Все мы, наверное, когда-нибудь читали сказки. Истории про Бабу-Ягу, коварного Кощея, башни с томящимися царевнами и дремучие леса, полные опасностей, прочно засели в наших детских головах. Сказки служили нам неким нравственным ориентиром, воспитывали в нас что-то, сборники народных мудростей, облеченных в фантастический антураж, захватывали и будоражили воображение. В наше время, когда дети зачитываются иностранными бестселлерами и смотрят современные мультфильмы, довольно сложно будет найти человека, который все еще читает сказки, особенно — русские народные. Но наверняка такие люди еще есть.
Между тем, настоящая сказка — не просто веселая байка для маленького ребенка, вовсе нет. История сказки исходит глубоко из хтонических глубин времени, когда человечество еще было молодо, а «цивилизация» еще не уходила в темноту, за пределы родного костра. Сказки — сборники языческих мудростей, поклонения силам природы и волшебства, они вмещали в себя свод табу и законов, необходимых для процветания племени, они — осколок эпох, ушедших безвозвратно. Библейские книги, прошедшие многие переводы и переписывания с разных языков, потеряли нечто предельно важно — сакральный смысл, заложенный в эти книги их авторами. Слова остались, но их первородная магия была утрачена навсегда. Сказки, обработанные собирателями фольклора, до того бесконечное число раз передававшиеся из уст в уста, также утратили то древнее величие, таившееся в них. Но символы остались. Очень важные символы.
Один из таких символов — так называемый «костяной дом». Его концепцию выстроил известный ученый-фольклорист Владимир Пропп. Его описание варьируется от пресловутой «избушки на курьих ножках» до мрачного логова или заброшенной хижины ведьмы. Не меняется только суть. Это гиблое место, которое, как правило, находится в дремучем лесу и упоминается в контексте запрета. В это место ходить нельзя, пока не пришло время. Суть «костяного дома» — место для проведения обряда инициации молодых членов племени. Выросшие мальчики шли туда, в это место, после чего «умирали» там, чтобы быть воскрешенными в качестве полноценных членов племени. Конечно, иносказательно. Детям наносились физические повреждения, для познания сути боли (их кололи и резали, выбивали некоторые зубы), им давали травы, расширяющие сознание и вгоняющие в транс на самой грани жизни и смерти. После этого выжившие пленники «костяного дома» (смерть была единственным выходом из этого испытания для слабых) проходили «школу жизни» — им прививались навыки охоты, давались знания о правилах и племенных табу, их учили песням, пляскам и легендам племени. После этого инициированные люди возвращались в свое племя уже не мальчиками, но мужчинами.
Данная концепция тесно связана с идеей «очищения через страдание», которую Аристотель привязывал к постижению искусства и именовал «катарсисом». Только пережив страдание, как некий опыт, ты умрешь в самом себе и воскреснешь, будучи уже другим человеком. Этот самый элемент инициации и используется в сказках. Герой приходит в дремучий лес, находит там избушку на курьих ножках, и после ночи, проведенной там, выходит с совершенно новыми знаниями и умениями. Конечно, в сказке все это выглядит иначе, и древний обряд посвящения подан очень неоднозначно и даже в некотором смысле несерьезно. Но некое зловещее эхо в этом есть. Отдельный вопрос вызывает личность самой Бабы-Яги — некого обобщенного хранителя «костяного дома». Яга может быть разной — враждебной, вырезающей ремни из спины «добра молодца» (отсылка к физическим истязаниям, которым подвергали юношей), мудрой, дающей тайные знания за определенную плату, заботливой, способной «накормить, напоить и пустить переночевать». Это некое единство разных ипостасей в одном образе может выдавать того самого неведомого наставника (или наставницу, хотя гендерные различия в данном вопросе отходили на второй план), который воскрешал к жизни новых людей, заведовал самим священным циклом инициации. Наставник был выше всякой морали — он был един во всех ипостасях, он был одновременно и врагом, и другом, ибо так нужно было для нового рождения. Он был всем для будущих охотников, он был их родителем и проводником в новую жизнь.
Костяной дом — лишь один из многочисленных символов сказки, стоящий наряду с дворцами царевичей (которым было запрещено покидать свои дворцы, ибо они были сродни небожителям, и ходить по земле им было запрещено), железными посохами и обувью. Но он же один из самых зловещих символов, от него буквально веет древними поверьями, первобытной жестокостью и непостижимой мудростью. Сказки теряют свое значение — ныне Истины, которые они несут, становятся для нас лишь пустым звуком. Но произвести впечатление мрачной символичностью и четкой цикличностью они еще способны. Нужно только уметь видеть знаки и связывать их воедино. Ведь эти отголоски далекого прошлого еще способны показать нам гнетущую картину жития древних.
