Содержание:
Порнуха
Мне стыдно, что я еще ни разу не ебался. Все одноклассники и друзья уже пробовали, а я еще нет. А ведь мне уже четырнадцать.
Раньше мне все это было до жопы: я был "маленьким". А полгода назад вдруг крэйзанулся насчет ебли. Стал смотреть по видику порнофильмы дома у Джоника — их покупает его папаша и прячет в шкафу, а Джоник находит. Все карманные деньги я трачу на порножурналы — даже курить бросил специально, чтобы экономить. Ну, и, само собой, дрочу на баб в этих журналах, а иногда и на своих одноклассниц и других знакомых.
В моем районе много блядей, но они все старше меня, и я не знаю, как к ним подъехать. А те, что не старше, тоже ебутся в основном с пацанами из "учила" или со "старыми" мужиками.
*
Джоник сегодня пришел ко мне и сказал, что насчет фильмов ничего не будет: его папаша в отпуске и сидит дома. Решили просто пойти погулять. На остановке подкатили два "старых" пацана — Крюк и Чура. Крюк говорит:
— Малые, давайте с вами выпьем.
Это значит, они хотят с нами выпить за наши бабки. Я хотел сказать, что бабок нет, потом подумал: ладно, хер с вами, все- таки пацаны с района. Может, напьемся, потом погудим с ними. А то лето кончается, а все какой- то скучняк: нечего и вспомнить потом будет.
Взяли три бутылки "чернила". Это мало на четверых, но мне особо много и не надо, чтоб забалдеть. Сидим на скамейке во дворе дома, где живет Джоник и пьем по очереди из одного стакана.
— Э, малый, а чего ты не куришь? — спрашивает меня Крюк.
Он раньше учился в нашей школе, потом ушел в "учило", а оттуда его, говорят, выгнали: "мочил" своих мастеров. Я его много раз видел на районе с разными бабами. Они его почему- то, любят, хоть он и уродливый и стрижется налысо, так что видны все шрамы на его корявой башке.
— Не будешь курить — будешь отпизжен, — говорит Крюк.
— Не доебывайся ты до него, Крюк, — защищает меня Чура. — Малые заебись: бухло проставили. Курить или не курить — это его дело, правда, малый?
Я киваю. Им с Крюком, похоже, уже дало в голову, а мне еще нет. Может быть, они до нас уже где- то заправились, или им просто меньше надо, раз они такие алкоголики?
— Ну что, пустим их на хор, а, Крюк? — Чура смотрит на Крюка. У меня внутри что- то взрывается, и ладони начинают потеть, и срать хочется. "Хор" — это значит секс, когда баба одна, а пацанов много.
— К кому на хор? — Крюк кривит губы, улыбаясь.
— К этой, как ее, Наташе, ну, Иркиной подруге.
— А она даст?
— А типа нет? Э, малые, у вас еще бабки есть?
— Немного есть.
— Еще на бутылку "чернила" хватит?
— Не знаю.
Бабок не хватает, приходится "трясти" у магазина. Мы с Джоником ждем за углом, пока Крюк с Чурой объясняют какому- то малому — ему лет десять — что надо помочь пацанам с района. Он долго упирается, но все- таки отдает деньги. Крюк и Чура берут "пузырь", и мы все вместе идем домой к этой Наташе или как ее там.
Половина нашего района — пятиэтажки для рабочих химзавода, как та, в которой живем мы с Джоником, а вторая половина — настоящие деревенские дома, и в них до сих пор живут без воды и туалета. Таких домов здесь целые улицы, много улиц, все они далеко от остановки, от магазинов, и вообще туда лучше не ходить, потому что там живут много блатных.
Но сегодня мы смело идем по этим улицам, потому что с Крюком и Чурой неопасно: они здесь свои, всех знают, и все знают их. Уже темно и прохладно, и чувствуется, что скоро осень. Скоро опять в школу: вот, херня какая. Зато срать уже не хочется.
Подходим к обычному дому за деревянным полусгнившим забором. Табличка "Очень злая собака".
— Насчет собаки не ссыте — ее еще в том году Гриша Малой отравил, — говорит Чура. — Подождите здесь. Мы с ней по пятьдесят капель, хуе- мое, а там вас позовем.
Они входят в калитку, стучат в дверь. Нам с улицы не видно, кто открывает. Крюк и Чура заходят внутрь.
— А если они нас кинут? — спрашивает Джоник. — Сами протянут ее, а нам — хуй? А может, там никакой бабы нет? Вдруг они маньяки какие- нибудь или сатанисты? И нас специально сюда заманили?
— Кончай ныть. Какие, на хуй, сатанисты?
— Обыкновенные. Или психопаты- пидарасы? Как в "Криминальном чтиве"? В жопу хочешь поебаться?
— Пошел ты на хуй.
— Нет, ты скажи, хочешь? А взять в рот у Крюка? У него, наверное, здоровущий хуй.
— Отъебись.
Мы молча курим. Часов ни у меня, ни у него нет, и сколько времени проходит, мы не знаем. Я тоже волнуюсь, но стараюсь не показать этого Джонику. А что, если они и вправду заманили нас сюда? Только для чего?
— Слушай, давай пойдем домой, — говорит Джоник.
— Соссал?
— Сам ты соссал. Я могу и не идти, я уже ебался. Это ты еще мальчик.
— С кем ты ебался?
— На юге. С одной бабой. Ей двадцать лет.
— Пиздишь.
— Зуб даю.
Мы ждем еще некоторое время.
— Все, можно идти домой, — говорит Джоник. — Не выйдут.
— Не ной.
— Говорю тебе — пошли домой.
— Подождем еще, потом постучим.
— Сам стучи. Вдруг там собака, а Крюк просто спиздел, что отравили?
— А как он сам прошел?
— А она его знает.
Щелкает дверь, и на крыльцо выходит Чура.
— Можете заходить. Подождете на кухне. Там Крюк ее сейчас дерет, потом я пойду.
На кухне под потолком горит тусклая лампочка. Мебели почти никакой, только закопченная плита, облезлый стол и табуретки, а вдоль стен стоят пустые бутылки.
Садимся на табуретки к столу. На нем хлебные крошки, пустая бутылка — наша — и три стакана.
Приходит Крюк с довольной улыбкой.
— Ну, как? — спрашивает Чура.
— Все класс.
Чура уходит. Крюк садится к столу, достает пачку "Беломора", вытаскивает одну папиросу.
— Дай мне, — говорю я.
— Ты ж не куришь.
— Иногда.
— Ссыканул немного, а?
Он сует мне пачку. Я вытаскиваю беломорину, закуриваю. Джоник смотрит в окно, за которым ничего не видно: уже стемнело.
Сердце бьется часто и сильно, стучит пульс, и снова хочется срать.
— Кто первый, ты или я? — спрашиваю я Джоника.
— Давай я.
— Ладно.
Чура приходит, Джоник встает.
— Вон в ту дверь, — показывает Чура.
Его долго нет. Минут пятнадцать, как ушел. Или двадцать. Или полчаса. Чура и Крюк молчат. Видно, что они уже "хорошие". Блядь, как он долго. Скорее бы все это кончилось. И домой. Спать.
Дверь открывается. Джоник. Я встаю. Прохожу через неосвещенную проходную комнату. В следующей комнате — кровать. И баба на кровати, под одеялом. Я ее узнаю: несколько раз видел на районе. Ей лет восемнадцать.
Я говорю:
— Привет.
Она не отвечает и даже не смотрит на меня. Мебель в комнате древняя и обшарпанная, на стенках – какие- то дурацкие чеканки и картинки — все бедно и убого. Только на трюмо — дорогая, по виду, косметика, и на другой кровати валяется несколько нормальных шмоток – наверное, ее.
— Хули целишься? — говорит она. — Времени мало. Снимай штаны.
Я расстегиваю джинсы, подхожу. Хуй не стоит. Мне вообще не хочется ебаться. Хочется только срать. Я стою перед ней. Майка закрывает хуй.
— Ты что, думаешь я тебе буду дрочить? — говорит она. — Если хочешь, сам дрочи.
— Не хочу.
Я натягиваю трусы и джинсы. Застегиваю замок и пуговицу. Выхожу из комнаты.
— Хули ты так быстро? — спрашивает Крюк.
Я молчу.
— Что, не встал? Надо было задрочить, пока ждал. Вот что значит — первый раз. Ни хера не умеет.
Хохочут все трое, но мне больше всех хочется въебать Джонику. На кухню выходит она.
— Хули вы мне привели импотента?
Все опять начинают хохотать.
— А мы тебя что, не удовлетворили? — спрашивает Крюк. — Вообще- то можем еще.
Она похабно улыбается.
Я вскакиваю, выбегаю из кухни, спускаюсь с крыльца, выхожу за калитку.
Джоник догоняет меня.
— Ладно, не злись.
— Пошел ты на хуй.
— Сам пошел.