копье в ребро
современности
Говорят, Бог воскрес на третий день. В отличие от Дэвида Боуи, он не выпускал альбом через год после смерти. Бог растворился. От него осталась кучка камней вместо могилы, к которым регулярно заходит бородатый человек в костюме патриарха, да кусок ткани с едва заметной на рентгеновских снимках тенью.
С тех пор искать Бога – занятие благородное. Этим грешили многие. Особенно, конечно, из-за близости слова печатного к изначальному Слову, перепало литераторам. Бога искали почти все видные писатели XX века: от Александра Блока до Виктора Пелевина. А вот в киноискусстве Бога искать как-то не принято. Оно и понятно, домен высшей силы – воображение, а кино (из-за своей доминирующей визуальности) часто идет наперекор свободному полету фантазии.
Потому и высказывания на тему религии, очерченные острыми углями по страницам мировой культуры, редкие и почти местечковые. Таким мог бы стать и «Молодой Папа» — новейший сериал итальянского эксцентрика и любителя красивых стариков Паоло Соррентино.
Но Паоло Соррентино – не просто человек, одержимый темами старости и красоты, его стиль восходит чуть ли ни к классическому европейскому искусству. У него и голое девичье тело, и густая зеленая трава с журчащей водой, и белый плащ с красным подбоем смотрятся одинаково великолепно. На упаковку истории Соррентино смотришь с истомой, через которую проступает оргазмическая тщетность бытия. Здесь «красивое» значит «хорошее», и неважно, что сегодня «хорошее» мерзко и аморально. Потому особенно странно, что весь каркас произведения, хрустящий страницами искусствоведческих томов, крутится вокруг успешного и привлекательного актера Джуда Лоу, который не залезал в карманы киноакадемикам, а потому зрителю особо ничем и не запомнился.
Но разбирать на составляющие весь дым и материальную скуку за кадром неинтересно. На трон посажена театрализованная условность. Для вхождения в тему достаточно легкой фабулы и цепляющей мелодии на перекрестке грайма и классики.
Сюжет на хрупких плечах тащит, аки крест, фигура самого молодого понтифика в истории католической церкви — Пия XIII, быть которым и призван с мессианским остервенением тот самый Джуд Лоу. С самого начала Папа производит впечатление смешанное. Курит, ругается матом, не признает вековых авторитетов и кукловодов, желающих дергать за ниточки, вращает на папской тиаре маркетологов и журналистов, а вместо обещанных либеральных ценностей призывает вернуться чуть ли не к густому навару средневековья.
На первый взгляд провокация с эстетикой заменяют этику и смысл, но не стоит давать броским словам и богатым интерьерам соборов Ватикана себя запутать. Внешняя мишура, облик сериала с его выверенной картинкой и политически-заряженными нотками современности, — приманка для скучающего интеллектуала, любителя пощекотать себе нервы медийным перцем, скользящим по пухлым губам мейнстрима.
В Молодом Папе есть привлекательная холодность прошлогоднего Лобстера Йоргоса Лантимоса и согревающая мягкая элегантность Молодости того же Соррентино. Однако в Ватикане время движется медленно, в окружении полотен искусства и скульптур Ренессанса. И именно эту размеренную рыхлость нужно сотрясти до основания.
Собственно, разгадать «месседж» «Молодого Папы» — и сериала, и персонажа — задача непростая. Хотя история разворачивается по-шекспировски, а в главном герое отчетливо проступают нотки Гамлета, занять папский трон и успокоиться молодой человек не намерен. Сначала на суд общественности (и в первую очередь, зрителя) выносится политическая программа, главный тезис которой: «Бога нет». Парадоксально, что в самом центре христианской культуры режиссером и сценаристом сериала размещен атеизм. Это радикально, это шокирует окружающих, выводит за скобки политику и провоцирует совсем другие размышления.
Бравурные шутки, разговоры о сексе, любви, красоте, прощении, политике и экономике уходят на второй план. Автора интересуют не троллинг устоев, не разбивание скреп и скрижалей, не лондонский грайм и не живопись классиков с изображениями бородатых мужчин, кормящих младенцев грудью — все это коктейль современности. Это данность, это даже не предмет мысли. Декорации. Важнее – человеческие истории. Или даже история о человеке.
Почти сто лет прошло с размышлений Кьеркегора, Ясперса и Сартра о природе человеческого существования. Что движет им, если не Бог, если не высшая сила? Ничего? Или поиск ответа на вопрос: «Терпит ли природа пустоту?». А вся любовь, политика и экономика – конечно, не игра (слишком пошло), но попытка занять скучающий дух, которому в последние десятилетия нет особой работы.
В обреченном на бессмертие монологе одной из первых серий Папа Пий XIII утверждает, что интерес публики может вызвать только анонимность. Себя же он сравнивает с Сэлинджером, группой Daft Punk, Бэнкси и другими «безликими» деятелями искусства. И здесь же – пророчество. Бог незрим, как рок-звезда недосягаем – не потому что он умер, а потому что Престол изначально был пуст. В этом-то весь и фокус. Карточный шулер вместо выстраивания домика просто ушел, оставив груз экзистенциальных вопросов.
И здесь важно поднять тему одухотворяющего присутствия. Как сотрудники офиса нуждаются в незримом надзоре начальства (иначе скука, разброд), как прилежные школьники, стоит только учителю выйти за дверь, умом понимают: «Баловаться невыгодно, время урока ограничено, а контрольная сама себя не спишет из тетради отличника», так и здесь — без присутствия одухотворяющего начала, будь то выдуманная фигура или реальный принцип всеобщего Абсолюта – без здесь-бытия чего-то или кого-то над-человеческого становится пусто и безрадостно. Но в том-то и смысл всего спектакля.
Молодой Папа – это история о поиске себя через отрицание. Авторитеты здесь с хрустом ломаются, отцы (духовные и биологические) съеживаются под гнетом угрожающего молчания. Послание Молодого Папы – поиск несуществующего ориентира в пустой до безумия комнате.
Но чтобы дойти до понимания важности отсутствия, принять его во всей полноте, необходимо во весь опор рваться вперед. Потому и Молодой Папа из Гамлета превращается в Ричарда III, царствующего не силой любви, но силой страха, корысти и вероломства. Может ли воплощение христианства проявлять жестокость, злопамятность и строптивость? Может, потому что если Бога нет, то остается только человек, а он слаб, порочен и склонен искать красоту там, где нет даже доброты. Хотя и знает, что дальше – темнота и бездна раскаянья – не перед ангелами и демонами, а перед людьми, совестью и наследием тысячелетней культуры.
Образованный, а значит, по определению сомневающийся человек, получит от Молодого Папы опыт, сравнимый с паломничеством в страну красоты и разума, где брошенные дети превращаются в святых и негодников, где наркобароны и педофилы бродят по тем же улицам, что и прилежные христиане, где туристов изгоняют из храма за фарисейство в фейсбуке.
Сомнение это – результат постоянного диалога, в который зритель погружен постоянно, хотя напрямую к нему никто не обращается, здесь он скорее фигура божественная, незримая и отсутствующая в фабуле, но способная влиять на неё своим благословлением или анафемой хлеще медийных рейтингов и новостных откровений.
Зритель вынужден выстраивать линию обороны своего Эго через отрицание привычных внешних символов доброты, достатка, греха и благочестия, в то время как настоящее Я покоится на дне бассейна. И прямых ответов на вопрос: «Как быть?» не будет, но останется намек — единственный способ найти себя – прекратить внутренний диалог, внешнюю речь, выключить телефон и уйти в лес, чтобы потом вернуться, закурить, поднять руки и лицо к небу, улыбнуться и, ни к кому конкретно не обращаясь, начать: «Бог, нам нужно серьезно поговорить».