02.07.2018
Как я стал
читателем
Как я стал читателем
Как я стал читателем
Как я стал читателем
Как я стал читателем

Мне было 14, и я мечтал стать великим кинорежиссером. На день рождения мне подарили видеомагнитофон «Панасоник», и я целыми днями смотрел кино, в основном, фильмы Джеки Чана, которого считал лучшим актером всех времен и народов, и, как и он, я собирался самостоятельно исполнять все трюки в собственных фильмах, чтобы потом на фоне финальных титров пускать нарезку с неудавшимися дублями — как я ломаю ноги и получаю травмы, но героически, превозмогая боль, продолжаю съемку. Однажды маме все это надоело, и она выдернула видак из розетки, — что вообще-то на нее не похоже, на меня в детстве даже голос редко повышали, — но именно в тот день она сделала мне предложение, от которого я не мог отказаться: для разнообразия мог бы книжку прочесть, сказала она.

Читать что-то из школьного списка страшно не хотелось, и я полез на верхние полки в шкафу, там, как я знал, за аккуратными, солидными собраниями сочинений Гюго и Толстого, которые пугали меня своим мелким убористым шрифтом и длиннющими абзацами, лежали НФ-романы с уродливыми иллюстрациями на обложках. Я вытащил первую попавшуюся. Это был Роберт Хайнлайн. Крупный, дружелюбный шрифт, множество диалогов, еще и сборник рассказов — прям то, что надо школьнику-лентяю и будущему великому кинорежиссеру, автору революционно-авангардных фильмов, подумал я.


Я полистал оглавление и выбрал рассказ с самым крутым названием: «Все вы — зомби». Так мог бы называться мой будущий фильм, в котором обязательно было бы камео моего друга и наставника, Джеки Чана.

И начал читать.

Спустя пять страниц я уже был самым большим поклонником Хайнлайна на планете Земля.

До этого я не подозревал, что так бывает, что автор может вот так просто за пять страниц вызвать короткое замыкание в мозгу читателя и обратить его в свою веру. Вот так запросто.

Я перестал хотеть быть великим кинорежиссером и решил, что теперь буду хотеть стать великим писателем.

Тогда-то и произошла моя инициация.

В то лето я прочел все романы Хайнлайна. И даже начал писать свой первый, — и, разумеется, гениальный, — роман, который, — опять же, разумеется, — почти дословно повторял сюжет рассказа «Все вы — зомби», с одной лишь разницей — теперь там было камео Джеки Чана.

И тут моя история делает новый, — весьма неожиданный, — виток.

Поскольку мою маму сложно было заподозрить в любви к американским фантастам, — да и книжки их были не на виду, как Гюго и Толстой, а в самом дальнем углу на самой верхней полке, — я спросил у нее, откуда у нас дома взялся Хайнлайн.

— Это Улугбека. — Сказала мама. Таким тоном, как будто это все объясняет.


Улугбек жил по соседству. С женой и дочкой. Мы на девятом этаже, они на восьмом. Мы дружили семьями, и они часто оставляли свою дочь, Чимиту, у нас дома, когда уезжали в родную Бурятию «по делам».

А потом они исчезли. Были люди — и нет их.

Недавно я увидел в книжном роман Хайнлайна и вспомнил про Улугбека, и написал маме, спросил, что с ним случилось.

Улугбек, ответила мама, задумал бизнес, но с ним случились девяностые. Он хотел наладить поставки подсолнечного масла в Бурятию, взял деньги не у тех людей и прогорел. Его стали навещать «серьезные ребята», братки, — такие, знаете, короткостриженные, в спортивных костюмах с тремя полосками, за ухом у каждого по сигарете, — я полагаю, сигарета за ухом, это у них какой-то условный маркер «свой-чужой». Короче, начались угрозы: братки с чувством зачитывали Улугбеку перечень костей, которые обещали ему сломать в случае невыплаты долга. В костях они разбирались: знали все от clavicula до os sphenoidale.

И Улугбек сбежал. Однажды ночью взял семью в охапку и укатил в Бурятию. То есть совсем без вещей, так сильно торопился.

Потом была какая-то чехарда с их квартирой; ее, кажется, переоформили на себя и перепродали те самые трехполосные братки, а новые хозяева решили выкинуть и/или раздать бедным все личные вещи прошлых жильцов. Моя мама не позволила выкинуть книги, забрала их себе. И спрятала их в стеллаже, за Гюго и Толстым. Они лежали там, — не знаю сколько: три года? пять? — и ждали своего читателя; ждали, когда я решу стать великим кинорежиссером, и моя попытка посмотреть «все фильмы в мире» заставит маму выдернуть видак из розетки, ждали, пока моя природная лень и боязнь мелких шрифтов не вынудят меня искать «самую легкую книгу из всех возможных».


Дальше — мне 22. Я, наконец, отрастил хребет, съехал от мамы, перебрался в Москву. Из вещей у меня всего одна сумка, — это довольно странное чувство, собрать все свои вещи, оглядеться и вдруг понять, как мало места ты занимаешь в мире. Кроме одежды в сумке всего одна книга — Андрей Платонов. Мое второе странное знакомство. Мне было лет 19, я добирался на автобусе до университета, какая-то незнакомка читала книгу, я заглянул ей через плечо и тут же понял — с текстом что-то не так. Он весь кривой и угловатый. «Она зябла чего-то и поправляла или жалела на себе бедную одежду». В смысле «жалела одежду»? Ну кто так пишет-то? Похоже на кривой перевод, или на стилизацию под кривой перевод.

Тайком посмотрел на обложку — Андрей Платонов, «Фро, рассказы».

Я до сих пор считаю, что книги Платонова так странно написаны именно потому, что это перевод — с какого-то изначального протоязыка на русский, который, очевидно, недостаточно вместителен, чтобы передавать все смыслы и нюансы, поэтому Платонов гнет его, лупит, растягивает, чтобы хоть как-то затолкать внутрь все свои изначальные истории.

Книга, которую хочется не только читать, но и петь — большая редкость. Платонов только такие и писал.

«Любовь мирно спала в ее сердце; курьерский поезд далеко удалился, на верхней полке жесткого вагона спал, окруженный Сибирью, ее милый человек. Пусть он спит и не думает ничего! Пусть машинист глядит далеко и не допустит крушения».

Потом были первые попытки писать «под Платонова», довольно жалкие, мертворожденные. Но это был полезный опыт, Платонов показал мне, что язык — это вовсе не свод правил/законов/запретов, вроде Уголовного Кодекса, — туда не ходи, того не делай, а вот это выдели запятыми, — язык скорее экосистема, которую вполне можно, и даже нужно, менять, дополнять и наращивать, — главное: знать, чего хочешь.


Дальше — 2011 год, я привыкаю к Москве, общаюсь в основном с рыбами и немного с людьми — работаю в аквариумной компании. Один клиент, пока я ковыряюсь в фильтре, рассказывает мне смешную притчу:

«Плывут как-то две молодые рыбки, а навстречу им — старая рыба, кивает и говорит: «Привет, молодежь, как вам вода сегодня?» Рыбки плывут дальше, и вдруг одна из них поворачивается к другой и спрашивает: «Что еще, мать твою, за „вода“?»

Притча так мне понравилась, что я решил узнать, кто ее автор. И вот что интересно: гугл ссылался не на какого-нибудь китайского мудреца, а на американского писателя — Дэвида Фостера Уоллеса.

Первое, что я сделал, дочитав статью в Википедии о нем, — заказал на Амазоне его роман «Infinite jest». Книга приехала через месяц, я распаковал ее (тяжелая, теплая, синяя), открыл и — забуксовал на четвертой странице.

Роман долго лежал и собирал пыль на рабочем столе, служил ковриком для мыши, мухобойкой, подстаканником, пресс-папье для курсовых работ, переезжал со мной из одной съемной квартиры в другую — мы с ним много чего пережили.

Со стороны это выглядело так, словно я сдался — на самом деле я просто лежал по направлению к цели. Я заказал путеводитель по «Бесконечной шутке», потом — еще один, потом — скачал себе в читалку все остальные книги Уоллеса (они гораздо проще) и потихоньку, кусками читал одну за другой.

Я готовился к штурму.

Штурма не получилось. Ни в первый раз, ни во второй, ни в третий. Ни в четвертый.

В итоге мне пришлось сменить тактику: зачем штурмовать крепость, когда можно найти ворота и мирно в них постучать.

Это было первое откровение: я понял, что у каждой книги есть своя архитектура, свои арки, залы, коридоры, — и свои точки входа. Одни книги похожи на серию комнат, анфиладу — и в них довольно сложно заблудиться — ты просто входишь в открытую автором дверь и ступаешь из одной комнаты/главы в другую. Таких большинство. Но есть другие книги — они спланированы, спроектированы так, чтобы отпугивать читателя, они как дома с привидениями: сначала ты переселяешься в них, а потом они — в тебя.

Книга весила почти два килограмма, читал я ее больше двух лет, всюду таская с собой в рюкзаке. Довольно тяжелое бремя, учитывая, что и без книги рюкзак мой всегда под завязку набит барахлом. Барахла было больше чем слов, но слова — тяжелее. Они всегда тяжелее. Особенно если речь идет о книге, которую ты никак не можешь добить. Как там говорят? Ничто не мучает сильнее, чем неоконченное дело. Правильно говорят. Но я перефразирую: сильнее неоконченного дела могут мучить только боли в спине, вызванные тяжестью неоконченного дела.

Я запойный читатель. Плюс сам кое-что пишу, перевожу. Довольно странно теперь вспоминать детство и думать о том, с чего начался этот мой читательский «путь самурая».

А начался он с того, что один ушлый, но не очень удачливый бурят в конце девяностых пытался протащить в Бурятию фуру с подсолнечным маслом, но что-то пошло не так.

И это не шутка.

Читайте также:
Бездна, которая катится в мир
Бездна, которая катится в мир
Безалкогольный дневник
Безалкогольный дневник
Состояние твёрдой реальности
Состояние твёрдой реальности