I

 

Это был я.

В этих глазах я видел глубокого старика, хотя лицо можно было назвать по-своему привлекательным. Выступающие скулы, темные и густые с проседью брови, волевые морщины над переносицей, которые придают выражению уверенность. Потом еще щетина, легкая небритость, порез от бритвы в уголке рта — есть в этом что-то неряшливое, какое-то расслабленное отношение к жизни. Женщины такое любят, точнее, не все: скорее, девушки слегка за двадцать и разведенные дамочки около сорока, которые в погоне за полной приключений юностью не против взять тебя за руку и пуститься в пьяную ночь вслед за убегающей авантюрой. Эти залетные птички видят Малютина опасного, Малютина-следака в отставке.

А Малютин-старик прячется тут вот, в глазах, где-то под верхним веком. Он появляется по ночам, когда я захожу в сортир задрипаного этого отельчика и, набрав полные пригоршни воды, как следует умываю лицо. Все, чтобы не заснуть. К таблеткам организм привык, а кофе перестал работать, еще когда в комитете служил.

Самое страшное (или смешное? в шестьдесят уже плохо видишь разницу), что между Малютиным-стариком и Малютиным-следаком становится все меньше разницы.

Тускло освещенный холл, полиэстровый ковер в виде шкуры белого медведя (черный «нос» стерся, из него торчит вата), вычурная барочная мебель в стиле «дороХ’о, боХ’ато», который устроит максимально широкую аудиторию: от папиков среднего достатка до сконфуженных студентиков, которым стремно звать подружку в общагу (комендант застукает). Такая клиентура не станет жаловаться, если простыни в номере оставят смятыми или полы не вымоют.

Гостиница с почасовой оплатой в пяти минутах ходьбы от кольцевой станции метро.

Затушил сигарету о гору бычков в пепельнице, отдал ключи парню-буряту и его нарочито очаровательной спутнице-блондинке на высоченных шпильках (интересно, сколько такая в час берет), закрыл ящик стола, потом убедился, что никого в холле не осталось, достал из-под стола початую бутылку, сделал глоток. В голове приятный звон, заглушающий стук секундной стрелки.

Берешь с края стойки матрешку (между телефоном и колокольчиком), вращаешь в руке, водишь подушечкой большого пальца по глазам, круглым румяным пятнам на щечках, пухлым губкам.

Матрешка — простой, но искусный предмет. Когда в первый раз откручиваешь ей голову, думаешь, что тебя ждет нечто определенное, какая-то вещь, но нет, там будет всего лишь еще одна матрешка, еще одна загадка. И так будет повторяться раз за разом. Открывая матрешку, всегда знаешь, что внутри будет еще одна матрешка, а за ней еще и еще, но ты все еще гонишься за иллюзией, что если в утке есть яйцо, то в яйце непременно лежит игла — ответ на все вопросы.

Но вообще-то нет. Там просто маленькая матрешка. Губы, щечки.

Глаза.

Звук разбитого стекла откуда-то сверху.

Этот бурят мне сразу не понравился. Какой-то угловатый, неуклюжий. Дутый пуховик на размер больше. Какой-то в общем нескладный студентик с улыбкой придурка, словно канцелярским ножом вырезанной. Понятно, почему приходится девочке платить — кто ему за так даст.

Надо не забыть сказать утром Мустафе, чтобы лампочку заменили уже, а то позорище. И гирлянду сняли. А лестницу можно было бы и лучше вымыть, тут пятна от ботинок, а вот тут — кровь? Кетчуп? Краска? Красная матрешка… Надо было остановить Гульнару, это ее работа, в конце концов; хотя она так быстро свалила, что и опергруппа не остановила бы.

Завтра дверь на ключ запру.

В конце пролета висит картина: женщина, на ней греческая туника и легкая накидка из темной ткани. Из-под накидки выбивается светлая прядка. Женщина прислонилась к каменной колонне, нависла над плитой из треснувшего известняка, на которой что-то выгравировано. Гравировка осыпается, проколотая еще одной трещиной. Женщина рыдает, прикрывая лицо тонкой белой рукой.

Рыдает ли? Иногда мне кажется, что меж ее пальцев я вижу улыбку маленьких пухлых губ.

Безвкусица какая-то, купили на вернисаже на Даниловском небось за бесценок, а поди ж ты, следак трясется в ночи, как в дешевом сериале.

Интересно только, чья это могила.

На полу второго этажа у кадки с пожелтевшим фикусом горят перевернутые огни светильников. Пол превратился в потолок. Что за черт? А! Зеркало разбили.

Кто-то ржет в конце коридора. Прохожу мимо зеркала с расхераченным стеклом (внутри золоченой рамы под барокко — пустота), поворачиваю в длинный рукав коридора в конце этажа, откуда обычно несет мокрыми тряпками и средствами для дезинфекции из подсобки, а еще Гульнариными бичпакетами.

Стекла трясутся. Метро бежит где-то внизу под гостиницей — ярко освещенное, пустое.

А где они? Я точно слышал, как смеялась девчонка.

В комнате темно, постель смята, одеяло сморщилось в унылую гримасу, на смятой подушке красный лифчик, рядом распечатанный гондон (ух точно намусорили мне тут), из-за красного тяжелого тюля холодно тянет.

Из ванной — распаренный теплый свет.

Когда открываешь дверь, ожидаешь увидеть двух ржущих голубков. Бурята и ту странную. А на самом деле…

А на самом деле было пусто. Нераспечатанные белые тапочки на полке у душевой кабины, белые полотенца были сложены у стеклянной дверцы душа. Вода была выключена. Только зеркало с подсветкой горело и фурчал вентилятор в воздуховоде.

Я подошел к раковине, наклонился к стеклу и посмотрел на старика с трехдневной щетиной и порезами на щеке.

Это был я.

 

II

Дай закурить

Нету, кончились

Ну по-братски дай, а. Такая жесть, курнуть охота

Где ее нашли-то?

Да на даче генерала, где… пасиба.

Да ладно, там же охрана.

Ну. Все охренели. Поднимаются на второй, значит, этаж, ну там мрамор всякий, картины висят, ну ребята вопросов не стали задавать, понятно. И вот, короче, она там такая лежит на полу. Руки раскиданы, ноги раскиданы…

Оторванные?

Э? Че это оторванные? Нет, нормальные. Но там зеркало разбито и осколки вокруг. И кровищааа. А на ней грим еще такой, типа маска, ну как… Блин.

Че-то тоже курнуть захотелось. Дай зажигалку.

На. Как… Ну брови подведены, бледная вся, только румяна и губки пухлые, как у…

Как у матрешки.

Да! Точняк, и она еще брюнетка у него, была брюнетка, то есть. Вот еще сарафан надевай — и матрешка готовая прям. Но это еще не самая жесть.

Ммм?

Да девчонке-патологоанатому ее отвезли, та смотрит трупак, значит, а там…

Добрый вечер.

Комната залита розовым фасеточным светом — закатное солнце подсвечивает изморозь на окнах. Заходят трое: патологоанатом Маша в короткой дубленке, следователь в темном однобортном пальто (это был я) и прокурор Даниленко. Оперативники вскакивают с мест, сигареты машинально в пепельницу, и красивый дымок танцующе поднимается навстречу солнцу.

Прокурор закрывает дверь и щелкает ручкой.

Прокурор. (Матерится)

Все. (Молчат)

Прокурор. Малютин, мать вашу, двое суток более чем достаточно, чтобы найти мудло это, которое на генеральской, сука, генеральской даче наследило!

Я. Товарищ прокурор, да как вам сказать, это ведь…

Прокурор. Дочь Иволгина замочить — это тебе… это вам не хрен собачий, Малютин. Иволгин, вашу мать, кореш мой институтский, а тут ваш висяк выегоривается его мертвой Ирой на полу!

Первый опер. Висяк?..

Прокурор. (Продолжает орать) Неужели так трудно найти мудака с медицинским образованием! На крайняк назначить такого мудака!

Первый опер. С медицинским образованием?..

Маша. Кто-то вырезал у убитой сердечную мышцу и зашил рану обратно. Точнее… Не совсем вырезал.

Первый опер. Как это — не совсем?

Я. Там чужое сердце было внутри. Сердце, которое…

Первый опер. Матрешка…

Прокурор. Генерал же просил тебя, Малютин, ну просил, не надо висяк этот оставлять, ну такая грязь, а теперь, теперь!.. (нервно стучит по столу костяшками пальцев) Найди мне какого-нибудь медика, мудика какого-нибудь, Малютин, да закроем его.

Я. (Обалдев) Что?

Прокурор. Ты оглох? Мало у нас студентов-медиков? Берешь любого там допустим…

Первый опер. Бурята.

Прокурор. Да хоть бурята, без разницы. Найди уж кого-нибудь, чтобы позор такой не оставался. А тебе, Машенька, благодарность от начальства.

Маша. Мне только удовольствие, товарищ прокурор.

Второй опер. Ха, матрешка, а изобретателя матрешки же тоже Малютиным звали! Ща даже погуглю, может и имя совпадает, а вдруг…

Прокурор. Так, в-вышли все отсюдова! А ты, Малютин, ты если мне не найдешь на кого висяк спустить, начальству звоню. Я т-т-те за Иволгина… Понял меня?

Я. (Разглядываю, как рубиновый луч играет светлыми волосами Маши-патологоанатома, и что-то вдруг понимаю)

Прокурор. Понял меня?!

Я. Так точно, товарищ прокурор.

Все вышли. Я остался один. Достал сигарету, прикурил. Дуло пистолета смотрело на меня, я на дуло.

С чего же все началось…

 

III

…А началось все с того, что в самый час пик по кольцевой ветке в составе битком забитого поезда шел пустой вагон.

Обычно так происходит, когда ничего не подозревающий бомжик присаживается прикорнуть в уголке на часок, а в воздухе витает история его предыдущих похождений.

Но в этот раз в вагоне просто ехала женщина — брюнетка лет пятидесяти, в зеленом манто с пестрой оторочкой, в черных кожаных перчатках.

Она была мертва.

Казалось, она просто заснула. Потом подумали, что сердечный приступ — экология плохая, у всех нервы, вот и не выдержала женщина.

Хорошо, что патологоанатом Маша была где-то неподалеку и примчалась едва ли не вместе с опергруппой.

Выяснилось, что в каком-то смысле проблемы женщины действительно были с сердцем.

Кто-то вырезал его у нее из груди и аккуратно зашил грудную клетку обратно.

Все, мягко говоря, удивились. В том числе следователь (это был, понятно, я).

Искали врачей, которые могли ехать в это время в метро. Узнавали, во сколько женщина села в метро, во сколько ушла с работы, был ли среди ее недоброжелателей медик. И все такое прочее.

А я разглядывал ее лицо, покрытое странным макияжем. Выбеленные щеки с пририсованным румянцем, темные подведенные глаза, пухлые очерченные карандашом и обведенные помадой губки.

Как матрешка.

Я вдруг вспомнил случай, произошедший десять лет назад, когда…

 

IV

…на одной из центральных улиц города возле сувенирной лавки женщина проломила девочке голову.

Девочка просила маму купить матрешку, потому что ей показалось, что матрешка похожа на маму.

А маме показалось, что девочка слишком похожа на отца. Голубые глаза, светлые волосы.

Она разводилась и была пьяна. 

Девочка просила купить матрешку. Денег не было. Девочка ныла. Женщина и вырвала матрешку из рук девочки и саданула ей ребенка в макушку.

Затухающее сознание девочки интересовали два вопроса.

Во-первых, почему у нее идет кровь.

А во-вторых, что это за человек в пальто, который смотрел на них, а потом молча развернулся и ушел вниз по улице.

 

V.

Это был я.