Предисловие:

---

ЛОРЕТТА

1

И опять я ходил по Лоуренсу.

 Помню, серая кошка сидела под тутовым деревом и что-то громко кричала.

Она смахивала больше на сову, чем на кошку.

 Что же она кричала? Почему я не прислушался к ней, почему прошёл мимо?

Я слишком часто проходил мимо кричащих тварей.

Я слишком часто проходил мимо молчащих тварей.

Я слишком часто проходил мимо.

 

2

Потом появились люди.

Они все куда-то спешили.

 Я шёл и пялился на мужчин: а вдруг это Уильям Сьюард Берроуз?

 Не знаю, о чём я думал: что он будет стоять на тротуаре, прислонившись к фонарному столбу, и курить цигарку?

 Или что на каждом углу будет висеть его портрет с адресом, написанным ниже?

У меня не было ни малейшего представления, как я найду выдающегося автора «Интерзоны».

И всё-таки я не падал духом, а наслаждался своей авантюрой.

Конечно, я немного побаивался, но не слишком.

Я очень легкомыслен.

Кроме того, я был рад, что уже не нахожусь под гипнозом Бренды.

Я воспрянул духом, позавтракав в кафе оладьями с кленовым сиропом.

 

3

Помню, больше всего меня поразили витрины Лоуренса.

Некоторые из них были совершенно пусты, как те московские витрины 1918 года, о которых рассказывала Эмма Герштейн (моя любимая мемуаристка).

 А другие наоборот — завалены пыльным барахлом: чучелами енотов, насекомыми в картонных коробках, оленьими рогами, медными портсигарами, оловянными солдатиками, старыми вымпелами, орденами…

Был там ружейный магазин, в витрине которого красовались старые и новые модели револьвера Smith & Wesson.

 Я знал, что Берроуз любит оружие, и надолго прилип носом к этой витрине.

Помню белый кольт с костяной ручкой, помню резной барабан и гранёное дуло.

Очень изящные, соблазнительные игрушки.

Я сначала возжелал их, но потом вспомнил философа Ивана Иллича, считавшего, что чем больше у человека вещей, тем он глупей и слабее.

А Берроуз сказал: «I love good guns. If some dog attacked you, that’d be one dead dog, buddy».

Он был против контроля оружия и обожал ножи и ружья.

Есть известное фото, на котором он стоит с винтовкой. В 1951 году он убил выстрелом из пистолета свою жену Джоан Воллмер, но и после этого не утратил вкус к огнестрельным игрушкам и хвастался этим.

Уильям Берроуз был непростой штучкой.

 

4

 Ещё в какой-то витрине лежали ножницы разного размера, а рядом — гигантская металлическая расчёска, в зубьях которой застряли длинные волосы какого-то зверя.

 Я подумал, что это шерсть бизона.

Рядом с расчёской высился засохший торт, на котором сидел овод.

Почему-то я хорошо запомнил эту витрину.

 

5

Я шёл дальше и дальше.

 Помню довольно уродливую церковь с тонким шпилем.

Помню церковную дверь из прессованных опилок. Перед дверью стоял человек в чёрном костюме и белой ковбойской шляпе.

Он держал в руке Библию и улыбался.

 Сначала я подумал, что это Деннис Хоппер.

И тоже ему улыбнулся.

Но это был не Деннис Хоппер, а какой-то зазывала.

Он воззвал ко мне гулким басом:

— Заходите, молодой человек, заходите! Время, которое вы проведёте в нашем храме, подобно вечности  в саду Эдема! Вы перестанете стареть, и с вашей головы не упадёт ни один волос! Вы выздоровеете от всех ваших болезней. В вас войдёт Святой Дух и уже никогда не выйдет. Ваши дети будут ангелами и никогда не доставят вам печали. Заходите к нам, заходите!

Но я всей душой стремился к Уильяму Берроузу и не зашёл в эту церковь.

 

6

Вдруг я увидел припаркованный к тротуару лимузин, на котором сидели звери.

Это были кошки разных мастей и собаки разной породы.

Не менее сорока тварей помещались на капоте, кузове и багажнике большой легковой машины.

Я подошёл поближе и обнаружил, что внутри автомобиля — на переднем и заднем сиденьях — тоже сидели собаки и кошки.

У всех этих зверей из пасти торчали языки — то ли издевательски, то ли идиотски.

Я просто обалдел от этой картины.

И тут дверца звериной машины распахнулась и из неё выскочила крошечная старуха в изодранном платье.

Её седые космы развевались, глаза блуждали.

Она схватила меня за руку и закричала:

— I am terribly sorry! Я ужасно извиняюсь! Мы не хотели причинить вам неудобство! Эти животные ни в чём не виноваты! Они были рождены для игр и веселья, а вместо этого их заперли в машине! Это совсем не шутка! Это звериная забастовка! Каждый зверь, которого я знаю, подавлен и печален! Каждый зверь разобщён и отгорожен! Каждый зверь кастрирован и стерилизован! Но это не может так продолжаться! Они наконец возмутились! Они взбунтовались! Они объединились, чтобы выразить своё отвращение к человеческому роду!

 В этот момент чёрный кот, сидевший передо мной на буфере лимузина, задрал заднюю лапу и показал мне свою алую залупу.

Старуха увидела это и заорала:

— Смотрите, что он вытворяет! Это всё от печали! Это от хандры, меланхолии и сплина! А сплин и хандра приводят к ресентименту и бунту! И что же тут делать? К кому прикажете обратиться? К ветеринару? К шерифу? Написать губернатору штата? Посмотрите на этих животных! Я хочу, чтобы вы прониклись их состоянием, их самочувствием, их несчастьем! Я хочу, чтобы вы осознали их modus vivendi! Если б они только могли, то покончили самоубийством! Коллективно, скопом!

Она воззрилась на меня белыми безумными глазами:

 — Вы помните, что случилось в Маунт-Кармел в Уэйко? Вы знаете, кто такой Дэвид Кореш? Он уважал животных! А они его убили! Они всех хороших людей убивают!

 Тут серый слюнявый бульдог с кровавыми глазами, сидевший на кузове в довольно нелепой позе, уронил длинную прозрачную слюнку прямо на нос старухи.

 А может, и не уронил, а намеренно плюнул?

 Старуха утёрлась и уже спокойнее сказала:

— Некоторые домашние животные околдовывают своих хозяев. Другие чрезвычайно привередливы в пище, а иные просто созерцают. Некоторые из них задумчивы, другие склонны к озорству и проделкам. А кое-кто умудрён жизнью и не хочет ничего, кроме безболезненной смерти.

 С этими словами она мне поклонилась и снова залезла в машину.

 

7

Углубившись в окрестности Лоуренса, я очутился в районе с разноцветными, крытыми дранкой коттеджами и гаражами.

Вокруг было много зелени — клумб, лужаек, развесистых деревьев.

Дома выглядели крайне запущенно, газоны тоже.

 Пахло то ли барбекю, то ли просто кострами.

Словом, настоящая американская глубинка.

 Если б я не искал Берроуза, то мог бы встретить тут Гекльберри Финна!

Или Сисси Спейсек!

Почему я там, чёрт возьми, не остался?

У меня был шанс, а я его профукал!

 

8

Нет, всё-таки не профукал!

 

9

На веранде скромного домика сидел старик и курил вонючую сигару.

Я спросил его, не знает ли он, где живёт Берроуз — автор повести «Пидор».

Старик ответил, что никогда не слыхал о таком парне.

Я уже собирался уйти, но тут из дома вышла маленькая загорелая брюнетка с морщинистым лицом и спросила:

— Ты любишь большие сиськи с коричневыми сосками?

Я смутился и не знал, что ответить.

Она улыбнулась:

— Вижу, что любишь. Заходи, я накормлю тебя, а потом мы вместе посмотрим на сиськи. И не бойся!

Мой член до сих пор стоял от Бренды — поэтому я немедленно согласился.

Как сказал бы Берроуз: «You haven’t had your educa tion yet, buddy».

 

10

В том доме сильно пахло варёной кукурузой.

На кухонном столе, покрытом узорчатой клеёнкой, лежала гора дымящихся початков.

— Кушай,— сказала морщинистая брюнетка.

Она была миниатюрным вариантом знаменитой киноактрисы Авы Гарднер, которую когда-то называли «самым сексуальным животным на этой планете».

Я накинулся на кукурузу как оголтелый.

 Дело в том, что я с детства обожаю кукурузу.

Но мне ни разу в жизни не удалось вволю полакомиться этим яством.

И вот я дорвался!

Я ел и давился, а брюнетка окунала влажные ладони в большую миску с солью и обмазывала очередной початок крупными кристаллами морской соли.

Эта соль была не простой, а копчёной.

И от брюнетки тоже исходил сильный копчёный запах.

Я обглодал целых девять початков, запивая их ледяной кока-колой. «Америка есть Америка», — думал я, наслаждаясь кукурузой.

И тут она поманила меня пальцем:

— Come in and show me, dear.

Я с ужасом подумал, что она намеревается осмотреть мой пенис.

Как Бренда!

Но её звали Лоретта, и она всего лишь хотела взглянуть на мои голые ступни.

 

11

Фетишистка, прекрасная фетишистка!

Она сама меня разула: стащила с моих утомлённых ног старые рваные кеды.

— У тебя совсем детские ноги, как я и предполагала, — сказала Лоретта. — Это так чудесно. Мне это подходит. И мне нравится, что твои ступни пахнут резиной.

Одним ловким движением она выскользнула из своих шортов.

И скинула с плеч клетчатую мужскую рубаху.

Её тело было покрыто глубоким загаром, под которым просвечивали тонкие голубые жилки.

Чёрные волосы курчавились на её лобке и выглядывали из подмышек.

На тёмной шее виднелся розовый шрам, подобный нежному бутону.

Мне это всё показалось крайне эротичным.

Только тут я и догадался, что она была мулаткой.

Прекрасная фетишистка и сексуальнейшая мулатка!

Я навечно благодарен тебе за урок, который ты мне преподала!

Я бесконечно благодарен тебе за то, что ты со мной сотворила!

 

12

Она забралась на кухонный стол и откинулась на гору кукурузных початков.

Она трогала свои массивные сиськи с коричневыми сосками.

Эти сиськи напомнили мне те оладьи, которые я ел утром с кленовым сиропом.

Я до сих пор вспоминаю вид и вкус этих оладьев.

 В сущности, оладьи — моё любимое блюдо с раннего детства.

И кукуруза.

Но сиськи Лоретты были больше любых оладьев.

Они напоминали какие-то чудные круглые грелки, наполненные горячей влагой.

Её волосатая вагина глядела на меня, как ощерившаяся морская ежиха. Удивительная Лоретта!

 

13

Она меня спросила:

— Ты веришь в любовь, мой мальчик?

Я сказал, что верю.

 — А ты веришь, что каждый день — Судный?

Я сказал, что верю.

То, что произошло в следующие минуты, было неописуемо прекрасно.

Лоретта оказалась несказанно умелой и пылкой партнёршей.

И она с первой секунды заразила меня своим энтузиазмом.

Я превзошёл самого себя с Лореттой!

Разве это не чудно?

Конечно, чудно!

И сейчас я с восторгом её вспоминаю: соительницу, марьяжницу, беззаконницу, полюбовницу, хорошиху и любодейку.

Уверяю тебя, читатель: она достойна моих мемуаров не меньше, чем Уильям Берроуз.

 Она не писала рискованных книг, не сочиняла авантюрных рассказов, но творила невероятные события в жизни.

Разве это не странно и не прекрасно?

Да, прекрасно, — как те многоцветные байки, что рассказывали Чосер и Боккаччо.

 Или как русские заветные сказки!

Хотя они ужасно брутальны.

 Я, кстати, так тогда и подумал:

 «Ну вот — я в русской заветной сказке».

Хотя всё происходило в Северной Америке, в Канзасе.

 В вагине Лоретты!

И она была великолепна.

 

14

Под конец Лоретта меня спросила:

 — Ты знаешь, кем мы стали?

 — Кем?— спросил я.

— Сестрой и братом.

Я подумал и согласился.

 

15

 I love you, Loretta!

I love you очень сильно.

Я и сейчас вижу, как ты машешь мне «good-bye» своей смуглой ручкой.

И я помню, как ты прошептала мне на ухо:

 — Никогда не грусти, мальчик. Грусть отдаляет нас от Бога.

 Но я не хочу углубляться в детали нашего с ней любовного акта.

Пусть все подробности секса останутся энигмой.

 Довольно об этом эпизоде.

 Хватит. Как сказал знаменитый русский писатель: «За мной, читатель!»

 

БЕРЕМЕННАЯ ДЕВОЧКА И ТОМАС

1

 Я вышел из дома Лоретты в состоянии дезориентации и счастливого угара.

Я шёл не различая дороги.

Пережитое на кухонном столе ввергло меня в исключительную, ни с чем не сравнимую эйфорию.

Возможно, такое бывает от мощной дозы героина — наркотика, которым увлекался Берроуз?

Я был в ОГЛУШЕНИИ от несравненной Лоретты!

Как говорится: на седьмом небе.

Я даже забыл о Берроузе, как и обо всём на свете.

 

2

 И вдруг я наткнулся на беременную девочку с треугольным лицом и опухшими губами.

Она шла по тротуару, выставив вперёд грандиозное брюхо.

На вид ей было не больше пятнадцати, и она была кожа да кости. Но какой несусветный живот: не иначе как десятый месяц.

 И там, должно быть, таилась тройня.

На девочке топорщился грязный рабочий комбинезон на три размера больше, чем надо.

Мужской комбинезон в чёрных маслянистых пятнах.

 Волосы на её голове напоминали перекати-поле.

 Она упёрлась в меня зелёными, как болото, глазами:

— Хочешь потрогать мой животик?

По-английски это так прозвучало:

— Would you like to feel my tummy?

Я опешил:

 — Oh, thank you. Thanks a lot. May be later?

Она посмотрела на меня с нескрываемым презрением, и мне стало ужасно стыдно.

 Я потрогал её животик.

Он был тугой, как астраханский арбуз наивысшего сорта.

— Ну, как он тебе? — спросила странная малышка.

 — Замечательный. Когда ты ждёшь ребёнка?

Она улыбнулась своими опухшими губами:

— Это ты. Мой ребёнок.

Я подумал, что мой английский опять сыграл со мной дурную шутку.

Поэтому я ей просто улыбнулся.

А она, свирепо:

 — Ты что? Не понимаешь? Ты — мой ребёнок, придурок!

 — Я? Твой ребёнок?

— Ты, дурак, ты. Теперь понимаешь?

— Как так?

— Да уж так. И ничего с этим не поделать.

— Я буду твой ребёнок?

Она вдруг рассердилась:

— Сколько можно повторять? Ты что — недоносок? Я же сказала: ты — мой бутуз, мой несчастный убогий сынок, моя бедная плоть и кровь, мой подгнивший плод, мой тупой карапуз, мой дрянной спиногрыз, мой байстрюк, мой гадючий найдёныш!

Пена выступила на её губах — белая, болезненная пена.

Я испугался.

Опять испугался!

Я ведь трус, как сказал один московский литературный критик. Трус, мелкий пакостник и воришка чужих рассказов.

Как сказал однажды Берроуз: «Get off the stage, lying cocksucker!»

 А ещё он писал: «So who can prove that I didn’t on my vacations go to Tangier and rape children?»

 Поэтому я и испугался.

Даже очень.

И поспешил прочь от этой бедной девочки на сносях.

 

3

Чтобы чуть-чуть оклематься от этой встречи, я зашёл в кондитерскую и купил коробку donuts.

Они были жирные, обильно посыпанные сахарной пудрой.

Donuts — отвратительное лакомство, а вовсе не хлеб насущный.

Я съел целых семь donuts  — вероятно, из-за стресса.

И меня затошнило.

Кроме того, мне захотелось пить, как дромадеру после перехода Сахары.

Или это никуда не годное, кокетливое сравненье?

Я захотел пить, одним словом.

Я был измождён иподавлен.

Я думал: «Сколько мне ещё таскаться по этому Лоуренсу? И на кой чёрт мне сдался этот Берроуз?»

Я был в отвращении от своей авантюры.

 Я хотел в Калифорнию: покупаться и полежать на берегу океана.

И чтобы рядом ходили светловолосые девушки в бикини — с голубыми-голубыми глазами.

В Калифорнии у всех девушек глаза голубые и пустые.

 Как небо.

Лев Толстой был не прав, когда писал о глубоком и осмысленном небе.

Впрочем, над Аустерлицем небо могло быть осмысленным и глубоким, но вот небо в Калифорнии абсолютно пустое и не имеет ни малейшего смысла.

Я открыл это, путешествуя с группой IRWIN.

И люди в Калифорнии тоже не имеют смысла.

Там всем заправляют деньги.

 Как сказал однажды Джон Джост: «Деньги — это первая и последняя подлость. Деньги — ложь, позволяющая тем, у кого они есть, считать себя лучше тех, у кого их нету. Это горы лжи, запакованные в национальные флаги, которые заставляют бедных мальчишек идти на верную гибель, чтобы те, у кого есть деньги, могли сидеть дома, потягивая мерзкие коктейли. Деньги — первый шаг на дороге, ведущей в пропасть».

Или, как писал Берроуз: «The universal Betrayal has swamped this terrible planet».

 

4

И тут я увидел бар, где меня наконец ждала удача.