Письмо читателя:
Привет, Дистопия. Я постоянно чувствую себя виноватой, во всем, что происходит вокруг, вижу свою вину. Если я захожу в метро, сажусь на место, а сосед встает на следующей остановке, мне кажется, что ему неприятно со мной сидеть. Постоянно боюсь какого-то провала и морально всегда готова к тому, что облажаюсь. Что со мной не так?
Ответ психоаналитика:
Чувство вины – самое распространённое из тягостных переживаний, особенно среди женщин, и это похоже на правду. Вопрос соответствия или несоответствия предъявляемым тем же обществом требованиям остро стоит для многих. Для мужчин в основном это всё ещё ограниченное число фундаментальных аспектов, вроде социального положения и заработка. Тогда как женщин к этому добавляются ещё и тысячи других малых и больших требований, расползающихся по округе и по её телу. Я не хочу сказать, что мужчинам живётся лучше и у них в среднем меньше чувство вины (вообще плохая это идея — мериться силой переживания вины), но своя специфика часто есть, к тому же мужское чувство вины гораздо реже проявляет себя именно как вина, а не что-то другое. Но это скорее отступление, потому что сущностно никакой разницы нет, вина есть вина, преступление есть преступление.
Мы легко можем проследить и найти в частном переживании вины гнетущее влияние злого мира, несправедливого общества, ложной культуры, жестоких родителей или безумных старух. Но утверждение, что в переживании вины всё решает именно окружение, будет ложным и, что важнее, пагубным. Хотя взваливать это бремя на и без того задавленное Я и утверждать, что субъект виноват ещё и в своей вине, будет для него уже чересчур, хотя и ближе к истине. Безусловно, окружение участвует в формировании бремени, но оно даёт ему воплощение, предоставляет форму и оформление для Вины вообще. Если человек переживает себя виновным, то он всегда найдёт что-то, к чему это чувство можно прицепить, и безразлично уже, будут ли это общепризнанно важные вещи или что-то настолько нелепое, что вызовет только непонимание или усмешку из-за несоответствия чувства вызвавшему его поводу.
В своё время Фрейд открыл в психическом аппарате субъекта инстанцию, отвечающую за предъявляемые «как будто извне» требования и контроль над их исполнением, включающим поощрение и наказание. Если человек справляется, то получает за это чувство морального превосходства и чистой совести, а если нет, то внутренний судья укоряет его и насылает пресловутое переживание виновности. Это, конечно же, утрированная схема, но сейчас важнее обрисовать самую суть. Одним из основных инструментов в руках автократического законодателя, судьи и исполнителя является идеальное Я. Оно воплощает в себе всё то, к чему должен стремиться и каким должен быть человек. Совершенное воплощение данного субъекта. Поскольку в самой конструкции идеального Я хитрым инженером заложена его недосягаемость, то оно может сколько угодно маячить перед глазами субъекта, словно морковка перед осликом, ведущая его туда, куда Сверх Я считает должным его направить. Субъект оказывается ишаком, нагруженным до предела бременем виновности и собственного несовершенства, ведь цель совсем близко, но он всё не может её достичь — значит он очень и очень плох, недостоин ничего хорошего, а все морковки в мире существуют для других, но не для него.
Говорить о причинах чего-то в субъекте тяжело и не нужно, но всё равно вышесказанное – это лишь следствия другой, основополагающей ситуации субъекта. Того, что заставляет Сверх-Я быть особенно жестоким и что отягощает субъекта и приковывает его к недостижимому себе не в смысле постоянного наличия целей и стремлений, а в смысле неизбывного переживания собственного несоответствия и недостойности. Того, что сделало субъекта вечным преступником, который не в состоянии избыть свою вину. Причём вина субъекта в его воображении – это космическая вина, вина перед всеми, а не перед собой, и она очевидна всем, поэтому они имеют полное право бросать в него тухлые овощи унижения и грубости, а субъект уверен, что он достоин подобного обращения.
Для каждого это, само собой, свой Первородный Грех, точка отсчёта всех прочих малых и великих воображаемых провинностей и его самого, как принципиально греховного субъекта. Но я уверен, что, по сути своей, это всегда фундаментальная вина перед собой. Перед тем, кто на заре истории сделал то, чего нельзя было делать или не сделал того, что было необходимо. Кто столкнулся с ситуацией, будь то реальное событие или особое переживание, в которой повёл себя неправильно в смысле соответствия себе и ничего из неё не извлёк. Субъект не пережил момент, не сделал его частью своего опыта, а вместо этого забыл его, признал неважным, решил, что он ничего не мог поделать. Возможно он действительно не мог пережить это в тот момент соответствующим образом. Но от ответственности это не освобождает, и часть человека гибнет. Событие, отколотый фрагмент субъекта, всё же живёт в нём и ждёт возвращения, а до той поры оно становится провалом в субъекте, напоминающем о себе через чувство вины. Оставшаяся часть человека остаётся жить без куска себя, а чувство вины становится эквивалентным переживаниям убийцы, ведь субъект действительно убил себя. И со временем этих убийств обычно становится всё больше и больше, а бремя того, кто отступился и предал себя, всё тяжелее и тяжелее. Не удивительно, что при бреде вины и депрессии в целом была эффективна электрошоковая терапия и вообще заключение в больнице, пусть даже как временная мера, ведь тогда у субъекта возникало впечатление, что он наконец-то расплачивается за содеянное. Но это никогда не бывает настоящей расплатой, и вина всегда настигает снова. Единственным же возможным способом совладать с ней становится возвращение к утраченному и возвращение утраченного, хотя приятного в этом даже меньше, чем в электрошоковой терапии. Как таковая Вина всё равно никуда не денется, потому что все мы грешны и у всех нас есть непрожитые жизни, беспокойные мертвецы, смотреть на которых слишком больно, а оплакать слишком тяжело. Но даже обитель мёртвых с её населением можно сделать или не сделать осмысленной частью себя, а это многое меняет.
