Отчего-то стыдно было признаться, что не чувствую себя уютно на красивых улицах и архитектурная величавость не отзывается во мне. Только уродливые, по всеобщему признанию, ряды панельных и кирпичных домов в спальных районах, где перебиты лампочки и фонари, а на балконах покосившиеся горшки с отцветшими растениями —среда, которая будит дух, которой веришь безапелляционно. Там билборды с неуместной рекламой. Там краска сбилась. Верно, этому чужеродна красота, потому что многоглазые серые дома вне понятий «правильный» и «прекрасный». «Стыд-то какой», — скажут. «Из-за таких, как ты, мы живём не во дворцах и не в ухоженных коттеджах», — добавят. Я выхожу во двор спального района, который отдаленно напоминает мне мой дом. В этих блоках и квадратах живут люди. Куда бы ты ни шёл, с тобой твоё гетто.
 

Значит кто-то там знает
Значит кто-то там верит
Значит кто-то там помнит
Значит кто-то там любит*

***

Не знаю, как в двух словах ответить на вопрос «Что такое современное искусство?». Не знаю, почему мне задают этот вопрос. Может быть, полагаются на иллюзорную (не мою) силу гуманитарной мысли, может быть, ищут аргументы, чтобы возразить, когда вещаю про акционизм. До сих пор не знаю ответ на этот вопрос. Зато теперь явно представляю, что отвечу, когда спросят, какая она — эта современность. Теперь уверенно её чувствую, будто удар — неоспоримо. Современность — это тридцать минут пути до выставки и те же тридцать минут до того, как станет ясно, обезвредили ли взрывное устройство в моём родном доме. В моей стране страшно жить. В моём мире страшно жить. Страх за себя, чувство самосохранения — могучие. Но страх за близких намного сильнее всего вместе взятого в этом мире. И субъективность здесь позволительна. Единственное искусство, которым мы по-настоящему учимся владеть — это кое-что из гребенщиковских тем. Искусство быть смирным.

Я слушала указания куратора выставки, пока ждала родной голос в трубке. В трубке, которая могла разрядиться. Понижала яркость, чтобы сохранить проценты в иконке «батарейка». Вот вам и иконы. Чтобы услышать: им разрешили прийти домой. Прийти в себя у меня так и не получилось.

В полшестого вечера оцепили панельную пятиэтажку в сибирском городе — за две тысячи восемьсот километров от меня. За минуту до этой вести я думала только о том, что есть полтора часа и нужно успеть съездить и посмотреть, что за выставка про художников со всей нашей страны. После этого меня как будто разрубило на два куска — одна часть продолжала идти, чтобы не сойти с ума, вторая раз за разом набирала номер телефона, чтобы, в общем-то, тоже не сойти с ума. Мой дом не крепость. Мой дом — моё уязвимое. Мне хочется истерически рассмеяться в лицо каждому модному коучу, который с уверенностью шимпанзе рассказывает о том, как нужно выходить из зоны комфорта. Нас давно эвакуировали из этой зоны комфорта. Нас не пустили обратно, нас репрессировали без права на реабилитацию. Есть ли более страшные вещи? Есть, конечно, есть. Только это не отменяет страха. Чёрный п(а/и — букву выбираешь сам)кет — не современное искусство.

Сердце билось на каждом километре, который я не могла пройти — только проговорить, пока пыталась сохранить то, что называют самообладанием. Слушая и не страшась шума метро, которому, кажется, вовсе ежечасно угрожает это. Слушала, как  началась эвакуация, но домашних животных не разрешили вынести. Как интонации, вопреки всем интонационным комплексам,  становятся дрожащими. Слушала, как в моей голове возникали жуткие ассоциации — траур не заканчивается никогда. Над нами висит это — чему нет определённого имени, но есть всё от угрозы. Кем бы вы ни были, не трогайте нас. Не трогайте наших близких. Нам не нужны белые флаги и фронт. Нам нужен дом.

Сегодня всё обошлось. Но нас не отпустило. Две «р», две «т», три «а», одна «у», одна «о», «е» тоже одна, по одной из согласных — «г», «з», «к». У г р о з а т е р а к т а.

В первом классе у нас была игра на внимательность — нужно было зачёркивать заданную букву в тексте. Искать её в каждом слове и зачёркивать. У слов будто появлялись раны. И в нашей реальности теперь зияют дыры — буквальные, рванные, невыносимые. Я не знаю, как с этим справиться. Я не знаю, что такое современное искусство. Может быть, форма преодоления. Умоляю, ничем это не преодолеть. Страх не терпит метафор и недомолвок, поэтому мне стыдно за каждое слово, в котором мы зачёркиваем букву.

На моём доме была большая надпись «Борись за любовь».

Но её закрасили.

*Егор Летов – Про Мишутку (Песенка для Янки)