Из открытой деревянной форточки на кухне в квартиру проникал майский ветер, приносящий с собой запах сирени. Помещение окутал влажный весенний воздух, от которого пробирал лёгкий озноб. Было странное ощущение близости водоёма, будто кухня расположилась не в многоквартирном доме глубоко в черте города, а где-то на берегу озера. Взяв в руки тонкую книгу в двести с небольшим страниц в мягком переплёте и усевшись на стул, я не вставал с него около четырёх часов, пока процесс перелистывания не исчерпал себя встречей читателя и нахзаца…
Так первое моё знакомство с творчеством Германа Гессе ознаменовалось особой способностью автора как бы «приклеивать» читателя к тексту. Останавливать процесс перелистывания не было ни сил, ни желания. От первой и до последней страницы каждой его работы я жил книгой, был и её героем, и её наблюдателем, и даже, как это ни странно, её автором. Всё это объясняется магической близостью умов мечтателей к работам Гессе. Именно мечтатель найдёт в работах Германа Гессе себе место в лице героя, противопоставляемого окружающему миру, в лице наблюдателя, пытающегося познать души персонажей, и в лице автора, так как автор оставил читателю возможность домысливать, создавая полную картину происходящего в книге.
Первой прочтённой работой был роман «Демиан или История юности», впервые изданный писателем под псевдонимом Эмиль Синклер в виде автобиографии, которая лишь позже была переименована в «Историю юности Эмиля Синклера, написанную Германом Гессе». Эта история о духовном и физическом взрослении молодого человека и влиянии на него его друга, обладающего способностью тонкого понимания мира и людей, его окружавших. История с элементами мистики во взаимодействии душ, история о великом предчувствии, история о людях духа, ведущих бесконечный поиск личного человеческого предназначения, история о переосмыслении жизненных ценностей и противопоставлению личности обществу.
Демиан как-то сказал Синклеру о библейской истории братоубийства: «У этого человека [Каина] была сила, перед этим человеком робели. На нем была «печать». Объяснить это можно было как угодно. А «угодно» всегда то, что удобно и подтверждает твою правоту. Детей Каина боялись, на них была «печать». Вот и усмотрели в печати не то, чем она была, не награду, а ее противоположность. Говорилось, что парни с этой печатью жутки, а жутки они и были. Люди мужественные и с характером всегда очень жутки другим людям», то есть обозначил особый тип человека, очень близкий ницшеанскому Сверхчеловеку, противопоставив его и его ценности существующим ценностям того времени. Духовный бунт – вот гессианское взросление, осознание себя не таким как все – вот гессианский дух.
Но заслуга Германа Гессе состоит не только в развитии ницшеанской идеи о Сверхчеловеке. Помимо этого, автор сумел воссоздать в своём творчестве человека духа и человека искусства, аскета и гедониста, отверженного аутсайдера и обременённого социумом лидера, и в каждом он нашёл эстетику, в каждом обнаружил уникальную составляющую, облагораживающую и утверждающую жизнь.
Литературное наследие Гессе включает и роман «Гертруда», демонстрирующий психологию молодого композитора, взрослеющего и вынашивающего через собственные страдания и радости музыкальные произведения, и роман «Нарцисс и Златоуст» о товарищах-монахах, пути которых оказались крайне противоположными, но при этом несравнимо достойными, историю-аллегорию Будды под названием «Сиддхартха» о духовном пути отшельника-аскета, роман «Степной волк» об аутсайдере буржуазного общества, как неспособного прижиться в нём, так и неспособного от него отстраниться, и фундаментальное произведение «Игра в бисер», написанное на стыке романтизма и сюрреализма, и многое другое.
Наряду с высокой культурой художественного изложения, в творчестве автора красной нитью проходит психоанализ, в частности, юнгианство. Возможно, именно поэтому мы усматриваем эстетику духа в каждом персонаже. Именно поэтому и Степной волк, и Сиддхартха у Гессе – люди достойные. Люди, каждый поступок которых, каждый сон, каждое предчувствие, каждая притча и легенда о которых могут быть разложены на составляющие сознания и бессознательного, на Я, Сверх-Я и Оно. Люди, каждый творческий порыв которых есть результат трансформации полученных переживаний. Так, многие истории Германа Гессе можно обозначить как художественное изложение сублимирующих персонажей, а также как истории о функционировании защитных механизмов психики, толкающих информацию в область бессознательного или же вытаскивающих её оттуда.
Именно юнгианство с его прогрессивным отношением к религиозному типу мировоззрения вместе с особенностями воспитания автора (Герман Гессе воспитывался в миссионерской семье) сделали своё дело в изображении религиозного и нерелигиозного в работах Гессе, существующего, с одной стороны, в парадоксальной гармонии, а с другой, очень естественно и жизненно. Прелесть такого изложения понимания веры состоит в том, что оно не бросается в крайности. Здесь нет религиозного слепого фанатизма, отметающего любое инакомыслие, а есть мудрый Йозеф Кнехт, являющийся высокоинтеллектуальным человеком духа, и есть Нарцисс, предстающий мудрым монахом. Здесь также нет воинствующего атеизма с его зацикленностью на материальном мире и противопоставлением религиозного интеллектуальному, а есть Златоуст как человек, отметающий путь духа и выбирающий путь творчества, и есть композитор Кун, человек исключительно светский, потративший годы на то, чтобы в нём смогла зародиться музыка, впоследствии обличённая в оперу, есть также Степной Волк Гарри, суицидальные наклонности которого уж никак не могут вписываться в христианские ценности, но и он здесь личность, человек-загадка, герой без намёка на приставку «анти-«. У Гессе в этом вопросе нет противопоставления как борьбы противоположностей, а есть противопоставление как две стороны одной медали, будто не Вода и Огонь перед нами, а хлеб и масло, мужское и женское, Инь и Ян.
И близость этого мира и одновременную отрешенность от него можно осознать, читая Германа Гессе на кухне влажным майским деньком, прислушавшись к ответу молодого композитора Куна:
— Да, — медленно произнес он. — Но почему это приносит вам радость? Нельзя ведь излить страдание на бумагу и тем от него избавиться.
— Я и не собираюсь этого делать. Ни от чего не хотел бы я избавляться, кроме как от слабости и скованности. Я хотел бы ощущать, что скорбь и радость проистекают из одного и того же источника и суть движения одной и той же силы, такты одной и той же музыки и каждое из них — прекрасно и необходимо.
