Иллюстрация: Globus
14.08.2019




Изобретая
детство
Изобретая детство
Изобретая детство
Изобретая детство
Изобретая детство

Неделя переживших детство.
Вступление редакции:

Мы знаем, что детство — это сложно. Давайте начистоту, детство — это кошмар. Всегда бывают приятные исключения, но совершенно во все мыслимые эпохи человечество оттесняло ребёнка в категорию Другого и поступало с ним соответствующе. Детей продавали в рабство, умервщляли за ненадобностью или по неосторожности, например, удушая во сне. Дети в кальвинисткой Швейцарии носили пояса верности, дети восточной Европы нового времени периодически умирали от слишком сильного пеленания, многие афганские дети и сегодня вынуждены носить оружие, а индийские — работать на угольных шахтах. Над детьми до сих пор совершается масса насилия — прежде всего, психологического — во всех странах, исключений нет. 

В то же самое время, детство — потерянный на заднем дворе ключ ко всем тайникам. Любая история, будь то история Французской революции, сталинского террора, восстания боксёров в Китае или что-то личное, начинается с истории детства. Абсолютно все люди — большие и малые, жертвы и палачи, безмолвные и «исторически значимые» когда-то были детьми. 

По инициативе и под редакцией Леси Рябцевой — журналистки и общественной деятельницы, занимающейся проблемой защиты детства и профилактикой сиротства, совместно с нашим литературным редактором Романом Смирновым, «Дистопия» запускает «Неделю переживших детство».
 

* * *

Литературный редактор «Дистопии» Роман Смирнов как историк, попутно занимающийся children’s studies, начинает «Неделю переживших детство» своим эссе-напоминанием о том, что детство — относительно новая вещь, да и само по себе как определение — относительно.

* * *
 

Эссе «Изобретая детство»

 

 

Знаете, что привлекательного есть в том, чтобы быть историком? Ничего, честно говоря. Ничего привлекательного в этом нет. Профессиональная деформация — а любая деформация есть по сути своей уродство — заставляет историка смотреть на мир несколько более относительно, чем это принято у нормальных людей. Историк всегда помнит, что даже такие вещи как красота, сексуальность, отвратительное и эстетически прекрасное до самого основания условны, и то, что ещё сотню лет назад казалось до жути смешным, сегодня не кажется смешным вообще никому.

То, что заставляло западных мужчин семнадцатого столетия истекать от сексуального возбуждения, сегодня вызывает у современных мужчин рвоту или истерику. То, что женщины средневекового Китая считали высшим проявлением любви, сегодня никому бы и в голову не пришло.

Простые примеры. Люди в Восточной Европе ещё в начале XX в. верили, что секс с детьми – отличное лекарство от сифилиса. Греки, жившие во времена Перикла, всерьёз считали, что внутри человека есть пламя: чем выше температура тела, тем лучше здоровье. Средневековые французские крестьяне без стеснения могли заниматься сексом на глазах у детей или своих пожилых родителей. Русские крестьяне после Октябрьской революции всерьёз верили, что отмена старых порядков означает в том числе и отмену смерти. Древние славяне-мужчины перед весенним посевом устраивали что-то вроде обряда коллективной мастурбации и кончали на землю, в которую собирались садить семена.

Уже через две сотни лет любить, страдать, умирать и радоваться люди будут совершенно по-другому. Нет ничего правильного и неправильного. Для историка мир в любых его оценочных категориях рушится.

В Древнем Риме совершенно нормальным считался секс между братом и сестрой. Почему нет? Я, честно говоря, и сам не очень понимаю большую разницу между сексом и, например, тычком пальцем в чужое ухо. И то, и другое — просто соприкосновение тел. Так рассуждали римляне первого века до нашей эры. Как рассуждают жители современного Рима? И кто из них более прав? Абсолютно никто. Ни вы — читающие это. Ни я — пишущий это. Никакой правоты нет.

Во Франции шестнадцатого-семнадцатого веков абсолютно нормальным считалось, играя с младенцем-мальчиком, мастурбировать ему, знакомые родителей часто могли поцеловать малыша в член. Что об этом думают в сегодняшней Франции? Кстати, там уже есть химическая кастрация педофилов? А что об этом думали во Франции первого века, когда она называлась Галлией. Кстати, да, в то время никто не знал никакой Франции — просто не было этого слова. Скажи галлам, что они проживают во Франции, и получишь дубиной по голове. И кто прав? Я пишу это и смеюсь — на самом деле нет вопроса смешней, также как нет смешнее людей с «убеждениями». Никаких убеждений нет. 

Также как, например, не было никакой дружбы между мужчинами в античной Греции без постоянного секса. Секс, кстати говоря, был не анальным, как принято считать, — мужчины поочерёдно зажимали пенис друг у друга между коленей и доводили партнёра до высшей точки. И вот скажите, сейчас кто-то так вообще делает? И самое главное, какое место современная Греция занимает в рейтинге терпимости к ЛГБТ? Я слышал про 15-ю строчку — сильно лучше России или Эфиопии, но пока далеко от европейских соседей. Какие же греки правы? Те? Или эти?

Вы когда-нибудь задумывались, почему нам нарекают есть именно сидя? Древние римляне и, вероятно, этруски и ещё сотни разных народов традиционно ели лёжа — уж точно не сидя. Сидеть за столом и, прости господи, попой на стуле во время обеда им показалось бы до известного времени совершенной нелепостью. Этнография заботливо сообщает нам, что в Южной Америке есть племя пирахан, у которого напрочь отсутствует понятие ночного сна — они спят периодически по 30–40 минут. Но, конечно, они понятия не имеют, что такое минута, секунда или час. Как и всё остальное человечество до совсем недавнего времени. Представьте свою жизнь без часов и без постоянной оглядки на время. Представьте, насколько другой она должна быть.

Всё, созданное человеком, всё то социальное пространство, в котором мы проживаем, невероятно зыбко и осыпается прямо на наших глазах — вот почему старики не понимают своих детей. И тем более детей своих детей. Подумайте только, люди времён Ивана Грозного мылись пару раз в год, зачастую не доживали до сорока и не знали даже туалета с дыркой. У нас с ними вообще может быть что-то общее? А у наших потомков с нами?

Я всё хожу вокруг да около, но на самом деле веду этот текст к простой мысли — большую часть человеческой истории никакого понятия детства в помине не было. Также как не было любви в современном её понимании, приватности в современном её понимании и дальше по списку. Это сложно себе представить, потому что сегодня детство кажется нам чем-то — по Хайдеггеру, само-понятным — очевидным, простите за каламбур, с самого раннего детства.

Тут возникает вопрос: как вообще может не быть детства? И что тогда там вместо него?

Ничего. Звучит странно, но давайте немного закопаемся в деконструкции, чтобы разобраться во всём этом. Кто же такой ребёнок? Вернее, кого сегодня мы называем ребёнком и кого называли так в древности? Пропахший сыростью словарь Даля определяет ребёнка как «младенца, отрока или отроковицу, до юношества». Окей, то есть ребёнок — человек, который прибывает в некотором состоянии, предшествующем юности. То есть в детстве. Тогда вот другой вопрос: что такое есть детство? Как его понимать?

Сто процентов, что помимо возрастной коннотации понятие детства включает в себя и особое состояние психики. Как правило, современный ребёнок реагирует на происходящее не так, как современный взрослый. Кроме этого, на протяжении многих веков детство предполагало и некий особый социальный статус, то есть наделяло ребёнка отличным от взрослого человека кругом обязанностей и прав. Если говорить проще, детство, в современном понимании этого слова, включает в себя три аспекта: психический, социально-правовой и возрастной.

Распадаясь, эта цепочка даёт совершенное иное состояние, отличное от детского. Например, взрослый и психически развитый человек, ограниченный в своей дееспособности, в своих правах (как и современный ребёнок), вряд ли может быть назван дитём. В контексте российской истории ему скорее подойдёт термин лишенец. В первые годы советской власти у Анны Ахматовой не было права голосовать на выборах, занимать хорошие должности и получать классные хлебные карточки. И она была лишенкой. Но никак не ребёнком.

В то же самое время и психически нездоровый, чересчур инфантильный взрослый, пусть даже с ограниченной дееспособностью, также не может быть назван ребёнком. Про такого могут сказать «ведёт себя как ребёнок», назвать его большим ребёнком, но это всё равно будет не то.

Лишь возрастной аспект, лишённый двух других, в некоторой, пусть и неполной, мере позволяет назвать человека ребёнком. Так, глядя на шестнадцатилетних — предположим, финансово независимых, эмансипированных, со сложившимся мировоззрением — занятых тяжёлым физическим трудом, кто-нибудь сердобольный скажет: «Господи, они же дети!».

Такая неоднородность современного детства, неравнозначность его аспектов для нас, пытающихся как-то вдолбиться в тему, создаёт особую сложность. Как показал милейший французский историк Ф. Арьес, в западной Европе ещё в XVI–XVII вв. ребёнком могли назвать человека и четырнадцати лет, и двадцати четырёх. Феномен, который сегодня кажется просто странным. Увидев двадцатичетырёхлетнего молодого человека, идущего впереди нас, мы уж точно не скажем «этот ребёнок идёт к метро» или «этот ребёнок одет во всё красное».

Таким образом, сам смысл слова «ребёнок», его семантический компонент со временем изменился. Как минимум возрастной аспект детства даже ещё в эпоху нового времени, более близкого к нам, чем средневековье, не был таким же, как в наши дни. Иными словами, слово «ребёнок» (равно как и слово «детство») сегодня не то же самое, что в эпоху Людовика Четырнадцатого, и уж тем более не то же самое, что в более раннее время. 

Кроме того, по данным этнографов в некоторых культурах, отличных от западной, не только взрослые не осознают маленького человека ребёнком, но и сам ребёнок не осознаёт себя таковым. Наблюдая за аборигенами племени пинтуби, австралийский этнограф Д. Локвуд обратил внимание на то, что маленькая девочка, ещё «не умевшая как следует ходить», делала то же самое, что делали взрослые: устраивала себе костёр и даже не думала плакать от холода. Так вели себя и другие «дети» возле неё. Проще говоря, самого понятия ребёнок, равно как и института детства, в среде этого племени просто не было. Даже возрастной аспект не выделял людей в какую-либо особую группу. Семилетний в глазах пинтуби отличался от тридцатилетнего разве что размером того, что у детей там растёт. Но ничем более.

Сегодня мы знаем, что в средневековой Европе, равно как и в Древней Руси, и в Персии, и на арабском Востоке, не было, например, специальной детской одежды — ползунков, распашонок, детских сорочек и прочих трусов — вот этого вот всего. Детей одевали как маленьких взрослых, фасон и расцветки одежды были совершенно идентичны. Ах да, не было категории детских цветов — ярких, радужных, выжигающих веки, если быть честным. Детей долгое время изображали как маленьких взрослых. Без каких-то особых анатомических признаков или выражений лица. Будет время, взгляните на живопись раннего Ренессанса или древнерусские иконы. Это продолжалось почти все Средние века. Мы, конечно, не очень знаем, что в это время творилось у майя или ацтеков, но надо полагать, что те ребята были в ещё большей степени ни бум-бум.

Детская литература? Впервые появилась в Европе в XVIII в. До этого просто не знали, что к людям младше 14–16 нужен какой-то особый подход. Абсолютно нигде в период Средних веков и ранее мы не можем зафиксировать специальный детский язык: все эти сюсюканья, сладости, милости. Несмотря на то, что сегодня с детьми — особенно же младенцами — принято разговаривать как с маленькими животными или умственно отсталыми — не знаю, как это должно помочь в воспитании, но абсолютно во всех цивилизованных обществах это есть.

Строго говоря, в относительно недалёком прошлом не было и этого бережливого трепетного отношения к детям, которое кажется абсолютной нормой сегодня. Из практик античности и Средневековья мы знаем, что совершенно нормальным было забыть ребёнка во дворе, вернуться и обнаружить, что его загрызли свиньи. Такие эпизоды, разумеется, считались досадными, особенно если на ребёнка у родителей были какие-то планы, но редко могли выбить взрослых из колеи. Равно как мало кого удивляли ситуации, когда младенец по случайности оказывался раздавлен или задушен во сне одним из своих родителей. А это случалось, и не так что бы совсем редко.

Во многих частях средневекового мира маленький человек рассматривался скорее как нечто экономически выгодное, рентабельное. Ребёнка можно было продать, как, например, делали средневековые новгородцы. Всегда полезно иметь под рукой пару лишних здоровых детей — не здоровых просто убивали ещё пока они «титишные» — на какой-то особенно чёрный день. В годы кризиса, войны или голода девочку и особенно мальчика втридорога можно было всучить проезжающим мимо немецким или скандинавским купцам.

В относительно недалёком прошлом родители редко испытывали привязанность к детям, как это принято чуть ли не по всему земному шару сегодня. Европейские или японские аристократы стремились сбагрить своих наследников как можно скорее, поэтому мальчиков уже с 7 лет отдавали во служение каким-то вышестоящим шишкам, а девочек в возрасте 9–13 лет отправляли замуж. Как правило, кстати, за мужиков постарше, обрекая тем самым девочку на ежедневные изнасилования. Позже на Западе эту функцию камер хранения для детей подхватят религиозные и светские интернаты, где отпедофилированным оказывался чуть ли не каждый второй выпускник.

Люди Нового времени, Средних веков и античности, разумеется, как и мы, жили в условиях постыдного скотского неравенства и далеко не все были способны своих детей прокормить. Поэтому в том числе в русских средневековых колыбельных полно мотивов, в которых мать желает ребёнку как можно скорее стать мёртвым, чтобы не обременять всех вокруг и не страдать самому. Стоит сказать, что во многих подобных текстах, на разных языках, ребёнку желают быстрой и безболезненной смерти — вот где проклёвывается любовь.

Факт в том, что в западном мире современная категория детства появилась примерно в эпоху Просвещения, а на Востоке даже немного позже. Если не было детства, то не было и детских переживаний, детской психики и «заигравшихся в детство». Об этом просто полезно помнить: детство относительно новая штука, как, собственно говоря, и старость — ведь какие тут старики, когда средняя продолжительность жизни у вас 35–40 лет, как в уже замученной нами средневековой Европе или Древней Руси.

Можно только гадать, будет ли детство через две сотни, три сотни, тысячу лет. Хорошая ли это идея, или со временем детство заклеймят, как, например, долгое время казавшийся всем вполне правильным и разумным патриархат. Всё может быть. Но мы этого не увидим.

 

* * *

 

Книги:

  1. Heywood C. A History of Childhood: Children and Childhood in the West from Medieval to Modern Times. – Cambridge: Polity, 2001. – 240 p.
  2. Kelly C. Children's World: Growing Up in Russia, 1890–1991. – New Haven: Yale University Press, 2007. – 714 p.
  3. Okenfuss M. J. The Discovery of Childhood in Russia: The Evidence of the Slavic Primer. – Newtonville, Mass.: Oriental Research Partners, 1980. – 94 p.
  4. Orme N. Medieval Children. – New Haven: Yale University Press, 2001. – 387 p.
  5. Арьес Ф. Ребёнок и семейная жизнь при Старом порядке / Пер. с фр. Я. Ю. Старцев. – Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 1999. – 415 с.
  6. Де Моз Л. Психоистория. Ростов-н/Д: Феникс, 2000. – 512 с.
  7. Долгов В. В. Быт и нравы Древней Руси. Миры повседневности XI–XIII в. – М.: Яуза; Эксмо, 2007. – 510 с.
  8. Кошелева О. Е. «Своё детство» в Древней Руси и России эпохи просвещения (XVI–XVIII вв.). – М.: УРАО, 2000. – 319 с.
  9. Обухова Л. Ф. Детская психология: теории, факты, проблемы. – М.: Тривола, 1995. – 360 с.
  10. Романов. Б. А. Люди и нравы Древней Руси. – 2 изд-е. – Л.: Наука, 1966. – 240 с.
Читайте также:
Не ломайте дикорастущих
Не ломайте дикорастущих
Интервью с фельдшером: cмех и сломанные ребра
Интервью с фельдшером: cмех и сломанные ребра
Похоронка: Закулисье ритуальных услуг
Похоронка: Закулисье ритуальных услуг