12.05.2016
Интервью с фельдшером: cмех и сломанные ребра
Интервью с фельдшером: cмех и сломанные ребра
Интервью с фельдшером: cмех и сломанные ребра
Интервью с фельдшером: cмех и сломанные ребра
Интервью с фельдшером: cмех и сломанные ребра

Это очень личная история превращения наивной девочки-санитарки в циничного и отстраненного профессионала — фельдшера скорой помощи. Предельно откровенный рассказ о вере и смерти, неудавшихся реанимациях, сломанных ребрах, маргинальной прослойке, населяющей Новосибирские окраины, а также профессиональной деформации психики у работников скорой.

Д. — Дистопия

Ф. — Фельдшер

ЧАСТЬ I. ПРЕАМБУЛА

Д. — Почему ты выбрала эту профессию?

Ф. — На самом деле, это было странно. Потому что кого бы я ни спросила на работе, они сами не понимают, как попали туда. Это был какой-то маленький перевалочный пункт на пути к чему-то большему, у всех были какие-то мечты, но раз-херак и все остались именно здесь. Лично я собиралась поступать в НГАХА на дизайнера, зубрила ИЗО и прочую художественную фигню, но каким-то магическим образом набрала довольно высокий балл по биологии на ЕГЭ и подумала — «почему бы не потащить свои документы в медицинский колледж»? Я подумала, что это тоже могло бы быть прикольно.

Д. — Почему ты пошла в колледж, а не в медицинский университет?

Ф. — Для университета у меня все же не хватало баллов. Потому что по русскому я набрала их довольно мало. Я просто подумала, что, блин, это могло быть круто. Это пригодится мне в будущем. Это действительно мне пригодилось, потому что теперь все спрашивают «что это у меня за прыщ на жопе» именно меня (смеется). Пошла, подала документы, меня приняли и я осталась в медицинском колледже.

Д. — Ты ведь еще не могла быть фельдшером, пока училась?

Ф. — Да, во время учебы у меня был статус санитара.

Д. — Стать санитаром может кто угодно?

Ф. — Нет, но раньше так и было. Приходили студенты из какого-нибудь факультета летательных аппаратов в НГТУ, становились санитарами и работали у нас. Но с год назад произошла какая-то реформа и теперь это не так. Теперь санитарами может стать только студент медицинского колледжа или медвуза. Но некоторые делают по-хитрому, поступают на учебу, устраиваются на работу, отчисляются, но продолжают работать на скорой.

Д. — Когда ты перестала быть санитаром и стала фельдшером?

Ф. — Когда закончила колледж с четырьмя курсами. Произошло это год назад, выходит два года санитарства параллельно с учебой и почти один год фельдшерства.

Д. — Бригада на скорой состоит из врача, фельдшера и санитара?

Ф. — Это слишком лакшери. Такое бывает, но чаще на реанимационных бригадах.

Д. — Как ты устроилась работать на скорую?

Ф. — Тогда я заканчивала второй курс. Мне только исполнилось 18 лет. С подработки баристой денег явно не хватало. Поэтому я пошла и просто притащила туда документы. Кроме того, я подумала, что было бы неплохо узнать, что меня ждет после выпуска и посмотреть как это выглядит. Сначала пошла на центральную подстанцию. Но меня не взяли, потому что на центральную подстанцию огромная очередь и туда хотели попасть все.

Д. — Что такое подстанция?

Ф. — Мы должны где-то обитать и отдыхать, где-то должны стоять наши машины. Это место называется подстанцией. С виду похоже на больницу. Но, на самом деле, там больных здоровьем нет. Там есть только мы — больные на голову (смеется). На ней начинается смена, мы выезжаем на вызовы, и если их нет, что случается крайне редко, то мы возвращаемся на подстанцию. Там ты сидишь в ординаторской, пьешь чай, поливаешь всех дерьмом. Периодически обсуждаешь медицинские нововведения, смотришь телевизор с Путиным. На подстанции в течение смены течет жизнь. Но заехать на подстанцию получается очень редко. Таких подстанций по городу 12 штук.

Д. — Чем круто работать именно на центральной подстанции?

Ф. — Во-первых, к центральной подстанции прикреплена относительно небольшая территория. Во-вторых, центральная подстанция считается самой главной и там сидят верхушки, у которых есть возможность фильтровать вызовы. На нашей периферической подстанции, которая находится в самой жопе, любой может вызвать нас по случайной причине и ему засчитают этот вызов. А в центре есть возможность перенаправить бредовый вызов в поликлинику. То есть, вызовов у них меньше, работы меньше, спят они больше.

Д. — Но у тебя не получилось туда попасть.

Ф. — Да, поэтому пришлось пойти на «периферию». Район обслуживания оказался огромный (смеется).

Д. — Расскажи про свои первые дни на работе. Какие впечатления?

Ф. — Понятное дело, я там никого не знала. Ни с кем не общалась. Для меня все было в новинку. Я была как потерянный цыпленок, который искал к кому бы прибиться. Помню свои странные ощущения от того, что я в первый раз каталась ночью в машине. В такой огромной красивой желтой машине. Не в газельке, а в мерседесе. Это захватывает тебя. Захватывает тем, что ты начинаешь чувствовать себя маленькой шестереночкой в большом механизме. Для обывателя скорая — это что? Это мимо проезжающая белая машина. Если она проезжает с мигалками, то люди оборачиваются и думают — «о, вот кого-то везут». А теперь я сама сидела в ней и думала — «что я тут делаю, как же так получилось?». Я была взволнована. Мне казалось это каким-то нереальным. До этого по ночам только бухала по впискам, а тут я работаю. Разрыв шаблона (смеется). Бывают такие моменты в твоей жизни, когда ты думаешь, что это тебе снится. Но нет, тебе это не снится и ты пашешь до самого утра, затем возвращаешься домой и у тебя остается масса впечатлений.

Ты приезжаешь на вызовы к незнакомым людям, которые впускают тебя в свой дом. Они ждут тебя. Это тоже было весьма непривычным ощущением. Порой я не могла побороть свое любопытство, чтобы не разглядывать обстановку в чужих квартирах и самих людей. Хотя первостепенным, разумеется, было желание помочь проблеме человека. Ты думаешь о том, что же у него случилось. Неважно, что там может оказаться полная ерунда. Первые разы ты все воспринимаешь как серьезную проблему. Ты думаешь о том, что ты должен справиться с ней, потому что человек надеется на тебя. Думаешь о том, как бы ему помочь, что для него сделать. Поначалу у всех, кто приходит на это поприще, много инициативы. Только по громкоговорителю на подстанции называют твое имя и ты сразу подскакиваешь с мыслью о том, что ты должна спасать людей, должна спасать жизни. Бежишь и думаешь, что сейчас в твоей жизни будет что-то крутое. Сейчас же мое утро начинается с того, что я думаю, что люди сами себя нах*й не пошлют, поэтому пора идти работать. И я иду слать людей нах*й (смеется). Но так я начала относиться к работе не сразу.

Д. — Какими были твои первые самые запомнившиеся случаи?

Ф. — Хорошо помню свой самый первый труп. Когда мы приехали, мужчина был уже мертв и мы просто констатировали смерть. Это была такая типовая двухкомнатная хрущевка в пятиэтажке. Зашла в приличную светлую комнату. Все красиво. Мне запомнились очень светлые белые шторки. Все было залито светом. Но на полу валялся труп мужчины весом примерно 120 кг и из его носа сочилась кровь. Реанимировать его уже не было смысла, он уже остывал. Я смотрела на него и думала — это же труп! Это был мой первый раз, когда я была рядом с трупом настолько близко. Это совершенно незнакомый тебе человек, и вот он мертв. Если ты увлекаешься чем-то мистическим, то подумаешь о том, что его дух летает где-то рядом и может быть вы вдвоем вместе смотрите на его тело. Он был очень тучный, у него были кучерявые волосы и легкая небритость. Помню, самое первое, что я сделала — это села на корточки и потыкала его пальцем. Пожалуй, я не испытала шока, мной владело почти детское любопытство.

Д. — От чего он умер?

Ф. — Это была уже не наша забота, этим должна заниматься судмедэкспертиза. Его сердце в какой-то момент просто остановилось. Он умер быстро и внезапно. Когда мы оттуда вышли, я все еще о нем думала.

Д. — Как прошла твоя первая реанимация?

Ф. — Несмотря на то, что мы линейная бригада, а не реанимационная, такой случай подобрался достаточно быстро. Приехали с фельдшером к дедушке. Дедушка был сухонький. Дедушка был лежачий. Дедушка был в памперсах. Ему уже было столько лет, что впору было бы его уже отпустить. Такой дедушка должен быть в кругу семьи и тихо мирно умереть. Но обстановка была не та. Было видно, что родственникам он уже надоел. По жестам, мимике, общему поведению было заметно, что они его недолюбливают. Когда мы зашли и он еще был жив, в их голосе слышалось только пренебрежение — «Он что-то пить перестал. Воду. Его ни в какие больницы не берут, мы не знаем куда его запихнуть. Сделайте с ним что-нибудь». И на словах «сделайте с ним что-нибудь» дед внезапно перестает дышать. Они вдруг нацепили на себя маску напускного благородства — начали скандалить и громко требовать, чтобы мы его спасли. По правилам, реанимация проводится на полу, поэтому мы стащили его с кровати. Он был настолько сухой, что на нем не было живого места, чтобы поставить туда укол. Когда сердце останавливается и наступает клиническая смерть, то давление падает, сосуды опадают, и сделать укол становится чрезвычайно сложно. Лишь каким-то магическим образом мне удалось попасть в вену. Затем мне сказали — «качай». И я начала качать. Я не рассчитала силу амплитуды и в какой-то момент услышала как под моими ладонями три ребра треснули, как сухие ветки на деревьях, и провалились внутрь. Этот треск стоит у меня в ушах до сих пор. В дальнейшем были еще сломанные ребра, но эти запомнились больше всего. Я тогда остановилась, но фельдшер сказал — «качай дальше». Я продолжила качать, уже на автомате, абсолютно не понимая что происходит. В итоге, деда мы так и не откачали. Я вышла на улицу, наступали сумерки. Это было лето. Я стояла, дышала воздухом и думала — «ох*еть». Я чувствовала себя жалкой. Но пора было ехать на следующий вызов.

Д. — Каково это ощущать, что в твоих руках находится жизнь человека?

Ф. — Признаю, ты ощущаешь чувство власти. Такую небольшую, тоненькую линию власти. Пару секунд у себя в голове играешь в бога. Думаешь о том, что от твоих правильных или неправильных действий зависит будет человек жить или не будет. Эти ощущения можно сравнить с быстрой ездой на автомобиле, когда ты открываешь окно и тебе в лицо ударяет настолько сильный порыв ветра, что ты захлебываешься воздухом и первые секунды не можешь дышать. Так же и в первые секунды осознания того, что от тебя зависит жизнь человека, тебе тоже перехватывает дыхание. Ты чувствуешь, что ты захлебываешься от этих ощущений. Но потом все нормализуется. На каком-то извращенном уровне, конечно, мне это ощущение нравится. Пожалуй, со временем это поменяло мою личность. Я начала по-другому относиться к людям, перестала воспринимать их как людей. Те люди, с которыми ты дружишь и общаешься — они для тебя люди. А пациенты — это просто пациенты. Если относиться к ним с личным отношением, то тебя надолго не хватит.

ЧАСТЬ II. ПУТЬ К ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕФОРМАЦИИ

Д. — Ты говоришь о том, что со временем отношение к работе меняется. Почему это происходит?

Ф. — В определенный момент, я просто поняла, что наш район — это цитадель дерьма. Это как село. Отвратительное. С наркоманами, с бомжами. Мне кажется, что все эти люди живут в средневековье. В долбанном средневековье. Они не знают, как правильно использовать банальные лекарства и антисептики. Не знают, что анальгин может помочь от боли, а перекисью водорода можно стерилизовать рану. Потому что 70% района колются и бухают, не просыхая. И когда ты приезжаешь к очередному алкашу, который судорожно просит его откапать, ты смотришь на него с таким отвращением, что просто разворачиваешься и уходишь. Ты не хочешь ему помочь и не делаешь этого, потому что это бессмысленно.

А знаешь, что самое смешное? В нашем районе находится одна единственная больница, в которую свозят бомжей со всех районов. И когда их туда привозят, они там так и остаются. Они копятся. Такой вот естественный прирост бомжей в одной точке города. Большинству просто лень добраться до моста и отправиться в какое-нибудь другое место.

Д. — Ты как-то упоминала одного парня фельдшера, который покончил с с собой.

Ф. — Да, с ним вышла весьма неприятная история. Он застрелился. Выпустил из обреза дробь и разнес себе голову. Хоронили в закрытом гробу.

Д. — Почему это с ним произошло?

Ф. — Конечно, во всех деталях я его жизни не знаю, но скорее всего не выдержал проблем. Очень многие не выдерживают напряжения на подстанции. В основном, это слишком эмоциональные люди, которые не умеют пропускать все через себя. Работая на скорой, нужно стать предельно сухим человеком. Не стоит запоминать вызовы, не стоит запоминать людей к которым ты приходишь. Если ты будешь запоминать, то ты не сможешь в этот день заснуть в принципе, а голова будет разрываться от воспоминаний. Нужно просто заходить на вызов — для тебя люди не существуют. Они рассказывают жалобы, но ты должна относиться к ним технически, как к передатчику из радио. Ты это слушаешь, пишешь в карту, осматриваешь беглым взглядом. Если нужно, осматриваешь серьезнее. Ставишь диагноз. Либо увозишь, либо оставляешь дома. Выходишь на лестничную площадку. Все, ты забыл человека. Спускаешься в машину, берешь новый вызов. Когда я возвращаюсь с работы домой и мать спрашивает меня о том, как прошла моя смена, то мне бывает трудно вспомнить — «А что же там собственно было»? Возможно, это какая-то психологическая защита. Но, конечно,  всегда бывают такие вызовы, которые очень откладываются в памяти.

Д. — Твои рассказы напоминают соображения из мемуаров участников военных действий о том, кому удается сохранить свою психику, а кто ломается. Что же случается с теми, кто не справляется?

Ф. — У некоторых бывают нервные срывы, что достаточно часто происходит на подстанции. Я хорошо помню одну женщину, которую сняли с линии, потому что шарики за ролики заехали и увезли на «Владимировскую» в дурку.

Д. — Как это проявлялось?

Ф. — Она в какой-то момент перестала понимать что с ней происходит. Мы сидели с ней в машине, а она спрашивала у водителя — «А куда мы приехали?». Ей говорят, вот на такой-то такой-то вызов. Она отвечает — «А, понятно». Она взяла сумку, вышла из машины, встала возле нее с сумкой и начала смотреть в одну точку. Потом зашла в машину обратно и снова спрашивает — «А куда я шла?».

Д. — Cейчас с ней все хорошо?

Ф. — Да, после дурки она пришла в себя, вернулась на работу.

Д. —  У вас были еще случаи самоубийства помимо того парня с обрезом?

Ф. — Да, мне было известно о пяти случаях суицида из работников скорой. Правда из покончивших с собой я знала только одного, первого фельдшера, с которым меня поставили работать.

Д. — Тот парень, который покончил с собой, какое впечатление производил?

Ф. — Ну мне казалось, что он был безумно оптимистичный, шебутной. Немного женственный. У него был очень экспрессивный характер. То, что он совершил суицид, удивило всех. Думали кто-кто, но только не он.

Д. — Когда наступил тот момент, что ты поняла, что сумела полностью адаптироваться?

Ф. — Через год-полтора. Именно через год-полтора ты понимаешь, что все вызовы однотипны по большей части. У тебя одни и те же лекарства, одни и те же люди на подстанции. Одни и те же диагнозы. Бывают и постоянные клиенты, к которым я не катаюсь. С самого начала ты пытаешься разговаривать с людьми нормально. После адаптации, ты понимаешь, что люди, вызывающие тебя по всякой по*боте — просто забирают твое время и отнимают чье-то чужое. К кому-то ты просто не успеваешь. Люди, которые не ценят чужое время, которые самостоятельно не могут сбить у себя температуру или сыпь, вызывают у меня раздражение. В какие-то моменты даже ненависть. Но большую часть моей ненависти, конечно, вызывает асоциальная прослойка нашего района. Ее, наверное, процентов 70. Это люмпены и маргиналы, у которых ничего нет за душой. Они никто. И последняя возможность для них самоутвердиться — это гос.структуры. Они думают, что гос.структуры им обязаны и пытаются этим воспользоваться.

Помню один вызов. Приехала в старые двухэтажные деревянные бараки. Когда ты их видишь, то сразу понимаешь, что нормальные люди там уже не живут. Приезжаешь и уже заходя чувствуешь спертый запах дерьма, плесени, прогнившей древесины, кошачей ссанины и все это сдобрено дешевым освежителем воздуха. Повсюду бегают тараканы. Внутри две женщины. На вид — бичи. И мужик, которому плохо. У него стояла колостома. То есть, у него прямая кишка выведена через живот, а задница зашита. И теперь он срет, откровенно говоря, в мешочек. И кишка торчит из живота. Такую процедуру проводят при онкологиях прямой кишки. Нормальные люди за ней ухаживают. Но не в его случае, и выглядит она, сглаживая острые углы, отвратительно. Ему не нужна гигиена и помощь, он три дня бухал и теперь ему нужно повы**ываться перед скорой. Я сказала ему — «нет, пусть тебя наркологическая служба откапывает». И уехала. У нас есть возможности, чтобы откапать человека. Рецепт прост — аскорпан или панангин, аскорбиновая кислота, тиамин. Все это у скорой есть. Но знаешь, из принципа нет. Если какой-то нормальный человек меня попросит его откапать, то я все сделаю. Но когда приезжаешь к асоциальным мразотам, то я просто разворачиваюсь и ухожу. Бывают наркоманы, которые прямо при тебе ставят дозу какого-то дерьма по вене и говорят, что им плохо. Ты такой — ну них*я себе и говоришь им «до свидания». Таких вызовов 70%. Несколько процентов просто пустоголовых людей, устраивающих театр бреда, и процентов 10 тех, кому действительно нужна помощь. Если бы все ненужные вызова отсеялись, то я бы гораздо больше времени проводила на подстанции. Был случай с бабой, которая косила под суицидницу. Она говорит тебе, что выпила таблетки, но не сознается какие. Ты вызываешь психиатрическую бригаду, ждешь их два часа, и за это время пока ты ждешь, она сидит в одноклассниках, слушает музыку и у тебя нет права уйти. Ты должен дожидаться психиатрической бригады. Был случай, когда мы приехали на вызов, а в дверях квартиры стоял улыбчивый мужчина и за спиной держал топор. И давай рассказывать о том, что очень сильно любит свою 16 летнюю племянницу, как он хочет ее трахнуть и что если сейчас мы что-то ему не вколем, чтобы у него все это прекратилось, то он сейчас нас всех порубит. Доктор тогда жопой набрала СМС-ку водителю — «вызывай ментов». Потом все эти люди почти каждый день на нас пишут жалобы, но всем пох*й.

ЧАСТЬ III. ПОДСТАНЦИЯ И ИСТОРИИ

Д. — Во сколько начинается ваша смена?

Ф. — Смена начинается с 8 утра. И она начинается с того, что ты приходишь, переодеваешься, получаешь медикаменты, получаешь наркотики и расписываешься. Если есть время, болтаешь с коллегами, если нет, то выезжаешь работать.

Д. — Бригады постоянные или нет?

Ф. — У нас есть три смены. Мы работаем сутки через двое. Если ты не берешь подработок, то работаешь в постоянном составе.

Д. — Часто ты берешь подработки?

Ф. — В последнее время, часто. Потому что я, наверное, е**нулась и поняла, что мне нравится работать.

Д. — Сколько ты получаешь без подработок?

Ф. — 28 000 р. С вычетом налогов.

Д. — А с подработками? Сколько ты взяла уже подработок?

Ф. — Ну тысяч 35. За конец апреля взяла 4 подработки. На своей смене я работаю одна, иногда дают санитара. А на подработке с другим фельдшером. Смена у нас начинается с того, что нам дают «толяна» и мы идем пинать бомжа.

Д. — Вам дают толяна? Что это значит?

Ф. — Код всех бомжей — 39Т. Т — Толян.

Д. — Т.е. когда вам приходит вызов вам сообщают определенные кодировки?

Ф. — Да. 71Ж — больной живот. 61Л — плохое самочувствие с неопределенными симтомами. 60Ж — рожает. 64Ж — гинекологические кровотечение.

Д. — Как устроена кодировочная система?

Ф. — Ну система несложная. Когда звонит пациент, у него спрашивают что с ним случилось. У каждого описания есть свой код. У детских вызовов своя кодировка. В начале это сложно выучить, но когда приработаешься, то начинаешь различать. По рации, когда говорят определенную букву, ее может быть не слышно, поэтому эту букву превращают в имя. Поэтому когда нам говорят «Толю», то мы понимаем — ну вот, Толя валяется, Анатолий. Никогда не назову своего ребенка этим именем.

Д. — Ты веришь в загробную жизнь?

Ф. — Распространенно мнение о том, что на подстанциях верующих людей нет. Практически все называют себя атеистами. Но когда начинается реанимация, то первая мысль у всех — «господи, спаси меня от этого». Так что мне кажется, что мы все здесь немного верующие. Я лично считаю, что нет никакого рая и ада. Но я думаю, что душа существует, и верю в реинкарнацию. Я надеюсь, что тот умерший дедушка переродился в какую-нибудь девочку в хорошей благополучной семье (смеется).

Д. — Расскажи про ваш коллектив.

Ф. — Коллектив у нас закрытый. Бывают разлады, но мы все равно очень притираемся друг к другу.  Потому что одни и те же люди в одной и той же смене. Через несколько месяцев вы в любом случае начнете отлично общаться. Без поддержки и тепла не обходится. Мы можем спать на плече друг друга. Я думаю, что любой коллектив, который подвергается регулярному стрессу, сплавляется подобным образом. У нас нет сексуальных отношений, но мы можем спать вместе на одной кровати.

Д. — Расскажи три самые топовые истории с работы.

Ф. — Первую я уже вскользь упоминала ранее, могу рассказать подробнее. Во времена моего санитарства мы как-то выехали на суицид. Когда мы туда приехали, там происходил ярый бред — огромная женщина, которая бегает с ножом за своей мамой. И мы такие — «А что здесь происходит»? Происходит скандал — дочь винит свою мать за испорченную судьбу. Оказывается, она еще и на 11-ой неделе беременности. А какие таблетки выпила не сознается. Предлагаем промывание желудка — не соглашается. Значит, ждем психбригаду. Потому что беременна плюс суицид. А пока едет психбригада, дочка снова пытается угнаться за своей мамой, а за дочкой наш доктор. А я просто наблюдаю за всем этим абсурдом.

Потом подключились два мента. Один более-менее нормальный, а второй как школьник. Я бы назвала это законом мента. Когда связываешься с ментами, то в компании их всегда двое. Один более-менее умный, другой — тупой школьник. У него на лице это написано. Возможно, в дальнейшем он станет супер-мега-классным робокопом, но пока лицо интеллектом не блещет. В общем, первый заходит молча, а другой с такой ехидной рожей — «А что это у вас тут происходит, весело у вас тут, да?». Ему интересны все вопросы, любая мелочь и всюду он пытается залезть своим носом. Продолжаем ждать психбригаду. За это время дочка успевает помириться со своей матерью, залезть в одноклассники и включить музыку. Она орет своей матери в другой комнате — «мама, подойди сюда, посмотри как Райка разожралась!». Мама подбегает и они вдвоем начинают обсуждать как же разожралась Райка. А мы для них уже просто предметы интерьера. Хей, вы только что бегали за своей мамой с ножом? Театр бреда. В какой-то момент приезжает психбригада — здоровенные, огромные санитары под два метра и начинают разговор — «А кто это у нас тут таблеточек объелась? А это наша заинька таблеточками объелась». И неважно, что заиньке уже ближе к 40. Все закончилось тем, что в итоге она передумала ехать с психбригадой и отправилась с нами.

Д. —  Вторая история?

Ф. — Ммм, секунду. Как-то было очень скучно. Я уже тогда была фельдшером, но меня еще обкатывали. Я была с другим доктором и нам дали квиточек с комментарием — изнасилование. Мы уже подумали, что это будет что-то интересное и адовое. Не каждый день тебе дают изнасилование. Приезжаем на вызов, там уже стоит несколько ментовских бабонов. Заходим — там полностью маргинальная семья в маленькой маргинальной квартире, в которой столпились пятнадцать ментов и мухтар. Было тесно до безумия. Мать и дочка потерпевшая — плоская бабень. Асоциальная, с черными накрашенными глазами, в выстиранной кофточке, где крупными буквами написано Dolce&Gabana. И ей 17 лет. Ее изнасиловал хач без прописки, которому 23. Понятное дело, это пахнет уголовкой и звездами на погонах. Поэтому прибежали все. Самым смешным был рассказ девочки о том, как это произошло. Она строила из себя невинность. Ее нерусский парень встретил из ПТУ, и они пришли к ней домой. Дома он начал упрашивать о сексе. Она отвечает — нет, вот я уже устала, ничего сегодня не будет, и легла спать. Но легла спать она в очень странном облачении — верх у нее был одет, а вот низ раздет. Спрашивается, зачем? Должно быть, для того, чтобы спровоцировать его на анальное изнасилование! С ее слов, она легла спать, а он коварнейшим образом, разбежавшись с другого конца комнаты, вонзился в нее своим нефритовым стержнем. Да так сильно, больно и обидно, что девочка заплакала и заперлась в ванной. Он ушел, она вышла, позвонила маме, мама запаниковала и вызвала ментов. Было понятно, что никто в это не верит, но все же все стали выяснять, где же этот страшный насильник. Она не помнила названия улицы, где он живет, но помнила дом — пятиэтажный и зелененький. Поэтому для того, чтобы найти его дом, они открыли гугл-карты и искали его в режиме просмотра улиц (смеется). В итоге, мать девочки вызвонила его по телефону на мужской разговор и он пришел сам. Но, конечно, для этого бабоны пришлось спрятать по кустам. И когда он входил в подъезд, его повязали и привели в квартиру. Когда изнасилованная невинность его увидела, то, бросившись в слезы, спросила:

— Зачем ты, скотина, это сделал?

— Я нэ спэциально.

Д. — Третья?

Ф. — Расскажу из относительно недавних. Захожу со своим санитаром в квартиру на вызов. А вызов был от другого фельдшера в помощь. Две девочки обдолбались спайсами. Фельдшер начал пытаться их разбудить. Зачем? Непонятно. Но когда их разбудил, тут-то все и началось. Одна начала биться в углу в истерике, а вторая схватилась за ножи. Мы спрятались на балконе, другой доктор прячется в туалете, а девчонка под спайсами ходит по квартире и угрожает всех зарезать. Санитар, увидев на соседнем балконе стремянку, начал пытаться своими руками до нее дотянуться, как в этот момент на балкон вышел сосед и спросил — «что за х*йня?». Санитар отвечает, что на нас напали с ножом. Тот отвечает, что сейчас придет на помощь и влетает в квартиру в одних трусах и со сковородкой. Тем временем, санитар, орудуя стремянкой, обездвиживает агрессивную пациентку и связывает ее. Наконец, вызвали ментов. И по закону жанра — это были опять взрослый мент и школьник. И тыкая девушек дубинкой, они нас спрашивают — что это, и почему мы их вызвали? И на наши возмущенные возгласы, они лишь ответили, чтобы мы везли их в токсикологию. Окей.

ЭПИЛОГ

Д. — Что ты в итоге чувствуешь по поводу всего этого?

Ф. — Пожалуй, я думаю, что это достаточно сильно изменило меня и я боюсь, что больше не смогу работать на обычной профессии. Мне нужен адреналин, который вырабатывается у меня в сложных случаях. Я пристрастилась к нему. Я чувствую его в острых ситуациях настолько сильно, что когда меня отпускает, я начинаю чувствовать как у меня болят все мышцы и как ко мне приходит сонливость. Я не представляю себе жизни без острых ситуаций. Боюсь, если меня поместить в обычную офисную жизнь, я не справлюсь с ней. Мне нужно чувство ответственности, чувство риска. Я уже не могу без этой работы. Последнее время я часто брала подработки. Когда подработки закончились, буквально два дня назад, я отдыхала целых двое суток и не знала чем себя занять. Преследуемая чувством пустоты, я прокатилась на велосипеде 20 километров, отбила себе всю задницу. Ждала момента, когда начнется работа. В какие-то моменты я ее ненавижу. Особенно когда вокруг одни дебилы и нет острых ситуаций.

Иногда очень поражает тупость людей. Однажды, года полтора или два назад вызвали на труп девушки. Тело отдельно, голова отдельно. Спрашивается, зачем? Нам говорят — «посмотрите, вдруг она еще жива». Или вызов на 10 дневный труп. Мы приехали на вызов от женщины, которая вызвала скорую, спасателей и ментов к своему отцу, потому что он не выходил на связь 10 дней. Только по истечении 10 дней, ей пришло в голову, что что-то пошло не так и что странный запах в подъезде стоит неспроста — время вызвать всех. Двери вскрывают, вонизм стоит неимоверный, а мужика нет. По запаху все уже прекрасно понимают, что где-то он умер, вопрос лишь в том — где? Ты заходишь в квартиру, чувствуя вонь человеческого разложения, которая чем-то отдает капустой. Выветривается очень долго, как и стоит в носу. Менты залетают первые, по ним сразу видно, что запах им неприятен. Начинают искать, оглядываются, смотрят везде, открывают балкон. И на их лице буквально отпечатывается удивление и крайняя степень изумления — «А где же труп»? Я всегда поражалась умозаключениям ментов. Мы с доктором заходим и понимаем, что он просто где-то завалился. Смотрим на сдвинутый диван, заглядываем за него и видим тело. Должно быть он просто лежал на самом краю и, после смерти, под собственной тяжестью сполз под диван. Когда диван отодвинули, он уже был весь черный, а глазницы были выедены личинками мух. Голова съедается первой.

Д. — Как долго ты планируешь работать на скорой?

Ф. — Покуда нравится, буду работать.

Д. — Что насчет более дальних перспектив на жизнь?

Ф. — Планирую получить высшее образование, но не медицинского плана. Потому что с вышкой ты будешь работать в стационаре, а работа в стационаре — это жуткая скука. У меня была идея пойти на психолога. Было бы неплохо работать детским психологом. Мне кажется, я люблю детей.

Читайте также:
Случай человека-проклятого
Случай человека-проклятого
Поселяя насилие
Поселяя насилие
Streetwear, говори по-русски
Streetwear, говори по-русски