Предисловие:

---

 

I — II — III — IV — V

 

– Нет. Вот это – полный бред. Так могут говорить только те, кто совершенно не знает истории. Но если протестовать против коммуняк, то лучше под нацистскими лозунгами. Для них победа в войне – независимо от того, какой ценой она далась, – одна из идеологических икон советского строя. Чем еще они могут похвастаться, кроме победы над Гитлером и полетов в космос? Не пустыми же полками в магазинах и всеобщим убожеством.

*

Лиза и Андрей целовались в школьном коридоре третьего этажа. Его освещал фонарь с улицы.

Андрей взял Лизу за руку, повел к туалету, открыл дверь.

Они прошли внутрь. Андрей закрыл дверь и всунул в ручку деревянную палку швабры. Лиза подошла к окну.

– «Трах» в школьном туалете был моей идеей фикс весь десятый класс, – сказала она. – Пока на уроках говорят о моральном облике будущих строителей коммунизма, в двух шагах происходит полный разврат и нравственное разложение.

– Идея осуществилась? – спросил Андрей.

– Нет.

– Почему?

– Из-за отсутствия подходящей кандидатуры, с кем это сделать.

*

Впереди Осиповича по лестнице поднималась девушка в почти новых джинсах “Montana” и красной кофте.

Побелка в подъезде была вымазана сажей. На стене «цвета морской волны» были выцарапаны надписи: «Саня пидар кв. 44», «Хуй на все», «Спартак чемпион!».

В пролете перед пятым, последним этажом половина деревянного перила была выломана. Девушка вытащила из переднего правого кармана джинсов ключ на длинной веревочке, отперла дверь, вошла.

Осипович вошел за ней.

*

Девушка и Осипович лежали на узкой односпальной кровати, отгороженной шторкой от остальной части комнаты.

– И вы так вот живете втроем в одной комнате? – спросил Осипович.

– Иногда вчетвером. Когда Инка брата выгоняет, он приходит к нам. Спит на полу. Папа стоит на заводе на очереди на расширение, но он давно уже стоит, и, сколько еще ждать, неизвестно.

Осипович поглядел на одежду, висящую на деревянной спинке кровати, заметил край коричневого платья. Он сел на кровати, потянулся к нему. Девушка схватила его за руку. Осипович вырвал руку, вытащил из-под джинсов и кофты школьное платье и черный передник.

Девушка, покраснев, смотрела на него.

– Ты же сказала, что тебе девятнадцать…

Девушка молчала.

– В каком ты классе?

– В девятом.

– Шестнадцать уже есть?

Девушка помотала головой.

– Будет в июне.

– А учишься хорошо?

– Какая разница?

– Просто интересно.

– На отлично.

– Не может быть.

– Могу дневник показать.

Она вылезла из-под одеяла, отдернула занавеску, подошла к письменному столу, взяла дневник в прозрачной обложке. Подошла к кровати, протянула Осиповичу.

– «Дневник ученицы девятого класса „А‟ средней школы номер семьдесят один города Москвы Комаровой Светланы», – прочитал Осипович. – Что ж, сейчас проверим твою успеваемость, ученица девятого класса Комарова.

Осипович открыл дневник на последней странице.

За первую четверть стояла четверка по алгебре, за вторую – по физике. За третью были все пятерки.

Осипович улыбнулся. Света тоже.

– Я ж сказала. Зачем я буду врать? Я вообще никогда не вру… Ну, почти никогда. Если бы я сказала, что я еще в школе, то ты…

В дверь позвонили. Света схватила со спинки кровати халат, набросила, пробежала в прихожую, шлепая босыми ногами по полу. В дверь позвонили еще раз, потом еще.

Света вернулась.

– Это Бурый. Я с ним хожу. Он знает, что я одна дома, родоков нет.

Снова раздался звонок.

– Надеюсь, ты не откроешь?

– Нет, конечно.

– Я останусь у тебя до утра?

–Нет. В полдвенадцатого мама вернется со смены.

Опять раздался звонок – долгий, секунд на десять.

– Не бойся, Бурый долго ждать не будет. Еще позвонит – и уйдет.

– Да не боюсь я, конечно. Чтобы я какого-то там сосунка испугался? Да ты знаешь, кто я? – Осипович хмыкнул.

– Кто?

Света улыбнулась, дотронулась до его щеки.

*

Осипович вышел из квартиры, захлопнул дверь. Щелкнул замок. Свет на этаже не горел, на площадке ниже было тоже темно.

Осипович спустился на один пролет. Вскрикнул от удара кулаком по ребрам. Посыпались еще удары. Мелькнул кастет.

На четвертом этаже приоткрылась дверь. Свет из щели упал на площадку между этажами. Два парня семнадцати-восемнадцати лет били Осиповича ногами.

Дверь захлопнулась.

– Все, хватит с него, – сказал один. – Уходим.

Парни побежали вниз по лестнице.

– Что это Светка такого старого себе нашла, а? Может, ты ее не удовлетворяешь?

– Не пизди.

 

2 мая, воскресенье

Оля лежала на диване, читала книгу Анны Ахматовой. Анатолий печатал на машинке.

За окном шел дождь. Анатолий взял из пепельницы сигарету, сделал затяжку, положил сигарету обратно. Встал, отодвинув стул. Подошел к дивану, сел на край.

Оля продолжала читать. Анатолий просунул руку ей под халат.

Оля положила книгу на диван, закрыла, мотнула головой.

– Мне еще нельзя.

– Ладно, тогда давай… – Анатолий потащил вниз свои спортивные штаны, другой рукой взял Олю за волосы, притянул к себе.

*

Оля и Анатолий лежали на диване.

Анатолий затянулся беломориной, стряхнул пепел на ковер.

– Проблема в тебе, – сказал он. – Это ты не можешь найти к нему подход, найти правильные слова. Для него это мелочь, услуга за услугу.

– Толик, ты не знаешь папу. Он не такой человек, который будет ждать правильных слов. Он сразу все понял, но у него такая позиция…

Анатолий бросил сигарету. Она ударилась о ковер, посыпались искры. Он резко вскочил с дивана.

– Прекрати его защищать! Он – кагэбэшник, подонок, мразь!

Оля привстала на диване, прислонилась к спинке.

– Почему тогда ты хочешь, чтобы я его о чем-то просила?

*

– Хочу, чтобы вы поняли идею, – сказал Борис – лет сорока, стриженный налысо, в черном костюме и черной рубашке. – Я в фарце с семидесятого года. Мне надоела эта мышиная возня. Купи, продай. Я заработал уже достаточно денег, поверьте мне. Но я не могу их «светить», потому что если, например, я куплю «Мерседес», меня сразу возьмут за жопу. ОБХСС и тэ дэ и тэ пэ. И раз я не могу «светить» свои деньги, то я хотя бы хочу делать что-нибудь интересное. Ну и, конечно, зарабатывать. А интересно мне только то, на чем можно зарабатывать.

Стас и Антон сидели за столом напротив. В баре гостиницы «Интурист» было пусто. У полированной стойки из темного дерева курили две девушки. Перед ними стояли коктейли с соломинками. Крутились бобины магнитофона. Из колонок звучал джаз. На полке над магнитофоном стояли рядами бутылки импортного алкоголя с разноцветными этикетками.

Подошел официант, поставил на столик три банки пива Carlsberg, ушел. Борис взял банку, поддел кольцо, открыл, сделал глоток. Стас и Антон, повозившись, открыли свои.

– Вообще, я люблю кино, – сказал Борис. – Брюса Ли люблю. «Эммануэль» и тому подобное. И порно тоже люблю посмотреть, если хорошее. Для меня признак хорошего порно – это что? Это когда постоянно встает. Но хорошее порно не я один люблю, поверьте мне. Знаю по своим клиентам, которым сдаю кассеты из Бундаса, – Борис взял банку, отпил. – Есть один клиент – член Политбюро. Фамилию по понятным причинам не назову. Тем более, я с ним не напрямую контачу, а через посредника. Ну так вот. У него, естественно, давно не стоит, но порнушку он любит. Все новые фильмы берет у меня. А еще любит заказывать девочек – не в кабинет, конечно, а на дачу. Чтобы они раздевались, смотрели с ним порнушку, ссали в цветочные горшки – и тэ дэ и тэ пэ, – Борис одним долгим глотком допил пиво, смял банку, бросил на стол. – То, что вы написали, мне нравится. Будем делать кино.

Борис крутнул на столе жестянку из-под пива.

– Насчет, так сказать, актеров, – сказал он. – Можем взять проституток. Работа для них знакомая. А чуваков – лимитчиков из общаг. Девкам заплатим, а чуваки бесплатно будут играть – за удовольствие.

Стас покачал головой.

– Проституток – нежелательно. Одно дело трахаться за деньги со всеми, и совсем другое – делать это так, чтобы со стороны выглядело красиво. Плюс в фильме же не один только секс, надо будет еще и реплики говорить. Мы с ними намучаемся.

– И что ты предлагаешь? – Борис глянул на официанта, щелкнул пальцами, показал на пивную жестянку. Официант кивнул.

– Студенток ВГИКа, – сказал Стас. – Студенток и выпускниц – которые сидят без работы. Они все сделают гораздо качественнее и достовернее.

– А согласятся? Лица же будут засвечены. Это проституткам насрать, а эти ведь могут и заартачиться…

– Согласятся. Не все, конечно, но кто-то согласится. Если деньги нормальные. И если сразу будет сказано, что для Бундаса, что у нас фильм никто не увидит.

– Ну, кое-кто и у нас увидит, – сказал Борис. – Но им это знать не надо, правильно?

Подошел официант, поставил на стол еще три банки пива.

– А чуваков, может, тоже студентов? – спросил Борис.

 

3 мая, понедельник

Злотников раздавил сигарету в пепельнице, посмотрел на Юрченко и Кузьмина.

– Где ваш третий?

– В больнице, – сказал Кузьмин. – Закрытый перелом носа без смещения. Какие-то недоноски отмудохали. Говорит, шел поздно ночью с девушкой с дискотеки, а они пристали…

– Знаю я этих его девушек, – Злотников махнул рукой. – Связывается со всякими шлюхами, ищет приключений на свою жопу. Двадцать пять лет парню – нет, чтобы жениться, детей завести… Зачем, я вас хочу спросить, ему нужны эти бляди?

– Не имей сто рублей, а имей сто блядей, – Кузьмин хмыкнул.

– Дело молодое, – сказал Юрченко. – Можно и погулять, пока есть возможность.

– Коля, а вот этого не надо, – Злотников достал из пачки сигарету. Юрченко и Кузьмин тоже потянулись к своим пачкам. – Он – офицер КГБ СССР, а значит, должен соответствовать. Соблюдать моральный облик. А так, из-за дурной головы и сам в больницу попал, и вам теперь без него придется всю работу тянуть. А работы, я вам скажу, конь не валялся. Почти две недели прошло, и что мы имеем? А я вам скажу, что мы имеем. Хер с маслом. А мне уже Федор капает на мозги. Говорит – к девятому мая хорошо бы все закончить. Раздавить фашистскую гадину ко дню победы над фашизмом… – Злотников затянулся, стряхнул пепел.

Юрченко и Кузьмин молча курили.

– Короче, надо проверить через свою агентуру и доверенных лиц все школы, училища, техникумы, институты. Нас интересуют любые проявления интереса к фашизму и нацизму. Не могли же они взяться из ничего. Вот ты что думаешь, Николай? Можешь говорить начистоту. Это ж в интересах дела.

Юрченко затянулся, посмотрел на Злотникова.

– Возможно, это связано с недовольством определенной группы граждан советским строем. И в качестве точки приложения своего протеста они выбрали нацизм как идеологию, наиболее враждебную коммунизму.

Злотников раздавил сигарету.

– Все это хорошо. Но от этого, я вам скажу, ни жарко ни холодно. Ну, допустим, недовольны. Ну, мало ли кто чем недоволен… Вернее, мы прекрасно знаем, что много кто чем-то недоволен. Кому-то очереди в магазинах не нравятся, дефицит, кто-то квартиру ждет двадцать лет… Но это же не повод протестовать. А здесь не только протест, здесь организованная группа. Где-то они собирались, как-то готовились… Ни хера не понимаю пока… Ладно, работайте. Шестой и девятый отделы тоже привлекли. Занимаются проверкой зарубежной резидентуры и прочего подобного элемента – на случай возможной связи. Но Федор считает, что это маловероятно, и, скорей всего, они отношения к этому не имеют.

*

В палате стояли шесть железных кроватей с закругленными хромированными спинками. Рядом с каждой кроватью – белая тумбочка с отслоившейся краской.

Осипович с повязкой на носу лежал на кровати у окна, читал книгу Мориса Дрюона «Французская волчица. Лилия и лев» в синем переплете.

На тумбочке у его кровати стояла начатая бутылка кефира, прикрытая зеленой крышкой из фольги. Рядом – граненый стакан с засохшими подтеками кефира внутри и алюминиевая столовая ложка.

На соседней кровати спал тощий мужчина. Одеяло в белом застиранном пододеяльнике свесилось на пол. Видны были худые волосатые ноги и красные семейные трусы в горошек.

В палату вошли Юрченко и Кузьмин. Осипович загнул страницу, положил книгу на подоконник. Юрченко и Кузьмин пожали ему руку.

Юрченко сел на табуретку, Кузьмин – на край кровати.

– Ну, чё, выпишешься – и займемся теми пидарасами, правильно? – сказал Кузьмин. – Ты как хочешь – посадить их, или сами решим вопрос?

– Сами решим.

Юрченко молча смотрел в окно – на заводские корпуса и дымящиеся трубы. Мужчина на соседней кровати открыл глаза, почесал нос.

– Что в «конторе» происходит? – спросил Осипович.

– Так, ничего особого, – сказал Юрченко. – Говорят, Федорчука утвердят председателем до конца месяца.

– Э, пацаны, – сказал сосед по кровати. – А правда, что Брежневу недавно грудь расширяли, чтобы все награды повесить? А то так не помещаются? Правда, да?

*

Юрченко и Кузьмин шли по коридору.

В открытую дверь пищеблока видны были две толстые тетки в косынках и грязных фартуках. На столе стояла большая алюминиевая кастрюля, на полу – несколько алюминиевых бидонов.

Одна из теток перемешивала в кастрюле водянистые макароны. Она подняла глаза, посмотрела на Кузьмина.

*

Напротив Лизы за столиком кафе сидела Инна – девушка с волосами до плеч, в фиолетовой кофточке, с ярко накрашенными красной помадой губами. Перед обеими стояли бокалы с коктейлями малинового цвета.

Инна наклонилась, сделала через соломинку глоток из бокала, не дотрагиваясь до него руками. На соломинке остался отпечаток помады.

– Будешь в этом году опять поступать? – спросила Лиза.

Инна тряхнула головой.

– А ты?

– Не знаю пока. Может быть. Но только тогда не в ГИТИС, а во ВГИК.

– Это твой режиссер на тебя повлиял?

– Во-первых, на меня повлиять невозможно, ты это знаешь. А во-вторых, он уже не мой.

– И что это значит?

– У меня с ним все.

– Он тебя бросил?

– Наоборот.

– Из-за того, что все никак не может снять кино?

– Да нет, причем тут это? Я с другим познакомилась.

– И кто он? Тоже режиссер?

– Нет.

– А кто?

– Фашист.

– Ты шутишь.

– Нет, серьезно. У него своя фашистская организация. Они устроили манифестацию в день рождения Гитлера – здесь рядом, на «Пушке».

– Ну ты даешь, подруга, стране угля…

Инна снова наклонилась к коктейлю, отпила. Лиза взяла свой бокал, сделала два глотка через соломинку.

– Кто бы говорил!– Лиза посмотрела на Инну, улыбнулась.

Инна тоже улыбнулась.

– Про фашистов не знаю, конечно, но немцев всяких хватает. И из ГДР, и с Западной Германии, хотя этих, конечно, меньше. Кстати, если что, я тебя всегда смогу пристроить…

– Спасибо, но я предпочитаю только с теми, с кем хочу, понимаешь?

– Понимаю, но не верю, что так возможно.

*

На кровати Стаса сидели две девушки, блондинка и брюнетка. Стас, сидящий на кровати напротив, взял бутылку коньяка, налил.

Девушки и Антон взяли рюмки. Стас поставил бутылку, поднял свою рюмку. Они чокнулись, выпили.

Стас взял бутылку, снова налил.

– Что-то ты гонишь лошадей, – сказала блондинка, посмотрела на остальных. Все уже держали рюмки. Она взяла свою. Парни и девушки снова чокнулись.

– Ну так как насчет нашего предложения? – Стас посмотрел на блондинку.

– Ну, я не знаю… – сказала она. – Но это точно для заграницы? У нас никто не увидит? Ведь если, не дай бог – то это такой позор… И все, никаких ролей, ничего, из комсомола вылетим…

– Никто не увидит, – сказал Антон. – Только бундасовские буржуи.

Брюнетка посмотрела на блондинку.

– Что тут еще думать? Как в общаге давать кому попало, и забесплатно, это – пожалуйста. А тут – сто рублей за день, минимум три дня, да? – Стас кивнул. – Думает еще она!

– Ладно, – сказала блондинка.

*

Оля и Иннокентий – мужчина за пятьдесят, в очках, с бородкой и спадающим на лоб седеющим чубом – сидели за столиком с белой скатертью у резной деревянной колонны. Стены ресторана были обиты массивными дубовыми панелями.

Иннокентий взял с тарелки свернутую белую салфетку, расправил, постелил себе на колени.

– Знаете, Олечка, я на самом деле вполне симпатизирую Толику. Он – талантливый, своеобычный писатель. Но он проявил некоторую политическую инфантильность, незрелость. И за это он вынужден расплачиваться. Думаете, я не хочу ему помочь? Очень даже хочу.

– Вы считаете, что-нибудь можно сделать?

– Естественно, – Иннокентий улыбнулся. – Его ситуация далеко не безнадежна. Он не совершил каких-либо явно антисоветских действий. Как я уже сказал, он лишь проявил идеологическую незрелость. Но советский писатель в наше сложное время не может себе этого позволить. И он расплачивается. Да, расплачивается. Но ведь с любым долгом можно расплатиться, и после этого ты уже не должник, верно? – Иннокентий снова улыбнулся.

Подошел официант, поставил перед Иннокентием графин с водкой и тарелочку с маринованными грибами, перед Олей – бокал белого вина. Официант отошел. Иннокентий налил водки из графина в рюмку.

– Ну, давайте за знакомство, Олечка! – сказал он.

Оля взяла бокал. Они чокнулись. Оля пригубила, поставила бокал на стол. Иннокентий выпил до дна.

– Нет, нет, нет! – сказал Иннокентий. – Так дело не пойдет! – Он погрозил Оле пальцем. – Я же не заставляю вас пить водку. Более того, я считаю, что юным девушкам вроде вас пить водку не пристало. Но ведь так вы даже не распробуете вкус этого прекрасного грузинского вина!

Оля взяла бокал, сделала два глотка.

– Это уже лучше! – Иннокентий заулыбался.

*

Официант принес новый графин с водкой и еще бокал вина. На тарелке перед Иннокентием лежали остатки мяса. Ее края были вымазаны соусом. Салат перед Олей остался почти нетронутым.

– А можно полюбопытствовать, Олечка, как вы с ним познакомились? – спросил Иннокентий. Лицо его покраснело, чуб растрепался.

– Очень обыкновенно. В библиотеке. Я готовилась к реферату, а он собирал материал для своей книги.

– И чем он вас привлек? Он же вас старше на двадцать лет. Жена, ребенок… Или он тогда уже был разведен?

– Разведен.

– Так чем же он вас привлек?

– Ну, это сложно так сразу сказать… Но я сразу поняла, что он очень талантливый человек.

*

Иннокентий отпер квартиру, подтолкнул Олю. Она вошла. Иннокентий вошел следом, включил свет.

За прихожей начинался длинный коридор со стеллажами книг от пола до потолка.

Иннокентий закрыл входную дверь, посмотрел на Олю, заулыбался, поцеловал ее в губы. В его бороде застряли мелкие кусочки мяса.

Оля сделала шаг в сторону. Иннокентий прижал ее к стене, сунул руку под юбку, задрал, потащил вниз трусы с колготками. Одновременно целовал ее. После поцелуев на щеках и шее Оли оставались слюнявые пятна.

 

4 мая, вторник

Окно комнаты выходило на Тверскую.

В открытую форточку доносилось чириканье птиц и шум машин.

Иннокентий храпел, лежа на спине. Одеяло сползло до уровня пояса. Между краем одеяла и белой майкой торчали седые курчавые волосы.

Оля надела трусы. Повозившись, застегнула лифчик. Натянула колготки, взяла с кресла блузку.

*

Оля вышла из подъезда, свернула в арку, перешла улицу. Села на лавку. Дворник в грязной спецовке подметал тротуар. На голове памятника Пушкину сидела ворона. По Тверской ехали машины.

Оля смотрела перед собой, на неработающий фонтан.

*

Из трехэтажного здания школы выходили ученики младших классов – в синих костюмах и коричневых платьях.

За углом курили три парня и две девушки постарше. Все они повернулись, посмотрели на Юрченко и Кузьмина – в почти одинаковых темно-серых костюмах, с галстуками, – что-то шепнули друг другу. Девушки заулыбались.

Юрченко и Кузьмин поднялись на крыльцо.

*

Директорша – толстая тетка в зеленом платье, с большими красными бусами – подняла глаза от бумаг.

– Здравствуйте, – сказала она. – Присаживайтесь. Их уже вызвали. Должны ожидать в коридоре. А я пока введу вас в курс дела. Юра Филиппов – средненький ученик, без особых способностей и, я должна вам сказать, без особой старательности. Легко поддается влиянию. А Сережа Фищук с третьей четверти прибыл к нам на полгода. Его отец служит в ГДР, приехал в отпуск, ну, и, чтобы не прыгать туда-сюда, решили, что год он доучится здесь, поживет у бабушки с дедушкой. Сережа мальчик способный, но, очевидно, живя за границей, попал под влияние буржуазной культуры. А наши возможности, к сожалению, ограничены. Что мы можем сделать за полгода? Максимум – это не допустить, чтобы он этой буржуазной гадостью заразил других ребят. И, вы знаете, Юра с ним как-то сразу близко сошелся, попросил посадить за одну парту. И мы пошли навстречу, потому что понимали, что Сереже в новом коллективе потребуется адаптация… Но, должна вам сказать, что эта дружба ни к чему хорошему, к сожалению, не привела. Сережа стал приносить в школу фотографии фашистов. Какие-то пластинки они вместе слушали и дошли до того, что сами начали им подражать… Ну, об этом вы их сами, конечно, расспросите. А вот что я у них изъяла.

Директорша выдвинула ящик стола, достала фотографию, вырезанную из журнала. На фотографии три парня стояли у разрисованной кирпичной стены – в кожаных куртках со множеством значков, в рваных джинсах, с выбритыми висками. Снизу была подпись «Der Punks in einem Münchner Park».

За дверью, в коридоре, послышались голоса:

– …она мне так и сказала: тебе бы я дала, но тогда все узнают и будут ко мне лезть.

– А ты ей что?

– А что я? Говорю: от меня никто никогда не узнает. Я тебе чем хочешь поклянусь, хоть сердцем матери.

– А она?

– Говорит, что все равно нет.

– Это она так, для отмазы тебе сказала. Ты ей просто не нравишься. Белому на Новый год дала? Дала.

– А ты что – там рядом стоял?

– Не, я в комнату зашел – типа случайно…

– Ну вот, слышите, какие они ведут разговоры? – сказала директорша. – Это что, о таких вещах подобает думать ученикам девятого класса? Вы с ними поговорите по вашей теме, а потом и у меня с ними будет разговор. Хоть бы постеснялись – под дверью директора…

*

С одной стороны длинного стола сидели Юрченко и Кузьмин, с другой – двое из парней, куривших за углом. Один – коротко стриженный, прыщавый, второй – с длинными волосами, падающими на засыпанный перхотью воротник синего пиджака.

– Да, мы покрасили волосы зеленкой, – сказал волосатый. – Прицепили на пиджаки значки и булавки и пришли в школу. Анна Сергеевна сразу нас как увидела, так закричала: «Фашисты! Фашисты!». А мы вообще никакие не фашисты, мы – панки.

– А почему тогда вы это сделали двадцатого апреля, в день рождения Гитлера? – спросил Кузьмин.

– А откуда мы знали, что это день рождения Гитлера? – сказал стриженый. – Разве у нас его празднуют? Я думал, только день рождения Ленина…

– Только острить не надо, ты понял? – сказал Кузьмин. – Нашелся мне здесь герой. Вас легко можно привлечь по антисоветской статье.

– А что мы антисоветского сделали? – спросил стриженный. – Нигде ж не сказано, что волосы зеленкой нельзя красить, что это – фашизм… Вот я живу в ГДР, там мой папа служит. Это – социалистическая страна, «страна народной демократии», но там все одеваются, как хотят, и слушают музыку, какую хотят. И никто не говорит, что это фашизм. Там только со свастикой ходить нельзя, а остальное все разрешено. И фотография эта… – Он кивнул на фото панков, лежащее на столе. – Из гэдээровского журнала, а не фээргэшного. Там пишут и про панков, и вообще про разную музыку.

– Хорошо, допустим, что двадцатое апреля – это совпадение, – сказал Юрченко. – Допустим, что вы к неонацистам отношения не имеете. А в принципе вы слышали, чтобы, например, ребята разговаривали про Гитлера? Где угодно – в школе, во дворе?

– Про Гитлера? – сказал волосатый. – А что про него разговаривать? Кому какое дело до Гитлера? Все смотрели кино про войну много раз, надоело.

*

Директорша сидела в своем кресле. Парней в кабинете не было.

– Вот вы мне скажите, Анна Сергеевна, – Юрченко посмотрел директорше в глаза. – С чем был связан ваш «сигнал»? В чем вы здесь увидели фашизм? Вы мне объясните, пожалуйста, где в поведении этих учеников проявился фашизм?

Директорша надула губы, подвигала по столу чернильную ручку на подставке.

– А разве это не моя задача – информировать органы о любых проявлениях чуждой нам идеологии?

– Если тратить время на каждого парня, который покрасит зеленкой волосы или принесет в школу фото, то у нас не останется больше времени ни на что. Вы что – этого не понимаете? Если что-то не соответствует вашим понятиям, то это уже фашизм? Вот в этом и проявляется идеологическая близорукость. Из-за вас мы только зря потратили время.

*

Юрченко стоял у окна, смотрел на памятник Дзержинскому посредине круглой площади. Кузьмин сидел за своим столом.

В углу бубнило радио:

– …члены Первой советской гималайской экспедиции покорили высочайшую вершину мира – Эверест. Их героический подвиг был посвящен шестидесятилетию образования СССР. До этой экспедиции советские альпинисты не совершали массовых восхождений на вершины выше семи тысяч шестисот метров…

– Вот ты, Коля, считаешь, что все нормально, да? – спросил Кузьмин. – Что они – нормальные пацаны, что опасности не представляют, да?

Юрченко снял очки, положил на подоконник, достал из кармана пиджака платок, взял очки, начал протирать стекла.

– А в чем вы видите опасность, Игорь? В том, что они слушают западную музыку? Или в том, что волосы покрасили зеленкой? Это – нормальное в их возрасте поведение.

– Ты, Коля, переводишь разговор на другое. Хер с ней, с зеленкой, это я понимаю, возраст такой. Но я о другом. Пацаны эти – потенциальные антисоветчики. И их становится все больше. И мы ничего не можем сделать. То есть мы не можем нормально делать свою работу. Не хватает ресурсов, чтобы работать с населением. Нам по-хорошему нужно иметь в каждом классе, начиная с восьмого, доверенное лицо. Да, я знаю, что ты про это думаешь. Что надо, наоборот, разрешить им слушать музыку, какую хотят, одеваться, как хотят – и все будет хорошо. Но ведь это будут другие люди, совсем не советские. Ты что, этого не понимаешь?

– А какие они сейчас? – Юрченко надел очки, посмотрел на Кузьмина. – Скажите мне, Игорь, сколько процентов молодежи, по-вашему, сейчас искренне верит в коммунизм? Вспомните фильмы старые, хронику. Двадцатые, тридцатые годы – какой тогда был энтузиазм! Вот тогда люди искренне верили в то, что можно построить новое государство, на совсем новых принципах. А сейчас и сотой доли того энтузиазма не осталось. А почему? Потому что мы все просрали. У нас могла бы быть великая страна. Но мы ее просрали…

Кузьмин хмыкнул.

– Не понимаю, Коля, как ты с такими взглядами можешь работать в «конторе».

– Я и сам не понимаю.

 

5 мая, среда

«Комитет Государственной Безопасности СССР

5-е Главное Управление, 13 отдел

Секретно 5, экз. № 2

Дело № 306/74

Принял: начальник третьего отделения 13 отдела майор Юрченко Н.И.

Справка о встрече с доверенным лицом

Официантка кафе „Лира‟ гражданка Л. сообщила, что 3 мая 1982 года около 18 часов она услышала в кафе разговор двух девушек, на вид 20–22 года, в котором одна из них говорила о своем знакомстве с „фашистом‟.

Девушка упомянула, что „фашист‟ участвовал в акции на Пушкинской площади две недели назад. После этого их разговор перешел на другую тему.

Гражданка Л. помнит, что видела обеих девушек в кафе ранее, но постоянными посетительницами они не являются. 3 мая обе заказали „Шампань-коблер‟, посидели около часа и ушли вместе. Л. пообещала сообщить, если девушки появятся в кафе в следующий раз.

Город Москва, 5 мая 1982».

 

6 мая, четверг

На сцене дома культуры играла группа. Парень с гитарой, в майке с эмблемой «Спартака» пел:

Серый-серый человек следит за нами.

Серый-серый человек с липкими руками.

Зачем ты следишь за нами, серый человек?

Зачем наши руки твоим липким рукам?

Лиза с Андреем, Леша, Билл и Женя сидели в последнем ряду. Дерматин на спинках кресел перед ними был порезан во многих местах. Спинка перед Лешей держалась на одном гвозде.

Песня закончилась. В зале зааплодировали.

Андрей наклонился к Лизе, шепнул:

– Смотри, тот хрен в пиджаке – явно из «конторы». Про него была песня…

– Они сейчас практически на все концерты ходят, – Билл хмыкнул. – Приобщаются к искусству.

*

Выступали «Троглодиты».

Лиза – в белой майке с надписью “NoWave”, в коротких обрезанных шортах, надетых на черные колготки, и кроссовках – пела:

Эй, мама! Я мечтала о золотых и серебряных украшеньях.

Я мечтала петь в театре Ла Скала, а пою в подворотнях.

Мой добродушный папа сдал мою маму в дурдом.

И я теперь, как Сид Вишес, занимаюсь дебильным трудом!

Начался проигрыш. Леша заиграл примитивное соло.

Лиза приплясывала, размахивая перед собой микрофоном на проводе.

Из-за кулис на сцену выбежали милиционеры. С ними был мужичина в пиджаке, сидевший в зале. Сейчас он держал в руках рупор.

– Все остаются на своих местах! – закричал он. – Не пытайтесь дергаться!

Зрители бросились к выходу. Милиционеры, стоящие в дверях, загородили им дорогу.

Милиционер с прыщавым лицом ударил длинноволосого парня кулаком в лицо.

*

Два милиционера вели «троглодитов» к автобусу.

– Даже инструменты не дали забрать… – бурчал Женя. – А если украдут?

– А ты что думал, что тебя в «кутузку» прямо с басом наперевес повезут? – спросил Леша. – Чтобы мы там развлекали наших доблестных стражей порядка?

– Хватит пиздеть, помолчи, – сказал милиционер.

– А то что? – спросил Леша.

– А то я тебе ебало разобью!

Дом культуры был окружен милицейской цепью. У входа стояла колонна оранжевых «Икарусов» с табличками маршрутов.

Милиционеры заталкивали в них зрителей и музыкантов.

На балконах пятиэтажек стояли люди, наблюдали за происходящим.

Лиза, Леша, Женя и Билл поднялись в автобус. В нем уже было полно зрителей с концерта. Все сиденья были заняты.

Парень лет шестнадцати, с длинным светлым чубом, в майке с надписью «Спасем мир», встал с сиденья, дотронулся до плеча Лизы.

– Прошу, мадмуазель, – сказал он.

– Спасибо.

Лиза села.

– Ты меня не помнишь? На концерте Пети, «чертановского гопника». «Глаза-а-а как цветы», – напел он.

– Да, помню.

– Императрица Екатерина Вторая долгое время переписывалась с известным французским философом Вольтером, – сказал парень. – При этом она вела дневники довольно откровенного содержания. Другие известные дамы дневников, как правило, не вели. Все изменила революция.

– Ну и что? – спросила Лиза.

 

7 мая, пятница

Осипович сидел на кровати в палате – в джинсах и синей кофте от спортивного костюма. На распухшем, уже без повязки носу желтел синяк.

На полу у ножки кровати стояла спортивная сумка с надписью «Олимпиада-80».

– Чё, на свободу с чистой совестью? – спросил сосед, заулыбался, показав металлические коронки.

Осипович не ответил.

В палату зашла высокая худая медсестра с морщинистым лицом.

– Осипович, вот твоя выписка.

Она протянула ему бумажку, отпечатанную на машинке.

Осипович взял ее, сложил пополам. Медсестра вышла.

*

Осипович зашел в квартиру, поставил сумку на пол, включил свет в прихожей, запер входную дверь.

Из комнаты выглянула старуха-хозяйка в цветастом платке.

– И где ты был, Саня? Я волновалась. Что ж ты ничего не сказал? Домой ездил на праздники, да?

– Да.

– Может, выпьешь со мной? Я тут решила тридцать капель…За праздники. За мир, труд, май…

– Нет, спасибо.

– Ну, как хочешь… Саня, мухи у нас появились. Как только потеплело, сразу мухи. И так каждый год. Надо сходить в аптеку – купить липучку. Может, сходишь?

*

Следователь ОБХСС – под шестьдесят, в белой рубашке в крапинку с грязной полоской на воротнике – взял со стола графин, налил в стакан воды, выпил.

Вынул из кармана пиджака, висящего на спинке стула, мятый носовой платок, вытер капли пота на лысине.

Лиза смотрела в окно. Свежие зеленые листья терлись о стекло.

– Итак, продолжим, – сказал следователь. – Получали ли вы от гражданина Семенова деньги за участие в нелегальном концерте?

– Деньги? Вы что, смеетесь? Какие деньги? Мы как бы не профессиональная группа. Играем исключительно для удовольствия.

– Почему вы согласились принять участие в нелегальном концерте?

– Мы понятия не имели, что концерт – нелегальный. Семенов – сотрудник райкома комсомола Бутырского района. Он сказал, что будет концерт художественной самодеятельности, предложил нам выступить. Мы, естественно, согласились.

– По какой цене он продавал билеты на концерт?

– Понятия не имею. А что, разве билеты продавали? Я думала, что вход свободный.

*

На месте следователя сидел кагэбэшник, выбегавший с рупором на сцену на концерте. Он был в том же самом сером пиджаке. Под ним – белая рубашка и сбившийся набок черный галстук.

– Ну, что, гражданка Короткова, я могу вам сказать? Дела ваши очень даже печальные. Плачевные, я бы даже сказал.

– Почему? – Лиза спокойно смотрела на него.

– Вы участвовали в нелегальном концерте. Проживаете в Москве без прописки…

– Концерт организовывал сотрудник райкома комсомола. Если комсомольцы занимаются чем-то нелегальным, то вопросы, наверно, надо задавать им, да?

– Ну, с этим мы как-нибудь сами разберемся. А по поводу прописки что вы скажете?

– Я только приехала месяц назад и не успела еще прописаться. Хозяйка моя попала в больницу, поэтому дело откладывается. А так – в ближайшее время пропишусь.

– И чем вы планируете заниматься в Москве, кроме участия в антисоветском ансамбле?

– Не знаю, о чем вы говорите. В наших песнях ничего антисоветского нет.

– Ну а все же – на жизнь же зарабатывать чем-то надо? Раз, по вашим словам, за выступления вам не платят?

– Я работаю. Натурщицей, в институте Сурикова.

– Надо думать, в обнаженном виде?

– Это – попытка сделать мне комплимент?

*

Над большим письменным столом висел портрет молодого Ленина.

Блондинка и брюнетка из общаги – в белых блузках с комсомольскими значками и черных юбках – курили у открытого окна.

На диване сидел парень в синем школьном костюме и белой рубашке. Костюм был ему тесноват, манжеты рубашки торчали из слишком коротких рукавов.

Полный невысокий парень в очках с толстыми стеклами, сильно увеличивающими его карие глаза, устанавливал на штатив видеокамеру.

К девушкам подошел Стас.

– Значит, по поводу сцены, – сказал он. – Вы – сотрудницы райкома комсомола, а он как бы пришел вступать в комсомол. Постарайтесь поставить себя на место сотрудниц райкома комсомола. Им безумно скучно, а тут приходит симпатичный парень, и они запирают изнутри дверь и решают развлечься… Значит, первоначальное настроение сцены – глубокая скука…

– Стасик, давай без этого, а? – сказала блондинка. – Мы понимаем, тебе хочется применить систему Станиславского, но здесь ведь нужно другое.

– Мы справимся, не боись, – брюнетка улыбнулась, потушила сигарету в пепельнице.

– Все готово, – сказал оператор. – Можно начинать.

*

Оля отперла дверь, вошла в квартиру. Включила свет в прихожей, заглянула в комнату.

Анатолий печатал на машинке.

– Привет! – сказала Оля.

Анатолий не ответил.

Оля сбросила туфли, прошла в комнату, села на диван.

– В чем дело? – спросила она.

Анатолий продолжал печатать.

Оля встала с дивана, подошла к нему, дотронулась до плеча. Анатолий сбросил ее руку, резко обернулся.

Оля сделала шаг назад.

– В чем дело? – выкрикнул он. – Ты спрашиваешь у меня, в чем дело? Это я должен спросить у тебя, в чем дело! Я звонил Иннокентию. Он сказал, что не восстановит меня в Союзе! Что могло ему не понравиться? Что ты неправильно сделала? Мне не нужны случайные попутчицы! Я с одной такой прожил десять лет. Если хочешь быть со мной, то ты должна идти до конца. Еще раз спрашиваю – что могло ему не понравиться?

– Все ему понравилось. Просто он нас обманул.

– Скажи, ты сосала ему? Ты сосала ему? Нет? А он просил? Или, может, не просил, но хотел?

Анатолий схватил со стола печатную машинку, бросил на пол. Вскочил со стула, стал сбрасывать книги с полок. Оля выбежала из комнаты.

*

Оля сидела на табуретке на кухне. Глядела на капли дождя, растекающиеся по стеклу.

Вошел Анатолий, стал рядом. Оперся руками о подоконник.

– Прости меня, – сказал он. – У меня крайне тяжелый период. Я оказался в странной ситуации. Я же не диссидент, ты знаешь. Да, я не люблю советский строй. Но я не хочу с ним бороться. Я просто хочу свободы творчества, хочу, чтобы меня печатали и платили за это деньги.

– Ты изменился. Я больше тебя не узнаю. Ты стал другим человеком.

– Ты говоришь банальности. Мне неприятно это слышать. Я был о тебе лучшего мнения.

Анатолий вышел из кухни.

 

8 мая, суббота

Андрей открыл дверь будки, вышел на крышу.

– Осторожно, мы почти у края, – сказал он Лизе. – Но не бойся. Я тебя поддержу.

Он подал Лизе руку, она вышла из будки. Перед ней был край крыши с невысокой металлической оградкой.

– Пойдем, – сказал Андрей.

Держа Лизу за руку, он двинулся к середине крыши. Лиза пошла за ним.

Андрей остановился.

Впереди и справа светились огни павильонов ВДНХ, еще правее – окна гостиницы «Космос», слева – несколько окон телецентра и красные огоньки на Останкинской телебашне.

Андрей сел на металлический бордюр, проходящий по ребру крыши, поставив ноги по обе стороны от него. Лиза села рядом, лицом к Андрею.

– Эта крыша – мой второй дом, – сказал Андрей. – Я хожу сюда лет с десяти. В детстве просто вылезали с пацанами, в войну иногда играли. Потом в соседнем доме пацан упал с крыши и насмерть разбился. Оградка была ржавая и сломалась, он за нее не удержался… И тогда во всех домах выходы на крышу закрыли на висячий замок. А классе в десятом я заметил, что замка уже нет, и стал иногда подниматься на крышу.

– Зачем?

– Просто, чтобы посидеть, подумать.

Андрей вынул из кармана джинсовки пачку сигарет, спички. Дал сигарету Лизе, взял себе. Прикурил обоим. Отбросил в сторону горящую спичку. Она потухла, ударившись о крышу.

Лиза затянулась, посмотрела на Андрея.

– Ты волнуешься из-за концерта? – спросил Андрей. – Расслабься. Им не за что зацепиться. Если кому-то и могут настучать по башке, то этому комсомольскому организатору. За то, что нахимичил с билетами или не получил всех разрешений. Меня допросили как зрителя – я сказал, что билетов не видел и уверен, что их не было вообще. И так сказали практически все. Музыканты сказали, что им ничего не платили, что они приняли участие в комсомольском концерте, без всякого гонорара. Да, теоретически к тебе могут прицепиться из-за прописки. Но ни «контора», ни ОБХСС заниматься этим не будут – у них своей работы хватает. Отправят бумагу участковому, она дойдет через месяц, он положит ее в кучу таких же бумаг…

Андрей сделал затяжку, улыбнулся, посмотрел на Лизу. Бросил сигарету. Она покатилась вниз к краю крыши. Мелькнул красный огонек.

Андрей притянул к себе Лизу. Они начали целоваться.

 

9 мая, воскресенье

Лиза отперла дверь, зашла в коммуналку. Сняла кроссовки, поставила рядом с валяющейся на полу детской погремушкой.

Прошла по коридору на узкую, длинную кухню. Вдоль одной стены стояли четыре газовые плиты, вдоль другой – три металлические раковины, стол, два холодильника. На веревках под потолком сушились детские колготки и семейные трусы.

У окна на табуретке сидел мужчина в облезло-желтой майке. Он обернулся, улыбнулся, показав желтые зубы. В верхней челюсти одного не хватало.

Лиза поставила сумку на табуретку, взяла со стола стакан, подошла к раковине. Открыла кран, налила воды, отпила.

– Где шляешься, Лизка? – спросил мужчина. – Все ебешься?

–Я, Сергеич, к твоему хамству и пошлости уже как бы привыкла. Так что можешь говорить, что угодно.

–А что я плохого сказал? Не, ты мне объясни, что я плохого сказал? Что плохого в том, чтобы ебаться? Пока молодая, надо ебаться. Я вон уже не могу…

– Не прибедняйся, Сергеич. Ты еще не такой старый. Все у тебя еще должно функционировать…

– Да я и не говорю, что не фунцикулирует… Только кто мне даст?

Лиза посмотрела в окно.

Внизу дед в военной форме с погонами капитана, с медалями и орденами на кителе вышел из магазина «Овощи». В руке он держал сетку с картошкой.

 

Читать далее