Иллюстрация: Владимир Сычев
12.02.2018
Лёнька Губанов. СМОГ
Лёнька Губанов. СМОГ
Лёнька Губанов. СМОГ
Лёнька Губанов. СМОГ
Лёнька Губанов. СМОГ

Лёнька Губанов, в нём просматривались черты то Джонни Роттена (из него получился бы классный Роттен, да он и был отвратительнее, поганее и хуже, и не играл!), то Мика Джаггера, так же, как из прошлого высвечивался какой‑нибудь Рембо Артюр. Ещё он был похож на актёра Малкольма Мак‑Доуэлла в фильме «Механический апельсин».

Э. Лимонов

Я выслушал сотни, тысячи откликов на мои рассказы. И никогда, ни в единой, самой убогой, самой фантастической петербургской компании меня не объявляли гением. Даже когда объявляли таковыми Горецкого и Харитоненко. (Поясню. Горецкий — автор романа, представляющего собой девять листов засвеченной фотобумаги. Главное же действующее лицо наиболее зрелого романа Харитоненко — презерватив.)

С. Довлатов

Леонида Губанова объявили гением в 17 лет. Он хайпанул в московском литературном андеграунде, когда был моложе Фараона. Он поражал всех своим оригинальным флоу, читая, по своему обыкновению, забираясь на стол, заставленный алкоголем и едой, нараспев, надрывно и чуть ли не плача. Мальчики хотели быть как он, девочки хотели быть с ним.

Своя Dead Dynasty у него тоже была. В СМОГ (Самое Молодое Общество Гениев, Смелость! Молодость! Огонь! Горение! Смелость, Мысль, Образ, Глубина, Сила Мыслей Оргия Гипербол) входило много талантливых и ярких людей. Юрий Кублановский, Александр Величанский, Вадим Делоне, Владимир Батшев, Саша Соколов, автор культовой «Школы дураков».

Они писали ярко и честно, отлично понимая, что цензуру их стихи никогда не пройдут и не появятся в официальной печати, они могли говорить обо всем, не стесняясь в выборе тем и средств. Главное, чтобы было гениально. В официальную печать они и не стремились. Зачем, когда есть самиздат, литературные салоны и встречи на Маяковке? У них были слушатели и читатели, они гремели по всей Москве. Да что там Москва. Через четыре дня после того, как в курилке Всесоюзной библиотеки им. Ленина (в 60-е тусовочные места были немного не такими, как сейчас) Губанов повесил объявление об основании СМОГа с телефоном своей первой жены Елены Басиловой, хозяйки самого модного московского литературного салона, ей с поздравлениями позвонил Керенский, да, тот самый, председатель временного правительства.

Губанову было 18 лет, когда престарелый 34-летний Евтушенко опубликовал в журнале «Юность», выходившим полумиллионным тиражом, отрывок из губановской поэмы «Полина». 12 строк, будто наугад выхваченных из поэмы, останутся единственной прижизненной публикацией Губанов на родине.

Холст 37 на 37,
такого же размера рамка.
Мы умираем не от рака
и не от старости совсем.
Когда изжогой мучит дело
нас манят краски тёплой плотью,
уходим в ночь от жён и денег
на полнолуние полотен.
Да, мазать мир, да, кровью вен,
забыв заботы, сны, обеты
и умирать из века в век
на голубых руках мольбертов.

После публикации этих строк Губанова стали валить в печати. Десяток фельетонов, от «Комсомольской правды» до «Крокодила». Его обвиняли в антисоветчине, упадничестве, в чем только не обвиняли. «Крокодил», например, сравнил Губанова с Северяниным, очевидно, посчитав, что это оскорбление: «Снилось Северянину что-нибудь подобное? Не снилось. Не тот век. Это могло присниться только в наши ночи. Только нашему школьнику Лене Губанову, 1946-го года рождения. Ученику нашей школы. Вот и выходит, что не гений был Игорь Северянин. Далеко не гений».

Есть мнение, что ушлый Евтушенко опубликовал эти строки со злым умыслом, чтобы похоронить официальную карьеру молодого поэта, в котором старик увидел конкурента.

Но тогда, в 64-м было глубоко наплевать на фельетоны. Не печатают? Напечатаем сами. В 65-м выходят самиздатовские сборники «Чу!», «Авангард», «Рикошет», журнал «Сфинксы». Не зовут на поэтические вечера? Организуем сами. Выступление в библиотеке им. Фурманова 12 марта 1965 было разогнано КГБ. Несколько лет назад разогнали собрания на Маяковке, некоторых участников посадили в лагеря за создание «подпольной организации», так смогисты возобновили чтения на площади! Власть отрицает хороших писателей? Так устроим встречи с Солженицыным и Бродским. Не принимают в Союз Писателей? Отменим Союз Писателей. 14 апреля 1965 года смогисты прошли демонстрацией и вручили свою петицию руководству СП:

— Современное искусство зашло в тупик, повернуть назад и найти выход оно не может.

— Каждый человек… переживает разлад с общественной жизнью, с миром, с самим собой. Поэтому мы должны отображать этот разлад, эти терзания, думы. Вернее, не отображать, а выражать. Настоящее искусство не отображает, а выражает.

— Основные методы выражения смогистов — это раздвоение личности, сумеречное состояние души, экзистенции разума.

— Все — от Блока до Вознесенского и его эпигонов — отвержены нами. Не смотрите сквозь роговые очки, поклонники!

Какие экзистенции разума и раздвоение личности в советском государстве?! Эти ребята вели себя так, будто не понимали в какой стране живут… А может и не понимали.

5 декабря, в день Конституции СССР, большинство смогистов приняли участие в митинге гласности, в поддержку Синявского и Даниэля. Конечно, не СМОГ были главными на митинге, но многие студенты пришли туда именно потому, что узнали об участии смогистов.

После этого митинга Губанова забрали в психиатрическую лечебницу с диагнозом «вялотекущая шизофрения» (отличная болезнь, существовавшая только в СССР, придуманная лично профессором Снежевским, он диагностировал ее у многих диссидентов).

Стало ясно, что это конец. Последнее выступление смогистов состоялось 14 апреля 1966 года на Маяковке.

25 апреля Батшев был осужден на 5 лет за тунеядство и отправлен в ссылку в Красноярск. Делоне посадят через два года за участие в демонстрации против ввода советских войск в Чехословакию, позже он эмигрирует в Париж, где и умрет в 36 лет.  Бывшая жена Губанова Елена Басилова закроет свой литературный салон и переедет жить в «Дом на Набережной», в котором жили маршалы Тухачевский и Жуков, а также дочь Сталина.

Смелость! Молодость! Огонь! Горение!

Все получилось. Все реализовали. Они были смелы до идиотизма. Просто неприлично молоды, на момент распада группы самому старшему из них было 22 года. И сгорели так, как никто не горел.

Они были хорошими поэтами и писателями, что гораздо позже, после распада группы, было признано и читателями и критиками. Многочисленные опубликованные книги, награды от всевозможных комитетов, литературные премии. Они были хорошими поэтами. Но гений, все-таки, был только один.

Пастернак в «Охранной грамоте» писал, что «оправданием тиража» его поколения стал Маяковский. «Оправданием» СМОГа, да, возможно, и всей андеграундной поэзии 60-х стал Губанов. Его честные и пронзительные стихи работают до сих пор, доводят до слез и истерики, выражают жизнь, причем, любой эпохи. И сейчас абсолютно неважно, что, избалованный славой в 60-х, он был полностью оторван от литературного процесса 70-х, не важны его пьяные выходки, драки и что там было еще, не важна одинокая смерть в пустой родительской квартире в возрасте 37 лет. Этого всего больше нет. Остались только стихи последнего поэта эпохи модерна, гения, Леонида Губанова.


Подборка стихов

 

Я беру кривоногое лето коня,
как горбушку  беру, только кончится вздох.
Белый пруд  твоих рук очень хочет меня,
ну а вечер и Бог, ну а вечер и Бог?

Знаю  я, что меня берегут на потом,
и в прихожих, где чахло целуются свечи,
оставляют меня гениальным  пальто,
выгребая всю мелочь, которая — вечность,

Я стою  посреди анекдотов и ласк,
только окрик слетит, только ревность
                            притухнет,
серый конь моих глаз) серый конь моих глаз!
кто-то влюбится в вас и овес напридумает.

Только ты им не верь и не трогай с крыльца
в тихий траурный дворик "люблю",
ведь на медные деньги чужого лица
даже грусть я себе не куплю.

Осыпаются  руки, идут по домам,
низкорослые песни поют.
Люди сходят с ума, люди сходят с ума,
но коней за собой не ведут.

Снова лес обо мне, называет купцом,
Говорит, что смешон и скуласт.
Но  стоит, как свеча, над убитым лицом
серый конь, серый конь моих глаз.

Я беру кривоногое лето коня,
как он плох! как он плох! как он плох!
Белый пруд твоих рук не желает понять,
ну а Бог?
       Ну а Бог?
              Ну а Бог?

 

+++

Проходимцы и купола,
И, растраченный догола,
Я уже ничего не сыграю
На гитаре своей — Бордо,
Где натянуты волосы Музы,
И ныряют с моих бортов,
Словно с башни с тяжелым грузом,
Обнаженные, без порток,
Мысли — светлые карапузы…
Я иду поперек волны,
И от груза трещит спина,
Нет ни берега, ни жены,
Только тень того пацана,
Что нырнул с меня глубоко
И не выплыл, совсем пропал…
А писал стихи так легко,
Словно в речке коня купал!..

 

1982

Осень. Масло
Владимиру Алейникову

Здравствуй, осень, — нотный гроб,
Желтый дом моей печали.
Умер я — иди свечами.
Здравствуй, осень, — новый грот.

Если гвозди есть у баб,
Пусть забьют, авось осилят.
Перестать ронять губам
То, что в вербах износили.

Этот вечер мне не брат,
Если даже в дом не принял.
Этот вечер мне не брать
За узду седого ливня.

Переставшие пленять
Перестраивают горе…
Дайте синего коня
На оранжевое поле!

Дайте небо головы
В изразцовые коленца,
Дайте капельку повыть
Молодой осине сердца!

Умер я, сентябрь мой,
Ты возьми меня в обложку.
Под восторженной землей
Пусть горит мое окошко.

 

+++

Автографы мои — по вытрезвителям,
 мои же интервью — по кабакам,
 и как-то отрешённо выразительны
 у головы моей четыре каблука.
 А наверху страдающие коликами,
 а наверху глотающие калики
 всё разливают виски, как вам? с тоником?
 А может, и допрашивают тайненько.
 Я всех бы их расставил тут по стеночкам
 и гладил по головке, словно мачеха,
 трезвее дня запудренные девочки,
 пьяней меня запутанные мальчики.
 С печалью я гляжу на чьи-то там колени,
 а там грядущее иль пусто, иль темно,
 меж тем двадцатилетние калеки
 улягутся под бело полотно.
 Улягутся на чёрные полати
 и отдадутся при любой погоде,
 ах, сам я жил в похмельном их наряде,
 ах, сам я пел в дремучем их болоте.
 Ах, что же сохранит украдкой память?
 Что я пришёл к вам не троить, а строить
 волшебные ряды из вер и Танек,
 галин, марин, регин, наташ и сонек?!
 Нет-нет, и с возмущением отряхиваясь,
 отругиваясь, но не отрекаясь,
 я гордо ухожу от вас, расплачиваясь
 на сердце роковыми синяками.
 Дошёл до ручки тигр, который витязем
 взял беленькую кошку за бока.
 Автографы мои — по вытрезвителям,
 офелии мои — по кабакам!..

 

+++

Мой жребий свят,
а край мой — стыд.
Он недоверчивее жала.
Над позвоночником версты
румянец не зовут пожаром!
Крои, как Церковь на крови.
Смешные мальчики-купавы,
мы сами пасынки твои
и летописцы без управы.
И бровь нам лед,
и кровь нам лед.
О, не зовитесь бабы алыми.
Кто любит, никогда не бьет,
Кто губит, никогда не балует!
Еще не выпита рука,
я с проституткой-промокашкой.
Мы оставляем на пока
все несерьезные рубашки.
Нам пить, как черное "Пусти!",
и в этот миг,
седой и малый,
нам не до Родины в горсти,
                       нам не до мамы!

Май-июнь, 1965

 

+++

Я родился, чтобы пропеть,
отзвенеть на ветру осиной.
Я родился, чтобы терпеть
смех твой звонкий и свет твой синий.
Я родился, чтобы понять
век погромный и миг наш краткий.
Я влюбился, чтобы обнять
мир огромный и стан твой сладкий,
виноградную гроздь сломать,
гвоздь погнуть и шагнуть в бессмертье.
Я родился, чтобы с ума
вас свести, как рисунок с меди.
И вдали черешневых глаз,
звездам преданный, как собака,
я родился, чтобы хоть раз
на груди у счастья заплакать.
В этом зеркале — небеса.
В небесах — золотая тайна.
Тайна в том, что я написал,
ведь родился я неслучайно.

 

НОЧЬ

У меня волосы — бас
До прихода святых верст,
И за пазухой вербных глаз —
Серебро, серебро слез.

По ночам, по ночам — Бах
Над котомками и кроватями,
Золотым табуном пах,
Богоматерью, Богоматерью.

Бога, мама, привел опять
Наш скелетик-невропатолог.
Из ненайденного портного
Вышел Бог — журавли спят.

Спрячу голову в два крыла,
Лебединую песнь докашляю.
Ты, поэзия, довела,
Донесла на руках до Кащенко!

Май 1964

 

Чаевые чайной розы
Прошлое! Пусти меня, пожалуйста, на ночь!
Это я бьюсь бронзовой головой в твои морозные ставни…
И закрой меня на ключ, от будущего напрочь,
Умоляй, упрашивай… может, лучше станет…

Я помню себя, когда еще был Сталин.
Пыльную Потылиху, торт Новодевичьего монастыря,
Радочть мою — детство с тонкой талией,
В колокольном звоне — учителя…

О, я не такой уж плохой, прошлое!
Я забыл математику да Окружной мост.
А еще я забыл то пышное, пошлое,
За что во всей округе поднимали тост!

Я не виноват, да и ты, наверное,
Стало подслеповато, как Дама Пик,
За тремя картами я хочу наведаться.
Неужели настоящее — дабы пить?!

Прошлое! Отадй мне их, три шестерки!
Три дороги легли на моем пути,
Моя Муза в расстегнутой гимнастерке
По вагонам шумит — задержи, освети!

Нет, нет, нет, я не Васнецо-
вский витязь, этот так и не уедет от камня.
Я знаю, прошлое, Вас в лицо,
Забрызганное сиренью, а не синяками…

Прошлое! Там мне три карты живой воды,
О четвертом тузе позаботится шулер,
Наша дама убита, но нет беды,
Это ваш банкомет неудачно шутит!

Прошлое! У меня остался еще один туз,
И у этого туза — лицо Церкви.
Ну, а Даме Пик мы подарим, как груз,
Золотые злобные звонкие цепи.

А чтобы не всплыла, старя тврь,
Положи на нее бубнового мальчика,
Пусть вспоминает сексуальный букварь,
И мы поболтаем пока на лавочке…

Прошлое! Ты думаешь, я жалуюсь на настоящее?
Боже упаси, нет мысли глупей!
Прошлео! Я жалуюсь на царя еще,
На талант свой жалуюсь, на друзей…

Прошлое! Я жалуюсь на тысячу истин,
Мне ль их разбирать — Христос я, Будда, что ль?
Прошлое! Мы все покроемся листьями
Или обрастем великим будущим…

Говорят, не пей так много водки,
Говорят, не бей расхристанных девок.
Где ты, мое прошлое, в розовой лодке?..
Ничего не надо, ни слов. ни денег…

Прошлое! Я просто пришел погреться!
Мы с тобой за чаем сыграем в штосс.
Затонуло в розовой лодке детство…
— Что?!

Детство, говорю, затонуло в ложке …
Помнишь, без гранита была река-то?!
Прошлое! Давай с тобой хлопнем водки!
И отдай, пожалуйста, три карты!

Бережет меня Бережковская набережная,
И царевна Софья дьяволу молится,
А четвертый туз горько и набожно
У Москвы-реки в зеркало смотрится…

Читайте также:
Безалкогольный дневник
Безалкогольный дневник
Одержимость дочери охотника
Одержимость дочери охотника
Театр одного режиссёра: расцвет авторского театра
Театр одного режиссёра: расцвет авторского театра