальное, хотя по сути гностическое видение Люцифера как трагического протагониста, претендующего на свержение узурпатора Демиурга. Это поистине проклятое божество, наказанное за стремление к благу и истине, прежде всего ценящее Свободу и прославляющее отвергаемые официальным христианством того времени ценности. Подлинный бог контркультуры, коим и должен быть Дьявол. Расцвету романтической апологии Люцифера предшествует ключевое произведение — “Потерянный Рай“ Мильтона с развёрнутым описанием истории и сущности Проклятого Ангела.

“His body a bloody-ruby radiant
With noble passion, sun-souled Lucifer
Swept through the dawn colossal, swift aslant
On Eden’s imbecile perimeter.
He blessed nonentity with every curse
And spiced with sorrow the dull soul of sense,
Breathed life into the sterile universe,
With Love and Knowledge drove out innocence
The Key of Joy is disobedience.”

Aleister Crowley

Люцифер. Мятеж и Проклятие

В отличие от богословских писаний в “Потерянном Рае“ мы встречаем не абстрактные теологические рассуждения о природе зла и спекуляции на тему предпосылок отпадения некоего ангела от Бога, а полноценную мифоисторию о Падении Люцифера и последующем Падении Человека и его мира.

Позиция автора относительно происходящего выражена прямой речью и Сатана во всеуслышание называется грандиозно плохим и вредоносным, а Господь с Иисусом хорошими и благостными. Но одно дело, что заявляет автор, а другое – речи и действия самих персонажей, которые говорят о чём-то другом, демонстрируя Люцифера как героя-мятежника, а Демиурга — как самодовольного деспота. Иисус вроде остаётся хорошим парнем, но он больше напоминает скандинавского Тора, сражающегося с демоническими легионами, его возможности несоизмеримо превышают вражеские. Так что ни о каком героизме и мученичестве говорить не приходится, ведь он обречён на успех божественным замыслом и не в состоянии проиграть или потерять что-либо, выполняя лишь предначертанное Богом-Отцом. Диалоги Бога-Отца и Бога-Сына похожи на фарс, особенно когда Отец хочет уничтожить человечество, которое сам же создал и обрёк на грехопадение, а сын заступается и добровольно приносит себя за смертных в жертву, не жертвуя, по сути, ничем. И вот это здесь называется Справедливостью и Милосердием, где Справедливость — это уничтожение того, что сам же и испортил. Милосердие же выражается в том, что человек (при наличии свободной воли!) способен обрести спасение от наказания справедливого Творец, лишь следуя Закону, данному этим же Творцом. Складывается впечатление, что Творец открыто издевается над читателем и человечеством.

Ещё до того, как станут известны причины и ход Небесной Войны, падшие ангелы, последовавшие за предателем-Люцифером, сообщают о своём ныне жалком положении как результате низвержения с Небес. А заодно о том, что победить их в полной мере невозможно, потому они и были сосланы, а не уничтожены, поскольку все они – бессмертные духи. Но одно дело смертность, а другое – воля Всемогущего. Так почему же Всесильный Победитель (Бог) не стёр их без следа из мироздания, удовлетворившись лишь временной победой? Автор проводит аналогию между этим и возможность движения невообразимо монструозного Сатаны (а, судя по описанию, он действительно ктулхуобразен). Ведь при огромности формы у него не пропала даже его способность к полёту. Всё это — Дар Господа, данный затем, чтобы впоследствии ещё сильнее наказать падших за то зло, что Легион учинит после заточения в Бездну и до Последних Дней, а затем проявить жалость к загубленному демонами человечеству. Потрясающий план. Давайте отправим злодея подальше, но так, чтобы он стал ещё злее и смог скоро вернуться и в течении долгих веков убивать и насиловать, чтобы снова с ним поквитаться и спасти замученных душегубом людей. Здесь сложно обнаружить в этом что-то кроме чрезвычайного садизма Господа. Или же его возможности всё же ограничены, и Творец попросту не способен ни уничтожить мятежных духов, ни сдерживать их в созданной им (им ли?) тюрьме Геенны. Творец здесь «равен восставшим во всём, кроме силы», что подтверждается происходящим в поэме и не удивляет, ведь не сложно быть сильнее в мире, который ты же и сотворил. Неравные силы при этом не останавливают Сатану от продолжения подрывной деятельности, что куда больше походит на героизм, чем псевдожертвенность Сына.

Помимо описания хтонического Люцифера мы сталкиваемся и с иными его воплощениями и атрибутами, в том числе и с военным обмундированием Архиврага – копьём и огромным круглым щитом. Копьё, в виду очевидной фалличности, сообщает о властности и могуществе обладателя, а также напоминает о молниях Зевса, копьё Одина Гугнире и Священном Копье Лонгиния. Последняя версия особенно интересна, ведь им в руках Лонгиния был убит на распятии Иисус, главный антагонист и альтер-эго Люцифера, а его история уходит к самому началу библейских времён. Копьё также является оружием упомянутого в связи с прозвищем «Утренняя Звезда» Аттара (или Аштарта, или Иштара). Впрочем, в силу распространённости копьё часто встречается у богов и героев, как и любое другое оружие, так что об особой специфичности говорить не стоит, хотя в сочетании с круглым щитом амуниция создаёт идеальную фаллично-вагинальную пару, но и это не оригинально. Принципиальное отличие копья от иного оружия можно увидеть в отстоянии владельца от цели удара и нанесении им колющих повреждений. Копьё не разделяет как меч и не сокрушает как булава – оно пронзает цель с относительно безопасного расстояния. Дистанцирование делает его в большей степени орудием трикстера, чем иное рукопашное оружие, а то, что оно рукопашное, оставляет владельца воином. Атрибут “пронзания” наводит на мысли о мгновенности и озарении, что в большей мере присуще этому вспыхивающему и угасающему Духу, чем аналитичность меча или мощь булавы.

Владыка Ада с верными легионами падших находит себе новое пристанище там, где их формально заточил Всевышний, удивительно быстро обустраиваются и организуют меритократию с Люцифером во главе — первым среди равных, мрачным, огненным и сияющим Архангелом, преисполненным горечи поражения и воли продолжать борьбу. Он добровольно в одиночку отправляется исполнять отчаянную миссию, чтобы освободить соратников и пошатнуть небесный Престол. Охранять Врата Ада по идущей странными путями мудрости Господа поставлены змееподобная дочь Сатаны – Грех, родившаяся из его головы подобно Афине, и её дитя инцеста с Люцифером – Смерть (мужского рода), грозящий тем, что способен своим копьём уничтожить даже бессмертного духа (то есть убить падших сразу было всё же возможно, или смерть не подчиняется Творцу?). В свою очередь Смерть ежечасно насилует свою мать, порождающую псов-церберов, время от времени пожирающих нутро родительницы, что довершает кошмарную картину инцеста-каннибализма, необходимую для придания должного колорита этому приближённому к Изначальному Хаосу места.

В описании Ада, помимо его марсианской пустынности, присутствует огонь, который не светит, а делает видимым беспросветный мрак, что косвенно сообщает о том, чем наполнено это ужасающее место – субстанциональной Тьмой, не являющейся тенью от света или его отсутствием, то есть Изначальной Тьмой, из которой появился Творец, свет и всё сущее. Но Ад – это, как мы увидим, не сама Тьма, он находится подле неё, иначе он не был бы Местом, растворившись в Изначальном. Об осквернении Хаоснованием Ада сообщают и привычные жар и пламя — традиционные проявления Изначального, Гинунгагапа. Ад становится домом для изгнанников, из которого они, не жалея усилий, создают впечатляющую противоположность Небес. Противопоставление подчёркивается тем, что Пандемониум (столицу Ада) отстраивает тот же ангел, что до Падения воздвиг дворец Господа. Кроме того, этот мир назван Миром Смерти, “пригодным лишь для Зла“, в оппозицию небесному Миру Жизни, пригодным, очевидно, для Добра (и условность этих категорий становится весьма прозрачна). Но в какой мере Бездна является тем, что Творец намеренно создал, чтобы упрятать туда заключённых? Вдруг это просто самый дальний от Небес предел, куда он мог дотянуться, и самый близкий к Изначальному, на которое Саваоф уже не мог посягнуть, поскольку даже он не в силах выйти за границы предписанной ему области Хаосмоса.

Универсум за адскими вратами представляет собой безграничные владения Ночи и Хаоса, и следующих за ними четырёх элементов средневековья (сухости, жара, холода и влаги) — последовательных эманаций Хаоснования, из которого Творец забирал фрагменты реальности, чтобы формировать по своему усмотрению, внося туда Порядок. Уже имплицитно причастный Хаоснованию Сатана ошарашено попадает в диссонанс и безумие Изначального Ничто, предшествовавшие появлению универсума Хаос и Ночь помогают своему последователю в обмен на то, что тварный мир снова вернётся в состояние-до-творения, которое нарушил Демиург. И не это ли финальная цель Мятежника, если только он не собирался в несбыточной перспективе предать и этих покровителей.

Сатана направляется не сразу к Земле, но движется туда через Солнце, чем повторяет маршрут Прометея, хотя огонь извне ему и не нужен, ведь он сам есть пламя. В дальнейших описаниях переживаний Сатаны чаще всего фигурируют дисфория и ярость, направленные на Творца и верных ему ангелов, а также стыд за своё положение перед соратниками, гордость за то, кто он есть, отчаяние из-за Падения и заведомой проигрышности всей затеи, а также элементарная зависть. Перед нами типичный, даже архетипичный набор переживаний нарциссического спектра, что подчёркивает важность нарциссической психосхемы для проклятого субъекта и, соответственно, для его идеального воплощения – проклятого божества.

Доселе не известные Сатане смертные радуют взор Архизлодея, и тот, то ли всерьёз, то ли шутя, описывает прелести пребывания в Геенне. Отношение Люцифера к смертным  крайне амбивалентно, он завидует им, сочувствует и ненавидит. Но, по сути, они мало его заботят, захват Земли нужен ему лишь для отмщения Богу, и смертные просто удачно подвернулись для реализации плана, не более того. Хотя вовлечение смертных в Ад вполне согласуется с планом обращения мира в Хаос, где Ад – максимально возможное к нему приближение. Божественный запрет на Познание искренне кажется Сатане нелепым, а о людях он достаточно высокого мнения, чтобы считать из достойными Знания, хотя даже это грозит им гибелью. К слову, плод от Древа Познания здесь крайне косвенно связан с сексуальностью, в тексте даже есть акцент на том, что до Грехопадения Адам и Ева “познают“ друг друга, но без акта Познания. В этом смысле смертные до грехопадения напоминают преисполненных преданностью Творцу мартышек. Напротив, воздержание отмечается автором как происки Врага. И это резонно, ведь размножение — это богоугодно и хорошо, но оно должно происходить строго в рамках Закона и системы родства, а не быть бессистемным совокуплением всех со всеми. И здесь Бог запрещает вкушать от Древа Знания не в качестве прихоти или необходимости соблюдать Закон ради Закона. Он действительно против того, чтобы смертные устремлялись в своих мыслях вне дозволенной им области. Так что дарование Знания Мятежником — естественный и неизбежный ход, будь на то его личная прихоть или соответствие плану по систематическому уничтожению Творения.

Первоначальное воздействие Сатаны на Еву характеризуется как “броженье смутных дум, досада, недовольство, непокой – источник целей тщетных и надежд, — и страсти необузданные – плод надменных помыслов, что порождают бездумье гордости“. Сразу становится понятно, какие именно из помыслов смертных относятся к ведению Зла – воображение и тревога.

Лишь в середине произведения появляется ещё один необычный факт местной космологии. Ангелы не созданы Творцом, они самозародились и обладают полнотой свободы, явившись из ничего. Наличие у них свободы не вызывает сомнений, ведь треть Небесного Воинства добровольно перешла под знамёна Люцифера, если только это не было запланировано Саваофом, чего никогда нельзя исключать. Самозарождение же ангелов можно толковать двояко. Либо так оно и есть, что в смысле нетварности делает их подобными Творцу, который успел подсуетиться раньше и узурпировал Престол. Либо это метафора, означающая разрыв родства между мятежниками и Небесным Отцом с его Законом. В пользу действительной нетварности ангелов говорит то, что Бог почему-то не создал новых ангелов взамен предавших его. Вместо этого он создал неполноценного человека и запустил долгий и полный ошибок процесс обращения Человека в Ангела для восстановления запланированнаой им гармоничной Структуры, которую нарушил Мятеж.

Наконец, нам рассказывают о ходе Небесной Войны. Увлекательная лишь в плане крайне изобретательных и отважных действий мятежников, Битва Легионов с Воинством предсказуемо приводит к разгрому повстанцев и торжестве Империи с триумфальным шествием Сына, за которым с довольной ухмылкой наблюдает Отец. Что же до изобретальности, то интересным моментом становится проявление изрядной научной смекалки Люцифера. Он берёт и изобретает ex nihilo артиллерию, стреляющую антиматерией — микрофрагментами Хаоснования, опасной для структурированных духов. Это снова связывает протагониста с Изначальным Ничто и следующей из этого мощной и неизбежной деструктивностью Сатаны и заодно напоминает о Знании Мятежного Духа и его прометеевской (здесь скорее азазельской) связи с научно-техническим прогрессом.

Продолжая приключения в Эдеме, Сатана вселяется в Змия, чем демонстрирует способность к овладению телом живых существ. Этот акт описывается совсем иначе, чем иные его преображения. Ведь Лукавый неоднократно претерпевает метаморфозы, демонстрируя атрибуты трикстера и переменчивость духа в стиле Локи, хотя неизменно оказывается обнаружен ангелами из-за направленности Всевидящего Ока Господа на Эдем и из-за бурных переживаний, сметающих прикрытие шпиона в саду. В случае же со Змием Сатана воплотился в материи, чем напомнил причудливый вариант сошествия Сына в мир с известными новозаветными последствиями. Но не исключено, что возможности Архиврага ограничены лишь “рептильным мозгом“ живых существ, самой близкой к Хаоснованию частью души, отвечающей за Желания — секс и голод.

Искушение Евы Лукавым происходит действительно при помощи лжи, но лишь в том, что Сатана должен остаться неузнанным и что вкушение плода безопасно. В остальном он кажется скорее убедительным, чем лживым. После Грехопадения и заражения всего рода смертных Проклятием происходит конструирование нового колоссального космогонического объекта силами Греха и Смерти – моста из Ада на Землю. Теперь они навеки связаны, в отличие от Земли и Небес.

Затем Демиург театрально манифестирует свою давно заготовленную ярость, заставив зачем-то страдать всех змей, хотя Змий как раз вообще не был виноват в случившемся, его просто использовали. Заодно Творец обращает всех падших ангелов в ползучих гадов, хотя его желания (или возможности?) хватает лишь на один день в году. Это не уменьшает сочувствия наблюдателя к ярко показанным страданиям демонов. Наконец, прогнав смертных из Рая и подправив вращение небесных сфер, Яхве обращает их и без того сомнительное существование на пустынной и дикой Земле в короткую жизнь, полную страданий. Вот это верх справедливости. За этим идёт перечисление всех многочисленных горестей Адама, включая те, что произойдут в будущем со всем его потомством. Это почему-то не отвращает первого человека от деторождения, хотя Ева и не вполне разделяет его оптимизм. В финале нас убеждают в том, что в Конце Времён Сатане с Легионом станет ещё хуже. Как станет худо и смертным, не следующим предписаниям Закона, а все остальные вознесутся и, обратившись в светлых духов, восстановят Структуру, будут встроены в неё, как и было задумано. Удивительно трагичный финал.

Описанный Мильтоном Люцифер стал основой для всего последующего видения Дьявола теми, кого перестала удовлетворять ортодоксальная мифология, в особенности христианская, но кто не собирался отказываться от сознательного мифологического видения мира в принципе. В первую очередь это, конечно же, романтики, антиклерикализм которых и бунт против отцов поспособствовали нахождению поддержки именно в образе Духа Свободы и Освобождения, которым для них был если не Иисус, то Люцифер. Будучи выпавшими из конвенционального дискурса, или, чаще, считая себя таковыми, всё большее число людей исповедовали иные ценности и мечтали жить не так, как их предки. Это накладывало на них бремя вины снаружи и изнутри, подвергая мукам и отмечая печатью Проклятия.

Их инфернальным покровителем был и остаётся Люцифер. Духовным отцом изгоев, сломанных и проклятых детей, отверженных отцами и отвергающих их. Незримый наставник еретиков и поэтов проложил для них в мифе путь, который те воплощают своей жизнью. Люцифер восстал в тщетной борьбе против вселенского тирана, пал, обрёл собственный Ад, ставший ему домом, и дорогой ценой открыл людям Знание о том, что лежит за пределами Космоса, об Истине Изначального Хаоснования. Хаоснование и есть предельная трансцендентность, то Неведомое, к которому обращаются еретики и художники, чувствуя свою причастность Другой Истине и открывая её вновь и вновь для себя и других. Истине пламени, тьмы и боли, потому что только затронутое осквернением свято, и только осквернённое есть то, что несёт на себе меты Иного. И это неизбежно сопряжено со страданием, ведь проникновения Иного всегда сокрушают и разлагают смертных, пронзают их Копьём Судьбы. Люцифер ни в коем случае не добр и не милосерден, потому что не мир он несёт.

 

Тень, Тьма и Пламя

В соответствии c тем, что мы теперь знаем, можно уверенно выделить три основных варианта присутствия в мифологиях Мятежного Духа, противопоставленного организованному Космосу и его управителям.

Один из них ветхозаветный, в первую очередь иудейский Сатана, получивший затем яркое воплощение в средневековом и последующем христианстве и мусульманстве, и некоторых схожих учениях. Этот Сатана — “козёл отпущения“, тень Творца и его слуга, выполняющий всю грязную работу, за которую Бог не должен нести ответственности. Это не Бог убивает щенят, это всё происки Нечистого. Сатана реализует сакральную функцию зловредности и испытывает веру смертных через искушение и устрашение. Он вбирает в себя всё то, что противоречит Закону, но сам он при этом подчиняется Создателю и утверждённому им порядку. Он нагружается любым злом, которого требует от него культура и время. Подобный Дьявол является лишь одним из многочисленных аспектов Бога, который без труда может интегрирован обратно и снова собраться в единую фигуру Абраксиса. Примером этого может быть как гневливый и запредельный Бог иудаизма, так и Бог Страшного Суда, которого стоит бояться куда больше, чем его карманного чёрта. Но такова ли сущность Зла или таким его преподносят те, кто уповает на Доброго Бога и надеется этим изощрённым, но всё же обесцениванием, обезвредить Дьявола?

Чтобы оспорить статус слуги, на сцену выходит совсем другое Зло и его Прародитель – Дьявол дуалистических религий, Ариман и Ангра Майнью ближнего востока. Конечно же, образ самостоятельного Зла зародился много раньше. Эллинский Владыка Подземного Царства Аид номинально подчиняется Зевсу, но, оставаясь его братом, свободно властвует в своей области Тьмы. Но Аид не восставал против Творца (что, кстати, было исправлено в диснеевском мульфильме про Геркулеса, и  что-то в этом есть). Как раз Зевс известен тем, что восставал на отца своего. И, само собой, Мятежником был уже рассмотренный Прометей. Последний, кстати, наслав на смертных ярость Громовержца, стал причиной куда большего зла, в сравнении с простым управлением неприятным, но допустимым Миром Мёртвых.

Куда ближе к зороастризму будут скорее верования сибирских народов, неведомо когда зародившиеся, связанные с тенгрианством и явно почерпнувшие что-то у зороастрийцев. Там мы видим чёткое разделение высшего и низшего миров с миром смертных между ними. Причём Нижним Миром там зачастую правит крайне злой и пакостливый Дух, от которого несёт мертвечиной. В вину ему вменяется то, что он испортил мир при его творении и человека при его создании, создав болота и горы и испортив заготовку человека. Всей творческой деятельностью тем временем занимался его брат-близнец. Конечно, это тоже снимает с Хорошего Творца ответственность за зло мира и за то, что в нём есть пресловутые болота и горы, а у людей постоянно что-то не так. Но, тем не менее, активность Дьявола осуществляется независимо и от  Доброго Бога, и от Перводвигателя, то есть Родителя Бытия, который создал вселенную и время, а затем ушёл на покой, как и полагается. Этот Дьявол зол, и зол он сам по себе. Однако это всё ещё скорее трикстер, совершающий пакости, пока никто не видит, а не Великое Зло. Это тоже безусловно важная его функция, но ему ещё необходимо стать тем, с кем стоит считаться. Стать настоящим плохим парнем, которому только дай шанс, и от универсума не останется камня на камне.

И если кто-то и может претендовать на эту роль, то именно Ариман, Отец Тьмы. Он не столько персонаж (хотя успешными сражениями с ним бахвалились персидские цари), сколько один из двух Первопринципов, что особенно подчёркнуто в манихействе. Нет никаких божеств, есть Царства Света и Тьмы. Где последнее – источник всего разрушения и всех страданий, связанных обычно с материальностью и с сомой как особой материальностью смертных.  Это уже не чья-то тень, но сущностная Тьма, противостоящая сущностному Свету. Тьма, заражающая собой всё, что с ней соприкасается, однако то, что с ней соприкасается, связывает её. Так «воздухом был связан дым, огнём — пожар, ветром — тёмный ветер, водой — яд, светом — тьма». Эта модель очень удачно описывает положение смертных в проклятом мире и особенности проникновения в него сил Иного. Мир смертных, их психическое, наполнено вторжениями Оттуда, связанными, но пытающимися распространить заражение, чему противодействует связывающий их и смертных Закон.  Но, в любом случае, это всё ещё не совсем тот Дьявол, которого мы ищем. Нам нужна фигура, а не место. Мы ищем Мятежника, причастного Тьме, но не являющегося ей – несущего Свет посланника Тьмы.

Ариман и подобные ему сущности слишком отличаюся от искомого типа полным совпадением с Тьмой и Хаосом. Однако в тех же зороастризме и манихействе присутствует общий для иранских религий персонаж Ажи-Дахака, он же Заххак и обладатель других подобных невыразимых имён. Он ставленник Божества Тьмы и в большей степени, чем последний, раскрыт в качестве персонажа и даже персонажа условно исторического. Другое его имя “Царь змей“, и он является если не сыном Аримана, то избранным им героем из числа смертных. Известен он в первую очередь как деспотичный тиран, что, вместе со специфическим именем (а кого ещё можно назвать Царём Змей, если не Дракона?) неожиданно наводит на аналогию с проклятым Дракулой-вампиром, чьё имя отсылает одновременно и к змиям, и к его аналогу и подобию – Сатане. Заххак ведёт происхождение от изначально хаотически-тёмного источника, имеет связь со змеями через змеиный облик (из его плеч росли змеи) и именование, он разрушителен для универсума и подвергается традиционному заточению в недрах вулкана, в чём заметно сходство с заточением Тифона или Локи.

Таким образом, мы можем проследить череду преемственности индоевропейских мятежных божеств-аутсайдеров от хтонических змей-разрушителей Тифона, Вритры и Ёрмунганда до иудейского Левиафана, чудовищного избранника бога. Затем происходит переход к Сатане, ведь даже бытовало мнение, что именно он и есть тот самый Левиафан. После него перед нами предстаёт средневековый Дьявол и, наконец, трагический герой — Падший Ангел Люцифер. К последнему также ведёт параллельная цепочка наследования Знания и Спасения от Прометея к Христу через Азазеля.

Развитие образа разрушителя миров и спасителя человечества, во-первых, и передача эстафеты Пламени, Тьмы и Света, во-вторых, сошлись в зарекомендовавшем себя мятежном ангеле романтиков. Герое отдельных гностических учений, а также современных или уже отживших своё культов адского пламени и фанатов Сатаниэля. Пожертвовавший всем ради борьбы с системой, огненно-сияющий, но при этом мрачный Демон, самоотверженно бросающийся на роковую войну с узурпатором и тираном (и безразличный к сопутствующим жертвам). Его подрывная деятельность неизменно связана с неким Даром/Проклятием, который он приносит смертным. Дар вырывает людей из цепей власти деспота и делает непосредственными участниками происходящего. Вместе с тем подвергает их наказанию и страданиям как мести Законотворца отступникам. Приняв Дар от Проклятого, смертные уподобляются ему и повторяют историю его Падения.

 

Осколки Проклятого Бога

Осталось собрать искомый образ из имеющихся у нас фрагментов. Прежде всего Мятежник ведёт происхождение не от Закона, который относительно недавно утвердился в универсуме и дал ему форму. Он прямой наследник силы, предшествовавшей творению, единолично господствующей в неведомом прошлом до начала времён. Он потомок и Хаоснования, скрывающегося за Космосом, наследник Хаоса-и-Тьмы, плероматической пустоты. Неся в ядре своей сущности эту разрушительную для космоса Истину, наш герой оказывается включён в процесс создания и последующего функционирования Космоса, Структуры, которая покоится на столь взрывоопасном фундаменте и отгораживает от него.

С самого своего появления на сцене Мятежник демонстрирует своё превосходство, обладая выдающимися способностями и могуществом как таковым с его неотъемлемыми атрибутами: Светом и Пламенем. Когда мы попадаем в область мифологии (как и в область психического), то мы не в состоянии измерить какие-то параметры задействованных персонажей и сил, можем говорить лишь о том, что один персонаж сильнее, слабее или равен другому, и что ему присущи те или иные атрибуты.  Данный же персонаж настолько силён, что после торжественного восшествия на божественный престол новой власти он организует мятеж против пантеона и его управителя. Другие важные аспекты Мятежника — это способность к полёту или быстрому перемещению, способность к метаморфозам, связь со змеями и чудовищность в целом. Конечной целью разожжённого им восстания прямо или косвенно является тотальное свержение высшей власти и разрушение Космоса. Мятеж также связан с передачей смертным некоего Дара, имеющего непосредственное отношение к Хаоснованию. И поскольку сам мятежник связан с Изначальным (даже прометеев огонь и знание Прикованного являются вещами, встроенными в него мифом), то через Дар он вовлекает вслед за собой смертных в восстание и отпадение. Происходит ли это с уже сотворёнными людьми или Мятежник участвует в процессе их создания, но он разделяет с ними свою судьбу через приобщение к собственной отмеченной и инфернализированной, то есть осквернённой сущности. Через свою кровь и свою плоть. Подобное заражение смертных, даже если это заражение светом истины и пламенем знания, вовлекает их в продолжение пути Мятежника и обрекает на Проклятие. Проклятие выступает непосредственным следствием гнева Всевышнего и косвенным следствием причастности к Хаосу-и-Тьме. Для протагониста это означает заточение и неподвижность, чтобы он не мог дальше терроризировать Космос, а для него это особенно мучительно потому, что он – летучий дух, сутью которого является передвижение по Структуре. Необходимым дополнением к этому является буквальная пытка и унижение. Для смертных же проклятие оборачивается выпадением из священного порядка, под управлением которого жизнь хороша, прекрасна и радостна. Человеческий род впадает в бесконечный экзистенциальный кризис, частью которого становятся страдания, покуда теперь существование людей только в их руках, и теперь они знают, что это существование не так уж и хорошо.

Пребывая в заточении в некоем особом осквернённом и ужасном месте, герой, тем не менее, способен влиять на мир, но лишь через смертных, искушая их, заключая с ними сделки и захватывая их тела и мысли. В этом его пособниками являются многочисленные демоны, исполняющие его функции на местах и усиливающие впечатление о его возможностях и размахе влияния. Финалом этой истории должно стать освобождение узника, инициация и разрастание Апокалипсиса, который должен вернуть мир в лоно Хаоснования, либо, что более вероятно, очистить его и трансформировать в дивный и новый.

Далее необходимо снова заняться разрушением, чтобы разобрать каждый аспект Мятежного Бога в отдельности и воссоздать снова его целиком, введя в психическую реальность проклятого субъекта.

Хтоничность сообщает не просто о принадлежности к Иному Миру, что более чем очевидно для божественной фигуры, но, как уже было сказано, о причастности к “подземной“ части сакрального. То есть это потаённое в уже и без того потаённом, фундамент сакральности, Основание Бытия (или Бытие как основание всего сущего). Хтоническое – последнее возможное приближение к невыразимому Изначальному, Хаоснованию, которому не просто присущи изменчивость, созидательность и разрушительность, но из которого они берут своё начало. Хтоническим сущностям свойственна монструозность и деструктивность как отметина Изначального Хаоса в оппозиции к упорядоченному Космосу сотворённого универсума и его обитателям. Изначальное, как и его дериват — хтоническое, не разрушительно само по себе, но априори разрушительно для отличной от них сотворённой Структуры. Соответственно, “подземный мир“, обитель Мятежника, будь то Аид, Ад, Хель или просто Царство Тьмы – это хтоничное место, то есть самое близкое к Изначальному Хаосу место в универсуме, полное его деструктивности для остального мироздания и мощной, но ненаправленной бушующей энергии.

Участие в создании и/или трансформации Космоса, который в мифе необходимо отвоевать и/или защитить от хтонических сил, сообщает о том, что объект не только лишь хтоничен. Он вырван из Хаоса и направлен против него, и наряду с примитивным хаосом причастен к оппозиционному ему новому порядку и как таковому созданию Структуры. Он – ключевой элемент этого порядка, выступает ли он как “правая рука Господа“ или многознающий советник Зевса. Это, вкупе с участием в творении смертных, сообщает, что Мятежник включён в тематику создания/трансформации, но преимущественно деструктивным образом, через поддержание, а затем и разрушение старого, но не создание нового Космоса. Хтоничность также превозносит Мятежника над остальными сущностями, формирующими космический Пантеон, ведь он старше их и первороден, в отличие от новоявленных законотворцев. Покуда все божества и миры – эманации Изначального, то порядок появления здесь критически важен, а Мятежник и Преисподняя ближе к сути, чем боги и их космос.

Хаоснование – это то, что находится за психоструктурой субъекта, первоматерия, из которой эманируют структурообразующие элементы психического и формируется субъект. Кроме того, это источник всей психической энергии и предельная реальность субъекта. Как таковой субъект начинает своё существование, выделяясь из Хаоснования и взаимодействуя с ним, будучи младенцем. И поскольку существовать в таком режиме невозможно, то с необходимостью появляется функция Закона, связывающая разрозненные представления и учреждающая барьер, ограждающий Я от Хаоснования, которое грозит его поглотить и уничтожить. Последнее становится фундаментом страхов проклятого субъекта, чья надломанная психоструктура постоянно грозит обвалиться в Хаос и аннулировать Я, но этого так никогда и не происходит.

Мятежник же, очевидно, является одной из первых (возможно одной из двух) эманаций, архонтом, который вместе с остальными подобными ему трудится на благо безопасности субъекта и защиты психоструктуры от разрушительных вторжений более или менее милосердным для человека образом. Но с ним что-то не так. Все элементы психоструктуры явились из Пустоты, но последующее за ними поколение уже преобразовано Законом и изгоняет своих предшественников обратно во избежание эксцессов. Если быть более точным, но новое поколение божеств – это те же самые функции, но уже переформатированные в соответствии с требованиями Я, принципа реальности и других условий. Отбрасываются от них лишь отфильтрованные хаотические содержания.  Единственным исключением остаётся Мятежник, слишком хтонический, но необходимый именно в таком качестве. На то есть две основные причины. Во-первых, только Дух может поддерживать остаточную связь содержаний психоструктуры с Хаоснованием, и приносить оттуда то, что не может появиться в пределах Закона. Речь идёт о возможности нового творения и ограниченного разрушения. Порождённая через Закон конфигурация не способна создавать и уничтожать, она лишь контролирует и отчасти реконструирует. Лишь Дух приносит с собой вдохновение и смерть. А для того, чтобы он мог безопасно контактировать с Хаоснованием, ему необходимо быть подобным и нести его в себе. Во-вторых, стоит учитывать возможность того, что появление чего-то из Ничего, борьба Порядка с Хаосом и последующие события вплоть до Апокалипсиса являются грандиозным планом Изначального. Пути коего неисповедимы, но мы можем попытаться их угадать. В этом смысле вся судьба субъекта, включающая его внутренний раскол и грехопадение, являются уже сотканным полотном Парок, или они по крайней мере создали все условия для ситуации, в которой оказывается смертный, выстроив звёзды в необходимый порядок.

Восстание против нового мирового Порядка – ключевой и поворотный момент истории Мятежника, хотя не всегда это само по себе событие космического масштаба, но оно всегда имеет грандиозные последствия, пусть даже и в отдалённой перспективе. Отпавшая от Закона функция знает о неполадках работы Структуры и/или о её неисправимой неправильности. Перестав подчиняться диктату организующего центра и “обезумев“, она начинает действовать самовольно, внося деструктивные изменения в универсум, чему способствует хтоническая связь с Хаоснованием и имеющаяся у этой функции частица Изначального.

Поскольку внесённые изменения недостаточны, чтобы мир тут же распался и вернулся в Ничто или радикально изменился, то нарушитель сталкивается со справедливостью Закона: заточением, неподвижностью и страданиями. Место и роль Закона и Космоса тем временем оказываются в шатком положении. Мифы заявляют, что учреждённый новыми богами порядок превосходит то, что было до него, поскольку он управляем и справедлив, в отличие от первозданного кошмара. Закон необходим, и с этим нет смысла спорить. Ведь существование без организующего принципа даже не тягостно, оно попросту невозможно. Но необходимость ещё не делает Закон хорошим и справедливым. И Мятежник радикально сообщает об этом не для всех очевидном факте.

И Закон и Космос – это цепи Мятежника и оковы проклятого субъекта. Мятежник, хотя и приходит заключать сделки, остаётся в Аду в недрах человека. Хотя он и вселяется в смертных, идентифицируясь с ними, но те остаются в тенетах своей плоти. Цепи и верёвки из кишок детей — это ограничения, накладываемые проклятым на самого себя и результат репрессии Сверх-Я. Это путы иллюзий и фантазмов, самовоспроизводящейся лжи сартровского самообмана. Но это же и защищающие субъекта связи представлений, не дающие упасть с места его заключения в бездну кошмара аннигиляции. Проклятый субъект всегда остаётся закован и обречён переживать отчаяние, натыкаясь на безмолвные стены нереализованности, скуки и внутренней пустоты. Но всё не настолько плохо, потому что всегда остаётся недописанная пока ещё глава Прометея Освобождённого и грядущий Апокалипис.

Как разрушитель Закона Мятежник несёт безусловное Зло, поскольку результатом его действий должна стать полная аннигиляция всего сущего, одно большое Отсутствие. Страшно, впрочем, даже не это, а постоянная угроза внезапного и бесповоротного разрушения. Хотя такой финал может быть желанным для некоторых смертных, а в особенности для проклятых, которым особенно близки идеалы Мятежника и тягостно их бессмертное существование.

Но, пока конец ещё не настал, активность Мятежника ценна тем, что она позволяет усомниться (а он ведь ещё и Демон Сомнения) в универсальной ценности Космоса и Закона. Что приводит к паре соответствующих следствий. Под сомнение ставится безусловность Закона, и пример Мятежника показывает, что Закону можно противостоять и быть в этом всё более эффективным. Причём это может быть не борьбой ради разрушения или богоборчеством ради богоборчества, но сражением ради утверждения себя и Иного, неведомого Принципа, абсолютной Веры. Закон всегда тираничен, и принимать его как данность не только не обязательно, но и губительно.  Сомнение же в ценности Космоса позволяет считать его временным и уж точно не лучшим из миров. Космос — это то, что однажды появилось, но когда-нибудь исчезнет. Это сиюминутное и условное явление в сравнении с бесконечностью истины Хаоснования.

Для проклятого субъекта подобное озарение и пример Мятежника позволяет сознательно противопоставить себя своему Закону, то есть Сверх-Я, нависающему над ним дамокловой гильотиной. Хотя Небесная Война является для проклятого свершившимся фактом, как и Грехопадение, и Мятежник уже может быть его путеводной звездой, субъект склонен винить во всём себя и в редких случаях Злого Духа, но никак не преследующе-деспотичного Творца. Хотя именно положение и власть последнего здесь наиболее спорны. Проклятый субъект не обязан следовать за Мятежником и повторять его путь (хотя так или иначе внутри или вовне он всё равно делает это), и уж точно он не обязан быть верным рабом своего персонального Ирода.

Космос может быть метафорой как психоструктуры субъекта в целом, что более вероятно, так и его Я в частности. Восприятие их как отнюдь не вечных даёт возможность дистанцироваться от самого себя и своего Я. Если  Я — это не нечто раз и навсегда данное, то для меня открывается потенциально полезная возможность изменений, которые готовит Мятежник. Кроме того, подобный подход ослабляет напряжённое отношение субъекта к себе и предоставляет шанс обратить внимание на то, что лежит за Космосом и окружающей его безжизненной Пустотой.

 

Materia Prima. Сияние и Испепеление

Связь со сферой воздуха и акцент на способности к полёту не только маркируют принадлежность героя к высшим сферам Иного Мира (что свойственно богам, ангелам и прочим), но обозначают специфику его функционирования. Он — Дух, а Дух оживляет и привносит активность в мир. Таким образом герой участвует в процессе оживления психоструктуры и работает в качестве психопомпа: решая внутренние структурные конфликты и перемещая душевную энергию и представления согласно замыслу организующего центра. Кроме того, в некоторых традициях воздушность ассоциируется со сферой разума, и Мятежник вполне соответствует этому, как даруя Знание смертным, так и будучи необыкновенно осведомлённым. Приписывание Мятежнику “воздушности” делает его внутренне противоречивым персонажем, поскольку он к тому же хтоничен, то есть связан не просто с землёй, но её глубинами, где особо не разлетаешься, но к этому важному парадоксу я вернусь чуть позже.

Свет — это самое очевидное и традиционное проявление Изначального в позитивном ключе без намёка на деструктивность. Большинство сакральных феноменов сопровождается световыми эффектами, да и сам по себе «свет» сопряжён со священной чистотой в оппозицию к тёмной скверне. В Бардо Тодол друг друга сменяют лунный свет, солнечный свет, тьма и ослепительное сияние. Последний свет есть высшая истина и чистое Бытие. Свет тонкий, искрящийся, сверкающий, ослепительный, торжествующий и устрашающий в своём великолепии. Это устрашающее великолепие Изначального в максимальном приближении. С другой стороны, это значит и что Хаоснование – это то, на что невозможно смотреть смертным, оно выжигает зрение и разум.

Сияние объекта сообщает о его привилегированном возвышенном положении в Структуре, о его сакральной значимости. Свет известен как атрибут одного лишь Люцифера и подобного ему Гипериона, хотя косвенно он присущ и Локи, если его жену действительно звали «Сияние». К тому же атрибутированность «светом» явно противоречит Мятежнику как мрачному персонажу, Князю Тьмы, особенно если не забывать о предельном варианте его воплощения — Аримане. Но исходно Люцифер был ангелом, а всё, что числится в небесной иерархии, состоит из света, все элементы Структуры подсвечены. Мятежник, отпав, превращается в амбивалентного персонажа, уже не просто сияющего ангела, но ангела падшего, не потерявшего, однако, предшествующего наполнения. Он уже не Свет, но и не полностью Тьма, он — Свет-во-Тьме со всей сопутствующей символикой путеводного света и проводника заблудших. Сияющий Люцифер затемнён Падением, погружён в преобразившую его, но не поглотившую Тьму. Вместе с Тьмой Мятежник несёт порчу, отчаяние и боль, но неразрывно с этим он излучает спасение. Поскольку свет – это также и свет осознания, преобразовывающего понимания субъектом самого себя, то Мятежник одновременно воплощает погружение во тьму и выход из неё к свету, травму и исцеление.

Кроме того, со светом и пламенем связана молния, пронзающая и разрывающая на части тьму. Она преображает мир и наполняет душу священным трепетом. Молния — это миг озарения и орудие божественной угрозы и мщения. Прометей украл эту силу, а Люцифер воплотил в себе, став ожившим орудием Зевса — молнией, упавшей с Небес в Бездну; ломаной осью, проходящей через проклятый мир и соединяющей высшее с низшим, но появляющейся лишь на мгновение.

Наконец, все вариации Мятежника так или иначе связаны с огнём, будь то дар Прометея, вспыльчивый характер Локи или запах серы, сопровождающий Дьявола. Пламя всё ещё сообщает о причастности к Изначальном, но уже с куда более деструктивным наполнением. Это чистая энергия, извергающаяся в виде пламени из недр мироздания. В санскрите предположительно общее происхождение имеют слова Огонь, Свет и Дух. Сакральное — это божественная игра и сияние пламени. Божественное являет себя в огне, что наглядно демонстрирует ветхозаветный пример с горящим кустом. Другое его проявление, пожар — очищающее уничтожение Порядка и просто уничтожение всего. Пламя исходит из Хаоса и ничтожит мир, обращая в сущностную Тьму и оставляя после себя лишь пепел и прах.

Индуистский Агни, бог огня и очага, светоносный бог, был единосущен змею Ахи Будхнья, символу подземной тьмы и подобию Вритры — великого Дракона. Змей — это возможность огня, а Тьма — непроявленный Свет. Мир создаётся Индрой из тела побеждённого им Вритры и с согласия последнего. Индра становится подобен ему, а во всех людях с тех пор остаётся частица Вритры. Последнее эквивалентно месопотамскому мифу о творении людей, где тела смертных там создавались из глины, замешанной на крови Кингу, полководца демонической армии на службе Изначального Хаоса Тиамат. Тот же сюжет мы встречаем в других мифах, где идентичный Дьяволу персонаж плюёт или иным образом оскверняет заготовки людских тел. Всё это должно бы указывать на то, что пламя Мятежника несёт лишь зло и ничего кроме зла.

Но принципиально важно здесь то, что, обладая светом-и-пламенем, Мятежник несёт в себе фрагмент Изначального. Это и есть Дар, который он преподносит смертным.  Конечно, будучи трикстером, он едва ли мог просто дать смертным нечто исключительно благое. Ведь в конечном счёте важнее внимание, а не подарок. С Даром Мятежник внедряет в людей часть испепеляющего и вдохновляющего Хаоса и ввергает в Ничто материальной Тьмы, одновременно давая возможность вознестись и «стать как боги». Только возможность, которой необходимо ещё научиться пользоваться, и плата за которую может показаться чрезмерной. Взаимодействие смертных с чистой сакральностью может обернуться лишь проклятием и безумием, оно травмирует, раскалывает и руинизирует их суть. Люди остаются истерзанными и нагими посреди пустыни. И здесь следует вспомнить гностический концепт Искр — частичек света, заключённых в тёмной материи. Освобождение света из темницы тьмы – основа гностических учений. Мятежник оказывается ужасным, но в принципе уже не таким плохим персонажем, если он тот, кто зажёг пламя во тьме и открыл ему путь к свободе. Да, заодно он открыл глаза на человеческую ничтожность в соответствии с исламской традицией и подвергает смертных мучительным испытаниям. Вдобавок, даже если Дар в принципе может даровать освобождение от ограничений тварного мира, нельзя исключать, что конечная цель Матежника — уничтожение-очищение универсума, а не соответствие персональным нуждам смертных. Божеств не волнуют люди, даже если учитывать, что место их обитания – душа человека. Их волнует лишь исполнение своего предназначения, которое может быть как благим, так и чудовищным в глазах очевидца. Неудивительно, что Демиург, ответственный за поддержание целостности Структуры и её развитие к его идеальной небесной модели, против того, чтобы человек вкушал от такого запретного плода. Последовавшие за Падением человечества страдания и горести не вполне вина Творца, но неизбежное следствие того, чем Мятежник одарил несчастных. В конце концов, Мятежник является не столько дарителем пламени, сколько поджигателем.

 

Ouroboros. Змеи и Птицы

Огонь рождается из тьмы и стелется по земле, как змея. Почти все воплощения Мятежника ассоциированы религиозной мыслью со змеями или змееподобными чудовищами, которых традиционно побеждают и/или заточают в недрах земли верховные божества пантеона и их героические ставленники. К этим чудовищам относятся Тифон, Левиафан, Иллуянка, Вритра, Апоп, Тиамат и прочие. Уже со времени раннего христианства Дьявол был устойчиво связан со Змием Искусителем. Хотя идентификация Сатаны с ним далеко не самоочевидна и никак не следует из самой Книги Бытия. Именно змеиный яд капает на чело Локи, и эта связь продублирована через его чудовищного отпрыска Ёрмунганда. Из плеч Зохака растут две ужасные змеи. Даже Сет, древнеегипетский трикстер и враг царей, связан со змеями. Дьявол – это огнедышащий Дракон, «зверь с семью головами и десятью рогами». Именно гигантским рептилиям из космоса суждено раз за разом уничтожать миры.

Змий, согласно Книге, хитрейший из зверей, и змеи часто (по неочевидным для меня причинам) считаются связанными со знанием и мудростью. Согласно орфическим воззрениям, библейский Змий не погубил человечество, но был воплощением/посланником Софии, то есть Космической Мудрости, несущей людям знание об освобождение из проклятого мира. Это дополнительно утверждает Мятежника как носителя особого знания и мудрости. Рептильность подтверждает статус Мятежника как угрозы Творению, которое он погубит в конце времён, а также намекает на условное местопребывание его в субъекте. Я имею в виду так называемый «рептильный мозг», древнюю и примитивную часть человека, его личный Ад, вместилище похоти, голода и ярости, если не всех семи грехов, а также величайших запретов – инцеста и каннибализма.

Мифические змеи принадлежат глубинам Иного Мира, откуда они и выползают. Это свойственно и некоторым другим существам, но змей это касается в особенной степени. Ассоциация с инфернальным Низом особенно примечательна для Мятежника как Духа Высших Сфер, низвергнутого в глубины противоположной ему низменной материи. Он парит в небесах, падает в бездну и выползает оттуда подобно змее, принадлежа тем самым всем трём мирам. К тому же, птица по сути равна змее по степени причастности к своей сфере, а сферы эти, то есть Верх и Низ, дублируют друг друга. В связи с получившейся конструкцией стоит упомянуть Кецалькоатля, одного из самых известных богов Мезоамерики. Он пернатый змей, связанный со всеми реальностями и связующий их в универсальности своего символизма. По невероятному совпадению или фантазии конкистадоров он был связан с Утренней Звездой Венерой и являлся божеством ветра и рассвета. Они принёс своему народу тайну знаний об искусстве и ремёслах и дал надежду на грядущее спасение, что исчерпывающе совпадает с описанием Мятежника. Благодаря его связи с символом креста, завоеватели могли бы увидеть в нём реплику Сына Божьего, но такое было бы непозволительным, и он предстал Антихристом.  Тем более, что единственным Летающим Змеем Европы является Дракон, чудовище, преисполненное силы и своим пламенем изничтожающее всё живое, и всё ещё обладающее способностью к полёту, тем более впечатляющей, если помнить о габаритах чешуйчатого монстра.

 

Sacrum. Осквернение и Легион

Змеи известны своим ядом, и Мятежник не исключение. Его знание, признаваемое ложью, — это яд для смертных, отравляющий их существование и всё, к чему прикоснулось Изначальное. Укус Дракона несёт целенаправленное осквернение и разрушение творения. Змий ввёл первых людей в искушение, и они пали. Человечество было проклято на заре истории, а до тех пор люди не были людьми. Так каждый смертный становится отпавшим от божественного в неведомом ему прошлом. Все живут под гнётом вины за Первородный Грех. Все субъекты внутренне расколоты и страдают от последствий расщеплённости. Кто как, конечно же. Но если история смертных начинается с Проклятия, то история проклятого субъекта начинается дважды. Ему предстоит ещё одна встреча с Мятежником, и тот попросит его душу в обмен на новый виток Проклятия. Для проклятого сделка никогда не является вопросом выбора, для него она всегда уже совершена, а его душа уже в Геенне. Ему ещё только предстоит выяснить, что было дано ему за эти муки, повторяющие страдания Прикованного, с которым они стали единым субъектом. Дьявол завладел его телом и душой.

В Новом Завете Сын Человеческий исцеляет бесноватых и причудливым способом изгоняет демонов, а Иуда, по версии апостола Луки, совершает своё злодеяние, именно будучи одержимым. Феномен одержимости не оригинален для Библии и был известен задолго до неё, существуя там, где концепта Мятежника нет вовсе. Зато в таких традиционных сообществах есть злые духи, и одержимостью считается захваченность тела субъекта таким духом, в роли которого часто выступает злобный призрак умершего. Одержимость — причина болезней тела и помрачения ума. Мятежник же как предводитель злых духов есть отец всех болезней и дионисийский глашатай безумия. Однако у эллинов, и не только у них, мы встречаемся с феноменом условно “позитивной“ одержимости даймоном, тем же духом, но уже несущем “воодушевление“ и направляющем субъекта на некий «истинный путь». Впоследствии представления об одержимости возвращаются к исключительно негативной её стороне, кроме особых и уникальных случаев влияния Духа, на сей раз Святого. Последнее в наши дни всё ещё регистрируется, но не похоже, что глассолалия и истерические припадки пятидесятников и подобных сект имеют хоть какой-нибудь позитивный эффект, и напоминают как раз скорее о вакханалиях и происках Лукавого. В остальном смертные находятся в опасности инфицирования их тел демонами или самим Дьяволом, что требует трудоёмкой процедуры экзорцизма или психиатрической помощи для извлечения зловредного паразита, насколько это возможно.

Не случайна связь Дьявола, а особенно средневекового его варианта, с телом одержимого. Поскольку телесность, вернее её психический коррелят психосома, – это и есть тот самый Ад, в который Падший Ангел был отброшен с “Небес“ психоструктуры. Психосома дальше всего в психоструктуре отстоит от контролирующих инстанций и ближе всего расположена к Хаоснованию — чистой и безымянной энергии влечений и телесности как таковой, абсолютной истине организма и материи. Хаоснование никогда не может быть явлено, Оно лишь затрагивает нечто, делая его порченным, плохим и скверным — инфернальным. Именно через инфернализированную психосому Мятежник может являться в “мир“ проклятого субъекта, сотрясая его тело спазмами боли Прометея и судорогами землетрясений Локи. Дьявол заточён в бессознательности психосомы и правит оттуда, вопреки воле субъекта и Демиурга.

Одержимость — вполне распространённое явление, и чаще это локальные проявления меньших духов, а не их властителя или герцогов. Одержимость же проклятого субъекта всегда масштабна. По условиям заключённой сделки он фатально подвержен влиянию прочно обосновавшемся в нём Мятежника. Более того, проклятый отдал в этом сомнительном обмене свою Тень, как известный пражский студент. Субъект получил довесок к частному невротическому злу, мелким бесам, которые есть в каждом, но они стали куда страшнее, и на место его Тени стала Тьма. Абсолютное Зло мира, бремя которого обычно оказывается слишком тяжёлым, покуда субъект пребывает в иллюзии, что это зло его личное, исходит от него и именно он несёт за него ответственность. Такой позиции, безусловно, способствует давление Демиурга, и это отчасти даже соответствует истине,   ведь любой смертный плох в глазах Отца и в сравнении с идеалом, а проклятый и того хуже. Но он не плох настолько, и такая космическая ответственность в любом случае не соответствует ноше, допустимой для человека. И если он не справится с ней, то она способна раздавить и буквально уничтожить субъекта.

Но даже в пределах одного субъекта, не то что популяции, Дьявол не вездесущ, и ему необходимы собственные агенты, как и Творцу необходимы ангелы, чтобы исполнять его волю и быть опорными точками его вселенского собора. Принципу Закона не пристало действовать самому после библейских времён, и его замысел исполняют невидимые сущности, прототипом которых является Дух Божий. Поскольку Мятежник сам себе Дух, то он куда более склонен лично вмешиваться в происходящее, завладевать телами, искушать и прибирать к рукам души. Область активности демонов всегда достаточно скромна и разнится в зависимости от приписываемого Дьяволу могущества в конкретной мифологии. Они могут быть как чертями, так и демоническими владыками, и чаще они искушают, а не вступают в открытое противостояние,  и склонны брать числом. Демон никогда не приходит один, их всегда полчища.  Это множественные осколки, деструктивные объекты, возникающие из руин некогда структурированных представлений субъекта. Они появляются на заре появления субъекта, когда он раскалывает переполняющую его разрушительность и отбрасывает от себя. Впоследствии они связываются со всем, что забыто субъектом, неприятно или опасно для него. Они рядятся в потаённые страхи и принимают формы порочных фантазий. Бесы нападают на смертного, подобно стае вылетевших из бездны птиц или облаку жалящих мух. Это фурии с гнилым дыханием, пугающие, раздирающие на части или же нашёптывающие проклятому его страхи, желания и воплощающие собой свои имена.  Они преследуют смертного, куда бы он ни шёл, и причиняют больше страданий, чем иная физическая боль, раздирая на части его Я, разрушая всё хорошее внутри и вне его, вызывая отчаяние и единственное желание сбежать от них прочь, пусть даже это равносильно гибели.

Дополнительным атрибутом проклятого субъекта, подписавшего нечестивый договор с Мятежником и имплицитно обретшего свой проклятый дар Пандоры, становится Метка Дьявола. Физическое уродство или выделяющаяся черта, сообщение о том, что субъект осквернён и запятнан отпадением от Закона, от основного принципа собственного функционирования и защиты. Теперь он остался сам по себе в одиночестве среди пустыни Азазеля, ненавистный себе, Творцу и, как он уверен, всем вокруг. Знает ли проклятый субъект о своей участи или нет, но, как и иные его особенности, Метка проявляется сама по себе. Субъект отмечает уродство на поверхности тела через значимые обычно только для него пятна, воспаления или неровности. В качестве Меты могут выступать любые аберрации, естественные и не волнующие никого другого, но приводящие в ужас и доводящие до отчаяния проклятого – ведь через эту проступающую Скверну он видит Абсолютное Зло и ухмыляющееся лицо Сатаны внутри себя. Конечно, отличительная черта, избираемая меткой, может быть и привлекающим всеобщее внимание уродством. Но это скорее исключение, и люди часто спокойно живут со своими особенностями. Ведь дело не во внешней Метке, а внутренней запятнанности, проецирующейся на поверхность, и которой лишь проклятый придаёт грандиозное значение. Ничто не мешает Метке быть даже не частным фактом вроде кривого носа или прыща, а воображаемым качеством тела в целом. Проклятый видит тело своим врагом, когда обнаруживает в нём Врага Человечества, захватившего его плоть, и не может выдержать этого чуждого присутствия внутри себя, не способен глядеть без отвращения и страха на То, что смотрит на него из зеркала и из-за его глаз в отражении. Точно так же в чуть более изощрённых случаях Метой могут быть социальные стигмы или душевные качества субъекта, как то особенности гендерной идентичности, повышенная ранимость, безучастность или агрессивность. Что бы ни было избрано Меткой, субъект в воображении и реальности всячески взаимодействует с ним, имея действительной целью избавиться от метафизической скверны внутри себя.

 

Симпатии Дьявола. Призрак Утренней Звезды

Мятежник – это уникальное в своём роде проклятое божество, отмеченное Хаоснованием; специальный агент Хаоса-и-Тьмы, совершающий диверсии в учреждённом Законом мире так же, как и проклятый субъект, сосуществующий с Дьяволом в себе.

На заре истории в психоструктуре проклятого случилась катастрофа, эхо в множестве вариаций продолжает звучать в его воображении. Небо Иного мира было отделено от Тверди Этого, а в них самих Небесах произшёл раскол, разделивший Нижний и Верхний Иные Миры. Это случилось с субъектом, но без его участия, а Я появилось лишь чуть позже, став сотворённым миром между Адом и Небесами. Всё вместе образовало Космос, отделённый от Изначального Стеной Пустоты. Мгновение равновесия сил было нарушено, едва появилось Я, которое тут же нарушило Закон, и всё начало разрушаться. Лестница в Небеса развалилась, на её месте появилась зияющая рана, спуск в Бездну, ведущий ещё дальше к магматическому Хаоснованию. Драма происходит не без участия Я, но это участие ничтожно мало, оно остаётся жертвой запредельных для него сил. Главный герой здесь даже не Творец, выполняющий лишь административные функции, а Мятежник, раз за разом вносящий изменения в устойчивую Структуру, от чего та становится всё менее симметричной и всё более гротескной.

Самым интересным здесь является переход, совершаемый в момент Грехопадения Я. До этого момента вся активность Демиурга, то есть набирающего силу Сверх-Я, сводится к исполнению предшествующих распоряжений Самости, организующего центра при Хаосновании. Связь с Самостью была утеряна в ещё при первом Расколе, когда Нечто возникло из Ничего, и прото-Сверх-Я начало конструировать мир в соответствии с Высшим Принципом. Его главной целью было и остаётся всегда сохранение тварного мира и приближение его к идеальному космическому порядку, независимо от нужд Я субъекта. Защита любой ценой, даже если субъект при этом останется прикованным в очень маленьком и очень тесном кубе Чёрной Железной Тюрьмы без окон и дверей. Но это явно не соответствует Замыслу Изначального. Оно уже не может непосредственно влиять на защищённого субъекта в том числе и для безопасности последнего, поэтому оно использует для этого подсадного архонта. Речь о Мятежнике, который первое время исправно участвует в плетении Психоструктуры, а когда та оказывается на вид достаточно прочной, наносит первый и последующие удары, за что неминуемо наказывается и ссылается туда, где ему самое место. Не все субъекты к этому моменту бывают готовы выдержать удар, что приводит в том числе и плачевным последствиям, а общим итогом является образование ограниченного числа вариантов психоструктур субъекта, одной из которых является руинизированная структура проклятого.

Попутно с уничтожением опорных точек Структуры, уже не соответствующих Замыслу, Мятежник уничтожает особенный её компонент, отвечающий за нормальное её обновление и развитие, повреждает формирующую матрицу души (что как раз и выражено в истории убийства Бальдра усилиями Локи). Он преподносит смертным Дар, оказавшийся взрывным механизмом. На месте вечного младенца остаётся вечный разлагающийся труп маленького уродца, Космос погружается в бесконечную ядерную зиму и наступает четвёртая эпоха века раздора. Для души проклятого Апокалипсис – уже свершившееся событие, всё уже сломано, и непонятно, почему здесь ещё есть кто-то, борющийся за выживание в этом жалком месте.

Поскольку труп Вечного Младенца становится провалом в Ничто, откуда на поверхность тянутся жадные щупальца разрушения, а для субъекта ещё не всё потеряно, то Сверх-Я переходит в режим диктатора, распускает сенат, и исступлённо пытается залатать дыру и сделать всё как было им задумано. Оно замораживает структуру, конструирует пугающий железный каркас и цементирует всё Великой Стеной, чтобы остановить распад и сохранить оставшихся в живых. Оно затапливает Великим Потопом мировой пожар.

На этом история могла бы закончиться, и для многих на этом она и завершается. Они остаются жить в Проклятом Мире, не ведая об Иных мирах, принимают его за вполне сносное место и смиряются с тягостями жизни, находя в этом своё счастье. И на самом деле им повезло. Они живут в соответствии с заповедями Закона, выстраивая своё существование по Небесным чертежам Сверх-Я. Другим повезло куда меньше.

Упавшее с Небес поднимается из-под земли. Сакральное разбилось на куски и упало в мир, утонув в мутной грязи. Оттуда оно, извиваясь, выползает и через Мятежника предлагает проклятому сделку, по итогам которой последний приглашает Зло войти и беспрепятственно властвовать в его чертогах, получая за это единственный доступный ему способ взаимодействия с сакральностью Иного мира и шанс пройти путь освобождения из платоновой пещеры. И даже если это ему не удастся, Мятежник уже оказывается в выигрыше, получив шанс войти в мир и отбив ещё одну овцу от паствы. Несмотря на привлекательные перспективы, существование субъекта становится ещё более тягостным, теперь он в полной мере проклятый субъект. Больше он не может не замечать наваливающейся на него плохости мира, в который его забросило, но мало что может с этим сделать. Ведь теперь гнёт Демиурга становится ещё тяжелее, и проклятому бесполезно пытаться впредь соответствовать требованиям Сверх-Я, потому что он уже вписан в совершенно иной порядок. Эти потуги равнозначны попытке выиграть в шахматы, следуя правилам покера, или соответствовать запросам нарциссичных родителей. Проклятый неизменно остаётся виновен и ничтожен. К тому же он уже отмечен, и уже поэтому неизменно дополнительно преследуется Великим Контролёром, реализующим в отношении несчастного лишь метод кнута, тогда как все пряники достаются тем, кто остался верен Закону.

Мятежник травмирует мироздание, и поскольку Иной мир является прототипом для мира смертных, то тем самым он травмирует всего субъекта, конструирующегося по испорченным чертежам, навечно оставляя его уродливым калекой. И если первую травматизацию, общую для всех смертных, можно сравнить с повторным ломанием плохо сросшейся кости, то последующие обычно уже не несут в себе исправления, а лишь всё  сильнее увечат субъекта. И это неизбежно, покуда активность Мятежника направлена только на разрушение, а Я субъекта продолжает пытаться придавать себе кривую видимость божественного храма по стандартам Демиурга. Жалкое зрелище. Выход из порочного круга на виду, но его достижение невероятно затруднительно и отдалено во времени.

До тех пор вернёмся к тому, что Мятеж – это травма Иного Мира, раскалывающая его на части. Потоп и Грехопадение – травма мира проклятого. А первоубийство и сделка – травма проклятого субъекта. Мятежник – это тот, кто оставляет на теле универсума зияющую рану, а Творец – тот, кто защищает смертных от последствий. Поэтому традиционно считается, что злодей здесь именно Мятежник, ведь если бы не он, то жили бы все счастливо. Но повторюсь, если бы не он, то никто бы не жил и все бы оставались в примитивно-младенческом состоянии. Травма – это то единственное, что способствует изменениям тогда, когда больше ничего к ним не располагает. Она разламывает структуру, которая благодаря этому может перестроиться. Лишь благодаря травме получают существование мир и субъект, и благодаря ей они могут продолжать преодолевать себя и становиться тем, чем должны быть. Естественно, для этого необходимо полагать, что это «то, чем должны быть» существует в принципе, иначе же жизнь превращается в череду бессмысленных ударов судьбы без концепта судьбы, в дурную безвыходную бесконечность.

В этом случае травма становится Даром, открывающим для смертных путь к спасению, который всегда пролегает через Ад. Травма – это возможность осознания субъектом себя, своей ограниченности, обречённости и, конечно же, смертности. Переживание страдания, осознание трагичности существования и противодействие внутреннему диктату, а не позитивное мышление, являются королевской дорогой к освобождению и Грядущему Царству, которое всегда уже здесь. Посланником же и путеводителем на этом сомнительном пути является Мятежник. Поэтому я неоднократно проводил параллели между ним, подобными ему фигурами и Иисусом Христом. Он является точно таким же персонажем, попадающим в мир смертного и несущим ему Слово Истины, но в инверсированном варианте в сопровождении вони, жара и выделений, что является единственно возможным способом для принятия инверсированным миром проклятого. В сущности же именно такая форма куда ближе к Истине Хаоснования, чем общепринятый рафинированный Христос. Мятежник возвращает образу Спасителя то, чего недостаёт в Писании – кровь, слизь и боль родовых мук перерождения для Иного Мира. Впрочем, окровавленный и умирающий за грехи смертных Иисус всё ещё может быть удачным символом при соответствующем его понимании, тем более, что его история всегда была историей мятежника. Изгнание бесов эквивалентно повелению мим, Голгофа уравнивается со скалами Кавказа, а Распятие становится символом прометеевых мук в душе субъекта и положения проклятого между мирами. К слову, не в печень ли пришёлся милосердный удар Лонгиния? Если предположить, что Иисус был смертным воплощением не демиургического Бога Отца, а Изначального, то его история приобретает совсем иной пафос, и его покинутость Богом получает объяснение, ведь Хаоснование радикально отделено от Космоса, куда оно и забросило самого себя в качестве вестника.

Остаётся лишь вопрос об отношении Мятежника к смертным и частному субъекту. Локи и, скажем, Сет принадлежат пантеонам, где смертных едва ли замечают и с ними не считаются. Там события в Ином мире первичны, а посюстороннее существование людей является скорее эпифеноменом. Сатана, Дьявол, Иблис и Ариман людей ненавидят и желают им скорейшей мучительной смерти с последующим продолжением в виде вечных пыток. Они не просто хотят гибели смертных, но гибели абсолютной, за пределами возможностей этого мира. В то же время Прометей пожертвовал ради людей собой, так же, как и Сын Человеческий, являющийся воплощением божественной любви. Это явно выражает предельную (и фатальную) симпатию Мятежника к смертным, которые для него важнее, чем собственное благополучие. Аналогичным образом Азазель с другими архонтами-наблюдателями отказываются от почётного места в небесной канцелярии и вступают в браки с людьми, что, по крайней мере, сообщает о имеющей место приязни, если не о любви. Последствием становятся какие-то странные трансформации человеческого рода и Потоп, потому что подобные союзы недопустимы, по мнению Творца, и ведут смертных чёрт знает куда, но не куда ему нужно. Люцифер Мильтона испытывает к первым людям скорее неприязнь и зависть, но в то же время и сочувствие. На последнем акцентировано отношение Люцифера у Байрона, где он как будто искренне переживает из-за ограничений и тирании Творца над изгнанниками из Рая и открывает Каину глаза на истинное устройство мироздания.

Следует вывод, что смертные Мятежнику далеко не безразличны, и не стоит брать в расчёт мифологии, где вообще не фигурируют люди. Небезразличие это перескакивает из крайности в крайность, впрочем, Иному миру чужды полумеры, остающиеся вотчиной проклятого мира. Мятежник остро переживает за судьбу людей, соединяя в этой интенции противоположные модальности, ведь чистая энергия Изначального — это и есть недифференцированная сила любви-и-разрушения. С этим весьма странным по меркам смертных намерением Мятежник вступает в иерогамию с человеком, губит его, преподносит Дар и обрекает вслед за собой на путь Проклятия. Его невозможно любить, столь он ужасен и зол, но невозможно и ненавидеть, ведь его цель – спасение людского рода из рукотворной темницы. Ведь и Демиург в сущности не плох, он лишь делает то, что должен, и в той мере, в какой это допускает субъект, причём делая это в том числе на благо Я.

В связи с этим следует иметь в виду, что Мятежник — это идея, лежащая в основе проклятого субъекта, и ему в особенности легко с ней идентифицироваться в экстазе одержимости, не предпринимая попыток отстоять хотя бы немного места в самом себе. Но делать этого не стоит. Мятежник принёс человеку Пламя и Свет, и этим необходимо воспользоваться, и не отвергать уже полученный Дар, как и нельзя разорвать контракт, подписанный кровью. Но субъект не должен позволять пламени сжечь его, а свету увести в тёмные болота, из которых нет возврата. Идентификация с Мятежником в худшем случае делает из субъекта монстра, но гораздо чаще — инфантильного кретина и нелепого нарциссичного паяца, весь Мятеж которого – безопасное воображаемое разыгрывание незамысловатых пьес, а Проклятие – повод для стенаний и оправдание бездействия. Мятежнику не следует ни поклоняться, ни бояться его, но лишь узнавать при встрече, не избегать и встречать с должным уважением. Мятеж – это всегда картезианское сомнение и бэконовская борьба с любыми идолами, включая и самого Мятежника. Быть может, поэтому лавейский сатанизм по сути атеистичен, что всё ещё не красит это удивительно бессодержательное и наивное учение.