Это музыка, которая не трогает, а просто смотрит
Барто — Смотрит (feat. Анжей Захарищев фон Брауш)
Трек замедленного действия и диджимодернизм
Музыкальный трек — бомба замедленного действия, начиненная иглами воспоминаний, play, взрыв — ни живого места не останется, ни живых. Одновременно он смертник, который глядит на тебя со стороны и видит: не дотронется сам, но всё равно смоет тебя взрывной волной. Аудиозапись смотрит на тебя, пока ты смотришь в тусклое лицо дисплея. Ассоциативная память превращается тебя в тревожного зверька, который съеживается, как перед ударом, стоит лишь махнуть рукой. Пока ты гонишь свой день от точки пробуждения до точки засыпания, которая часто не наступает, музыка сжимает жизнь до состояния гипертекста. Помнится, в «Философии новой музыки» (1949) Теодора Адорно, музыкального теоретика и представителя Франкфуртской критической школы, есть замечание об утрате способности к ответственному сконцентрированному слушанию и о памяти слуха, которая засоряется следами безобразия. Упрощаем: люди потеряли возможность слышать музыку как таковую. Внешне простая и якобы понятная музыка (у Адорно о песенках и речи не идет) доступна, слушатель ее легко и быстро присваивает, наслаивает на личный опыт. Она превращается в инструмент ассоциации (и потому часто самоистязания) и таким образом покидает область искусства.
Аудиозаписи в эпоху, когда виртуальный двойник побеждает реальный прототип, действуют по принципу глубинного связывания вроде гиперссылки. Переадресация в условном гипертексте памяти происходит мгновенно — из-за ассоциативности. У трека буквально появляется лицо и история, от которой каждый конкретный слушатель не может избавиться. Во времена так называемого диджимодернизма действие музыкального фрагмента как гиперссылки нисколько не удивляет.
«Извне / снаружи» теперь не столько оппозиция, сколько невротический симбиоз компьютерных технологий, виртуальной реальности, эмоциональности и трансового состояния. Автор окончательно мёртв, всё вокруг — текст. О трансформации и даже ликвидации постмодернизма говорят давно, но последнее время принято устанавливать факт смерти, упоминая эссе «Death of postmodernism and beyond» (2006) Алана Кирби, ученого и критика из Эксетерского университета. Постмодернизм стал слабеть вовремя — до того, как с ним окончательно разобрались и назвали скучным, пусть, впрочем, и успели поглумиться. На его месте возник псевдомодернизм, а потом и диджимодернизм в качестве глобального явления — всеохватного веба. Именно диджимодернизм множит связи в культуре, как бесконечные гиперссылки. Происходит постоянное вторжение в повествование и ассоциативное поле, не прекращается интерпретация. Правда, до и после термина «псевдомодернизм» были «альтермодерн», «автомодерн», ныне активно действующий «метамодернизм» и еще чертова дюжина теорий о глобализации, оккупации медиа и перемещении, которое не требует стратегии и смены локации. Николя Буррио, который ввел термин «альтермодерн», обозначил художника как странствующего человека, легко преодолевающего время и пространство, в которых существовали культурные сигналы. Не только у художников — разве у кого-то еще остались пределы? Портативность и мобильность, свойственная устройствам, позволяет таскать за собой груз воспоминаний и знаний — с помощью музыки, которая вызывает вихрь ассоциаций мощнее визуальных артефактов вроде фотографии. Виртуальность и портативность снимают пределы… со скоростью звука.
Аудиозапись попадает в плейлист и теряет отстраненность и покой — обрастает связями с личным опытом слушателя. Один вспомнит композицию как составляющую оста фильма, другой восстановит в памяти, как пил вино на набережной и слышал эту песню из бара на дальнем берегу, третий — ночь перед экзаменом и забавную переписку. И уже не столь важно, насколько техничен, математичен или концептуален трек, трезвая оценка теряется. Теперь человек внутри самого голоса и под его наблюдением — живет в сюжете и под уместный саундтрек. В итоге важно только беспокойство, которое рождает музыка.
Четыре минуты для Morrissey
Как жили раньше без возможности затащить в постель музыку? Память существует без саундтрека, но с ним господствует, как в стране с абсолютной монархией. Её Величество ассоциация, что не засыпает, потому что её постоянно будят неутомимой песней.
«Пыль возносилась к звездам вместе со всей на свете печальной музыкой». Дальше было что-то про Дина, его застиранные ливайсы и пацанов на мотоциклах. Тексты Джека Керуака, «В дороге» в том числе, запоминаются вот такими фразами и лихорадочным настроением, которое никаким словам не поддаётся. Просто ёрзаешь на стуле каждый раз, когда упоминают битников. Дин был живьем содран с Нила Кэссиди. Neal Cassady — тот еще дьявол, учитывая постоянные угоны машин, запрещенные вещества, разрешенные, но порицаемые обществом беспорядочные связи и всякое мелкое дебоширство. Он — безупречное art crime. Кэссиди, кстати, упомянут и в «Ангелах Ада» Томпсона, и в «Записках старого козла» Чарльза Буковски, и еще в добром числе книг. Что теперь «книга»? Учат, к примеру, что «Преступление и наказание» — это великая книга, и кажется, всё именно так. Хотя зачем здесь Достоевский? Сейчас нужнее Керуак.
Керуака Джим Моррисон не просто читал, он его переписывал — во всех смыслах. Наверняка восхищался Дином. Был ли Джим эгоцентриком? В некотором смысле точно, но вряд ли он был нарциссом. Ему ничто не мешало ценить людей, особенно свою группу. Упоминается, что в 1966 году The Doors были резидентами клуба London Fog в Лос-Анджелесе. Тогда у них не было ни известности, ни фанатичной публики под стать. Там однажды их представили: «Джим Моррисон и группа The Doors». Говорят, Джим попросил сделать объявление иначе: «Послушай, парень, вернись-ка обратно и объяви нас как нужно. Мы Doors».
«Мальчик, ты не понял, мы домой летим — водочки нам принеси». «Брат-2» Алексея Балабанова вышел аккурат в миллениум — под рокот закатного рока с Агатой Кристи, Би-2, Сплином, АукцЫоном и другими. Страна проводила первый контрольный срез по теме «Финал XX века у русских». Оценки вышли такие, что до сих пор цитируют, правда, после пережив — вдобавок к прошлому — другие военные конфликты, кризисы и бог весть еще какие катаклизмы. Будто ничего не изменилось, только окреп теракт. Какая-то вера осталась. И тут же вспоминаешь: «А, патриот! Русская идея, Достоевский, держава… А где твоя Родина, сынок?» Если бы можно было выбрать опцию «Не смотреть» — стоило бы ее выбрать. Не потому что плохо, а потому что лучше не надо. Но уже поздно.
В общем, поздно — это уже около трех ночи, а теперь и пять утра наступает, и все радары «поздно» отгорели своё, как лампочка, свидетельствующая о том, что бензин закончился. Если угнать автомобиль, наверное, не стоит останавливаться на заправках. Помнится, Салу Парадайзу из той самой книги «В дороге» пришлось заложить часы, чтобы заправить машину, когда они путешествовали с Дином и Мэрилу. Эти герои не умели останавливаться — гнали в полную силу. Достоевский вот тоже со знаком «стоп» не ладил — играл по-чёрному. Он, кстати, упоминается в названном романе, а потом возникает Достаёвский. А если верить Балабанову в конце XX века вообще нельзя было останавливаться — опасно для жизни. Хотя Балабанов здесь по-настоящему ни при чём.
Не останавливать плейлист, когда засыпаешь — дурная привычка, которая привязывается еще в раннем подростковом возрасте. Это становится ежедневным ритуалом. Наушники будто идут в комплекте с подушкой, холодной постелью или вместо них. Так буквально спишь с аудиозаписями, отчего, конечно, не спишь вовсе. Вот так по ночам ощущаешь себя то ли жертвой, то ли тем, кто вдруг исследует и постигает жизнь. Как в одной песне: «Victim or life’s adventurer — which of the two are you?». Четыре минуты до пяти утра хорошо подходят именно для этого трека — Neal Cassady Drops Dead. Он из альбома Моррисси «World Peace is None of Your Business», то есть из его последнего на сегодняшний день полноформатника. Кстати, вы видели людей, которые путают Моррисона и Моррисси? Уму непостижимо, но они существуют.
P-ost
Главное, не добраться до плейлиста, который стоило бы пометить красноречивым «mental sadomasochism». Всякое беспокойство однажды учишься сводить на нет, пусть и искусственно — с помощью утихания. Правда в том, что музыка в голове не прекращается никогда.
