Иллюстрация: Здзислав Бексиньский
29.05.2017
Космос гностиков
Космос гностиков
Космос гностиков
Космос гностиков
Космос гностиков

Is this life this degradation
pointless game, humiliation
Born to die, we're born to lose
not one choice we make we choose
And when this life is at an end
we find that Death's our only friend
Must we suffer through your games, oh Lord?
Can God really be so bored?”

London After Midnight «A Letter To God»

Для начала стоит объяснить, почему вообще речь пошла о гностицизме. Мои предшествующие тексты сами по себе более или менее явно пронизаны гностическими идеями. Поэтому поясню, что именно я подразумеваю и какую вижу в этом ценность. Я пишу о проклятии, а гностицизм — это религия проклятости, если называть религией мировоззрение проклятого субъекта, заброшенного в проклятый мир без Бога. Более того, возникновение словно бы из ниоткуда интереса к гностицизму в двадцатом веке явно не случайно. Ведь до этого гностицизма как такового и не существовало. Были валентиниане, маркиониты, катары, манихеи, богомилы и десятки других сект. Но они едва ли были знакомы друг с другом, у них не было серьёзной исторической преемственности и возможности сравнительного анализа. Альбигойцы не читали Библиотеку Наг-Хаммади. Гностицизм как таковой появился в двадцатом веке, потому что только тогда пришло его время или просто так получилось.

Гностицизм кажется весьма перспективным ответом на современную ситуацию затянувшегося кризиса мировых религий и во многом заслуженного скепсиса в отношении всего. И это не значит, что я вижу в гностицизме ещё одну религию, которая может прийти на смену уходящим. Подобно тому, как христианство не являлось ещё одним языческим культом, но завершало языческие культы, так и гностицизм претендует на то, чтобы завершить историческое христианство (по сути оставаясь христианским).

Это совершенно иной подход к проблеме субъекта и объяснение, что здесь происходит и что мы здесь все забыли. Тем более, если верить Эрику Дэвису, то не гностицизм хорошо вписывается в понимание современности, но современность уже насквозь гностична. Недостаёт лишь понимания этого факта и его соответствующей обработки.

Из-за обрывочности сведений может сложиться впечатление, что гностики преимущественно несли чушь. Скорее всего, они действительно несли много чуши и порождали сонмы бестелесных сущностей в угоду своей шизофрении. Но кто без греха. И поскольку до меня уже много умных людей написали, что входит в понятие гностицизма и какие идеи там заложены, то интересующиеся могут приобщиться к источникам, а я не стану углубляться в пересказ и изложу только то, что кажется значимым именно для меня.  

Здзислав Бексиньский

 

О язычестве и магии

Основную сложность в понимании гностицизма составляет его давняя связь с магическими практиками, которая усиливалась с дремучих времён античных гностиков. Итак, для меня гностицизм — не язычество, невзирая на обилие метафизических объектов в некоторых учениях. Хотя многие авторы склонны называть гностицизм переходной формой между язычеством и христианством,  в гностицизме язычества не больше, чем в историческом, и в том числе современном христианстве.

Сомнительный тренд языческого гнозиса был закреплён герметиками Возрождения. Хотя Возрождение вообще мало что пощадило. Это укрепило почву для появления постмодернистского нью-эйджа и едва ли не всех современных оккультных практик. Ранний гностицизм, оставаясь вполне христианским, иногда ставил акцент на возможности заклинать сонмы архонтов магическими техниками. Они же прибегали к использованию крайне замысловатых слов для заклинательства, обычно это были имена тех же архонтов, в частности ангелические и демонические. Много позже этот путь привёл к появлению Джона Ди и подобных ему теургов. Эти люди хотели вырваться из власти репрессивного закона, и им был необходим свой язык и свой инструментарий для того, чтобы стать из рабов господами и добраться до желанного состояния приближения к Изначальному. Точно тем же, что примечательно, занимались средневековые каббалисты, переставляя слова и буквы Торы, шифруя и дешифруя её. Поговаривают, что что-то у них получалось, но это свидетельства самих каббалистов. Может быть, это и полезная практика, особенно в  медитативных целях, не знаю только, проймёшь ли таким архонтов и узнаешь ли что-то новое.  

Мани (основатель манихейства) буквально собрал своё учение из близкого ему зороастризма, буддизма, христианства, греческой философии, всех подручных мифологий, астрологии и неведомо чего ещё. Я бы не удивился, если бы здесь были замешаны магические кристаллы, Атлантида и мировой заговор. Это уже вполне современный синкретизм. Возможно, это был искренний порыв собрать истину отовсюду и получить новую религию. Возможно, Мани хотел перекроить зороастризм и подстроить его под уже существующие учения, чтобы распространить манихейство на как можно большей территории и стать поистине великим пророком. Однако в конечном счете манихейство оказывается не слишком самобытным, пусть и не таким пустым, как нью-эйдж. Подобно склеенному из разнородных кусков чучелу неведомого зверя, манихейство несёт в себе смутную фантазию создателя и несколько впечатляющих метафор. Тот факт, что манихейство стало общеупотребимым названием любой ереси, связан лишь с его хорошей рекламой, а не с особой еретической сутью, ведь это просто сплав всех ересей. Вполне вероятно, что манихейство распалось бы само собой, даже если бы никто не пытался его искоренить.

Впрочем, важнее то, что магия как практика обращается к силам мира сего, которому вроде как противопоставляют себя гностики. Я заключаю, что магический элемент появился в гностицизме вместе с необходимостью адаптироваться под нужды обращаемых в веру и невозможностью полностью искоренить языческие традиции. Покуда историческое христианство вбирало в себя языческие культы, параллельно ему гностицизм вбирал в себя всё то, что осталось, то есть культы менее популярные, заклинательство и астрологию. И ни тому, ни другому это не делает чести, хотя причины этого вполне понятны, пусть они и идут вразрез с основами этих учений.

В этом смысле показательна роль астрологии. Ведь зодиакальные силы изначально представляли собой в гностицизме те влияния, которые существуют для подчинения смертных воли властителей падшего мира. Целью посвящённого было вырваться из рабства предначертанной ему Судьбы. Однако впоследствии к астрологии стали обращаться всё чаще, и вот она стала полновесной частью процедуры совершенствования адепта, которому необходимо не одолеть высшие силы, не прорваться силой сквозь тесный и гнетущий небосвод, но лучшим образом соответствовать космическому порядку. К сопротивлению гнёту Творца и Творения это всё уже никакого отношения, понятно, не имеет. Точно так же абсурдны, скажем, гностические колоды таро, да и любые другие откровенно магические процедуры, которые связывают себя с гнозисом только для придания себе ореола загадочности и иллюзии наличия сокровенной истины.

И такая история со всем: конфликтное ядро учения приспосабливается под нужды аудитории, обрастает сомнительными, а порой и кощунственными дополнениями, а затем незаметно исчезает под ними. Гностицизм действительно довольно пессимистичен, чтобы пользоваться большой популярностью, и гораздо проще изменить идеологию, чем людей. Однако самая суть Гнозиса — это борьба посвящённых за свободу (отдельный вопрос, что это значит); противоборство ли это валентиниан с архонтами или манихеев с силой созвездий и планет. Это борьба смертных с силой, чья власть лежит вне того, на что может непосредственно повлиять человек, мятеж против Судьбы и вскрытие её механизмов. По сути это борьба субъекта с паттернами, заложником которых его делает случай; с произволом жизненного пути, который мы не выбирали. И весь этот пафос перечёркивает любая предсказательная практика, которая уничтожает право субъекта на уникальное существование, основанное на его выборе. А за это, мне кажется, стоит бороться.

Что же касается практической магии, то здесь ситуация менее очевидна. Гностицизм действительно придаёт ценность воле смертного, который должен превзойти довлеющую над ним власть Предназначения и если и не возвысить себя над миром, то хотя бы выделить себя из него как независимого субъекта. У того же Кроули много посвящено этой теме, и у него есть интересные и вполне гностические идеи на этот счёт. Что уж там, сам термин «маг» происходит из прото-гностического зороастризма. Да что уж там, Симон Маг был гностиком. В большей степени, конечно, артистом и устроителем перформансов, но всё же гностиком. Поэтому критическим здесь для меня является вопрос, чем действительно являются те объекты, с которыми контактирует адепт магических практик. Или, по крайней мере, чем они являются для него.

Естественно, мы отметаем всех деятелей, наводящих порчу, призывающих богатство на голову жертве и так далее. Эта чушь может интересовать нас только с культурологической или юридической стороны. Речь идёт о воображаемом взаимодействии субъекта с также воображаемыми сущностями, что может дать (или не дать) ему некое понимание, скорее всего понимание себя. Под воображением здесь я имею в виду не нечто несуществующее, а нечто существующее исключительно в сознании субъекта, а не вне его. Память — это тоже воображение, только со специфическими объектами. В таком случае я готов допустить, что в качестве «сущностей» здесь выступают своеобразно оформленные фрагменты самого субъекта. Это что-то вроде разговора с самим собой, только более обстоятельно.

Вынужден признать, что в этом нет ничего плохого, напротив, субъект что-то из этого узнаёт если не о мироздании, то о себе — чем не гнозис? Если этом и заключается смысл существования, то маг лишь делает это непосредственно, а не через внешние объекты и события. Ну или относительно непосредственно, всё равно эти «внутренние объекты» конструируются его фантазией на основе личного опыта, то есть встреч с внешними объектами и событиями.

Недоверие у меня вызывает лишь то, что, как будет сказано ниже, психика субъекта демонизирована в той же мере, что и его тело. Даже в большей степени, поскольку тело подчиняется законам биологии (которые определённо связаны с принципом сего мира), а психика сама по себе есть воплощение структурообразующего жертвенного принципа. Подробнее это будет рассмотрено дальше, сейчас же поверим, что психика — это отягощённая злом реальность, населённая демонами, которые сражаются там за власть над волей субъекта. Воля субъекта тоже может быть демонической, почему нет. Здесь нет ничего такого уж хорошего, кроме гипотетической искры. В таком случае и рефлексия, и более интроспективная магическая практика — это взаимодействие субъекта со внутренними демонами. Или даже взаимодействие одних демонов с другими. Это в первую очередь значит, что объекты взаимодействия, то есть какие-нибудь там говорящие фигуры или наборы ассоциативных картинок, не будут стремиться открыть субъекту истину, но будут стремиться её сокрыть.

Демиург — это Отец Лжи, а его представители — это сама Ложь. На месте мага я бы не слишком доверял полученным сведениям, равно как и сновидениям и галлюцинациям. Все эти вещи не могут быть откровениями в принципе, хотя могут быть отправной точной для сознания. Соответственно, контактируя преимущественно с объектами своего воображения, субъект рискует лишь глубже вовлечься в основанный на лжи механизм мироустройства. Пестовать и укреплять ложь, основанную на сокрытии в том числе и того, что есть эти демоны. Магическое мышление как разросшаяся за пределы субъекта захваченность силой его воображения —  это попытка грезить в то время, как все мы и без того уже спим.

По большому счёту все смертные исходно являются Фаустами, которые благополучно заложили душу за более или менее очевидные возможности смертного существования. Остаётся вопрос, что с этим делать теперь, когда демонам открыт путь к сердцу и разуму субъекта, но поживиться там уже нечем, и им остаётся только инфицировать владельца чуждыми ему желаниями и стремлениями. Заклинательство сущностей кажется отчасти перспективной затеей, если допустить, что архонты стерегут осколки Искры, и надо как-то повлиять на них, чтобы освободить Душу из плена.

И да, гностицизм действительно связан с магией в данном ключе, а не отрицает её возможностей, что делает ему честь. Как связан он и с магией с обыденном понимании, то есть могуществом мысли, что чести ему уже, конечно же, не делает.

Здзислав Бексиньский

 

О статусе субъекта и его ответственности

Принято считать, что в отличие от обвинительной демагогии христианства, которое возлагает на смертных бремя Первородного Греха, гностицизм провозглашает запредельное и чуть ли не ницшеанское человеческое величие, которое стоит вне добра и зла (ведь моральный принцип исходит от плохого Демиурга). И это отчасти верно. В наши дни гностические школы иногда используются в качестве поддержки культа самосовершенствования. Так же, как и прочие мировоззрения, в которых субъект противопоставлен миру и так или иначе над ним возвышается. Понятно, что это перед нами совершенно нарциссическая схема, которую в принципе легко проследить в гностицизме. У обладающих божественной искрой смертных космический статус выше, чем у этого жалкого мира и соответствующих ему властителей. Необходимо лишь пестовать в себе божественность и бесконечно возвышаться. В общем-то так и есть, но нарциссизм (или циклотимия, или как назовёте) — это не только величие, но и ничтожность, так что следует держать в поле зрения песочные часы целиком.

Апологеты христианской позиции справедливо заявляют, что снять с субъекта ответственность за плачевное состояние человечества, что и происходит, когда во всём обвиняется Творец, — значит уничтожить самую суть того, что дал людям Спаситель. Действительно, все мы плохие дети плохих родителей и плохой культуры. В любом смертном заложено семя зла, и всё зло, что когда-то было совершено, откликается и продолжается через каждого из нас. Все мы так или иначе в ответе за то насилие, что свершилось в начале цивилизации и совершается для её поддержания. Если же смертные здесь ни при чём, и мир просто плох из-за дурного Творца, то я могу делать что хочу и не волноваться. Более того, если я совершаю злодеяние, то только потому, что нахожусь в таком уж несовершенном мире, что поделать. Как известно, это не мы такие, но наша несносная жизнь делает нас чудовищами. Так провозглашал гуманизм и, например, Фромм. Но мыслитель из Фромма был так себе, а настоящий гуманизм — это, как известно, экзистенциализм.    

Дело в том, что этот вывод ложен. Гностическая позиция в отношении мира — это исходная ситуация субъекта, попавшего в мир, к несовершенству которого он действительно не особенно-то и причастен. Он ещё не успел навредить, а ему здесь уже плохо. Именно с этой проблемой многие сталкиваются в подростковом возрасте или около того. Однако, согласно гностицизму, субъект изначально несовершенен и плох, поскольку является не чем иным, как продуктом этого мира, мира тьмы и зла. Смертные демонизированы как телесно, так и душевно, просто потому, что они существуют. Таким образом, гностицизм отнюдь не снимает проблематику грехопадения, но лишь расставляет по местам, кто и за что отвечает. С субъекта снимается (отчасти) вина за грехи его прародителей и Творца, но не снимается ответственность за его собственное ничтожное положение и демоническое по сути происхождение. Независимо от того, в какой мир я заброшен и какие злодеяния успели или не успели совершить мои воспитатели и моя культура, я попросту являюсь собой, и по своей природе я отнюдь не так уж хорош. И я неизбежно причастен к тому, что сейчас происходит с человечеством, и уж точно отвечаю за действия своего дурного тела и дурной психики в дурном мире, который просто есть. Этого бремени вполне достаточно, чтобы начать делать что-то хорошее или, по крайней мере, не преумножать зло. Суть того же христианства, как мне представляется, не в том, чтобы сообщить мне о чужом зле, которое я должен почему-то искупать, но в том, чтобы я понял, что зло есть, что оно из себя представляет, и, соответственно, перестал совершать его впредь, насколько это в моих силах, тем самым изменяя своё исходно падшее состояние.

В таком понимании христианская концепция первородного греха ничуть не отличается от гностической версии. Более того, гнозис лишь подчёркивает ничтожность положения смертных, ведь в них течёт кровь демонов, и сами они одержимы демоническими страстями. Субъект понимает, что он не так хорош, как может себе показаться, и дело не в том, что он в чём-то виноват, а в том, чем он является как таковой. Желание переплавить свою демоническую сущность кажется мне ничуть не худшей мотивацией к творению добра, чем искупление первородного греха. Более того, первое я могу принять как личный факт, в отличие от квазиисторического проступка моих далёких предшественников, который, впрочем, тоже следует иметь в виду. Таким образом, гностическое мировоззрение является не столько нарциссическим презрением к миру и возвышением себя, сколько депрессивным ничтожением всего и существованием субъекта в мире без Бога. Субъект по умолчанию проклят, точно так же, как и мир, и это отличная отправная точка как для процесса познания, так и для выстраивания своего способа существования.  

Манихейство, подобно всем гностическим учениям, пессимистично в том, что касается космического положения человека. Но образность языка здесь возводит пессимизм на необычайный уровень, до степени абсолютного ужаса. Это не просто довольно плохой мир, в котором живут не слишком счастливые смертные, и лучше бы им отсюда убраться хотя бы после смерти. Это мир, который появился по инициативе демонических сил и который весь состоит из плоти и крови демонов. Смертные здесь не просто отпали когда-то от истины, но рождены во лжи, будучи прямыми потомками всё тех же демонических сил. В этом мире всё не просто сомнительно и ложно, но кошмарно. Здесь нет ничего кроме зла, если не считать искр, скрывающихся в глубине живого, где-то под толщей демонической материи. Это Творение  находится во власти небесных тел, и потому судьбы людей неподвластны им самим. Движение планет лишь меняет одно зло, которое сейчас властвует над смертными, на другое.

При скудной самобытности учение Мани открывает нам по крайней мере одну важнейшую истину: этот мир радикально плох. Конечно, весь гностицизм сообщает о том, что материя — это плохо, но манихейство предоставляет заодно и впечатляющие образы, благотворно воздействующие на воображение. Нет никакого Ада, всё уже здесь, в тотально инфернализированном мире смертных. Мы и есть демоны, что населяют Преисподнюю. Проявления скверны — это не влияние какого-то потустороннего зла, но просвечивающая сквозь пелену лжи правда о состоянии творения. Проклятые смертные — это не какой-то нонсенс, а те, кто своей жизнью демонстрирует, что значит быть смертным.

Здзислав Бексиньский

 

О связи с христианством

Раннее христианство гностично, и нельзя уверенно сказать, что любая из гностических школ, стань она религией Рима и Византии, не обратилась бы чудесным образом в историческое христианство. В действительности гностицизм не просто стал бы тем же, что и историческое христианство, но именно это и произошло. Найти радикальные отличия между христианством и гностицизмом может быть не так уж легко, не считая отношения к Ветхому Завету, хотя и здесь есть варианты. Гностики возлагали вину за падшее состояние мира и человека на божество, совершившее трагическую ошибку и позволившее Злу безраздельно править этим миром. Однако в Новом Завете мы встречаем и мир во власти дьявольских сил, а также Бога, который едва ли причастен к тому, что здесь происходит, и путь к которому лежит лишь через веру и любовь, а не преклонение и ритуалы. И так далее в том же духе, к тому же гностики никогда этого не отрицали и чаще всего называли себя христианами, что в первых веках, что в средних.   

При этом гностическое учение известно нам по большей части в качестве объекта гонения христианской церкви. Что иронично, ведь несколько веков до этого точно так же преследовали самих христиан. Это позволяет вспомнить о словах Христа «если меня гнали, то будут гнать и вас» (15:20 от Иоанна) и других в том же духе и подумать о том, кто же действительно услышал Его слова. И чем позднее, тем более ожесточённо преследовались еретики, а от теологических диспутов дело дошло до пыток и казней. Потому совершенно не удивительно, что защитники церкви выставляли гностиков как последних мразей, проповедующих убийства, инцест и прочие чудовищные деяния, смотря что было в моде. В действительности многие гностики жили просто чуть более мирно и исповедовали почти то же самое, что и сами христиане, за исключением деталей и пресловутой роли Ветхого Завета. Это если говорить о собственно верующих, а не близком к гностикам населению, которое под благовидным предлогом боролось с угнетением церкви и иных властителей.

В конечном итоге всех сожгли и разогнали, а на месте гностиков появились алхимики, маги, визионеры и прочие Якобы Бёме, увлечённые своим видением проблемы и сформировавшие современное представление и то, что можно назвать историческим гностицизмом. Последней вспышкой истинного гнозиса, пожалуй, была лурианская каббала с потрясающими интуициями на тему Бога и мироздания. Можно ещё припомнить Юнга, но он ничего нового не привнёс, и даже если немного популяризировал гностицизм, то не факт, что это пошло кому-то на пользу. Да и гностиком я бы его называть поостерёгся.

В двадцатом веке тематика преследуемости и искусственного забвения дала отличный повод для мистификаций вокруг не такого уж замысловатого учения. В преследуемости и заключается вся эзотерическая мистичность гностиков, которые стали святыми носителями великой истины только потому, что стали козлами отпущения и были бесследно уничтожены, а их слова забыты настолько, что в мёртвые уста стало возможным вложить всё что угодно. Суть эзотерического гнозиса заключена не столько в жизни самих гностиков, сколько в нюансах их смерти. Можно сказать, что на этот раз Демиург победил, хотя христиано-гностическая идея о заточении и освобождении смогла таки дойти и до нас.

В моём понимании самый гностичный гностицизм — это тотально новозаветное учение Маркиона, в котором Истинный Бог Любви Нового Завета не просто не имеет отношения к творению, но и оно его волнует только из-за произвольной любви к несчастным смертным, которые оказались здесь взаперти. И у Маркиона мы встречаем два уже упомянутых аспекта, которые более всего препятствовали интеграции гностиков в христианскую церковь: отрицание Ветхого Завета и телесности Христа. Отдельные школы позволяли себе альтернативную интерпретацию этой части Библии, эдакому Евангелию от Демиурга, и этот подход мне гораздо ближе, чем приписывание её авторства агентам Демиурга и, соответственно, отбрасывание прочь. Хотя действительно, следует ли оставлять каноническим текст, которому требуется столь значительное переосмысление в почти что противоположном исходному ключе?   

Другая важная и не менее сомнительная идея — это отрицание телесности Христа. Ведь если материя — это производная злого творца, то Посланник Света просто не мог иметь отношения к этому злу. А значит, он либо не умер вовсе, либо умер не взаправду, то ли ещё что. Богочеловеком он, согласно гностикам, не был точно. Человеком, соответственно, тоже. И если раньше эта идея казалась мне несущественной, то теперь я понимаю, что концепция Иисуса как божественного смертного одна из важнейшних в христианстве, и она была отвергнута скорее по рациональным соображениям, чем в пользу истины. Христос был тем (весьма вероятно единственным) смертным, который вскрыл механизмы функционирования падшего мира и  смог действительно, а не фантазийно проделать брешь в мироздании и достигнуть Изначального. И в той степени, в которой он был смертным, мы можем подражать ему. Будь Христос полупрозрачной проекцией Духа, Евангелия были бы всего лишь набором сведений о мироздании. Более развёрнутое объяснение можно найти у Жирара.  И уж поскольку гностики грезили о персональном Вознесении, то, отрицая телесность Христа, наступали на горло собственной песне.  

Несмотря на острое и прекрасное желание сохранить и преумножить весть Христа, гностики совершили ту же ошибку, что и протестанты, отбросив слишком важные моменты. Но гностики хотя бы продолжили двигаться в верном направлении и нести искру света, закутанную в магические одеяния, тогда как протестанты так и не нашли её в развалинах храма.

 

О космогонии, Другом Боге, смысле существования мира и авторском мифе

Устройство мира, его происхождение и, если повезёт, финал, являются краеугольным камнем гностицизма. До этого вопрос космогонии подробно рассматривался только в языческих мифах, тогда как монотеизм ограничивался, да и по сей день ограничивается ёмким ответом, что мир создал Бог, и нечего здесь выяснять. По мнению экспертов, подобные вопросы нисколько не влияют на персональное спасение субъекта и даже, напротив, отвлекают его. Возможно, любая попытка спекуляции на эту тему провальна, а то и пагубна. Но мне так не кажется, как не казалась и гностикам. Измышления такого рода позволяют лучше осмыслить своё положение и дальнейший курс действий. Наша цель — понять, кто мы, а для этого следует знать, откуда мы здесь и что такое «здесь». Что же до подозрения  такого подхода в мифологическом язычестве, а этого действительно стоит опасаться, то гностическая космогония слишком упадочна и очень уж негативно относится к космосу и материи, чтобы её можно было назвать языческой.

Конечно, остаётся опасность, что едва мы дадим волю фантазии на тему творения (кроме фантазии здесь полагаться не на что), выйдя за пределы суровой этики христианства, то на каждом шагу нас будут подстерегать соблазны обожествить первую встречную идею и впасть в крайний платонизм. Потому следует быть внимательным и осторожным, и тогда перед нами откроется завораживающая и вызывающая сочувствие драма генезиса мира, которая является также историей происхождения самого субъекта.

У нас есть две основные модели появления мира во всей его ничтожности: во-первых, как ошибки Бога, что обычно оформлено как отпадение Софии от Изначального, её странствия и зарождение Демиурга; во-вторых, как следствия извечной борьбы сил добра и зла, в которой злу временно принадлежит наш мир и наши тела и души. Оба варианта интересны, но один кажется более удачным. История появления мира как нового этапа войны двух фундаментальных сил, чьё сражение переносится в личную драму субъекта — это в наши дни очень распространённая и уже привычная концепция. Авторы всех жанров активно эксплуатируют этот образ, так что здесь нас удивить особенно нечем, хотя манихейская модель не перестаёт поражать своей физиологической гротескностью. Более того, дуалистическая модель может показаться простой и логичной, но на самом деле она не отвечает на важные вопросы, а лишь отодвигает их. К тому же, она довольно скучна в своей простоте, хотя это и делает её популярной.  

Другое дело — представление о мире как ошибке. Всего этого вокруг нас, да и нас самих в таком виде как есть, вообще не должно было быть. Тварный космос — это средних размеров недоразумение, отклонение от изначального плана, которое необходимо исправить. Действительно мощный образ, и им не стоит пренебрегать. Однако как бы здорово ни звучала эта фраза о «божественной ошибке», но это бессмыслица. Здесь яснее всего виден самый спорный момент прекрасных в их образности гностических мифов: как Бог может ошибаться? Я не имею в виду Демиурга, он локальный и ничего не смыслящий в вещах лэндлорд столь же ошибочный, как и его мир. Но как предвечный и невыразимый Бог с большой буквы, то, чему нельзя дать название и описать ни в каких терминах, как  Это могло просто взять и ошибиться, позволив появиться чему-то вне его без Его ведома? Это звучит натянуто. Та же история и с борьбой двух начал, если считать, что им дал начало Единый (откуда-то они должны же были появиться). Проще говоря, при том, что гностиков прежде всего волновала необходимость обосновать существование в мире зла, они так и не проделали всей работы.  

Зачем благому и любящему Богу посылать в этот мир Христа, а затем Святого Духа, чтобы спасти людей, если в его власти просто отменить сам факт существования этой жалкой каморки Творца? Естественно, мы исходим из того, что Другой Бог действительно есть, и что он всемогущ, иначе все эти построения полностью теряют смысл, и продолжать разговор уже не о чем. Итак, либо существование мира и смертных в таком виде, как они есть, необходимо Изначальному, так же как и индивидуальное спасение субъектов из этой темницы. Либо возможности Бога ограничены, а это уже бессмыслица, потому что тогда он никакой не Истинный Бог, а какой-то очередной архонт, и мы продолжаем спрашивать дальше.

На самом деле последнее не так уж парадоксально, да и оба варианта не взаимоисключающи. И именно на этот вопрос, как мне кажется, исчерпывающе, ответил Лурия в его версии каббалы. Теперь будем внимательны, это ключевой момент: Бог преднамеренно создал вне себя «место», где его нет, и где, таким образом, в принципе может что-то появиться. Потому что в Боге есть полнота и отсутствие, там нет места чему-то ещё. Изначальное провёло черту, за которую само не может выйти, потому что в противном случае всё, что «вне» Его просто свернётся в ничто, которое, опять же, и есть Бог.       

В этом и заключается фундаментальное свойство Этого мира — здесь нет и не может быть Бога, а всё, что есть здесь, является не Им, а чем-то ещё, например Демиургом или Софией. Никакого божественного вмешательства, никаких чудес, ничего. Только бесконечное одиночество в пустом космосе, а по сути в Аду, покуда Ад — это отсутствие Бога. Космос как таковой является противоположностью Бога. Как, впрочем, и мы с вами. Но этим дело не ограничивается, иначе бы ни о каком спасении речи бы не шло, да и вообще мы могли бы вынести Бога за скобки как лишнюю сущность.

Отпадение Софии и появление Творца с его космосом являются частью замысла. То есть мы здесь страдаем не просто так, хотя мы здесь и не для страдания, как считают некоторые. Страдание — это побочный эффект бытия в мире. Утешение слабое, но это гораздо больше, чем ничего. Бог создал пустоту вне своей Пустоты, и забросил туда Софию, которая по понятным причинам спятила, и из её безумия, боли и отчаяния возникла материя. Затем появился и Принцип, который организовал материю, отделив космос от бушующего хаоса первоматерии. Так шло отделение за отделением, одно расщепление вело к другому.

Можно было бы в духе неоплатоников увидеть здесь цепочку эманаций, но эманирование предполагает постепенное, в своём роде мягкое отделение от Абсолюта, которое кажется преодолимым и уже не столь значительным. Однако у нас здесь речь не об условном отдалении от Перводвигателя, не об уменьшении относительной доли божественности на кубометр пространства, но о многократных радикальных качественных переходах, о разрывах, о расщеплении и о возведении стен-пропастей, которые были преодолены лишь однажды две тысячи лет назад.  

Далее возникают два вопроса: зачем всё это было делать и зачем посылать сюда Спасителя? Боюсь, что на второй вопрос ответить проще, чем на первый. Потому что даже если творение косвенно является частью замысла Всевышнего, то это не значит, что Ему безразличны страдания смертных. Мы не можем ничего предположить на этот счёт, но мы можем полагаться на слова Спасителя. Представьте себе, что вы ответственны за появление полного страданий и лжи места, но вместе с тем любите каждого из несчастных существ, которых обрекли на столь жалкую жизнь, и притом никак не можете вмешаться. И уж тем более если каждый смертный — это искра Изначального, ну или хотя бы его отблеск. И Бог действительно не может вмешаться, потому что единственным залогом существования мира является его положение вне Бога. Стоит ему проникнуть в пределы этого мира, как мир в то же мгновение перестанет быть. Естественно, что он отправляет сюда мессию, как только хоть кто-то будет готов воспринять его весть. Неведомая Родина жаждет возвращения тех, кто не только покинул родной край, но и забыл о его существовании.

Что же до необходимости вообще предпринимать этот сомнительный эксперимент и совершать самое чудовищное из возможных зол, то нам, к сожалению, некого об этом спросить и негде найти это знание. Есть мнение, что таким образом Изначальное познаёт себя, для чего ему необходим своеобразный взгляд со стороны. Почему бы и нет, хотя и досадно быть просто инструментом, пусть даже инструментом рефлексии Бога. По сути зеркальцем, хотя мне больше нравится метафора с преломляющим свет кристаллом.

Так или иначе, сказанное выше объясняет, почему ситуация смертных обстоит именно так. Потому что Творение не может быть никаким другим, кроме как тем, что мы имеем, ведь иначе оно и было бы другим. В некотором смысле мы действительно живём в лучшем из миров, хотя это всё ещё говорит не в его пользу. Космос — это единственно возможное место, где способен появиться заброшенный сюда субъект, который мог бы собирать разбросанные в мире искры света и спасаться, тем самым спасая Бога от незнания себя. Мне в общем-то близка манихейская версия, которая, если вкратце, видит наш материальный мир (созданный из плоти демонов) как огромный механизм по сбору Искр, и этот процесс и является нашей непосредственной задачей как отчасти агентов мира света (а отчасти выкидышей демонов). На вопрос же, что такое Искры, восхитительно отвечает Мамардашвили в «Психологической топологии пути», хотя это слово он, само собой, не использует.    

Однако говорить, что мир не абсолютно плох, но оптимально невыносим, будет не слишком гностично. Гностики, как известно, были склонны к крайностям и стремились любой ценой покинуть эту юдоль скорби. Но мне не известен ни один гностик, которому это удалось, да и как это должно реализовываться? О посмертии я ничего не знаю и не предполагаю. Принятие существования как необходимо плохого есть жест уже вполне христианский. Но не знаю, насколько христианским будет признание мира своего рода лабиринтом для крыс, из которого нам то ли необходимо найти выход, то ли просто быть в нём и постигать кто мы, где и зачем. Тем временем лаборанты соблазняют нас вкусным сыром, а другие представители вида предлагают завести здесь потомство или соревноваться за то, кто будет царём среди крыс. Я увлёкся  образом, но суть вроде понятна.   

Язычество видит космос как великое древо, также как и в человеке оно видит подобие космоса. Люди — объекты этого мира наряду с другими объектами. Они воплощают собой космическую гармонию, которой нужно лишь соответствовать для совсем уж прекрасной жизни. Субъекта можно взращивать и пожинать плоды его труда, без которых он напрасно прожил жизнь. И Космос действительно является мировым древом, структурированным месивом материи, бесконечно растущей и отмирающей. Но это дерево, сплетённое из кишок и жил; на нём вместо смолы выступает пот, слёзы и кровь; по нему ползают мириады мелких копошащихся тварей, прогрызающих себе путь к сочному нутру, а его плоды — это корчащиеся в муках души смертных. Это отнюдь не прекрасное фаллическое древо, каким его может преподносить язычество. Крона его сплелась с корнями и оно питается собственными соками и тем, что на нём обитает. Космос исходит из хаоса и погружается в хаос, от которого его отделяет лишь хитросплетение закона, и эта хрупкая короста периодически идёт трещинами. Гностический человек не способен существовать в соответствии с мирозданием, потому что он здесь чужак, он может быть лишь спасён. Или поспособствовать спасению мира, который находится в аналогичном падшем положении.

В общих чертах гностическая космогония видится мне следующим образом. София была отправлена прочь от Изначального, отброшена в Великое Отсутствие, прежде всего — отсутствие Бога. Застав себя в этом кошмаре, София плакала и смеялась от одиночества, отчаяния и сознания себя. София сходила с ума и её страдание заполнило собой пустоту и стало Хаоснованием. Хаоснование стало тем, из чего стал Космос Творения и всё, что в нём, таким образом всё, что мы есть и всё, что нас окружает, соткано из страдания Софии. Следуя замыслу Изначального или непроизвольно, но наделённая божественной искрой София сотворила архонтов и верховного среди них, она породила упорядочивающий принцип, чтобы придать сущему форму. Обнаружив себя в клокочущем Хаосновании, Демиург и его агенты возомнили себя богами и по наущению Софии или самостоятельно стали творить, выделив фрагмент Хаоснования, который и стал Космосом. София присутствовала при этом открыто или тайно и направляла процесс творения, чтобы внести красоту в порядок, чтобы свершилось, то, что должно, и чтобы появилась жизнь, которая станет смертными — чтобы появился Человек, который смог бы спастись, спасая. София создала Святого Духа Мятежа, чтобы тот пробудил жизнь и направил её к освобождению, и, когда настало время, то Мятежник опустошил себя и разжёг Искру Изначального в животном, которое стало смертным. Эта Искра также зовётся Душой или Блудницей, Падшей Софией, которая сошла в сотворённый мир и слилась с материей, потерявшись в ней. Смертный приходит в мир, связанный с собственной Душой, но та отделена от него и затеряна в мире, а её поискам препятствует Творец, который держит её в заточении и стережёт, чтобы уберечь смертных, мир и себя от столкновения с Искрой Изначального. Однако это именно то, чего ожидает от нас Изначальное —  найти свою Душу, собрав её по кусочкам тут и там с пониманием того, что мы делаем. Спасая Софию из темницы материи, раздувая из искры пламя, смертный освобождает себя.       

 Однако стоит ли плодить сущности? Зачем нужны все эти София, Демиург, Мятежник и Блудница, если можно ограничиться волей неведомого Бога? Однако принцип сего мира действительно есть, и он владеет субъектом и социумом, поэтому я допускаю наличие Творца. Всё ещё в качестве принципа. Что касается Мятежного Духа, то Иисус сам сообщал о том, что здесь останется Параклет, а у смертных периодически возникает понимание истины, которое мы можем приписать воздействию Духа, поэтому я считаю возможным говорить о существовании Мятежника, функцией которого является инспирирование смертных, чтобы те находили путь во тьме Творения. Кроме того, у нас есть понимание, что смертные существуют с пустотой в них и ищут свою Душу (в том числе там, где её нет), и я говорю о существовании Блудницы, которая всегда принадлежит кому-то другому, как бы ты её ни любил. И, наконец, вполне очевидно, что Бог ни на что не способен в этом мире, однако мы можем верить в Него как в гарант осмысленности мира и какой-то перспективы нашего существования.

Может быть, правдивы истории о том, что над смертными был поставлен верховный архонт, который в то же время является Параклетом, который следит за тем, чтобы всё шло как должно. Может быть, действительно нет Мятежника и Творца, но есть одно целое, вовлекающее в ложь и дарующее истину, порабощающее и спасающее от самого себя. Может быть, София и Параклет — это одно и то же, тем более, что их истории во многом подобны. Однако Иисус был, низверг что-то, и что-то оставил после себя. Поэтому моё видение таково, хотя оно может быть ошибочным.

Здзислав Бексиньский

 

О Демиурге и Творении

Теперь перейдём к центральной фигуре многих современных и древних гностиков — ужасному Творцу и его преисполненному зла Творению. Если о Боге можно было говорить отвлечённо, то чем ближе мы к нашему миру, тем острее стоит вопрос: насколько реален предмет наших разговоров. В отличие от Бога, Демиург существует, как очевидно существует и созданный им мир. Мы бы впали в наивный фундаментализм, если бы полагали, что существует самостоятельная сущность космических масштабов, ответственная за творение космоса и, в частности, населённой смертными планеты. Злой рогатый мужик с топором или чем-то вроде этого, легион архонотов или пусть даже петухоголовый монстр Абраксис. Если мы зачем-то хотим привязать гностицизм к явлениям физического мира, то почему бы не сказать, что существует некий принцип творения, на который можно возложить ответственность за происходящее. Однако физический мир как мало волновал гностиков, так мало волнует и меня. Речь идёт о том, что стоит за творением индивидуальной психики и есть ли у субъекта свой собственный Творец. И уместнее здесь говорить о Принципе творения в целом, а не о конкретном Принце сего мира, восседающем в центре психоструктуры, хотя у него определённо есть тенденция к персонализации в коллективном воображении.

Космос, и уж космос гностиков точно, — это психика субъекта, причём не в смысле её необъятности, но в смысле её ограниченности и подчинённости сомнительным механизмам. Мы все заброшены в нас самих, и наш психический аппарат далеко не совершенен, а часто откровенно дисфункционален. Обвинять в этом бесполезно и самого себя и своих воспитателей.  Мы жертвы того, что мы есть; того, что делает нас свободными жить, говорить и мыслить. Порочен сам принцип, по которому формируется субъект, и о подробностях этого лучше узнать у пресловутого Рене Жирара. При этом субъект точно так же не ведает ни сном ни духом о существовании Истинного Бога, как и слепой Творец гностиков, опьянённый желаниями.

Мы можем заключить, что Демиург — это даже не какое-то сомнительное Сверх-Я, как мне казалось прежде, но просто Я субъекта. Но это никакая не личность, не, упаси боже, архетип. Инстанцией его назвать, наверное, допустимо, хотя тоже рискованно. Демиург — это просто способ устройства субъекта как такового и его функционирования, это матрица, через которую реализуется его восприятие и сознание. Не обладающий никаким иным знанием, кроме того, что предоставляется им «принципом Творца», субъект и сам оказывается плох, глуп и слеп в своём камерном восприятии. Наша «чёрная железная тюрьма» — это просто мы как есть. В этом блаженном неведении о себе и о мире некоторые как-то проживают свою жизнь. И, возможно, это к лучшему, потому что знание не делает их счастливее. Напротив, запретное знание обрекает субъекта на ужас от понимания своей изувеченной природы; понимания пагубного принципа, который руководит всеми его желаниями и действиями; и наполняет тоской по неведомой родине, куда он никогда (во всяком случае прижизненно) не вернётся. Так что есть два вида людей: те, которые не в курсе, и им всё равно бывает плохо, и те, которым преимущественно плохо и у которых есть пара относительно удачных соображений по этому поводу.

Демиург держит человечество и каждого отдельного смертного в замкнутом пространстве тварного мира. Представьте себе, что планета Земля является мизерным обитаемым островком в невообразимо огромном немом и безучастном пространстве вселенной. Вокруг этого пространства, простирающегося на немыслимое расстояние, обёрнут Уроборос, последняя преграда между Творением и бурлящим хаосом первоматерии, так и не ставшей ничем плотным и остающейся чистым безумием и страданием Софии. Хаоснование всегда угрожает вторгнуться и гомогенизировать эту вселенную, которая, в свою очередь, также является лишь скромным островком в океане вечного пламени. Выглядит примерно как схема глазного яблока. Бога нигде здесь всё ещё нет, ведь он находится по ту сторону всего сущего. Вот это и есть метафора психического устройства субъекта.  

Как бы ни кляли Демиурга гностики, он является единственной силой, стоящей между тем, что есть, и не то чтобы ничем, но ничем конкретным, единовременным существованием всего, которое беспрерывно самопорождается и саморазрушается — Хаоснованием. У Демиурга есть своя функция, и он её реализует как может, защищая субъекта от психотического хаоса и поддерживая его в относительном душевном равновесии. Делает он это весьма своеобразными методами, ограничивая возможности и сужая поле восприятия субъекта. Он решает, что полагается и не полагается знать и понимать. Он есть суровый закон каббалы, тяжело, но эквивалентно мстящий за преступления. Понятно, что преклоняться перед этим Творцом всё же не стоит (да и перед чем стоит?). Он тот, кто стоит за коллективным убийством жертвы отпущения во все времена от первобытной орды до концлагерей. И он тот, кто не позволяет смертным узнать об их происхождении и заковывает в сомнабулические цепи лжи. Если понимание истины о мире и человеке откуда-то и исходит, то точно не от него.

Из вышесказанного, да и согласно многочисленным представлениям, можно таки вообразить, что принцип сего мира — это самостоятельная личность. Но всё ещё нет. Этот подход не просто мало что нам даст, но и будет ошибочен. Если принципу и есть имя, то это легион, поскольку в каждом субъекте это одновременно общий способ устройства и множество одолевающих душу демонов, по одному на каждое миметическое желание,  что образует целый рой подобных мухам тварей. Сартр, к слову, удивительно точно описал Творца и его агентов, и на его образы можно ориентироваться.   

Демиург — это не только Абраксис гностиков, это порождающее и умерщвляющее солнце, структурирующее ход планет, которые подчиняют себе движения и страдания души. И это то солнце, которое однажды уничтожится, попутно разрушив всё вокруг себя, включая нашу планету. Это Самость Юнга, структурирующая психику в соответствии с генеральным планом слепого Творца. Юнг уповал на Самость, и уже поэтому его тяжело считать гностиком.

Однако беда в том, что все эти слова с каждым мгновением несут всё меньше актуального смысла. Творец мёртв или почти мёртв. Он остаётся проблемой только для тех, кто не знает, как избавиться от его трупа и продолжает преклоняться перед этой разлагающейся тушей. Весть Спасителя через христианство (и гностицизм) долгих две тысячи лет подтачивала его могущество, и к началу двадцатого века ему был нанасён столь серьёзный урон, что, будем надеяться, долго он не протянет. Мы всегда были одни на чужой земле и снова остались здесь в одиночестве. Или почти в одиночестве.   

 

О морали, аскетизме и свободе

Наконец, возникает важный вопрос: если мы более или менее согласны с гностическим мировоззрением, то что теперь делать-то? Сами гностики находили два полярных ответа, которые лежат на одной шкале отречения от мира. Гностицизм — это, безусловно, учение об освобождении, и необходимо ясно понимать кто, от чего и как освобождается. Смертные начинают свой путь Гнозиса с понимания того, что то ли с ними, то ли с миром что-то не в порядке. Всё остальное — это поиск ответов на извечные экзистенциальные вопросы в разнообразном преломлении. Кто-то при этом может решить, что для освобождения ему необходимо пасть как можно глубже в канавку греха, но следует напомнить, что средневековые гностики и их предшественники были известны прежде всего как мирные безбрачные вегетарианцы, и уж это наверняка не злословия гонителей ереси.

Излюбленной темой для обсуждения был и остаётся, скажем так, «либертизм» гностиков, жизненный принцип которых состоял из нарушения любых запретов, поскольку все запреты от лукавого и его архонтов. Каждый из них приглядывает за своим человеческим поступком, который необходимо совершить, чтобы сбросить иго плохого закона, став сверхпреступником, которого этот мир уже не выдержит. Но всякий раз, когда мы встречаем высказывания одних людей о том, что некое меньшинство творит те или иные бесчинства, мы обязаны предположить, что это клевета, пока не доказано обратное. Я уже говорил о гностиках как козлах отпущения, и именно на фактах об их аморальном, а иногда и бесчеловечном поведении обычно и строилась аргументация по их искоренению. Поэтому слова о деяниях гностиков-свободолюбцев звучат не невероятно, но сомнительно. Гораздо проще поверить в то, что некоторые гностические мыслители заявляли о пользе такого подхода к жизни, но сами вели вполне добропорядочную жизнь, как и многие подобные авторы.

Другая проблема здесь, как часто бывает, во внешней реализации идеи, которая не так уж плоха сама по себе. Узнав о таком заманчивом для некоторых способе освобождения, субъект не всегда склонен критически применять его к себе. То есть идти наперекор внутренним ограничениям и противостоять Судьбе, то есть разорвать цикл повторяющихся ошибок и в целом как-то измениться. Напротив, всё ведёт к отыгрыванию вовне, и юным (современным) гностикам это придаёт уверенности, что теперь они просто обязаны трахаться со всем, что движется, и немедленно устраивать государственный переворот. Так вот, они идиоты, как и их предшественники, если таковые вообще существовали.

Попробуем воспринять гностический либертизм всерьёз. Уже понятно, что жизнь в полном соответствии с ним будет не слишком долгой и очень проблематичной. Так что, допустим, здесь имеется в виду что-то не вполне материальное, тем более что направление мысли гностиков было именно таковым. Посыл активного освобождения через действие довольно прост: смертными движут желания, запретные или нет, но все они составляют гемармен, космическую тиранию, которая удерживает смертных в заточении. Соответственно, чтобы избавиться от оков, необходимо освободиться от желаний, и если гностики, о которых пойдёт речь дальше, были ближе к буддизму, то либертинцы резонно полагали, что исполнение желания лишает его ценности, а исполнение всех возможных желаний лишит ценности этот мир. Как писал Уайльд, «единственный способ избавиться от искушения — это поддаться ему».

Мир соблазняет нас, чтобы удержать, но что будет, если миру будет уже нечего нам предложить? Здесь гностики отлично уловили механизм устройства человеческой реальности, ядром которого является миметическое желание. Однако при буквальном воплощении на такой подход не хватит ни жизни, ни здоровья, хотя жизнь тогда наверняка была менее насыщена возможностями. Зато этот подход хорош в борьбе против власти репрессированных желаний (если это действительно когда-то было проблемой), которые начинают исподволь направлять субъекта, замыкая его в зацикленном неврозе, особенно если субъект в состоянии совладать с побуждением отыгрывать вовне.

Гипотетическая аморальность гностиков исходила из постулата, что мораль как таковая является изобретением Творца, которое пленяет и подчиняет субъекта. Точно так же полагали и многие адепты психоанализа в отношении Сверх-Я. Стоит свергнуть Закон, как мы все станем свободны и счастливы. Похоже, что не вышло. Однако озадачимся вопросом о происхождении нравственных устоев, десяти заповедей и тому подобного. Мораль действительно принадлежит лишь Этому Миру. Если вольно пересказывать Маркиона: «Другому Богу без разницы, что вы здесь делаете, потому что всё, что случается в этом мире, остаётся в этом мире». Но это не делает вопросы морали несущественными, и уж тем более отсутствие здесь Бога ничего никому не дозволяет — оно попросту не имеет значения. Что же касается генезиса морали и в особенности Заповедей, то они являются как раз тем, что противостоит принципу этого мира. То есть стремится к устранению взаимной вражды, завершающейся коллективным жертвоприношением (или всеобщей гибелью). А значит, она либо исходит от Творца, который сам же вводит противовес своему порядку (что тоже допустимо), либо исходит от Духа. И последнее подтверждается словами Спасителя о том, что он пришёл «исполнить закон», а не нарушать его. После этих слов я вообще не понимаю, какие вообще могут быть претензии к закону, кроме исходящих из его непонимания.

Другой, куда более популярный и жизнеспособный (в некотором смысле) способ существования гностиков заключался в полном или частичном отказе от всего, что им может предложить падший мир. Вполне возможно, что на это их надоумили дальневосточные гости, тем более, что они не пренебрегали и идеей о перерождении души, которое необходимо как-то преодолеть. Их ответ на вопрос «что делать?» был прост: меньше есть, меньше спать, усмирять страсти и молиться. В идеале можно довести себя до голодной смерти. Чтобы поддерживать существование монахов-гностиков, были необходимы те, кто хотя бы отчасти пренебрегал ограничениями, иначе бы те достигали освобождения от тела значительно быстрее. К тому же кто-то должен был бороться с дурными, чаще католическими, священнослужителями, а насилие для истинно верующих также было запрещено. Подобные неоднозначные культы просуществовали достаточно долго, хотя и о них непосредственной информации сохранилось сравнительно мало, в основном всё те же показания борцов с ересью. И, в общем-то, их взгляды были достаточно последовательными, за исключением вопроса о том, как так получилось, что Другой, он же Истинный Бог допустил человеческое заключение в темнице плоти и мира.

Этот вопрос возникает в отношении всех культов, которые говорят, что спасение обретается через уход от мира. Потому что единственным гарантом спасения может выступать Другой Бог, который, однако, прямо или косвенно должен быть причастен к тому, что мир материи есть, что он не так уж прекрасен, и что мы все в него заброшены на произвол Судьбы. Если мир существует, то у этого есть причина, исходящая от Другого Бога, и если так, то нет никакого смысла в том, чтобы делать мир, из которого можно только сбегать. По всей видимости, у смертных есть здесь своё занятие. А уход от мира едва ли является таковым. Хотя сопутствующие размышления и просто временное стратегическое отступление от мира других людей вполне может, почему нет. Если обобщить слова Мамардашвили, то мы можем найти истину где угодно, в том числе не выходя из кельи. Но это очевидно не единственный путь, а монахов необходимо ещё и содержать при их минимальном вкладе в общее спасение.  

Здзислав Бексиньский

 

О спасении

Мы впадаем в мир, будучи разбитыми на мириад осколков. Это единственный способ для частиц света оказаться в мире тьмы. Искры — последствия травматизации субъекта, поскольку человек падает в мир и разбивается на куски, которые теряются во мраке. И недолгий век смертного посвящён, или должен быть посвящён тому, чтобы собрать в мире искры божественного: одновременно самые личные и не принадлежащие ему. В конечном счёте это собирание и спасение собственной Души, работа по вызволению искр из материи происходит для вознесения Софии обратно к Изначальному.

Речь здесь идёт не о фантазматическом поиске полноты, поскольку полнота есть только в Боге, и здесь её не найти, хотя она часто мерещится в других. Я говорю о бесконечном поиске того себя, который является отсветом Бога, всего лишь отражением в мутной воде, но отражением Изначального. Именно для этого мы здесь. Сам факт того, что мы существуем и как мы это делаем, уже неразрывно связан с тем, кто мы, откуда мы пришли и куда идём. Генезис, эсхатология и то, что между ними, составляют неразрывное целое, которое и есть субъект.

Смертные — это отпавшие и заброшенные фрагменты фрагментов Бога, которые могут пытаться хотя бы немного приблизиться к Нему. Впадение в гордыню, что эквивалентно временному нарциссически-маническому величию, означает вывод, что невозможная цель уже достигнута. Депрессия — полагать, что она недостижима. Депрессия как всегда более реалистична, но не истинна. Бог радикально отделён от творения, и потому это неизменно останется бесконечным приближением без возможности соединения. Но это не значит, что попытки бессмысленны, поскольку приближение уже есть цель, и что поделать, если Бог — это асимптота.

Тогда в чём же тогда пресловутое спасение из этого мира материи, страданий и насилия? К сожалению, никакого откровения здесь не будет. Прежде всего потому, что всё уже сказано, да и Откровение уже совершилось, нам остаётся только наблюдать последствия того, что столетиями медленно разъедало привычный мир лжи и неведения и подтачивало престол власти Творца.

Есть простой и содержательный список вопросов, которые должны себе адресовать смертные и ответы на которые имеет смысл искать до тех пор, пока сознание их не покинет, а искры не отправится туда, откуда пришли — в Ничто: «кем мы были и кем стали; где мы были и куда заброшены; куда мы стремимся и что искупаем; что такое рождение и что — возрождение». Жизнь — это вопрошание; поиск истины, а не её обнаружение. Мои воображаемые построения, как и построения самих гностиков — это просто удобные модели. Дело не в мифологии, а в мифотворчестве. Гностическая религия в христианском её варианте даёт нам ключевое понимание. Понимание того, что окружающий нас мир и наша психика — это сиюминутное уплотнение в океане хаоса. Угрожающий, всепоглощающий и бесконечный хаос, в свою очередь, не более, чем обширный туман, конденсат страданий Софии, который без труда будет унесён Духом с первыми лучами восхода Истинного Бога . Гностицизм — это не о том, какие ритуалы нужно совершать, каких животных не есть и что делать с неверными. Гностицизм — это поиск того, что нам делать с собой, но едва ли ответы.

Все мы — искривлённые подобия чего-то настоящего, выкидыши собственного болезненного и глупого Я, которое не понимает, что здесь происходит и пытается просто упорядочить что-нибудь вокруг себя. Вместе с тем мы изгнанники на чужой земле, полной демонов и состоящей из зла, и всем этим управляет чужеродная сущность, затаившаяся под нашей кожей. Всё, о чём мы можем мечтать — вернуться обратно, не помня ни места, ни пути туда.  

То, что мы есть и что есть мир, будет однажды развеяно божественным дуновением. А до тех пор мы не обязаны подчиняться своим паттернам, быть марионетками легиона демонов и изображать из себя Творцов. Нам передано пламя великого мятежа против божеств ради приближения к Богу. И всё, что мы можем и всё, что от нас требуется — это быть внимательными, в первую очередь к себе, чтобы не упустить очередное озарение, когда нечто вовне резонирует с тем, что внутри, а затем понять это и сделать частью себя, возвращая по крупицам потерянную Душу. 

Что такое гностицизм? Это обвинение Бога в том, что он совершил ошибку, обвинение Творца в том, что он глуп, обвинение Софии в том, что она безумна, обвинение смертных в том, что они спят. И гностицизм — это поиск оправдания и искупления за всё это зло.

Наконец, необходимо помнить, что в смертных нет никакой божественной Искры, но им очень хочется, чтобы она была, так что у них определённо наличествует её отсутствие. Всё, что нам остаётся в этом мире, это собирать осколки и вызволять частицы света из самых неожиданных мест, объектов, текстов и других. Это тяжело, порой неприятно, но возможно, потому что Царствие всегда уже здесь.

Будьте бдительны.

Читайте также:
Ад — это не другие
Ад — это не другие
Апология Творца
Апология Творца
Сколько стоит любовь
Сколько стоит любовь