Привет. 

Надеюсь, у тебя все хорошо. Хочется, чтобы ты узнала, как у меня дела. Я делаю заметки в блокнот, потом перенесу все в ноутбук и отправлю тебе письмом. Вряд ли ты успела забанить меня на мэйле.

Я проснулся несколько часов назад. Сегодня почти хорошее настроение. Лежал в темноте (сосед еще спал), слушал аудиокнигу "Сто лет одиночества". Потом меня позвали измерить давление. Давление последние дни низкое, 105/75, что-то такое. Мне доверили отнести тонометр на третий этаж, и это было здорово. Здесь любое событие, даже отнести тонометр на другой этаж, воспринимается как Событие с большой буквы. Вернувшись, просто ходил по этажу, считал шаги. Тут некоторые так делают, не волнуйся, я не единственный, кто ходит по коридору, иногда целый час, от точки до точки. Это нормально: либо валяйся в палате, либо читай, либо ходи туда-сюда. Но я еще пишу это письмо тебе. Наверное, я самый счастливый парень на нашем этаже, если и не во всей этой дурке. Мне ведома радость писать письма.

* * *

До завтрака еще около часа. Проснулся мой сосед, теперь в комнате включен свет, и я могу сесть за стол. У него настоящая болезнь, у соседа, в смысле, не то что у меня. Не знаю, сможет ли он когда-нибудь излечиться. В семнадцать лет уже такая беда. Ему везде мерещится моча, он на всех дверных ручках и опосредованно на любой ткани чувствует наличие мочи. Руки он замыл до того, что они выглядят и пахнут, как куски мыла. С ним ни о чем кроме его болезни не поговоришь. Я пытаюсь его расшевелить, отвлекаю. Спрашиваю о профессии, которую он думает выбрать, о том, как он учится (учителя к нему ходят на дом). Но он все равно задает свои сумасшедшие вопросы: сколько я бумаги трачу, чтобы протереть местный зассанный унитаз? Тогда я уже почти ругаюсь, отвлекайся, говорю, преодолевай. Дома, говорит он. Дома ему легче. Дома он привык к умеренной дозе мочи. Там он гораздо реже моет руки и как-то живет спокойно. Такой парень.

* * *

Завтрак: 
— яйцо вкрутую; 
— кусочек хлеба черного с маслом;
— кусочек хлеба белого;
— каша геркулес;
— чай с сахаром.

О том, чтобы здесь соблюдать вегу, я и не мечтаю. Просто ем, что дают. Можно было бы отказаться от всех приемов пищи, пытаться жить на одни передачки. Но тогда меня примут за совсем отмороженного психа. Сейчас главное найти себя. Потом уже возвращаться к этически верной диете. Так я оправдываюсь. И еще тем, что тщеславие, которое мне понадобится, чтобы оставаться веганом в психбольнице, напрочь сотрет все то человеческое, чему я сейчас учусь каждый день. 

* * *

Ты мне сказала: сначала полюби себя. И я постигаю эту науку. Делаю тридцать глубоких вдохов, потом задерживаю дыхание. Желание начать дышать трогает орган за органом. Органы отзываются: желудок благодарит за съеденный завтрак, мочевой пузырь говорит, что он еще много воды способен вместить, но и поссать не против, заднице и спине нравится, что мы все — я и они, мои ребята, мои органы и конечности, валяемся здесь. Сердце спокойно бьется, ноги и руки хотят пройтись или поотжиматься. Голова много думает, голова мешает процессу. Я учусь слушаться тело, учусь любить себя. Я отделяю себя от мира, вот он я. Меня может еще полюбить Даша, а может уже никогда не полюбить. Я могу ее увидеть, а могу не увидеть. В любом случае, это мой путь. Спасибо, что у меня есть ноги. Все вокруг всего лишь ноли и единицы, все это информация, но это – позиция мозга. Когда он отключается, жить становится интересно, где бы ты ни находился: на своем концерте или на койке в больничке. 

* * *

После завтрака мне назначена всего одна таблетка: оланзапин, 5 мг. 

* * *

Сейчас сосед переодевается. Его отпускают на несколько дней к родне. Меня тоже отпустят завтра, на целые выходные. И это очень радует. Сосед одевается по-стариковски, долго думает, куда класть одни вещи, пока он надевает другие. Отворачиваюсь, не в силах его видеть. Я лежу на кровати, так лучше. 

* * *

Когда совсем нечего делать, я вспоминаю свои сны. Они заменяют мне тебя. В первой дурке, накачанный хуй-пойми-чем, я видел сны наяву. Осязательные галлюцинации поверх действительности. Мое путешествие по этим больницам — начало новой жизни. Ад, в котором я ищу себя, чтобы потом найти тебя. А-а-а, ты ненавидишь, когда я говорю что-то такое, образное и занудное. Это надо оставлять для стихов, я знаю. Я и сам этой черты своей не люблю. И ты тоже видишь, как ходульно я леплю новые миры. Эта как кухня какой-нибудь индийской забегаловки, после того, как туда попадешь, тебе уже не будет казаться еда такой вкусной. 

Ты сразу просекла, что я выдумал этот психоз, выдумал, чтобы вернуть тебя. Чтобы ты приехала за мной и начала помогать мне, увидела мою слабость и вытащила меня своими руками из печи. Но ты знаешь, что я сам могу справиться и сделаться мощнее. Ты меня бросила. Ты просто стрельнула из базуки по кораблю, не желая его потопить, а просто чтобы посмотреть: потонет или нет?

* * *

Обед: 
— суп с рыбной консервой;
— вареная курица с капустой;
— кусочек хлеба черного;
— кусочек хлеба белого;
— компот из сухофруктов.

* * *

Я не хотел писать роман или очередной альбом о тебе. Нутро кричит об этом, но я знаю, это как изнасилование, я теперь это понимаю. Самое безобидное высказывание — письмо. Как только оно достигнет адресата, будет уже неважно. А если не достигнет, тоже неважно. Слова помогают мне уничтожить бесполезное время. Здесь неважно ничего кроме убийства времени. Чем хуже текст, тем лучше.

Я изучал твою красоту, наводя на тебя камеру. Здорово, что ты осталась в моих песнях и клипах. Ты не останешься просто воспоминанием, есть пространственно-временное доказательство наших отношений. Я не сумасшедший. Ты — есть. Ты на фоне города, ты на фоне моря, ты на фоне вида, открывающегося в Одессе с колеса обозрения, ты на пляжах Пхукета. Каждая локация как новый секс, новая любовь, новый бог. Я понял, что ты моя жена — с первого взгляда. Слова тут не канали, нужен был танец. Я не знал, что получу: один разговор, один поцелуй или один год вместе. Придешь ли ты на мои похороны. Будут ли у нас дети. Ничего не важно. Ты захотела быть со мной, ты расхотела. Но я обрел голос, и все остальные дела — разрешимы. 

* * *

Впервые за годы я пытаюсь рисовать. В детском саду я был лучшим, но так и остался на том же уровне. Я пытаюсь рисовать что-то попроще. Тюбик назального спрея, бутылку воды. Рисунки не очень. Объекты — удивительно реальны. Понятия не имею, смогу ли я когда-нибудь нарисовать тебя. Наверное, весь этот текст — попытка нарисовать тебя. Воссоздать психологически твою красоту. 

* * *

Меня кричат: Алехин. Ко мне посетитель. Мой папа. Обнимаю его. Он принес воды, мандаринов, печенье. Мы сидим на кухне. Я ем мандарины. Он рассказывает что-то. Я рассказываю что-то. Мне не очень дается речь, сказываются препараты. Но наше чувство привязанности и любви друг к другу обострено. Он был примерно в моем возрасте, когда случился самый сложный период его жизни. Бывшая жена (моя мама) лежала в коме после пулевого ранения в живот, нынешняя жена (моя мачеха) лежала на операции после аварии. И он между двумя городами, двумя семьями. Между чужими и своими детьми. Мне хочется вернуться в прошлое, обнять его и сказать: ты справишься. Мне будет 31, а тебе 57, и нам не нужны будут слова, мы с тобой будем лучшими отцом и сыном, ты придешь ко мне в психбольницу и поймешь, что мы понимаем друг друга настолько, что слова больше не нужны. Я буду есть мандарины и бормотать что-то, и мы будем вспоминать, как в детстве ты носил меня на шее по лесу и читал стихи про великана с голубыми глазами. Папе не нужно чувство вины, он простит себя, я знаю, он сможет. Мама умерла не по нашей вине. Так сложилось. 

Кажется, у меня появляется чувство семьи, лучше когда-нибудь, чем никогда. Это ты научила меня. Закрывшись, научила.

* * *

Папа ушел. Я пытаюсь валяться, получать удовольствие от безделья. Ломает. Мне нужны соцсети, сериалы, видеообзоры новых камер panasonic. Что угодно, любая наркота. Всего не хватает. Я смотрю на дерево за окном. Вот же оно. "Кайфуй там, где бесконечность", спасибо Мамонову. Я часто вспоминаю его здесь. Отпускает. Все будет здорово, я выйду отсюда и продолжу свой странный путь, с тобой или без. Суета проходит, отпускает меня. Времени нет, мне не нужно все время его уничтожать, обменивать на какие-то мелкие события. Тридцать глубоких вдохов. Чего хочет тело? Лежать или в туалет? Пройтись по коридору или спать? Вот и все. Вот и все наши дела.

* * *

Ужин: 
— картофельное пюре с печенью;
— кусочек хлеба черного;
— кусочек хлеба белого;
— чай с сахаром.

* * *

Между ужином и последним приемом таблеток два часа. Потрачу их, потрачу день. Вечерний прием таблеток самый важный. Сразу три штуки: тот же оланзапин, 5 мг, антидепрессант агомелатин, 5 мг, и снотворное аминазин, 25 мг. Потом можно будет готовиться ко сну. А пока я буду гулять, ходить на кухню, пытаться смотреть телевизор, лежать в палате, слушать Маркеса, думать о тебе. 

"Пляж" был моим тебе свадебным подарком. Маленький и уютный дом, к которому нам было нелегко пробраться через повседневный быт. Тот самый сон наяву, в который тебе надоело смотреть. Но я знаю, ты любишь его, он останется в твоем сердце. Сначала я думал, что больше не смогу читать эти тексты. Сейчас мне не терпится поехать в тур. Мы существуем по отдельности. Но ты любишь меня, ты любишь себя, способную вдохновить меня на что угодно. Скоро отбой. Я почти не думаю о тебе, забываю о тебе. Пока не усну. Спасибо. Этот день безболезненно уничтожен. Усыплен. Хороший день – мертвый день.

03.12.2016