Михаил Енотов – автор и исполнитель (вместе с Евгением Алехиным) песен культовой группы «Ночные грузчики», которая породила целое течение в русской рэп-музыке, названное абстрактным хип-хопом (хотя кто как это течение не называл!). На данный момент также автор и исполнитель песен рок-группы «Или». С Михаилом мы побеседовали о религиозно-философском повороте в его жизни и творчестве, о Православии и русской поэзии, а также о романе Михаила, который был номинирован на премию «Нацбест» и вскоре будет издан.

Андрей: Михаил, расскажи о том, почему «Ночные грузчики» так долго не выпускали альбомов, не гастролировали и фактически перестали существовать на какое-то время? 

Михаил: Лет шесть назад, когда Женя предложил в очередной раз где-то выступить, а в ту пору концерты у нас редко случались, я посмотрел на трек-лист и вдруг понял, что там даже на двадцать минут не наберется песен, которые я сейчас готов исполнять. Это было в период моего неофитства.

Андрей: Получается, что проект «Ночные грузчики» затормозился именно в связи с твоим религиозным поворотом?

Михаил: Да. Думаю, это было решающим фактором.

Андрей: Когда я слушал последний альбом «Ночных грузчиков» или «Или», у меня создалось впечатление, что в твоем случае уместнее говорить не о неофитстве, и даже не о просто религиозном повороте, но о повороте религиозно-философском. Настолько у тебя там всё не просто, настолько всё насыщено рефлексией и философскими сюжетами. Что тебя привело к такому религиозно-философскому повороту?

Михаил: Последние «Грузчики» и «Или» – это уже плоды некого переосмысления Православия и себя в нем, а поначалу было самое настоящее неофитство, пламенное и даже отчасти агрессивное. Что меня к этому привело? Поиск, долгий и мучительный. Я по своему устройству человек рациональный, или лучше сказать, был таковым, и мне хотелось умом до всего дойти, но случилось все по-другому, потому что умом-то я никак не мог принять Православие. Так что к религии я умом не пришел, в философии также не нашел никакого удовлетворения и дошел уже до какого-то отчаяния. Пиком этого отчаяния были 2009-2010 годы, результатом был альбом «О человек», самый, пожалуй, страшный наш альбом, который я сам даже боялся переслушивать.

Андрей:  В тот период ты не был религиозен?

Михаил: Вообще не был. Т.е. для меня были важны такие темы, как Бог, душа, смерть, посмертная участь, но они для меня никак не были определены. Я пытался обозначить свое к этому отношение, вернее, я пытался нащупать какие-то дефиниции для этих вещей…

Андрей: Ты как князь Владимир, выбирал веру?

Михаил: (смеется) Ну да. То, что происходит на земле, меня не удовлетворяло, земные радости меня тоже не утешали, и я не мог смириться с тем, что всё закончится здесь с моей смертью. А если есть «там» – то как тогда будет «там»? И почему всё так здесь, если есть Бог? Это были для меня самые насущные вопросы, которые по-настоящему доводили меня до отчаяния.

Андрей: Т.е. само существование Бога для тебя не было вопросом, так?

Михаил: Я никогда не был материалистом. Много у меня было заблуждений, но вот материалистом я никогда не был. Мне кажется, даже богоборчество лучше, чем тупой сциентистский материализм. Я всегда был уверен, что помимо нашей земной жизни есть еще и высшая реальность. Но я никак не мог понять природу этой высшей реальности. Например, личность ли Бог – это для меня было вопросом, хотя, естественно, я как человек, сформировавшийся в христианской культуре, по умолчанию склонялся к пониманию Бога как личности.

Андрей: Но вопрос этот тем не менее встал: бог философов или Бог Авраама, Исаака и Иакова?

Михаил: Да, но в итоге к Православию я пришел не умом, конечно. Полноценное познание вообще не может ограничиваться разумом. Разум сводит Истину либо к сухим догматам, либо к такой же сухой морали, а это всегда смерть Духа, смерть веры. Во многом на меня повлияли люди. Моя жена, которая всегда была православной. Мой мастер Арабов тоже на меня в этом смысле повлиял. Но вообще, если сейчас пытаться анализировать мой духовный путь, то, наверное, можно сказать, что я пришел к вере через патриотизм.

Андрей: Поясни, пожалуйста.

Михаил: Уже в период «Ночных грузчиков» я стал интересоваться политикой в высоком смысле, не только текущей, но и историей, тем, почему в мире происходит то, что происходит, и что такое Россия, какое ее место во всей этой космической драме человечества.

Андрей: Это очень необычный путь, на самом деле.

Михаил: Да, я знаю, что обычно происходит наоборот: человек воцерковляется, и потом уже приходит от русской церкви и русского православия к патриотизму.

Андрей: У нас это вообще очень причудливо увязано, Россия и Бог. Вот у моего учителя есть такие поэтические строки: «Вышел в бой, а вернуться не смог / Звоном вечным удар колокольный / высек в небе: Россия и Бог»

Михаил: Это вообще целая тема в русской поэзии, конечно. У Есенина, помнишь, «не надо рая – дайте Родину мою», или у Цветаевой: «Это просто как кровь и пот / Царь народу, царю – народ / Это просто как тайна двух / двое рядом, а третий Дух». Т.е. эти темы – России, русского народа, царя, Бога – они действительно рифмуются. Хотя, надо сказать, что сегодня такой мистический патриотизм мало популярен даже в среде верующих. «Отечество» все чаще подменяют «превосходительством», а в условиях секулярной буржуазной республики это выглядит совсем уж отвратительно. 

Андрей: Все-таки вернемся к  твоему пути. У тебя получилось, так сказать, по Николаю Федорову, который писал, что наши земные русские просторы служат как бы преддверием к просторам небесным… Ты пришел к православию от патриотизма.

Михаил: Да, причем я был скорее патриотом красным.

Андрей: Вот как? А я думал как раз спросить тебя про монархического толка патриотизм…

Михаил: Сейчас я считаю себя социал-монархистом. Термин, кстати, не я придумал – эту концепцию разработал прекрасный русский мыслитель Владимир Карпец, Царствие ему Небесное. Но да, до воцерковления я был красным имперцем.  

Андрей: Прохановского толка, надо полагать?

Михаил: Можно сказать и так, хотя всю парадоксальность и всю глубину мистического измерения Красной России я тогда скорее чувствовал интуитивно, нежели сознавал. Но чем глубже я пытался понять феномен России, тем больше я уходил ото всякой формально-идеологической ограниченности. Для меня стоял вопрос: почему я должен любить Родину? Или почему я люблю её… Любить Родину просто потому, что я здесь родился – это понятно, но этого недостаточно для высшей идеи. И тогда я стал копать глубже и понял, что всё дело все-таки в Православии. И понял я это не то чтобы внезапно, никакого внезапного религиозного поворота у меня не было. Я просто это принял на веру – как своего рода гипотезу. А уже потом, после того как я сделал этот первый шаг, мне многое открылось. Теперь для меня Россия есть высшая ценность именно как для христианина. Я думаю, можно даже перевернуть фразу Достоевского, что русский без православия дрянь, и сказать, что православный без русского эсхатологически-имперского мышления – та же дрянь. 

Андрей: Но ведь были наверняка какие-то книжки, православные или патриотические, которые тебя к этому вели? Ну помимо Достоевского, Ильина и др.

Михаил: Сейчас уже даже не вспомню, что читалось в этот период. Вообще, своими главными учителями я считаю Достоевского и Дугина. Ну а после принятия Православия я на все стал смотреть сквозь эту призму, иначе стал всё осмыслять.

Андрей: И с этим как раз  и был связан перерыв у «Ночных грузчиков», так?

Михаил: Думаю, что не только. Мы стали с Женей отдаляться. Это вообще было связано с тем, что я хотел от всего этого уйти, я понимал, что внутренний ночной грузчик меня убивает. У меня появилась девушка, очень светлая, которую и звали Света. И я стал тянуться к свету, потому что понимал, что мрак меня пожирает. Плюс я к тому времени окончил ВГИК, начал работать, думать о семье и карьере, или, как я сейчас шучу, начал «конструировать из себя мужика». К тому же Женя на тот момент продолжил историю с группой «Макулатура». Он с тех пор стал на два проекта работать, но поскольку по «Макулатуре» к тому времени сильно соскучился, то и сил этому проекту отдавал больше.  

Андрей: Значит, опыт воцерковления явился для тебя переоценкой ценностей и повлиял и на жизнь, и на творчество.

Михаил: Конечно. Только вот творчества в этот период как раз и не было. Я пытался от себя бежать, выстроить жизнь очень простую, устроить себе простое земное счастье с опорой на заповеди. Но потом я понял, что это для меня невозможно. Не потому, что счастье невозможно в принципе – просто я не так его понимал и не там искал. У меня по-настоящему не было никакой отдушины, я днями сидел и писал сценарии для какой-то пошлейшей ерунды, и отношения с женой портились, и денег я особо не зарабатывал, потому что не отдавался делу с душой, было жутко скучно, и друзей уже почти не осталось, — казалось, я дошел уже до предела какого-то. И вот тогда я решил собрать группу «Или». Я хотел, чтобы это было отдушиной, которая будет позволять себя балансировать. На самом же деле, чем больше я позволял себе заниматься творчеством, тем больше уходил от «нормальной жизни» (семья, работа и т.д.). Как будто сделал себе маленькую дырочку для свежего воздуха, а меня всего туда засосало.

Андрей: А как это сейчас у тебя сочетается? Творчество и «нормальная жизнь»?

Михаил: А сейчас я понял, что это ложная дилемма вообще. Быть мужем или быть поэтом, например. На самом деле, любая дилемма ложная.

Андрей: Семья или творчество, церковь или творчество, или, выражаясь по-бердяевски, гений или святость – тоже?

Михаил: Любая дилемма ложная. Двоичный код порочен по самой своей сути. Это, кстати, к разговору об ограниченности разума, ведь именно ему свойственно структурировать все делением на пары, оппозиции. Т.е. дилемма имеет смысл на каком-то этапе, и имеет смысл попробовать эти крайности, но в итоге нужно прийти к тому, что нельзя это радикально разводить… Так я, кстати, и пришел к социал-монархизму. И «Ночные грузчики» тоже стали вновь для меня возможны тогда, когда я отказался от всех своих иллюзий, разрушил ту скорлупу, которую я себе выстроил за эти годы и вернулся к тому оголенному состоянию, в котором писались  предыдущие альбомы.

Андрей: Но внутреннее состояние, содержание, так сказать, уже было иное, правильно? Дилемма, противостояние между тезисом и антитезисом, было преодолено, произошло такое снятие по Гегелю, я правильно понимаю?

Михаил: Да. Сейчас такой дилеммы у меня нет вообще. Правда, у меня несколько охладели отношения с церковным институтом, но это никак не связано с охлаждением веры. У меня был период, когда я соблюдал все посты, ходил каждое воскресение на четырехчасовые службы по древнему чину…

Андрей: Ты был в старообрядческой церкви?

Михаил: В единоверческой. И сейчас являюсь единоверцем по мировоззрению (дело же далеко не в обряде, как принято считать). При этом я не могу сказать, что когда я вел активную приходскую жизнь, то был как-то духовнее, чем сейчас. Плюс я понял важную вещь. Что духовная реализация поэта принципиально отличается от того мирского пути, который по умолчанию предусмотрен для обычных людей, как бы это ни звучало высокомерно. Короче говоря, я долго не мог себе признаться, что я поэт, и поэтому долгое время пытался выстроить свою жизнь по каким-то лекалам, в том числе и по церковным канонам, примеряя их на себя до той поры, пока не принял, что я поэт. Я на эту тему много думал в последнее время. Вернее на две темы, которые на самом деле смежные. О теме проклятых поэтов и теме юродства. Кто такой юродивый? Он не имеет сана, он нарушает общепринятые нормы поведения, позволяет себе говорить то, что воспринимается как хула, кощунство или просто грубость, при этом юродивый – это божий человек, подвижник. В принципе, проклятый поэт выполняет ту же функцию. И поскольку я считаю, что живем мы уже в последние, темные, времена, то поэт в принципе может быть только проклятым. В общем, я для себя нашел какое-то духовное объяснение феномена проклятого поэта. Ну по крайней мере для России. Русский поэт – он вот такой. Это особый крест, особая юродивая миссия по ту сторону заповедей. Ну разве можно представить, что при всей  греховности образа жизни Есенин или Башлачев будут вечно в аду гореть?  Я не могу. 

Андрей: Расскажи про группу «Или». Мне представляется, что название группы очень кьеркегоровское: «Entweder oder». Был такой посыл изначально у тебя при задумке?

Михаил: Мне все об этом замечают. Изначально нет, не было, я и не очень-то Кьеркегора люблю, на самом деле. Прохладно к нему отношусь. Мне просто нравится русское слово «Или», которое указывает на выбор. Затем еще есть греческое слово «гюле» («материя»), которое иногда читается как «или». А на иврите «или» означает «Боже». И вот такая концепция получается: «или» на древнегреческом как «материя», «или» на иврите как «Боже», а между ними русское «или», указывающее на выбор…

Андрей: замечательная концепция названия! А как случился такой поворот от абстрактного хип-хопа к русскому року? Ты в аннотации к группе пишешь «Русский рок как русский рок».

Михаил: А не было поворота. Русский рок – это же как раз то, из чего я вышел. К рэпу меня привел скорее Женя Алехин. Я когда переехал в Москву, то пробовал во многих группах участвовать, какие-то наброски потом вошли в репертуар «Ночных грузчиков». Так что в «Или» я скорее вернулся к себе. Плюс это такой осознанный консервативно-революционный жест – играть рок, когда рок давно умер.

Андрей: Ты написал роман, который был номинирован на «Нацбест». Расскажи о нем?

Михаил: Ну, он называется «Обыкновенный русский роман». Это некая попытка суммировать опыт русской литературы и в концентрированном виде пропустить через собственный опыт. Или, наоборот, попытка осмыслить собственный опыт через контекст русской литературы. Впрочем, по большому счету, это одно и то же. Россия творит меня, а я творю Россию. В общем, это попытка прорваться к архетипу Русского через конкретного русского в себе, попытка порассуждать о Русском вечном в условиях русского настоящего, в котором русского, кажется, почти не осталось. Книга получилась нелинейная по структуре и пестрая по жанру – я сознательно использовал инструментарий публицистики, эссеистики и даже дидактики. Кто-то может сказать, что это очередная неумелая постмодернистская поделка –  я же осмысляю это как, опять же, некое юродство (так же я отношусь к своему рэп- и рок-творчеству) и думаю, что только таким и может быть сегодня обыкновенный русский роман. Хотя романная форма, кажется, тоже уже умерла.

 Андрей: Спасибо тебе за беседу. Буду ждать новых песен «Или» и твоего обыкновенного русского романа!