В издательстве книжного магазина «Все свободны» скоро выходит новый роман Антона Секисова «Реконструкция». История фрустрирующего стендап-комика, алкоголика с детства, которого преследуют… нет, не неудачи, а ролевики. Весело? Совершенно не весело! Это жутковатый мистический триллер о полной потере свободы воли.
— Зачем тебе трусы в кармане? — спросил Абрамов.
У меня из кармана торчали трусы Майи. Я совершенно не помнил, как из мусорки они переместились обратно ко мне. Всё-таки что-то случилось с головой. Нужно пропить курс витаминов для мозга.
— Это трусы Майи, — сказал я.
И тут какая-то дикая мысль заметалась в глазах Абрамова. На секунду мне показалось, что Абрамов бросится на меня и начнёт душить. Я бы ничуть не удивился. Но вместо этого он закричал:
— Вспомнил!
— Что вспомнил? — я отступил от него на шаг. — Ещё одну историю про блох в гробу?
— Вспомнил, где видел Майю. Это была дичь.
* * *
Рассказывая, Абрамов мял переплёт пухлого каталога «Икеа». Ему было жизненно необходимо какое-нибудь занятие для рук.
— Я помню точный день, когда это произошло. Даже странно, что сразу не вспомнил. Пятого мая, больше года назад. Чуть ли не мои первые московские похороны. Клиент — Эдуард Александрович Бахнищев и его ненормально худая вдова с именем, которое забыть нельзя, — Илона. Страшно богатая женщина, которая покупает самый дешёвый гроб. Обыкновенная ситуация. В принципе, эту логику можно понять. Не то чтобы я осуждал, ничего такого. Но это немного низкая культура. Себя нужно немножко уважать. Но это ничего, это придёт, культура постепенно приходит. Всё-таки за эти два года есть прогресс.
Мне хотелось дождаться, пока Абрамов закончит любимое лирическое отступление, но я слишком разволновался. Я ничего не сказал, но так резко опять встал и, видимо, так красноречиво, что даже самый невнимательный и нечуткий человек из всех, кого я видел когда-нибудь (а это Абрамов), перебил сам себя и вернулся к делу.
— Так вот. Заканчивается отпевание в Никольском храме. Ребята мои уже с гвоздями вокруг гроба ходят. Всё чинно, нормально, люди скорбят, и тут появляется баба — голова непокрыта, за ней бегут бабки с платками, чтоб на неё набросить, а она бежит, кричит: стойте, стойте! Остановилась у гроба и покойнику в руку трусы суёт.
— Свои трусы?
— Точно не мои. Она их не при всех, конечно, сняла, а, видимо, заранее приготовила. Ну я решил, всё, сейчас драка будет. Я как-то видел женскую драку, страшно и не возбуждает совсем. После такого в сторону баб смотреть вообще не захочется. И только до Илоны дошло, что случилось, Майя твоя уже пропала. Мгновенно. Как будто спряталась в гроб.
Я посмотрел на трусы. Трусы были как новенькие, от них пахло не Майей, а химией.
— Такие же?
— Какая разница! Те были чёрного цвета. Конечно же. Этикет.
Мысли скакали с одной на другую, но преобладала одна: нужно найти вдову, которую зовут Илона. Даже если Абрамов откажется помогать, я сам её раздобуду. На свете существует ограниченное число Илон.
— У тебя остался телефон Илоны? Или электронная почта? Электронная почта лучше всего.
— Господи, да оставь ты людей в покое.
— Просто хочу довести до конца, и всё.
— Хочешь ещё раз увидеть глаза этой лживой твари, — понимающе кивнул Абрамов.
— Ты мне найдёшь Илону?
Абрамов пошарил на полке, вытянув короткую свою руку далеко за голову, показалось, сейчас он вывернет себе сустав, но он по-обезьяньи ловко схватил готический гроссбух и хлопнул им по столу. Было видно, что в этом гроссбухе есть номер вдовы Илоны и ответ, для чего мы живём, и все другие ответы.
* * *
Вдова согласилась принять нас на следующий день. Было очень мило со стороны Абрамова, что он согласился ехать со мной в труднодоступный район Москвы, на Мосфильмовскую. Нельзя было предсказать, как вдова отреагирует на расспросы. Но я хоть и нервничал, всё же был рад, что можно отвлечься от мыслей о психопатах-ряженых.
Илона жила у ботанического сада, в уродливой бирюзовой высотке, последние этажи которой скрывались в дымке. Похоже, это был самый высокий дом в окрестностях. И нужная нам квартира располагалась на последнем этаже.
Я ожидал увидеть тощую злую старуху, и женщина была в самом деле очень худой, с неподвижным лицом пергаментного оттенка, но глаза у неё были ярко-голубые, наивно распахнутые. Было сложно вообразить, чтобы такая женщина попыталась выцарапать другой глаза, да ещё на виду у всех, в храме. Я отметил худую морщинистую шею, паутинки вокруг посиневших от омолаживающих уколов губ и длинный нос. Белый спортивный костюм. Такие женщины работали семейными психологами или преподавали шейпинг.
Внутри было светло и просторно, подоконник забит цветами в горшках. Ребёнок, сверкая грязными пятками, пробежал из туалета в гостиную.
Илона ушла готовить чай, и мы остались с ним наедине. Малыш лет восьми, чуть-чуть полный, чуть-чуть кудрявый, но с немного птичьим лицом и невыразительными глазами, не сказал никому ни слова. Он посмотрел сперва на Абрамова, потом на меня. Он был недоволен нами обоими. Подошёл к горшку с кактусом и, осторожно засунув руку, достал горсть земли. Смотря мне прямо в глаза, он стал сыпать землю на белый кафельный пол. Глаз мальчик не отводил. Потом он показал грязные руки. Чтобы спрятаться куда угодно от этих крохотных грязных рук, я перевёл взгляд к стене и только теперь заметил аквариум. В нём находилась небольшая страшная рыба — похоже, сом. Он лежал без движения, но был, наверно, жив, потому что не переворачивался вверх брюхом. Неясно, что было у этого сома на уме. Очевидно, повидал он в этой комнате всякое. В речке такого точно не увидишь.
Я не сразу заметил, что Абрамов, чтобы скоротать время, начал рассказывать историю из своей похоронной практики, а мальчик снова погрузил пальцы в сухую землю и с ней в ладонях пошёл на нас.
— Если этот уродец кинет в меня землёй, я его урою, — шепнул я.
Ребёнок остановился. Надутый ангелок с дореволюционных памятников. В ангельских жёлтых завитушках волос была земля.
Вернулась Илона с чаем. Она несла его гордо и как будто не замечала земли на полу и на ребёнке.
Илона успела снять олимпийку и осталась в футболке с широким вырезом. У неё была сухая, костистая, словно медная грудная клетка.
— Посмотрите на эти кривые стены. Их штукатурил Эдик. Умел всё сделать как надо, но почему-то сделал криво, будто специально. В этом он весь.
— Простите, а как он умер?
— Мгновенно, у него оторвался тромб.
Абрамов тем временем машинально достал на стол свою визитку. Потом взял из розетки мармеладную конфету, откусил кусок и положил туда же, откуда взял. Это не осталось без внимания Илоны. Интересно было смотреть, как её голубые глаза из тёплых становились холодными, как будто кто-то внутри убавлял свет.
— Эдуард себя не берёг. Всегда на ногах, переносил на ходу все вирусные болезни. Всё время бегал, очень он бегать любил — и утром, и вечером. Это я долго понять не могла, что он просто от меня бегал, — губы раздвинулись в жестокой улыбке, показавшей целую сеть неприятных, очень кривых морщин вокруг рта и жемчужные зубы. — Но его и свела в гроб эта беготня. Он одно время на фитнес ходил — это я его заставила, чтобы хоть чуть-чуть живот был не как у беременной. Но ему там не нравилось — якобы слишком монотонно. А потом он увлекся этими шашками.
— Шашками? — я переспросил. — Типа как шахматами, только шашками?
Илона беззвучно пила незаваренный чай и смотрела на меня как на неполноценного.
— Шашками в смысле саблями. Шпагами, мечами, этими самыми…
— Рапирами, —подсказал Абрамов, откусив от мармеладной конфеты ещё и возвратив на стол невыносимо мелкий кусочек.
— В общем, они называют это исторической реконструкцией.
Комната посерела и чуть поплыла, съёжилась, округлилась, как будто я стал смотреть в неё из трубы в подводной лодке. До Абрамова ничего не дошло. Он внимательно изучал огрызок своей конфеты.
— То есть ваш муж был как бы рыцарем? Участвовал во всяких средневековых ярмарках?
Илона посмотрела на меня ласково, уловив в моем голосе неприязнь. Похоже, она тоже не понимала, зачем взрослые люди бьют друг друга мечами по голове.
— Он ходил заниматься в спортивный клуб, на стадион возле заброшенного завода «Фрезер».
В это время мальчик подошёл к аквариуму и стал сыпать землю в него. Маленький сом, казавшийся мёртвым, задвигался. Я стал вспоминать, где мог слышать это название.
— Эдик был взрослым ребёнком, — продолжала Илона. — Он в казаки-разбойники не доиграл. Думал, что будет скакать на лошади, пить пиво, которое пили в Средние века.
— В Средние века пили эль, — сказал Абрамов. Он взял другую мармеладную конфету, так и оставив тот маленький, блестящий слюной огрызок недоеденным.
— Он думал, что будет носить средневековые штаны и петь всякие народные песни. В Средневековье же были штаны? — спросила Илона моё мнение, но Абрамов меня опередил:
— Они носили платье!
— Ты будешь доедать свою конфету?! — закричал я, не выдержав. Он с готовностью сунул огрызок в рот.
— Короче, он думал, что там будет какая-то сходка детей-переростков, но эти его новые друзья с утра до ночи дрались и маршировали, буквально сутками. И ещё проводили какие-то закрытые встречи по выходным. Эдуард без меня ни шагу не мог сделать, а туда ни разу и не позвал — наверно, не разрешали.
— Что за встречи?
— Насколько я понимаю, это был как бы такой закрытый клуб, — а значит, взносы, конечно. Короче говоря, если вас интересовала та девочка с дырявыми трусами, то там они и познакомились. Это какая-то ваша родственница?
— Нет, — мне сделалось беспокойно, захотелось какнибудь оправдаться, всё-таки я не умею врать людям с ухватками семейных психологов. Собравшись, я выдавил из себя:
— Мне нужно найти её по работе.
— А кем вы работаете?
— Я комик, — сказал я просто, но почувствовал на лице лёгкую краску.
— Комик? — глаза Илоны весело вспыхнули, как будто я уже сказал что-то ужасно смешное. — В смысле, как Петросян? Рассказываете анекдоты? Сатира? Юмор?
Илона смотрела на меня со всё возрастающим интересом.
— Почему вы не едите конфеты? Не любите? — спросила она, пододвигая ко мне розетку.
— Очень люблю, — сказал я и сразу засунул в рот одну мармеладную конфету.
— С годами понимаешь, что в мужчине самое ценное — это юмор. Особенно когда у самой его нет. А про что вышутите? Какие-нибудь пошлые штучки?
— Трудно выразить это одним словом. И даже тысячей слов.
Я пригласил её в клуб.
— Я приду, — пообещала Илона.
Абрамов с лукавой улыбкой смотрел то на меня, то на вдову. Вот бы дать ему по его складчатой белой шее. Я вздохнул и с усилием проговорил:
— Извините меня, пожалуйста, но, может, у вас есть какие-то догадки, где она может быть?
Губы Илоны опять искривились, и было видно, что она хочет сказать что-то резкое, но в это время мальчик бросил очередной ком земли в аквариум. От этого притворявшийся мёртвым сом сошел с ума и начал хаотично кружить по своей стеклянной тюрьме, запруженной водорослями.
Илона стала кричать на мальчика, чтобы тот вышел вон и не мучил сома. По неизвестной причине она называла аквариум бассейном.
— Он сам хочет, он кушает землю, — плаксиво сказал ребёнок.
— Не ври, Эдику это не нравится.
«Вы что, назвали сома в честь мужа?», — хотел я спросить, но Абрамов уже схватил меня за рукав и с внезапной решительностью потащил к выходу. Я успел заметить, что Илона подошла вплотную к ребёнку, а тот, задрав голову, разжал ладони, и остатки земли высыпались на пол.
