ГЛАВА I — ГЛАВА II — ГЛАВА III — ГЛАВА IV — ГЛАВА V
MOYSES
Не уклоняйтесь ни направо, ни налево.
Второзаконие 5:32
Сумерки медленно стекали по гладкой поверхности небосвода, обнажая истинный его цвет. Скоро остатки голубых тонов скроются за чертой горизонта, оставив после себя лишь уголь догоревшего дня. К покосившейся телефонной будке приближалась тонкая фигура человека, освещенная сиянием первой звезды. Человек старался не смотреть на небо. Привычным жестом он распахнул тугую дверь и забрался внутрь, сорвал трубку и измазанными кровью пальцами стал вбивать трехзначный номер.
– Привет. Эм… Это снова я. Как и предполагалось, тот урод не понял по-хорошему. К моему счастью, в сауне оказалось лишь члены персонала и тройка ш**ховатых девиц. Так что свидетелей мало.
Мужчина только сейчас заметил, что ладони его в багровых разводах; внутри еще клокотал адреналин.
– Смотри-ка, кровь. Но она не моя. В этот раз. Я успел скрыться до приезда полиции. Немного порезал мудака и смылся. Кровь за кровь, как говорится. Да, кровищи натекло как со свиньи. По-моему, он даже обоссался. Вот только копы теперь меня повяжут: не сегодня, так завтра. Определенно. Может, ты поможешь мне чем-нибудь?
В трубке шипящая тишина. Где-то за пределами будки слышен гул проезжающих мимо автомобилей. Мужчина дрожал, внутри его зарождалось какое-то мощное чувство, пока еще безликое.
– Эй, я ведь был хорошим мальчиком! – Затяжной приступ кашля. – Да темнеет уже. Не знаю. Мне кажется судьба сама находит меня, а? Мой крест спасать чужие души, освобождать их из плена рока, а самому навсегда остаться погребенным под плитой фатума. Мне дано вершить судьбы других, но не свою собственную. Почему всегда так?
Молчание. Противясь дрожи, человек закрыл глаза, убрал со лба мокрые волосы. Осознание собственной беспомощности больно кольнуло сознание. Капля воды набралась сил и сорвалась с кончика его носа.
–А знаешь, что? Какого черта! От тебя как всегда никакой пользы!
Мужчина швырнул трубку в стекло, та с треском отскочила и стала раскачиваться на металлическом шнурке, словно висельник на ветру. Он тяжело дышал, лицо полыхало от внезапно накатившей злобы и бессилия, но уже через минуту пришло раскаяние.
– Надеюсь, ты простишь меня.
Он вернул трубку на место, распахнул дверцу и шагнул в мир затухающего дня. В эту секунду пространство вокруг стало немым и беззвучным – лишь телефонный звон касался его ушей.
***
Вид со скалы открывается потрясающий: под тобой целый мир, ты паришь в воздухе, бесплотный и невесомый, твоей единственной компанией становятся нахальные порывы ветра, которые то и дело дергают за полы одежды, намереваясь освободить от этих оков цивилизации, последних отметин социальной жизни, дабы у тебя появилась возможность собственной кожей соприкоснуться со вселенной. Порывы эти несут в себе невообразимую смесь ароматов, неотделимых друг от друга, вдохи и выдохи самой природы. Пропасть безумно манит.
Эта скала, отвесный обрыв на севере Шоней Хилла, была вторым пунктом назначения регулярных прогулок Гетта. Именно там он чувствовал себя свободным существом, необязательно даже человеком; единственным в мире экземпляром, а, следовательно, крайне одиноким, но одиночество это не несло в себе ощущения неполноценности, желания чем-то заполнить себя – скорее наоборот: предоставляло абсолютную целостность, в некоторой степени, даже парадоксальную независимость; тончайшими штрихами оно вписало тебя в пейзаж – теперь ты лишь пара капель краски среди тысяч цветастых разводов на бесконечном холсте. Гетт и сейчас сидел на том склоне, наблюдал, как ветер шелестит кронами деревьев под свисшими ногами.
Чуть позже он бессильно брел среди устремленных в небо сосновых стволов, направляясь домой после утренней прогулки. Солнце забралось уже достаточно высоко в своем ежедневном цикле и теперь смотрело на жителей штата практически из самого центра небесного купола. Под ее жарким взглядом Гетт интенсивно потел, потому пришлось расстегнуть пуговицы выцветшей клетчатой рубахи, обнажая худощавое тело, и даже убрать со лба пряди отросших непослушных волос, уже совершенно выцветших за сотню таких прогулок. Он не любил затянувшееся до октября лето, не любил обнажать себя, повинуясь капризам погоды – мягкий панцирь верхней одежды даровал комфорт.
Маленький деревянный домик стоял почти в двух милях к югу от Шоней Хилла – ближайшего населенного пункта, впрочем, настолько крошечного, что полноценным городом его язык назвать не повернется. Никаких средств связи между Шоней Хилл и непосредственным местом жительства Гетта предусмотрено не было. Дом был без адреса, потому по каждому пустяку приходилось брать ноги в руки и топать в городишко.
Одинокая лачуга на отшибе изображала из себя бревенчатую обитель, гармонично вписанную в оригинальное природное окружение. Гетт толкнул деревянную дверцу, та возмутилась легким скрипом. Мебели по минимуму; большой контейнер для льда заменял холодильник; в противоположном углу стыдливо жался пластиковый таз для стирки, рядом с ним – две картонные коробки: для чистого и грязного белья. Стены всюду голые, над одним лишь камином красовалась дешевая копия самого известного полотна Босха – тайное окно, открывающее вид на панораму всего бытия человеческого. На полу разбросаны томики художественной и религиозной литературы: наука давно отошла на второй план, уступив место вросшим в бумагу сказкам и химерам. Раньше Гетт их презирал, считаясь лишь с историческими и научными произведениями, но теперь – читал с упоением, однако не без немых иронических замечаний. «Библейские тексты – венец художественной способности человека. Все остальное – лишь подростковая рефлексия над ней, не более». Подшучивал он раньше над братом, который в юности восхищался творчеством Оруэлла и Хаксли. «В этих книгах – все сплошная ложь и выдумка, а я этого не терплю, ты же знаешь. Учебник истории принесет мне гораздо больше удовольствия. Он не пытается приукрасить суть дешевой бижутерией». Однако сегодня Гетт не только читал подобную литературу, но и сам попеременно баловался написанием философских трактатов и художественных очерков. Особое место теперь занимал Бодлер: на душу прекрасно ложились его кровоточащие чернилами строки, вдохновляли и опустошали.
Душа исполнена осенних созерцаний;
Лопатой, граблями я, не жалея сил,
Спешу собрать земли размоченные ткани,
Где воды жадные изрыли ряд могил.
***
Моуз сделал большой глоток из бутылки и опустил в карман черный футляр с наружной гравюрой: крохотное изображение пастуха. Внутри гремела дюжина пилюль, чьи форма, цвет и размер варьировались от совсем мелких желтых кругляшков до крупных капсул, в полупрозрачной оболочке которых просматривалась красноватая субстанция. Все они были призваны освободить истощенный организм Моуза от прочных оков наркомании, но в правильной концентрации и дозировке сами обращались нехилым дурманящим коктейлем. Галлюцинации теперь значительно реже навещали утомленное сознание Моуза – пропали даже бесконечные телефонные звонки, однако ночное небо продолжало насылать ужас на его бледное, шаткое существо.
Было еще светло – можно продолжить работу. Богатые на информацию просторы интернета открыли заветное имя – Джонатан Фэроу. Этот здоровяк – владелец сети «дешевых» супермаркетов в пределах штата, женат, двое детей; на фото типичный сорокалетний пижон: черные с легкой сединой волосы зализаны назад, надменный взгляд правителя мира, выдрессированная в себе улыбка. Знавали мы таких. Банальность: власть развращает, и есть два категории загубленных ею людей: первые получают ее случайно, а потом мстят всему миру за пережитые когда-то лишения; вторые наследуют власть от могущественных отцов, потому с детства знают вкус вседозволенности и безнаказанности. Мистер «провинциальный плейбой» относится ко вторым, без сомнения.
Моуз продолжил возиться с газетными вырезками, новостными статьями, изучил страницу на Фейсбуке и проштудировал блоги – все местного разлива, городские сплетни. Благослови, Господь, интернет: он даровал нам возможность не открывая рта, не докучая себе и людям бесконечными расспросами, хождениями от двери к двери, отыскать целую гору грязного белья. Моуз еще немного посидел за компьютером, подробно изучая анатомию человеческого бедра, затем расплатился за проведенные в сети часы и заторопился к заправке. До темноты еще есть пара часов, нужно успеть.
Еще в детстве он понял, что устроен иначе, но пугало это лишь поначалу. Тогда судьба впервые показала ему свой непреклонный нрав. Осознание тотальной духовной изоляции от всех своих родных и близких пришло быстро, и также быстро ушло принесенное им отчаяние. Моузу открывалась истина, недоступная и невидимая всем остальным, знания, которые могли помочь людям освободиться от гнета несправедливой вселенной. В тот момент бремя ответственности свалилось с высоты птичьего полета и тогда едва не обратило в песок хрупкие кости Моуза. Ему было всего десять лет, и по мере того, как сам он рос, росла и тяжесть судьбоносного бремени: все больше людей попадало в круг нуждающихся, пока наконец границы круга не совпали с границами штата. И Бог знает куда бы завело его это чувство долга, если бы в один прекрасный день, тонкое лезвие безумия не скользнуло в глубь его изъеденного наркотиками мозга.
В солнечном свете будка выглядела особенно убого. Дрожащий палец замер над металлическими кнопками – искушение позвонить брату тяготило и пленило своей легкостью, однако выкинуть на помойку месяцы трудов, обнулить ценность всех жертв было бы крайне неблагоразумно. Пальцы стали вбивать совершенно другой номер.
– Привет. Это снова я. Выяснил сегодня кое-что, – Моуз прислонился к стеклу, просматривая записи в блокноте. – Джонатан Фэроу. Богатый мудак, для которого социальный статус важнее благополучия собственной семьи. С недавних пор играет в деревенскую политику, что, кстати, никак не мешает ему регулярно ходить налево. Имеет как минимум одну-две сторонние партнерши, если верить сетевым сплетням. Личное мнение – партнерш много больше. Связался с парой городских саун: очень надеюсь собрать там больше информации. Завтра загляну в местные бордели. Держу пари, парень небрежнее пятилетнего мальчишки. На этом все.
Моуз повесил трубку и вышел из будки; с севера ползло фиолетовое месиво туч – стемнеет раньше обычного. Где-то в его недрах скользнула яркая золотая трещина – чудище на миг разинуло свою пасть, демонстрируя герою дня свои клыки.
***
Тревожные сны изредка нарушали царящую идиллию: кошмары, наконец уже совсем редкие, порой пробирались под черепную коробку и хозяйничали внутри, дергали за истощенные ниточки нервов, отгоняя покой, ментальный театр теней – но стоило утреннему солнцу вступить в свои законные владения, ужасные сновидения тут же бесследно разбредались по углам. Уже к началу завтрака, который, надо сказать, четких временных границ давно уже не имел, Гетт не мог вспомнить, что же его так тревожило ночью; не мог, как бы не силился. Он помнил всего один сон, который, кажется, сочинился за долго до погружения в жизнь отшельника. В том сне он медленно тонул; неспособный шевельнуть и пальцем, опускался на дно огромного черного водоема, похожего на озеро чернил. Его тело приобретало цвет бумажной поверхности; где-то над ним играли солнечные блики, далекие и недосягаемые. Там же находились друзья: такие же люди-оригами. Постепенно они растворялись в черных водах, и вскоре Гетт мог видеть лишь пузырями слетавший с губ воздух. Странно, но по мере погружения в пучину, долгожданный, неведомый ранее покой укутывал, заполнял легкие, а через них – все тело. Затем из водных недр являлся змей завернутый в красное одеяние ярости и говорил, широко раскрывая львиную пасть: «Уступи мне свою душу, потому что подошло твое время покинуть этот мир».
Разве я его уже не покинул?
Праздное существование отшельника все же не лишало Гетта некоторых обязанностей: помимо поддержания порядка в доме и еженедельного посещения магазина, ему приходилось каждый месяц заглядывать в местный почтамт, дабы забрать регулярные посылки. Недолгие визиты в город за четыре месяца все же успели наградить нелюдимого Гетта парой хороших знакомых. Первым был молодой, смазливый паренек, работающий в небольшом магазине почти на самой окраине. Как-то раз, он спросил Гетта, какого это – жить «В дне сурка».
– Что, прости? – Не понял его Гетт.
– Чувак, ты приходишь сюда каждую среду в одно и то же время, покупаешь одни и те же продукты, одетый в один и тот же прикид, – Гетт вернул пакет молока на полку, взглянул на свою одежду, затем поднял голову на продавца. – Кажется, ты прикован к одному дню, пущенному по кругу.
– Похоже. Но разве кто-то живет иначе?
Паренек улыбнулся. В жизни Гетт не видел столь лучезарного лица, по-девичьи красивого – на матово-белой коже не было ни болезненных отметин, ни минутной хмурости, обычной для юных «залежавшихся» провинциалов.
Тот небольшой разговор стал началом необязательной, но приятной дружбы. Имен Гетт намеренно старался не запоминать, чтобы не возникло коварной привязанности к человеку, влекущей за собой тяжкий багаж зависимостей, но то короткое «Лу» само заползло через ушную раковину прямиком в мозг и надолго поселилось там. Гетт понятия не имел, почему удостоился столь высокой чести, но тот парень искренне заинтересовался своим случайным знакомым. Противостоять обаянию и дружелюбию в такой концентрации было невозможно. Теперь каждый поход в магазин сопровождался обязательной беседой «по душам», в которой Гетт обычно выступал в качестве безвольного слушателя или старшего советчика. Пару раз Лу навязывал свое общество и уговаривал на пятиминутные прогулки по городу. Гетт обычно пасовал – тоска по цивилизации все же давала о себе знать. Однако попытки паренька вытащить нового знакомого в свет лишь однажды увенчались успехом, хотя тот до последнего не сдавал позиций и держал необходимую дистанцию. Лу заявил, что в следующую среду у него день рождения и если мистер «оставьте меня в покое» не явится, то его обитель будет сожжена к чертям собачим. Хоть Лу понятия не имел, где именно располагается домишко Гетта, пришлось идти на уступки – авантюрный нрав парня мог завести иного путника и на край света, а потом столкнуть в бездну, если того потребует ситуация.
В ту среду Гетт обыскал картонные ящики в поисках более-менее пристойного наряда: в итоге остановился на сереньком пиджаке, джинсах и тяжелых кожаных ботинках. За неимением приличной рубашки пришлось предварительно посетить местный торговый центр, там же был куплен и подарок имениннику. Когда уже в баре Гетт протянул ему завернутый в цветастую обертку галстук, Лу раздался звонким смехом. «Это в твоем стиле, чувак! Держу пари у такого зануды с девчонками напряг. Ничего, сейчас мы это исправим!»
Лу представил Гетта многочисленным гостям вечеринки, в среду которых затесалось несколько экземпляров постарше: крупный мужчина лет сорока с массивным овалом пуза и сверкающей залысиной; длинный крючконосый очкарик – он болтал без умолку, и большая часть его разговоров сводилась к восхищению двукрылыми и их местом в пищевой пирамиде – «ведь именно они занимаются утилизацией мертвой плоти, и без них земная твердь давно бы превратилась в смердящее болото» – даром что не притащил с собой парочку экземпляров. Имена почему-то в памяти не осели.
С легкой руки Лу, Гетт очутился за этим столиком «кому за тридцать». Единственной представительницей слабого пола в компании оказалась Сиф. Ее-то имя прекрасно врезалось в память. Она была старше Гетта на несколько лет: зрелая женщина с богатым прошлым и безбедным настоящим. Карие глаза и короткая деловая стрижка. Молодость никак не отпускала ее, сохраняя черты, которые еще со школьных лет привлекали мужчин. Сиф оказалась очень живой и обаятельной дамой, не слишком умной, но зато определенно мудрой и смелой. Гетту она сразу понравилось: по его закаменелому мнению, мудрость женщине очень к лицу, а вот острый ум вовсе необязателен, а порой даже вреден. От нее веяло физически ощутимой и измеримой симпатией к незнакомцу, к его остроумию и таинственности. Лу, очевидно, намеренно, усадил Гетта поближе к ней и многозначительно подмигнул, прежде чем раствориться в тумане алкогольных паров среди своих громкоголосых сверстников.
После пары бокалов пива язык Гетта размяк, стал податливым и легким на словцо. Сиф то и дело закатывалась звонким смехом, демонстрируя общественности правильный прикус и белизну зубов. Своими шутками Гетт постепенно склонил ее к душевному общению. Она рассказала ему, что является директором того самого супермаркета, где работает Лу и понятия не имеет, как тот уговорил ее явится сюда.
– Знаешь, муженек мой – не подарок, – Сиф сделала большой глоток пива. – Однако временами с ним хорошо. Он любит меня, по-своему, правда, а мне просто его жаль, иначе давно бы ушла. Да и привыкла, что под боком постоянно кто-то сопит. Ну, и дети, конечно. Идти мне не к кому. Строить новые долгие отношения у меня не было ни сил, ни желания, а кратковременные случайные романы – не для меня. Вернее, я, может, от них и не отказалась бы, да только мужчины, охочие до легкого секса, немножко не в моем вкусе.
Они еще немного поговорили о прошлом. Гетт рассказал ей, что вырос в приемной семье, настоящих родителей не помнит. Какое-то время у них с братом был небольшой бизнес в Уоррене, но теперь он решил убежать от уродливой цивилизации, жить в гармонии с природой и самим собой.
– А какого толка бизнес?
– Что-то вроде конторы, которая занимается устройством жизни граждан. Мы называли это «личностный консалтинг». Сейчас объясню. – Гетт отодвинул в сторону пустой бокал. – К нам приходили люди с идеями, целями и мечтами, а мы говорили им, как этого добиться, что нужно делать, какую дорогу выбрать, стоит ли вообще игра свеч, понимаешь? – Сиф помотала головой. – Ну вот смотри, допустим хочешь ты стать директором крупного банка, будучи всего лишь штатным сотрудником. Что нужно для этого сделать ты не знаешь. Вернее, не хочешь думать: цель слишком далекая и амбициозная, ты ее сама побаиваешься. Большинство людей потому ничего и не делают: они попросту боятся своей мечты, их пугают сложности и зыбкость перспектив, их цель и манит, и ужасает одновременно, и людям нужен тот, кто направит, скажет, что у них получится и на блюдечке принесет подробную инструкцию к действиям. Лучше всего у людей получается слушать и исполнять подробные указания, особенно если они касаются собственной выгоды. Психология и аналитика.
Сиф кивнула и отхлебнула из бокала оставшуюся золотистую жидкость. – Поняла, кажется. Но что за чушь? Никогда о подобном не слышала. Слишком много факторов, с которыми надо считаться. Непредвиденные обстоятельства. Никто не может такое просчитать.
Гетт улыбнулся.
– Похоже, я могу. У меня дар видеть людей насквозь. Вот взгляну на человека и знаю всю его подноготную. Не все сразу, конечно, но многое.
– Экстрасенс?
– Вряд ли.
– Что же ты скажешь обо мне?
– Я уже слишком пьян для таких экспериментов. – Только сейчас он заметил, что мужчины, сидевшие поодаль, оставили их наедине.
***
Рана на губе все еще саднила, дышать было трудно, но, кажется, ребра целы – всего лишь ушибы. Моуз скользнул рукой в карман куртки, но футляра там не оказалось – похоже, выронил во время драки. Проклятье! А ведь это подарок. Моуз пнул лежащий под ногами камешек, и дыхание тут же перехватило – острая боль пронзила левый бок. Поспешные выводы на счет целостности ребер. Пара обезболивающих таблеток сейчас была бы очень кстати.
Стало совсем темно. Дождь мутной стеной врезался в землю; Моуз поднял лицо навстречу падающим каплям, которые неспешно смывали засохшую кровь и прилипшую грязь. Одежда его уже полностью промокла, старая кожаная куртка предоставляла хоть какую-то защиту от дождя и сопутствующего холода. После драки нос функционировал неважно, но даже он улавливал резкий запах пропитанного влагой асфальта. Моуз открыл глаза, и ужас охватил его: последняя живая галлюцинация, последний оплот наркомании – огромное белое око, подсвечиваемое сиянием луны, занимает треть небесного простора. Око периодически появлялось в ночном небе, но впервые показалось в утренний час.
Око моргнуло гигантскими облачными веками. Моуз заторопился внутрь телефонной будки – придется переждать дождь здесь.
– Привет. Снова. Действительно, было опрометчиво являться с компроматом прямиком в офис, да еще и угрожать. Досадный просчет. Его охрана обошлась со мной еще по-человечески. Но теперь он предупрежден, нужен другой план. – Моуз кашлянул в кулак. – Мне бы твоя помощь сейчас не помешала, да. Знаю, ты не станешь помогать, но… Вот мне все время кажется, что я предаю сам себя. Прошлое должно было умереть, нужно было стать наконец свободным от всех обязательств, забыть тебя. Но как? Ведь больше никто меня не понимает. – Очередной приступ кашля. – Похоже, простудился. И ведь, ведь я просто хотел помочь кому-то в последний раз. И вот, как оно обернулось.
Это был далеко не первый раз, когда подобная помощь оборачивалась крахом. Ему вспомнилось, как однажды он разыскивал одного парня, якобы убийцу собственного отца. Тогда тело, вернее его останки, обнаружили на морском побережье, без какой-либо возможности и желания выяснить личность бедолаги. Предполагаемого преступника найти так и не удалось, несмотря на наличие имени. Полиция не помогала – заранее повесила на дело ярлык. Безрезультатные поиски лишь пошатнули веру Моуза в подлинность показаний. Какого вообще черта его занесло так далеко на север? Глупость! Нельзя было верить девчонке, никак нельзя. Пожалуй, то было единственное дело, с которым Моузу так и не удалось разобраться, а призрак еще долго преследовал его.
Становление брата в политике, в процессе которого пришлось сколотить чуть ли не собственную агитационную бригаду – Моуз провоцировал людей на демонстрации, пользуясь своим влиянием в городе; протест, в результате которого страдали горожане. Чего он не учел, так это насколько летальной может оказаться такая игра с общественностью. В конечном итоге, один из молодых радикалов пристрелил действующего мэра города. Никто тогда даже не заподозрил причастность Моуза или его брата к городским беспорядкам, но, как известно, несправедливейший к тебе судья – это ты сам.
***
Скоро уже опустел весь бар. Сиф вдруг вызвалась отвезти Гетта домой, сославшись на то что почти не пьяна, а вот Гетту плестись по лесным дорогам одному весьма опасно. Отговаривать было бессмысленно. Он показал ей дорогу, и они мило попрощались в машине, но стоило Гетту ступить на вытоптанную в траве дорожку к своей скромной лачуге, как невероятная тоска заполнила его до краев так, что стало тошно. Забытая дружественная атмосфера кругом, теплая улыбка Сиф на один вечер вернули его к жизни, и вновь погружаться в хмурое забвение деревянной хижины Гетту не хотелось катастрофически. Он повернулся к гудящей позади машине.
– Может, чашку чая?
Вообще-то ни чая, ни, тем более, чашек в доме не было, но для них это было неважно. Едва шагнув за порог, они поддались взаимному желанию излечить одиночество другого. Тело Сиф оказалось еще более свежим, чем ее лицо: оно благоухало, успокаивало и согревало. Гладкая, удивительно молодая кожа, упругая грудь и опыт зрелой женщины, который она с удовольствием демонстрировала, целиком отдаваясь порывам минутной страсти. Ее влажные теплые губы умело ласкали его, так что Гетт порой чувствовал себя неуклюжим мальчишкой. Когда он впервые вошел в нее – ощутил давно забытый уют и покой, который больше всего походил на то чувство единства, который он испытывал на вершине обрыва в объятиях непослушных ветров, но теперь оно было менее личным и более материальным. Какое бы внутреннее умиротворение он не обрел в одиноких и холодных стенах этой хижины, женское лоно давало куда более концентрированный, но гораздо менее долговременный покой. Никогда раньше ему не было так хорошо с женщиной: она полностью отдавалась ему, а он вбирал все, что мог, и возвращал с процентами.
Когда дело было кончено, они еще некоторое время лежали на мятых простынях. Гетт молча размышлял над тем, что свобода его теперь уже не так очевидна, а Сиф рассматривала хилое убранство домика. Почему Сиф оказалась сегодня в этой самой постели – она и сама не могла точно сказать. Какое-то безрассудство вдруг завладело ею – подростковый романтизм, забытый авантюризм. В скучном и глухом Шоней Хилл редко появлялись загадочные незнакомцы с темным прошлым и внешностью запустившего себя аристократа. Но, на самом деле, решающую роль сыграла совершенно другая деталь: в глазах Гетта, среди цвета павшей осенней листвы, Сиф увидела ту же самую отрешенность, то же самое одиночество, что ежедневно наблюдала в зеркале. Этот мужчина выглядел такой же едкой занозой в унылых пейзажах Шоней Хилл, как и она сама. Сегодня ей впервые удалось поднять бунт против несправедливой судьбы, маленький побег от пожизненного заключения.
– Почему именно эта картина?
– Мне всегда нравился его стиль. Он на четыреста лет обогнал того же Сальвадора Дали с его сюрреализмом. Считаю, Босх идеально описал суть человеческой жизни.
– Суть жизни? Ты веришь в ад и рай? Жизнь после смерти?
Гетт широко улыбнулся.
– Люди давно уже в подобные сказки не верят. Прикрываются религией, прячут в тени ее громадной фигуры истинную веру. Нынче желание финансового благополучия и беззаботного будущего куда крепче далеких райских перспектив. Да что там нынче – всегда так было, просто сегодня оно обрело теплую пульсирующую плоть – и наблюдать стало легче. Искренне верными вековым религиозным догмам остались лишь безумцы: и в прямом, и в переносном смысле этого слова. Если ад и рай есть, то они прямо здесь, на земле – разные стороны жизни, вот и все. Или створки, если угодно. Тут Босх попал в точку.
Обнаженная Сиф выкарабкалась из теплой постели и ступила в ароматную прохладу ночного воздуха, заполнившего хижину. Она вплотную приблизилась к картине, позволяя лунным бликам скользить по тонким линиям ее тела.
– Откуда у тебя этот шрам? – Сиф оторвала взгляд от цветастой поверхности триптиха и взглянула на свою левую ногу так, словно ничего там нет.
Тонким пальцем она указала на неровный след ножа на своем бедре.
– Это мой муж. Частенько меня поколачивает, знаешь ли, но за оружие взялся лишь однажды, – Сиф принялась бродить по комнате, собирая разбросанные детали своего вечернего туалета. – Мы тогда поссорились после его дня рождения. Все гости уже разошлись, а алкоголь еще гулял по телу, – Сиф присела в кресло-качалку и стала одеваться. – Он вечно был всем недоволен: то я не так себя веду перед гостями, то пью слишком много, то говорю то, что не следует, – она махнула рукой. – В тот вечер набралась смелости и заявила ему, что если это все не прекратится, то я просто-напросто уйду. О, это его взбесило! Он так кричал, говорил, что я не благодарная. А мы тогда еще и сидели на кухне. Вот я перекинулась через стол и дала ему пощечину, чтобы немного остыл. А он схватил измазанный кремом нож и… ответил мне этим. – Уже наполовину одетая Сиф изобразила то самое движение, благодаря которому на ее ноге осталась отметина. – В больнице пришлось многое объяснять. Даже копы приезжали. Вот только я все отрицала, сочинила какую-то небылицу, которой, конечно, никто не поверил. Но обвинений не выдвигала, потому полиция только плечами пожала. А этот! Его тогда как парализовало. Слова выдавить из себя не мог – испугался, – она тяжело вздохнула; уже одевшись, стояла возле стола водила пальцем по корешкам книг. – Если бы он тогда попал в артерию, меня бы, возможно, сейчас здесь не было. Странно, правда? Страх разрушить привычный нам уклад жизни сильнее страха смерти.
Гетт кивнул. Сиф подобрала с пола сумочку и, кажется, намеревалась сбежать.
– Уже уходишь?
– Пора. Муж и так по головке не погладит, – она немного замялась. – Скажи, а все-таки, почему ты здесь? В этой ветхой хижине, один? Ведь ты бы мог жить нормальной жизнью, продолжать бизнес, почему?
Моуз привстал.
– У большинства людей мозг с прекрасной резьбой, мягкой и податливой. Такую легко вкрутить в машину общества. А моя, кажется, с браком, – Моуз постучал по черепу. – Понимаешь, для меня нет большой разницы: одиночество здесь в лесу или там, среди людей. Я всегда так думал, – Моуз поднял глаза на Сиф. – Хотя, возможно, я ошибался.
Сиф неуверенно кивнула и застучала каблуками к двери. Он знал, что она не вернется. Уже взявшись за ручку, Сиф сказала:
– Спасибо тебе, Гетт, за этот вечер. Он многое для меня значит. Ты только не подумай, что я ш**ха какая-нибудь, – тонкая хрустальная полоса заблестела на ее щеке. – Еще на прошлой неделе я хотела покончить с собой. Намеревалась броситься с крыши. Внезапный порыв. Впервые так реально ощутила возможность смерти. Стояла на краю и смотрела вниз. Пропасть так манила, – она взглянула на него влажными глазами. – Мне кажется, что ты тоже смотрел в эту пропасть, даже сейчас смотришь. Отвернись от нее, – Сиф сосредоточено цепляла ногтем что-то в стене. – Сейчас я рада, что тогда не поддалась желанию шагнуть в манящую пустоту. Тебе тоже не стоит поддаваться. Уж не знаю, за что ты себя коришь… Слушай, я тебя почти не знаю, не обладаю такими аналитическими способностями, как ты, но могу хорошего человека отличить от плохого, Гетт. Ты не из плохих.
Гетт прикрыл ладонью глаза и грохнулся спиной на кровать.
– Моуз.
– Что?
– Мое настоящее имя – Моуз Левит. Хочу, чтобы ты это знала.
Глаза Сиф все еще были полны слез. Она слабо улыбнулась и навсегда вышла из этой хижины и жизни Моуза, оставив после себя внезапное откровение.
Той ночью он снова увидел знакомый сон: темная вода, тонущий белый человек, бесплотное существо, кружащее вокруг. Его тонкое длинное тело замыкалось кругом вокруг неподвижного силуэта, образуя Уроборос; в тени малинового плаща поблескивал меч. «Уступи мне свою душу, потому что подошло твое время покинуть этот мир», молвит змей. В тот момент мелодия известных до боли слов заиграла в черных водах.
Все внятней Времени смертельные угрозы:
О горе! впившись в грудь, вливая в сердце мрак
Высасывая кровь, растет и крепнет Враг.
***
– Да? – Дрожащий голос.
– Привет, дорогой братик! Давно не виделись, а?
– Аарон? – Моуз не мог поверить своим ушам. – Но как… как ты сюда дозвонился?
Заразительный смех на другом конце провода. Из Моуза выскочило несколько нервных смешков – он был, вероятно, рад услышать голос брата, но убежденность в том, что это лишь галлюцинация сводила на нет весь восторг. Дождь застучал по стеклу.
– Дурень! Ты сам звонил мне с этого номера, помнишь? Еще в самом начале, – и правда, Моуз однажды звонил брату из автомата, умоляя забрать его отсюда, моля об очередной дозе – после этого Аарон стал регулярно вместе с деньгами высылать некоторую порцию медикаментов и инструкции по их применению. – Ладно. Посмотри на трассу… Да не в эту сторону.
Моуз не мог пошевелиться: два месяца назад, он думал, что живет новой жизнью; две недели назад пришло безнадежное осознание собственной наивности; два часа назад он вонзил кухонный нож в бедро местного бизнесмена, намеренно повредил артерию и, оставив бедолагу хромым на всю оставшуюся жизнь, преподал ему незабываемый урок; две минуты назад он был полон беспомощного отчаяния. Но что теперь?
– Не стой как истукан. Запрыгивай в машину. Разговор есть.
Моуз повиновался: в шумном занавесе дождевых капель виднелся серебристый Ягуар, до боли знакомый. Внутри него – до боли знакомый человек. Похоже, все возвращается на круги своя. Все возвращается.
MOYSES
