Предисловие Никиты Кафа:

---

Всё это время я писал о проклятом субъекте и проклятии, лишь иногда затрагивая вниманием инстанцию, на которую можно обратить свой гнев по поводу беды, которая постигла проклятого субъекта. И под этой инстанцией я, следуя гностической традиции, имею в виду Творца плохого мира и плохого субъекта, и его Закон, который становится единственным неумолимым препятствием на пути к абсолютной свободе и блаженству. 

И действительно очень легко ухватиться за эту возможность найти виновного (поскольку Дьявола я уже априори считают оправданным) и переложить на него всего всю ту плохость, которой преисполнен проклятый субъект. Ведь вот он, кровавый тиран, который обрёк меня на страдания и теперь упивается моей виной за грехи, которые я не совершал, или которые вовсе не являются чем-то дурным. Однако, спустя годы более и менее активной борьбы (в моём случае скорее пассивной) настало время и этой апологии, оправданию той силы, борьба с которой как будто бы стоит жизни. И, в конечном счёте, настало время оправдания меня самого.

 

Осквернение и Забвение

Проклятие обычно артикулируется в мифологиях именно как следствие нарушения Закона, где Закон предшествует субъекту. Нарушение как в смысле активного движения против божественных воли, порядка и замысла (что чаще касается не простых смертных, а хотя бы героев), так и в смысле пассивного выпадения из «правильного» мироустройства (что уже чаще касается простых смертных), когда будущий проклятый не делает того, что должно, случайно делает то, что не должно или просто не соответствует космическим ожиданиям в отношении лично его или смертных как таковых. Ты делаешь что-то не то или являешься каким-то не таким, и уже за это отклонение становишься проклят. Воздаяние за отклонение неотвратимо и фатально, оно настигает субъекта где бы и как бы он ни скрывался. 

Несчастных карают божества или локальные духи, а в какой-то момент Проклятие начинает функционировать самостоятельно, и регистрация преступлений против священного порядка начинает срабатывать автоматически. В конечном счёте мы видим, что для реализации проклятия вовсе не нужны сверхъестественные сущности. Достаточно контакта с областью сакрального в любом его виде (а оно всегда в каком-нибудь виде да присутствует) и Закона, системы, поддерживающей правильный ход вещей и имеющей устойчивые социальные механизмы для поддержания заданного порядка. 

Вполне можно допустить, что механизм проклинания испокон веков происходил сам собой, а гневные божественные инстанции либо просто реализовывали кармическое воздаяние, либо разражались тирадами, чтобы перехватить инициативу и создать видимость высшей легитимности происходящего — не Яхве проклинает Каина и не Зевс насылает эриний на Ореста. Более того, пресловутые божественные инстанции могут даже создаваться воображением смертных как раз для того, чтобы персонифицировать функцию Проклятия и найти хоть каких-то виновников столь плачевного положения дел.  

И оговорюсь сразу, что под божествами и духами, я сейчас и далее буду иметь в виду психические констелляции, фрагменты психического аппарата, которые, в том числе паразитируют на чувстве вины и стыда. Их я в дальнейшем буду также иногда называть архонтами во главе с самой выдающейся законотворческой и контролирующей инстанцией, которую я буду называть Творцом или Демиургом. Отдельный вопрос, являются ли они только лишь психическими объектами и что вообще такое психические объекты; и этот вопрос я трогать не стану.  

Сакральное предшествует появлению божеств и может существовать без них, поскольку сакральное предшествует порождающему пантеон субъекту. Равно и неразрывно связанное с сакральным Проклятие является базовым способом контакта Извечного со смертными, и не нуждается в специальных агентах, которые разве что пользуются им для упрочнения иллюзорной власти над субъектом. Даже Закон отнюдь не обязательно предшествует преступлению, но выстраивается на его основе, стеной вокруг него, и именно Проклятие учреждает Закон, а вовсе не наоборот: «Закон же пришел после, и таким образом умножилось преступление». 

В наши дни вечных сумерек богов, когда от организованного божественного осталось не так уж много, именно Проклятие остаётся в качестве неуничтожимого остатка и едва ли не единственного проявления сакрального в жизни субъекта. 

Но обычно Проклятие и Закон фигурируют в жизни субъекта совместно и неразрывно. Даже если не Закон является действительной  причиной Проклятия, а напротив, возникновение Проклятия выстраивает репрессивный Закон, который гнетёт субъекта, сковывает его и мешает нормально существовать. 

Не вдаваясь в детали, под Законом я имею в виду просто способ выстраивания психоструктуры субъекта. То, как формируются связи между представлениями, образуя отдельные фрагменты комплексных представлений. Это система дифференциации сущего, благодаря которой субъект обретает себя перед лицом массы объектов, которые сами при этом также подвергаются дифференциации. Всё, что осталось за пределами структурной означающей сетки, остаётся недифференцированным, поэтому мы даже сказать об этом остальном толком ничего не можем. Среди бездны тьмы возводится организованный космос с освещением и разной живностью. Закон проводит линии разметки и связывает то, что оказалось по эту его сторону. Начиная с базовых категорий, Закон продолжает всё более частную дифференциацию, которая и становится психическим аппаратом субъекта. Точно таким же образом, вероятно, выстраивается и общество, поскольку вне обжитого и размеченного пространства никаких людей, как известно, нет.  

Законом поддерживается и дальнейшее функционирование субъекта, оберегая того от травматизации. Любое точное воздействие, то есть такое, которое попадает в слабо защищённое Законом или близкое к Хаоснованию поле представлений субъекта, грозит обрушить невидимый каркас психоструктуры. Оно создаёт в преградах бреши, через которые вторгается недифференцированное Нечто, липнущее к другим представлениям и обращающее их в бессмысленное месиво. Из-за этого субъект чувствует постоянную угрозу того, что его всё, равно как и он сам, может сломаться, рухнуть и обратиться в Ничто. Эта угроза находится за очень тонкой, но отчётливой чертой. Вся жизнь смертного происходит в своего рода батискафе на дне океана или весьма небольшом кораблике в межзвёздном пространстве, где за вроде бы прочным, но крайне тонким барьером находится ужас бесконечности и неминуемого распада.  К счастью, обычно смертные не замечают этого, но тревога, скорее даже Тревога по этому поводу обычно маячит где-то на границе восприятия. Проблема проклятого в том, что он видит, что корпус его батискафа покрыт трещинами, через которые просачивается что-то гадостное. За этим обнаружением может следовать паническая атака, приступ апатии, желание исчезнуть до наступления катастрофы и/или очередной опустошающий прилив аффекта.   

Проклятие — это санкция, накладываемая за преступление Закона мироустройства, за несоответствие общепринятому «верному» порядку существования, и неважно, что субъект является лишь жертвой травматических обстоятельств или вообще неизвестно чего. И вопреки чувству собственной плохости, проклятому субъекту вообще не нужно ничего делать, чтобы стать проклятым: в каждый момент времени он уже является проклятым только потому, что он организован как-то не так. И если мы возьмёмся исследовать жизненный путь субъекта, надеясь обнаружить То Самое Событие, из-за которого Хаоснование прорвалось в психоструктуру, а он сбился с верного пути, то это событие будет отодвигаться всё дальше и дальше от настоящего момента к началу его появления на свет. И это совсем не значит, что он действительно был проклят в момент рождения, в утробе матери или за плохое поведение в прошлых жизнях. Это значит, что никакого травматизирующего События, которое открывает врата Бездны не существует. Существует квазисобытие, которое существует всегда только в прошлом относительно настоящего момента. Или, во всяком случае, уж с этим Закон справляется достаточно успешно, маскируя эту первотравму столь хорошо, что она истирается из памяти, а возможно даже закладывает основание для памяти как таковой. 

Как бы то ни было, оказывается, что проклятый субъект фундаментально сломан, но факта поломки никогда не происходило и чинить здесь нечего. Несмотря на свою ускользающую природу, это квазисобытие Проклятия весьма реально сказывается на субъекте. И, поскольку логика этой истории предполагает, что что-то экстраординарное в действительности всё же должно было произойти, то субъект либо задним числом связывает опыт первоначальной травмы с реальными или вымышленными травматичными событиями своей истории (это может быть что угодно, будь то похищение пришельцами или намёки на сексуальное воздействие), либо ссылается на культурные образцы, вроде истории о Грехопадении. 

Реальность первотравмы, как и реальность вкушения запретного плода и изгнания из Рая несущественны — это то, из чего субъект формирует вид своего Проклятия, а также то, на основе чего мы можем строить о Проклятии какие-то предположения. Воображаемые конструкции о природе Проклятия — это вообще единственное, за что мы можем ухватиться, в попытке понять как его, так и проклятого субъекта. И эти воображаемые конструкции реальны в той же мере, как и любые другие представления, из которых собирается субъект (а это заключает в себе всё, с чем мы можем иметь дело).  

Последующая нисходящая спираль Проклятия разворачивается в психическом аппарате параллельно событийному ряду повседневной жизни. Время от времени эти истории пересекаются в критических точках, два мира сталкиваются, скверна просачивается и Ужас снова вторгается в реальный мир, а реальный мир создаёт устойчивую отметку в субъектной хронологии Проклятия. Ни одно из этих событий, впрочем, никогда не является причиной возникновения Проклятия, а лишь подкрепляет и обнажает то, что к этому моменту всегда уже имеет место в субъекте. Мета всегда уже есть, она может лишь яснее проступать. Запрет всегда уже оказывается нарушен, а субъект всегда уже является проклятым. Ему остаётся лишь нести бремя наказания и запятнанности скверной, и то ли идти к сомнительной перспективе искупления, то ли продолжать падение, которое завершается лишь вместе с самим существованием субъекта. 

 

Падшее Творение и Падший Творец

Закон-Демиург изъял космос-субъекта из бурлящего хаоса, слепил как смог, наделил жизнью и сознанием и продолжает заботливо опекать (опять же, в меру возможностей). Часто эта опека бывает чрезмерна, но само по себе это вроде не кажется чем-то трагическим. Дискомфорт от рамок внутренних ограничений сам по себе едва ли может приводить к мятежу против Творца. Что же приводит нас к проблемному взаимодействию Закона и проклятого субъекта, и тем более к обвинениям Творца мира субъекта в злокознённости, деспотии или просто глупости? 

Закон до обретения Проклятия — это божественный первопринцип, из которого разворачивается гармоничный и равновесный космос психоструктуры. Он творит лишь благо для субъекта, он безошибочен и всеведущ. Это классическая Самость, ведущая субъекта к звёздам его становления и самореализации. И я даже был бы готов поверить, что у кого-то Закон действительно так и функционирует, если бы все мы не были людьми.  

И на примере проклятого мы видим то, что происходит с каждым: этот всеблагой Закон не просто медленно растворяется до начала, собственно, истории субъекта, подобно любому высшему божеству. Он низвергается с небес, и, словно бы погибая, становится Падшим Законом, теряя своё могущество и божественность. Небесный Трон остаётся навеки пуст, оставляя субъекта с тянущей болью вакуума на месте его так называемого «истинного Я», без ясных целей и без жизненного предназначения. На месте путеводных созвездий остаются кровоточащие дыры в небосводе. 

Творец мира и Сатана — это действительно один и тот же персонаж, который творит мир и сам же низвергается в него, подобно молнии. Будучи низвергнутым, этот принцип пытается развернуть былые функции в распадающемся мире и становится Князем Мира Сего (или, скорее, пытается на него походить). Существующий, чтобы творить и защищать, он, по злой иронии, лишается творческой способности. Он занимает всё доступное ему место под остекленевшим небосводом, и распространяет щупальца к другим частям психического аппарата, пытаясь удержать хищной хваткой колец его целостность. Этой его новой ипостаси больше подходит термин «Контроль» Пи Орриджа, нежели гностический Демиург, которым его можно называть лишь памятуя о давно минувшем.

Параллельно распространению щупалец, Падший Творец начинает ткать пелену лжи или же испускать облака тьмы. Этим новоявленный властитель падшего мира пытается скрыть как дыры в полотне сотканной им когда-то реальности с тянущимися извне языками тёмного пламени хтонической сакральности, так и собственную немощность и жалкое положение, в котором оказалось некогда величественное творение его хозяйственных рук.  

Проклятый субъект с самого начала своей истории в некотором смысле находится ближе, чем иные смертные к психотическому Хаоснованию, к тому, что находится по ту сторону преграды. Ближе к источнику всего, грозящему разрушить и обратить в бесформенность всё, с чем оно соприкасается. Я сказал «в некотором смысле», потому что понятно, что субъект вот он, никуда не делся, и никакая бездна прямо перед ним не разверзается. Но в психическом аппарате, о котором мы здесь и говорим всё это время, большая степень влияния и большее внимание субъекта соответствует сокращению расстояния между этими весьма условными местами.  

Проклятие ознаменовано манифестацией Хаоснования, иерофанией тотального Ужаса и распада связей в психоструктуре субъекта. Что-то идёт не так и фундамент мироздания, который должен был быть сокрыт от начала времён и оставаться смутной тревогой, начинает просвечивать сквозь «ложную» (то есть условную, в сравнении с безусловностью Хаоснования) реальность Закона. Это безусловно травмирует субъекта, поскольку его так называемая целостность, утверждаемая Творцом, которая позволяет субъекту связно функционировать, зиждется на отрицании Хаоснования и противопоставлении ему. Именно ложь и иллюзия безопасности, которое некоторые называют базовым доверием миру, являются гарантией нашего благополучия. Существование при Хаосновании невозможно, равно как и невыносима жизнь с ощущением того, что лишь марлевая занавеска отделяет тебя от всепоглощающего ничтожения.

Проявленный в проклятом разрыв ткани реальности всегда является и остаётся частичным, поскольку субъект в общем-то остаётся субъектом и не психотизируется. Однако, в самом центре его психоструктуры образуется незаживающая рана, фоновая боль от которой, время от времени, становится невыносимо острой. Эта дыра в сердце субъекта, зияющая пустота, которая ведёт в кошмарное постустороннее Ничто и становится провалом на месте Небесного Престола. Она присутствует в каждом смертном,  Закон же, а вместе с ним и психоструктура как таковая, выстраиваются вокруг этого провала, именно как необходимость защитить субъекта от невыносимости этого присутствия. Таким образом, Хаоснование представлено одновременно как ядро субъекта и как то, что обступает его со всех сторон, изнутри и снаружи угрожая разрушить психический аппарат своим оскверняюще-коррозийным влиянием.

Обычно, то есть у не-проклятых субъектов, Закон успешно справляется с этой задачей, и не только скрывает ужасную истину, но и обращает её в противоположность. Так Чёрное Солнце, с восхода которого начинается становление субъекта и которое знаменует его неминуемую гибель своим притяжением и испепеляющим пламенем, преображается в сияющее Солнце, горящее в каждом смертном и наполняющее его энергией и полнотой жизни. Божественная искра в каждом из нас является бритвенно острым осколком внешней тьмы, распространяющей не лучи благодати, но яд скверны по нашим венам.  

И проклят не тот, в ком присутствует этот Ужас, но тот, кто его переживает, покуда он скрыт в каждом смертном. В случае проклятого, Закон, который структурирует мир, делая его понятным и сравнительно безопасным, перестаёт нормально функционировать, и в странных ошибках этого символического экрана начинают проступать пугающие и чуждые формы чего-то, что отрицает любой смысл своей Истиной.

Вследствии манифестации Хаоснования, его условного «прорыва» в субъекте и инфицировании осквернением, Закон начинает распадаться сам и стремится ухватить распадающиеся фрагменты психоструктуры. Противодействие распаду требует срочных и жёстких мер, так что сенат сдаёт позиции и взывает к императору: Закон становится более ригидным, деспотическим и контролирующим (к чему у него и без того есть склонность, но не всегда есть необходимость). Закон цементирует психическую реальность во имя безопасности субъекта, создаёт непроницаемый саркофаг, через который не должно проходить излучение скверны. И неважно, какие потери от этого переживёт субъект, поскольку для падшего Закона важнее, чтобы осталось нечто, что будет переживать. 

Закон не имеет желания навредить субъекту. Во-первых, потому что у психических констелляций вообще нет самостоятельных желаний. Во-вторых, защита субъекта составляет его основную функцию. Однако исходная ситуация, с которой Закону приходится справляться, столь плоха, что ему приходится пожертвовать субъектом ради защиты субъекта. Не всем субъектом, но существенной его частью. Один за другим фрагменты психического аппарата лишаются самостоятельной активности и погружаются в сонливое оцепенение. Область интересов, переживаний и проявлений субъекта сужается до области дозволенного, то есть признанного безопасным и/или достаточно полезным. 

Контроль ужесточается и цементирует психоструктуру, обращая её в безжизненный серый ландшафт бескрайнего дистопического спального района, затянутого паутиной электросетей, где каждому фрагменту психического аппарата выделена отдельная квартирка, где тот вяло покачивается в безмолвном вопле. Мир оцепенения, безразличия и безысходной стабильности, существующий только для того, чтобы ничего его не потревожило, и он мог спокойно скончаться, освободившись уже из этого Чистилища. Контролю проклятого не нужны потрясения и тревоги, поскольку ему известно, что любое потрясение может стать последним и обрушить эту искорёженную и хрупкую конструкцию. А тревог в этом мире хватает и без дополнительных воздействий, поскольку абсолютно всё является угрозой обрушения ржавых металлоконструкций и крошащегося цемента. 

Некоторые субъекты так и существуют в подобном режиме, проживая лишь частью своих возможностей. Это не значит, что их жизнь при этом скудна по конвенциональным меркам. Они могут подражать успешному и достойному поведению, работать, путешествовать, рожать, кутить, умирать. Но ничто из этого не проникает в субъекта достаточно глубоко, ничто не вовлекает его целиком и не пробуждает из сонливой апатии. Диапазон предоставленной ему душевной активности и переживаний весьма скромен (хотя и крайне разнообразен от субъекта к субъекту), в то время как всё, что выходит за предписанные ограничения, вызывает острое сопротивление в диапазоне от злобной раздражительности до бессилия и скуки.              

Окончательно зафиксированное сущее — это смерть, если не буквальная гибель, то метафорическое замирание в неизменном состоянии и погружение в профанную реальность. Но, находящаяся на другом конце, угроза распада субъекта от вторжения Хаоснования не теряет своей силы. Между этими двумя крайностями проходит жизнь любого смертного, пока они не смыкаются в конце пути. Но для смертного это не проблема, покуда он не знает о происходящем и достаточно прочно удерживается по эту сторону Закона. Однако проклятый чувствует напряжение этих крайностей давления небес и притяжения бездны, и понимает, что идёт по узкому канату над пропастью ядовитой тьмы и болотом застывающего цемента. Обе эти угрожающие бесконечности распинают проклятого на перекладине, подвешенного в тёмной и холодной пустоте, креста негативной мифологии.   

 

Жертвоприношение и Граница

Закон организует систему разграничений, которая составляет основу психического аппарата: Я и не-Я, здесь и нигде, верх и низ, сознательное и бессознательное и так далее. Основой же для проведения первой границы становится жертвоприношение. Первая граница, магический круг, возникает когда Закон отделяет нечто от Ничто, и для этого нужно отделить профанное пространство от сакрального. Потому что с профанным пространством можно что-то делать, в нём можно существовать и организовывать. Сакральное же, чистая энергия, уничтожает всё, возвращая во всеничто Хаоснования. Первым тактом этого драматичного разделения становится выделение из Хаоснования пустоты, где нет ничего. Пустоты вне Изначального. Но, несмотря на тотальный характер этого разделения, эманации Хаоснования продолжают проникать в очерченную область пустоты, давая прежде всего материал, из которого будет построен космос психоструктуры.

Космос должен быть очищен от разрушительной сакральности, которая как-то в него проникает, и способом её устранения становится ритуал жертвоприношения, который собственно и выстраивает психоструктуру, проводя кровавые борозды границ и разделяя мир на четыре части света. Объектом учредительного жертвоприношения становится сама суть будущего субъекта, его ключевой фрагмент, Адам Кадмон, который раскалывается, ничтожится и образует прореху в психоструктуре, через которую из неё изгоняется сакральность. Факт этого злодеяния вымарывается из истории субъекта, отдаваясь лишь эхом невосполнимой утраты, а факт жертвоприношения освящается, возжигая солнце на новоявленном небосводе. 

Впоследствии жертвоприношение приходится повторять раз за разом, чтобы снова и снова изгонять прочь избыток сакрального. Для этого от психоструктуры раз за разом откалываются другие фрагменты, которые в священном пламени погружаются в забвение небытия, а солнце продолжает восходить в положенном ему месте, в отведённое для этого время.  

Скорее всего этот сюжет имеет отношение ко всем смертным. Но у проклятого что-то идёт не так. Из провала, куда сливаются нечистоты сакральности, на него начинает смотреть Нечто, и распространяться плесень осквернения. Ритуал жертвоприношения перестаёт работать должным образом, мироздание расходится по швам. Ужесточающийся Закон требует всё новых жертв, от и без того распадающейся психоструктуры откалываются и выбрасаваются всё новые куски, а границы психоструктуры становятся местами непроницаемыми, лишая субъекта доступа к тем её частям, доступ к которым был бы не лишним: к воспоминаниям, переживаниям и способностям. Расщепление субъекта начинает носить всё более угрожающий характер. Но эти усилия не приносят желаемого результата и Закон вместе с тем утрачивает былое могущество, делая границы куда более проницаемыми, если не диффузными. Это частично сводит на нет усилия против проникновения деструктивных для психоструктуры влияний Хаоснования. В область сознательного начинают проникать кошмары, субъект теряет устойчивые идентификации, теряет представление о том, что он вообще такое и что из происходящего с ним с чем связано.    

Дабы справиться с недостаточной структурированностью, проклятый вынужден вкладывать массу энергии в конструирование и поддержание порядка внутри и вовне себя. Это стоит многих сил и труда, но делает существование несколько более сносным. Субъект с воодушевлением накладывает на себя подчас абсурдные запреты, чтобы очиститься и обновиться. Внутренние жертвы действительно упрочняют барьер против ползучего разрушения, но лишь на время, что впоследствии требует всевозрастающих ограничений, а в конечном счёте приводит к более катастрофическим прорывам опустошения в соматической или психической сфере. 

Независимо от своего отношения к Закону, проклятый субъект в общем-то выпадает из него, вытесняясь куда-то на грань между областью действия Закона и всем тем, от чего Закон должен его ограждать. В этом положении “между” субъект становится угрозой разрушения собственной психоструктуры, навязчиво желая продолжать ползучее разрушение границ между Творением и Ничем, лишь бы перейти уже в какое-то другое состояние. Проклятый — это человек, который застрял в дверном проёме, и связан с содержаниями по эту и ту сторону границы, однако, крепко прикованный к самой этой границе, он зависает между Космосом и Бездной. 

В некотором смысле, проклятый — это смертный, который начинает, но не проходит инициирующий ритуал становления в качестве субъекта. Он выходит из прошлого состояния, но так и не входит в новое. Самый первый инициирующий ритуал системообразующего жертвоприношения не исполняет свою функцию (и, вероятно, обрывается, так никогда и не завершаясь) и, вместо того, чтобы искоренить сакральное, оно открывает врата в Бездну и запускает Апокалипсис.

Лиминальный статус проклятого исключает включённость в любую систему социальных или космологических категорий, кроме как в качестве странного выпадающего объекта. Он чувствует себя неуместным где бы ни находился, и занимает не своё место в пространстве и времени, потому что у него вообще нет никакого места в пространстве и времени. Не существует проблемы людей, которые родились не в то время или не в той стране, проблема этих людей в том, что они вообще появились на чуждый для них свет. 

Границы между собой и другими, между собой и миром, между фрагментами психического аппарата, становятся не просто спутанными или чрезмерными, они становятся ещё и неустойчивыми, то исчезая вовсе, то становясь непреодолимыми. Недостаточность Закона и опасная близость Хаоснования делают устройство проклятого мутным и размытым. Здесь всё размыто: память нестабильна или навязчива, переживания слабы или слишком сильны, общий тонус активности чрезмерен или недостаточен и так далее. Как если бы психика проклятого состояла мало того, что из разрозненных и полусамостоятельных кусков, но эти куски ещё и произвольным образом перемещались, сливались один с другим и снова разваливались. Проклятый существует не просто в лабиринте руин, но в постоянно изменяющемся лабиринте, где ничто не кажется стабильным, из ниоткуда возникают двери и лестницы, а привычные пути внезапно исчезают. 

Мы не можем сказать, что фундаментальной проблемой проклятого является чрезмерность ограничений или их нехватка, слишком высокие и крепкие стены или отсутствие стен. Проблема проклятого — это его попытки понять, где вообще должны быть стены все вот эти стены и для чего они нужны. Или отсутствие таких попыток и просто переключение между множеством полярных состояний. Именно полярных, поскольку проклятый склонен к абсолютным категориям и крайностям, промежуточные проявления достаточно редки, а едва он выстраивает какую-нибудь границу, то она оказывается миражом, или ему уже остро хочется её нарушить. 

Несмотря на эти метания, исходно, проклятый занимает как раз таки промежуточное положение в воображаемом пространстве универсума и благодаря этому в принципе способен сохранять более-менее равновесное натяжение между полюсами. Проклятый, таким образом, с трудом, но способен обрести баланс между буйством аффекта и тотальным безразличием, между манией и депрессией, между идеализацией и обесцениванием, между слияниям с другим и выстраиванием преград и бегством от него. Хотя, конечно, нахождение себя в этом промежутке не самое просто занятие и, более того, возможно именно это является одним из важнейших потенциальных достижений проклятого. 

 

Ошибка и Изгнание

Сакральность Хаоснования разъедает психический аппарат субъекта, а осквернённые ею фрагменты психоструктуры воспринимаются Законом в качестве инородных объектов. Собственно, Проклятие — это аутоимунное психическое расстройство. Эти инородные объекты обычно входят в комплекс фрагментов под общим названием «Я», и, таким образом, субъект чувствует именно себя жалким изгнанником, жертвой с бременем вины, стыда, отчуждения, оставленности, изгнания, греховности, ничтожности, плохости и грязи. В глазах Творца субъект является ошибкой, не достойной внимания мерзостью, которая лишь по недоразумению продолжает влачить свою жизнь. И в каком-то смысле это отношение обосновано, поскольку проклятый действительно самим своим присутствием является угрозой порядку. На этом зиждется недоверие проклятого к самому себе и бесконечный поток болезненного самоуничижения, а также следующий из этого более или менее выраженный остракизм, который, намеренно или нет, вызывает в других сам субъект, чтобы утвердиться в своём статусе.  

Субъект становится чужаком в собственном доме, жертвой преследования внутренних объектов. На субъекте проявляется печать осквернения, результата проявления Хаоснования: смешения того, что не должно смешиваться и разделения того, что должно быть целостным. То и другое является преступлением Закона, поддерживающего видимость целостности именно за счёт устойчивой системы дифференциации. 

Скверна — это сбой дифференциации, равно как и сам проклятый, являющийся фатальной ошибкой мироздания, системным сбоем Закона. И самому проклятому субъекту происходящее с ним, да и он сам, кажется глупой ошибкой, следствием бессмысленных событий. Он становится жертвой кафкианского процесса, ничего не понимающей жертвой в безумном, одновременно враждебном и безразличном мире, который зачем-то неумолимо ведёт его к гибели. Дурацкий субъект, дурацкий Закон и дурацкий мир сливаются в хороводе бессмыслицы, шума  и идиотии, из которого есть только один выход, но и он не внушает доверия, поскольку за ним может ждать то же самое, но хуже и уже без конца. Эта общая атмосфера космической ошибки, в общем-то соответствует истинному положению проклятого субъекта, поскольку его состояние не имеет внятных причин, не имеет явного смысла и, по всей видимости, действительно является следствием цепочки случайностей и трагических ошибок. 

Созданный в результате нарушения правильного хода вещей, падший космос является сбоем системы, и субъекту, если у него есть силы для борьбы, часто кажется, что эту систему проще разрушить до конца, чем восстановить и спасти. Тогда он стремится к реструктуризации или попросту обрушению Закона, продолжая смешивать несмешиваемое и разделяя неразделимое. Он может проделывать это не выходя из комнаты или ввергаясь в шум и ярость социальной борьбы, находя враждебный и глупый Закон вне себя. В этом смысле жизненный путь проклятого может стать планомерным разрушением своей жизни, поскольку разрушение Закона ни к чему другому само по себе не приводит. Но этот путь, если взглянуть на испорченный Закон как на объект спасения, может стать алхимическим преобразованием цемента косной и мёртвой материи в нечто прекрасное. Оба варианта пути могут оказаться весьма трагическими, но даже в первом случае не исключены прорывы творческого потенциала Хаоснования, которое обычно с трудом просачивается через плотину Закона. 

Будучи изгнанником, проклятый дистанцируется от своего психического аппарата и обнаруживает себя качестве объекта для собственных психических функций. Мысли думают его, чувства переживают его, действия делают его, и всё это окрашено враждебной атмосферой преследования. Но, поскольку просто уничтожать неприкаянного злодея запрещено (ибо всемеро воздастся убившему Каина), а в общем-то и невозможно, поскольку без него не станет и его преследователя (и возможно именно это и имеется в виду в проклятии Каина), то только преследованием дело и ограничивается, но этого достаточно. Субъект чувствует себя тем, кого должны не только преследовать агенты Системы, но и жаждать его ликвидации. Просто потому, что он продолжает существовать в качестве ошибки системы, что опасно для неё, потому что осквернение заразно (то же работает и в масштабах общества). Не удивительно, что безопаснее отбросить опасность из себя вовне и начать видеть угрозу в других людях или галлюцинаторных объектах, потому что жить с этим в себе едва ли представляется возможным.

Очевидным проявлением этой составляющей Проклятия является дискурс паранойи. Мир находится во власти враждебных сил, и возможен выбор лишь между бегством и борьбой. Бегством от столкновения с собственной плохостью, включающем смену мест обитания, занятий, и постоянные попытки измениться самому. Борьбой с тиранией правительств и капиталистических корпораций, диктующих смертным свои бесчеловечные законы и низводящих их до функций подчинения и потребления. Это сравнительно лёгкие варианты проекции вовне содержаний Проклятия, без фантазий о пришельцах и иллюминатах. И не так уж важно какую форму принимает эта могущественная и зловредная демиургическая власть: правительства, архонтов или Сверх-Я. Это что-то враждебное смертным, могущественное, структурообразующее, но неотделимое от них, то что управляет ими и творит их судьбу. К слову, дискурс противостояния капитализму прекрасно соотносится с этим ещё и потому, что как мы не может выйти из экономических отношений не покидая общества, так мы не может избавиться от Закона не лишившись рассудка. 

Я не в курсе, существует ли мировой политический или метафизический заговор архонтов, но пока ограничимся более простым объяснением, что нисколько не снижает пафоса борьбы. Перед нами разворачивается вынесенная субъектом вовне и наложенная на реальность борьба с престолами и властями, удерживающими в тисках принуждения его Душу.  В конечном счёте параноик сражается с собственными психическими механизмами, диктующему ему некий образ мыслей и действий. И в действительности никто из смертных не может назвать себя хозяином самому себе, и Я любого смертного — это объект и жертва системного насилия его Закона, что обычно не выглядит так уж отталкивающе. 

В падшем же мире, величественные храмы божеств или Творца обращаются в гнетуще подпирающие тёмные небеса корпоративные небоскрёбы, монолитные части психоструктуры субъекта, среди которых скитается он сам, подавленный и ничтожный. Чувствительная натура проклятого, в отличие от других смертных, улавливает, что он подчиняется запечатлённому в звёздах неумолимому гемармену системного насилия. Однако слишком часто он склонен выносить свою борьбу вовне. Субъект обрушивает праведный гнев на проекции, не замечая своего истинного врага, который, тем временем, направляет его удары и пользуется этим, чтобы через чувство теперь уже социальной вины обрести больше власти над субъектом.  Хотя нельзя отрицать, что при вынесении вовне хотя бы понятно, как и с кем мы сражаемся за нашу свободу. Тем более не стоит забывать, что отнюдь не каждый и не всегда готов к тому, чтобы опознать Творца в самом себе, богоубийце, восседающем на троне из жертв.

 

Маскарад и Монстры

В связи с неустойчивостью границ, у проклятого субъекта закономерно возникает проблема с чувством собственной идентичности. Он не имеет ни малейшего понимания кто он и зачем.  В лучшем случае проклятому удаётся застыть в понимании пустоты на месте своего Я. В худшем — метаться от одной истовой, но явственно сфабрикованной, идентификации к другой. Также он может, заручась поддержкой Закона, обратить попытку справиться с внутренним беспорядком и нерешительностью в страшнейшую из тираний, прежде всего по отношению к самому себе, хотя в пределы себя можно втянуть неограниченный круг лиц. Если проклятый по стечению обстоятельств решил являться кем-то, то он всем своим видом будет казаться этим кем-то, но в любой момент без особых переживаний сменит бутафорский наряд. А до этого яростно преследовать любого, кто намекнёт на возможность иного существования или искусственность этих установок.  

Проклятому чуждо понятие «быть кем-то», как и это загадочное чувство себя самого, потому что в привычном понимании его не существует. Он не может соответствовать никакой Самости, истинному Я или чему-то подобному, потому что это святое место вроде как пустует, и падший Закон не в состоянии справиться с такой ответственностью. И, с другой стороны, построить ничего на месте отсутствующей Самости не удаётся, потому что это место занято означенным где-то выше кенотафом на месте недоупокоенной Души. У Проклятого нет себя, ему остаётся только наспех собирать маски и играть роли, потому что существовать как-то приходится, а значит  и поддерживать хотя бы имитацию целостности. Ему приходится усердным трудом придерживаться выбранной роли в надежде хотя бы отчасти стать тем, кого он играет, но при этом он не может не помнить об иллюзорности этого образа. Последнее неплохо, поскольку позволяет не забыть себя в нём (себя в смысле фундаментального отсутствия себя), но несёт в себе очевидный повод для страданий от недоверия себе. 

Проклятый видит в своём отражении скрывающегося за маской монстра. Скверна скапливается под кожей проклятого, сочится через поры и раны, искажает и пятнает его. И отвращение, которое возникает у субъекта при виде своего отражения, это отвращение к проявлению того, что должно быть сокрыто. Проблема вытеснения (или называйте как угодно) собственно не в том, что что-то исчезает из восприятия, а в том, что оно может вернуться и возвращается. Мёртвые не страшны, страшно становится, если представить как они оживают. И именно это является бедой проклятого. Его Закон слишком слаб, чтобы совладать с тем, что было изгнано и/или просто должно оставаться по ту сторону. Из-за этого проклятые субъекты склонны страдать от сумеречных страхов и ночных кошмаров, когда потустороннее начинает просачиваться сюда с неизменным ореолом жути. 

Проклятый — это сам по себе ошибка, нарушение естественного хода вещей, и сам по себе является вытесненным и вернувшимся объектом. Его не должно здесь быть, но вот он. Неудивительно, что проклятый склонен чувствовать себя как омерзительный отброс, который по необъяснимым причинам продолжает маячить на виду у всех, не желая или не имея возможности исчезнуть. Это вызывает обширный спектр переживаний стыда по самым разным поводам, и стыд становится вечным спутником проклятого. Самые ничтожные поводы для стыда, от которого хочется исчезнуть, отсылают к фундаментальном стыду за сам факт своего присутствия в мире, за ошибочное существование, которого не должно было быть.

Проклятый не чувствует себя настоящим. Он воспринимает себя искусственной поделкой, которой ненароком придали видимость жизни. Не воспринимающий себя ни живым ни мёртвым, субъект мечется из крайности стремления к окончательному распаду к крайности обретения невозможной целостности. И другие, кажущиеся такими настоящими люди, внушают ему ужас своим недоступным совершенством. Проклятый — это вернувшийся после изгнания демон, напоминающий о том, что было изгнано, подрывающий изгоняющий его порядок и жаждущий жизненной эссенции живых, поскольку в нём её нет.

Проклятый — это еретик среди правоверных, пария среди достойных, который должен скрывать то, что он есть на самом деле, если только случайно не встретит кого-то подобного себе. Существование проклятого — это маскарад, где он пытается казаться обывателем; бал вампиров, которые притворяются людьми, и порой даже верят в своё притворство. Здесь нельзя доверять ни тому, что ты принимаешь за себя, ни тому, кем кажутся другие, потому что за любым улыбающимся лицом здесь может скрываться кровожадное чудовище. 

Проклятый догадывается, что каждый встречный таит в себе что-то пугающее, хотя и судит он об этом по собственным мыслям и переживаниям, которые с ужасом приписывает скрывающимся за масками другим. Как писал святой Чоран: «если бы наши ближние могли узнать наши мысли о них, то такие слова, как «любовь», «дружба», «самоотверженность», пришлось бы раз и навсегда вычеркнуть из словарей. А если бы мы набрались храбрости и взглянули в лицо сомнениям, которые таятся у нас в глубине души, то ни один из нас не смог бы выговорить без стыда слово «я». Маскарад увлекает за собой всё живое, от троглодита до скептика». 

Проклятый маскируется под покровы, которые создаёт Закон, но не живёт ими, лишь имитируя соответствие правильному порядку вещей. Он использует его как украшение, а не средство прикрыть наготу. Серьёзно относиться здесь к чему-то слишком сложно, потому что всё здесь условно и искусственно, и сам проклятый, и другие, и порядки по которым они живут. А если всё же отнестись к чему-то с достаточной долей серьёзности, то субъекта начинает снедать червь сомнения и тревоги, и, чтобы искоренить его, он начинает остро желать зафиксировать раз и навсегда этот образ себя или другого. Эта попытка удержать субъекта в его неизменности не может иметь благоприятных последствий ни для кого, являясь безусловным насилием, и ведёт либо к увяданию субъекта/объекта и угасанию в нём искры, либо к мятежу и взрыву.  

Да и сам падший Закон проклятого субъекта — это не Закон как таковой, а его имитация, которую субъект творит своими руками, будучи оставленным без небесного присмотра. Этот Закон не столько автократический деспот, который насилием и повсеместным присутствие утверждает свою власть над проклятым, сколько выставленное на балконе разрушенного дворца чучело диктатора, голограмма узурпатора. Этот муляж необходим, чтобы создавать хотя бы видимость Закона, в то время как остальные части психоструктуры, ориентируясь на эту видимость, самостоятельно выстраиваются в нужные конфигурации как если бы эта власть была действительной, а не бессильной. Так мы получаем мир повсеместной слежки, запретов и преследования, где на самом деле нет никакой запрещающей, преследующей и наблюдающей инстанции, но все ведут себя так, как будто она есть. Мир шпионов и доносчиков, которым некуда доносить. Однако соответствие этой видимости может стать, и часто оказывается, гораздо большей тиранией, чем власть реальной самостоятельной инстанции.

 Но, даже если мы допустим, что что-то всё-таки исполняет здесь функции Закона, и падший Творец хотя бы пытается что-то делать, то это в лучшем случае похоже на волшебника Страны Оз, способного реализовывать лишь видимость своего могущественного присутствия (хотя в принципе и способного на что-то стоящее).    

В конечном счёте, все смертные — это марионетки, которые вроде должны подчиняться неведомым законам и подчиняются им, но на деле их нити давно обрезаны, и они сами управляют собой, делая для всех, включая самих себя, вид, что за этим всем стоит нечто большее. В смертных нет никакой сути, и кроме более или менее обширного списка действий и мыслей. И только действия и мысли в каждый настоящий момент определяют кто мы есть, как бы нам ни хотелось иметь внутренний якорь, определяющий наше место в упорядоченном космосе. Но в действительности в космосе нет никакого порядка, как нет его и в нас, а сам космос — это фантазм, который распадётся, если мы перестанем верить в его устойчивость.

Но если даже Проклятый догадывается, что космос, его субъектность, и, конечно же, его Я — это фикция, то он не всегда делает из этого соответствующие выводы. Не всегда он понимает, что все эти фикции необходимы, чтобы существовать, равно как и необходима имитация попыток быть человеком, потому что только это даёт шанс действительно когда-то чудесным образом стать этим «настоящим человеком» вместо обработанного неумелым мастером куска дерева. И даже если мы понимаем, что наш дом сделан из бумаги, а сами мы из палочек и листьев, то это ещё не повод разрушать ни дом, ни себя.

 

Конец и Начало

Распад животворных иллюзий Закона оставляет проклятого субъекта с впечатлением того, что Божественный Другой покинул его, не объяснив причин, и виноват в этом сам проклятый (что, как мы видим, и верно и не вполне верно). Субъект оставляется заброшенным в безжизненном мире, где ему не оставили никаких намёков на то, что делать дальше, на то, во что же должна развернуться психоструктура субъекта, или на то, чего ради нужны эти страдания. Субъекту остаётся лишь выживать (или не выживать) с надеждой на грядущее избавление. И психоструктура продолжает разворачиваться как попало, не вознося величественные и гармоничные звёздные сферы, но наполняя психическое пространство субъекта странными неэвклидовыми конструкциями с неправильными углами. 

Этот, уже претерпевший тотальную катастрофу, постапокалиптический мир продолжают сотрясать всё новые волны разрушения от внешней травматизации и внутренних прорывов сакральности Хаоснования, которая воспринимается исключительно в смертоносном модусе. Психоструктуру проклятого периодически опустошают катастрофы, исходящие неведомо откуда и лишь условно связанные с жизненными обстоятельствами. Всё, что он успел построить и накопить разрушается, а сам субъект обращается в Иова, который и мог бы проклинать Творца за ниспосланные беды, но это уже не важно. Триумф внутреннего разрушения становится едва ли не рутинным событием жизни субъекта, но от того не менее болезненным. Проклятый живёт в руинизированном мире, в котором не только уже случилась вселенская катастрофа, но в котором она постоянно продолжает происходить, и в котором любое новое событие может запустить цепную реакцию распада космоса. Проклятый субъект — это субъект эсхатологический, вечный свидетель разворачивающегося перед ним конца мироздания.

И угроза прогрессирующего распада психоструктуры обнаруживается не столько в Чёрном Солнце этого мира — дыре, ведущей к Хаоснованию, сколько во фрагментах субъекта, заражённых радиацией осквернения. С этими частями субъекта не просто что-то не так, но скверна, исказившая их, грозится разрастись, заразить все остальные фрагменты обратив в мутировавших зомби, и, в конечном счёте, заполонить руины психоструктуры и обрушить всю её в океан пламенеющего хаоса. Проклятый обнаруживает в себе эти изъяны (не без помощи Закона) и видит в себе вестника собственного конца. Это по его вине моря вскипят, а земля разверзнется. Это он станет тем, кто пожрёт луну, солнце и звёзды, и поэтому он боится себя. 

Проклятый действительно преисполнен самоуничтожением и является пожирающим себя змеем, который видит всегда лишь свой хвост, неминуемый финал своей истории. Его существование — это постоянное приближение неизбежной катастрофы. Проклятый ожидает, что любое мгновение может стать последним и знает, что в этом мире нет ничего постоянного. Гибель угрожает ему самому, его отношениям, и всему, у чего есть хотя бы намёк на ценность. Проявление скверны — это мета грядущего хаоса, возвращения космоса в агонию фрагментированности, а затем и полного распада. Вся эта апокалиптичность может касаться только его самого или проективно видеться во всём окружении, обращая его внимание на социальные и экологические свидетельства конца сущего. В полном скверны мире, проклятый видит, на всём вокруг и внутри, пятна будущего распада и увядания. Всё, что не сгорает на его глазах, обречено на медленное увядание.      

Если душу проклятого в конкретный момент не опустошает недифференцированное разрушение с окраской божественного гнева, то это означает лишь то, что оно ещё настанет. Мгновения спокойствия или радости сулят лишь возрастание силы грядущей катастрофы и обилие горя. Проклятый находится в постоянном тревожном ожидании неминуемого, отданный на волю произвола высших злокозненных сил. Это переживается субъектом как таящаяся за любым действием и мгновением угроза тотального распада психоструктуры в ничто и безумие. 

Ожидаемой развязки, впрочем, никогда не наступает. При всей мучительности переживаний внутренного распада, их никогда не оказывается достаточно для исчезновения субъекта. Субъект каждый миг ждёт, что его разорвёт на части, в конечном счёте приходит в себя обессиленным и с парой следов от увечий, которые появились, чтобы сбавить силу внутренней боли.  Идея о конце всего сущего, вселенской катастрофе, всегда сопряжена если не с наступлением второго и окончательного Золотого Века, то хотя бы с вечным покоем окончательного небытия. Но ни того, ни другого не происходит. Избавления не случается. Остаётся только дурная бесконечность разрушения—тревоги—разрушения, а так и не переходящий ни в какое иное состояние проклятый обречён нести в себе эту пульсацию страдания.

Постоянное ожидание неминуемого конца становится одной из причин фаталистичности мировоззрения проклятого, предвидящего конец всего и его самого, что не лучшим образом сказывается на наличии смыслов существования. Если всё умирает, то какой в этом всём резон. Проклятый опускает руки от бессмысленной безысходности, или остервенело стремится к растрате жизни, или строит (буквально или метафорически) убежище и заготавливает припасы в постоянном ожидании нехватки и потери. 

При этом субъект всегда уже пребывает в выжженном мире среди руин в ситуации актуальной недостаточности жизненной энергии. Всё уже уничтожено. Проклятый уже всего лишился и остался в одиночестве среди праха и пыли, где ему предстоит бороться за выживание в полном угроз выжженном мире нехватки. Конечно же, в этом мире полагаться можно только на себя, необходимо стать максимально самодостаточным, поскольку другие слабы, ненадёжны и, скорее всего, намерены предать субъекта, отобрав у него те крохи бытия, что он скопил  лишениями и тяготами.  

Мир проклятого — это не только дождливый мегаполис во власти тирании архонтов, но и радиоктивная пустошь во власти насилия, чудовищ и оживших мертвецов.  

Однако руинизированность этого мира мало того, что подчас куда более эстетически привлекательна, но и является пространством, где можно не только выстроить всё что угодно, но и найти всё что угодно, если хорошо поискать. В этом смысле потенциал психоструктуры проклятого отличается тем, что среди этой разрушенности становятся более очевидными (пусть и не всегда для него самого) механизмы, которые обеспечивают её какое-никакое функционирование. И действительно, вторжение сакральности приводит к появлению не всегда жизнеспособных, но устойчиво нарождающихся мутировавших представлений и комплексов представлений, которые обладают высокой смысложизненной ценностью, отсылая к источнику их возникновения. Равно как и разбросанные тут и там руины скрывают сокровища как будто бы утраченных пониманий, а также заброшенные храмы и дворцы неведомых сил. Последние уже не могут быть местами культа сами по себе, но могут стать фундаментом для чего-то нового и удивительного, пусть и собранного из мусора и подручного хлама. В мире руин каждый камень является тем, который отбросили строители.    

 

Бог-Машина и Демоны

Закон необходим, поскольку без него нет того, кто мог бы пожаловаться на невыносимый гнёт запретов и ограничений. Он сохраняет нас от распада. Закон — это цемент лжи, который скрепляет воедино субъекта и общество. Однако у этого есть цена. Закон формирует нас, а вместе с тем и то, как мы воспринимаем и что думаем об этом. Наше восприятие проходит через призму Закона, конфигурацию которой мы сами получаем возможность менять сравнительно поздно. И мы сталкиваемся в своём восприятии с тем, что было для нас отфильтровано, и размышляем об этом по тем путям, что нам предоставлены. 

Закон формирует покровы иллюзорных представлений, которые мы воспринимаем как реальность, будь то реальность внешняя или внутренняя.  Смертные априори живут в иллюзорном мире, но это не что-то ужасное, не то, на что стоит нападать и от чего стоит искать спасение. Так называемая «ложь» Закона может быть неприятным, но в общем-то нормальным фактом, хотя бы потому, что других вариантов у нас нет: либо ложь, либо кошмар и бессмысленность, которые она скрывает за собой. Ложь Закона — это сомнительное благо, которого лишены проклятые.

Закон тем эффективнее оберегает субъекта, чем более полный контроль над ним он осуществляет. Пределы этого влияния крайне широки, от самых базовых и сравнительно малочисленных императивов, до скурпулёзного прописывания каждого акта мысли и действия, который только может совершить человек. И, по мере травматизации субъекта, характер влияния Закона и его сила значительно меняются.

Закону необходим контроль, и его традиционным способом воздействия на субъекта, помимо прямого влияния на мысли и действия, что не всегда возможно и уместно, является чувство вины или стыда в зависимости от особенностей организации субъекта. Стыд в этом отношении гораздо более прост и прямолинеен, он возникает в истории субъекта раньше и гораздо более связан с соматикой, что обеспечивает более сильный эффект и предотвращает действие ещё до его совершения. Чувство вины, часто более разрушительное в долгосрочной перспективе, является условно более высокоорганизованным и подчас изощрённым механизмом воздействия. Предполагается, что субъект вины всё же в состоянии пережить столкновение с опасным событием, но вот повторять этого больше не стоит. Стыд же проявляется так, словно событие само по себе опасно для него настолько, что к нему лучше не приближаться вовсе. Проклятый имеет дело с тем и другим, но стыд свойственен ему в большей степени в виду близости внутренней угрозы.

Всё это вовсе не значит, что у смертных нет свободы воли. Будь это так, то ни о какой субъектности говорить не имело бы смысла, да и какие-то контролирующие механизмы были бы ни к чему. Просто это свобода более или менее ограничена Законом, который в принципе тоже менее статичен, чем может показаться. И даже если этой свободы у нас в конечном счёте не больше, чем у заключённого в камере Чёрной Железной Тюрьмы,  то куда-то пойти и что-то сделать здесь всё-таки можно. 

Ограничения и предзаданности смертного, и, подавно, проклятого оказываются, с одной стороны, настолько масштабны, что сам вид пресловутой тюрьмы, с нависшей над ней Чёрным Солнце погружает субъекта в нечто большее, чем рядовая печаль. Равно как и наши способности к освобождению много шире, чем кажется. Мы смертны и мы ограничены, это и без Закона известно. Однако его понимание необходимо для того, чтобы увидеть чуть более реальные пределы своих возможностей, поскольку они могут выходить за продиктованные им рамки. Само исследование Чёрной Железной Тюрьмы и механизмов её функционирования открывают, что это нечто куда более впечатляющее, чем только лишь бетон, металл и идиоты тюремщики.

Смертные не являются хозяевами над собой, многое, а иногда очень многое в них отдано на управление бессознательным механизмам. В этом смысле мы едва ли не с появления на свет живём в мире, управляемом машинами. Демонстрируемая в “Матрице” реальность — это не что-то глубокое или метафизическое, это простая данность психической организации субъекта, где всё происходит благодаря разумным машинам помимо его воли, и, в конечном счёте, ради его безопасности и сохранности. Да, субъект нужен психоструктуре живым, чтобы она существовала, поэтому безопаснее его усыпить и положить в камеру хранения. И для этого формируется защитный экран иллюзорной реальности. 

Проклятый же начинает видеть через наведённый сон что-то ещё. Он распознаёт, что мир машин является его составляющей, а смертные — это киборги, в которых слишком много искусственного, чтобы вернуться к органическому беспамятству, и слишком много живого, чтобы сбросить оковы биологического. Проклятый начинает распознавать в себе эту искусственность, подобно андроиду, который понял, что является интеллектуальной машиной в мире таких же живых запрограммированных механизмов. Он начинает видеть внутри себя циклопические шестерни и вездесущие манипуляторы царства Бога-Машины, и всё здесь действует за него, думает за него и говорит за него. 

Проклятый «смотрит на внутреннюю жизнь как на пропасть, из которой поднялись управлять нашим бытием темные силы, не управляемые нашей волей, так как сама эта воля является инструментом и исполнителем этих сил. Это основное условие человеческой недостаточности». Он чувствует внешнее (относительно себя, но не относительно психического аппарата) воздействие на своё существование. И его это пугает. А у кого-то в ответ развивается синдром Кандинского-Клерамбо. 

Однако чудовищным, повсеместным и безразличным влиянием Закона дело не ограничивается. Поскольку вся эта жуткая машинерия поставлена на службу борьбы с другой силой, раздирающей психоструктуру несчастного проклятого. Деструктивное воздействие проявляющего себя Хаоснования раскалывает психоструктуру на куски, фрагментирует субъекта, порождая фантасмагорический мир, разделённый бездонными расщелинами, из которых бьёт ядовитое пламя, где одни континенты погружены под толщу тёмных вод, а другие парят в пространстве. Мы получаем расщеплённого субъекта, в котором одни части могут не знать о существовании других и при этом они сражаются за контроль над субъектом. Закон же своими вездесущими машинами пытается если не собрать фрагменты воедино, то хотя бы остановить дальнейший распад.

 Это и есть одержимость проклятого, когда субъекта раздирают на части его демоническими фрагменты, поскольку соединяющая его сила слишком слаба. Все эти фрагменты ждут проявиться, завладеть вниманием и получить голос, который воспримет субъект, но подчас им удаётся захватить лишь голосовой аппарат. И даже когда ни один из таких осколков психоструктуры не удерживает власть над проклятым, тот пребывает в окружении сонма призраков, которые не только стремятся вещать посредством него, но и состоят с ним в разнообразных отношениях. И порой призраки захватывают большую часть внимания своего медиума, и он оказывается в плену жадных до живой крови духов иного мира. Все эти осколки хотят жить, но чтобы ужиться, их нужно связать воедино, с чем неумело пытается справиться слепой Закон, которому очевидно нужна помощь.

 

Душа и Дракон

Мы можем констатировать, что с Душой проклятого происходят какие-то неприятности. И я не стану здесь пытаться выяснить что эта Душа собой представляет. Смертные вообще обычно не обеспокоены тем, что там у них с душой. Может есть, может нет, какая в общем-то разница. Однако самого проклятого это склонно беспокоить куда больше. И в мифологии проклятие как-то всё же связывается с Душой, и я предполагаю, что в виду имеется не психический аппарат в целом, а очень специфическая его часть. 

В разных вариациях истории Проклятый лишается Души, пятнает её или обрекает её на адские муки.  Вопрос о душе возникает тогда, когда с ней что-то не в порядке, и как для смертного Душа не дана в каком-то виде, так и у проклятого Душа фигурирует как проблема. То и другое позволяет предположить, что с Душой что-то по умолчанию не в порядке как у проклятых, так и у смертных, но, тем не менее, где-то и в каком-то виде она всё же присутствует.  

И описанные выше операции, которые Закон проделывает с субъектом для его же спасения, по всей видимости, направлены во многом на эту самую Душу. У Закона есть к ней претензии, поэтому он отправляет её в вечное заточение и изгоняет за пределы доступа внимания субъекта. Именно с этим связаны чувство чрезмерности или недостатка переживаний, душевное (sic!) бессилие, творческая неполноценность, бесконечные сложности в отношениях, и, конечно, поиск Души в другом. Подобно вампиру, проклятый переживает утрату Души и скорбит по ней. И, подобно искусственному созданию, он страдает из-за того, что так до сих пор и не смог её обрести. Проклятый — это бледный призрак в неисправной машине, но далеко не Душа в теле. 

Закон удерживает Душу в заточении. И, используя её, не запрещает исходящее из неё желание, но соблазняет им субъекта, и вместе с тем вводит запрет и подталкивает к его нарушению. Так субъект ввергается Законом в погоню за тем, что всегда на самом деле уже при нём и одновременно с тем недоступно. Благодаря этому Закон управляет субъектом, подстёгивает его, а затем требует возврата невозможного долга за запретное наслаждение. В этом функционирование Закона соответствует экономической модели, которая, искушая запретом, побуждает смертного тратить на удовольствия больше, чем тот может себе позволить, а затем заковывает несчастного в долговую кабалу.

И кажется, что проклятый находится в положении наибанальнейшего героя, который ищет по свету свою Душу, которую терзают злые силы где-то в тёмном подземелье, и которую необходимо во что бы то ни стало освободить и бракосочетаться с ней.  Однако всё обстоит несколько сложнее. Мало того, что Душа пребывает в подобном смерти состоянии вечного сна, а место её пребывания отмечено кенотафом — уменьшенным подобием саркофага, в котором пребывает психоструктура самого проклятого. Субъект оплакивает эту невосполнимую потерю, а кошмарная призрачная Душа время от времени наполняет внутреннее кладбище субъекта потусторонними воплями, требуя внимания и временного упокоения. 

Кроме того, нельзя исключать вариант, что никакой Души никогда не было, и это лишь фантом фантома в воображении проклятого, который стремится найти и восполнить утрату, которая всегда была не утратой, а исходной нехваткой. Ну, или, что тоже вероятно, фантом Души является замещением объекта тоски по утраченной полноте бытия, по Изначальному, из которого снизошла в падший мир София его Души. Однако такой фантом уже явно является чем-то большим, чем иллюзией — вполне самостоятельным объектом, сотканным из грёз.

Но, допустим, что всё-таки что-то с душой случилось если не в действительности, то как-то в воображении проклятого это всё же выстроено. Предположим (как если бы), что душа субъекта является представителем Хаоснования в нём. Это действительно София гностиков, которая отделилась от Изначального. Это отделение создало область тьмы и пустоты вне Изначального, где стало возможным что-то. Здесь София страдала и из её страданий возникла материя. И здесь она дала жизнь Творцу, а затем направляла его в создании психоструктуры. 

Но что-то пошло не так. Безусловно, само появление этой пустоты вне Бога уже звучит как весьма сомнительное предприятие. Возможно, что сам по себе акт творения космоса субъекта заточил Душу Мира в недрах космоса, отрезав от возможности вернуться обратно к исходной Полноте. Или же, в процессе становления субъекта, душа-София была на ранних этапах идентифицирована Законом в качестве инородного и угрожающего объекта. Что не удивительно, поскольку та несёт в себе разрушительный для творения потенциал Хаоснования (и в этом смысле Душа — это, безусловно, всегда также и Смерть). И именно заключение Софии под стражу архонтами и вызвало катастрофические последствия для психоструктуры и падение Творца вместе с Душой.

Возможно именно София становится первым объектом, который приносится Законом в жертву для очищения космоса психоструктуры от разрушительной сакральности. На месте этого жертвоприношения образуется очерченная бездна, куда сливается избыток сакральности, но из которой просачивается губительная скверна. На месте этого провала и возводится кенотаф, который охраняют архонты, поскольку возможность пробуждения как-бы-умерщвлённой Души воспринимается Законом как самая очевидная угроза всему мирозданию.   

В гностических мифах распространённым сюжетом является восхождение субъекта из тюрьмы этого мира посредством Софии, которую нужно найти и освободить. С одной стороны, эти мифы писались мужчинами, поэтому они оформлены как поиск мужчиной блудницы с её последующим спасением (да, «Красотка» и "Таксист" именно об этом). И это имеет смысл если понимать этот сюжет в том смысле, что субъект должен опознать среди прочих своих психических объектов один особенный, эту самую падшую Душу (не имеющую гендера, но, похоже, действительно принимающую вид предпочитаемого любовного объекта) и вернуться к Изначальному вместе с ней. Однако также важно понимать, что главным действующим персонажем здесь является отнюдь не субъект, а кажущейся пассивной Душа, которая возвышается через субъекта и посредством него, подталкивая к пути этих поисков и спасений. 

Более того, не стоит забывать, что субъект — это и есть тот самый Творец, который привёл Душу к её падшему состоянию. Так эта мифологема обретает пугающие свойства абьюзивной диалектики. Субъект в своём расщеплении это одновременно тиран, заточивший Душу в оковы, и герой, стремящийся к освобождению. Дракон и рыцарь всегда были одним и тем же монструозным существом, сражающимся с самим собой и не понимающим, что же с этой Душой вообще делать.

Это оставляет для нас открытым вопрос о том, что в действительности даёт проклятому поиск своей Души во внешних любовных объектах, а этот поиск безусловно происходит. Поскольку речь идёт о фантазмах того, чего могло никогда и не быть, то не исключено,  что проклятый обречён никогда не обрести желаемое, ведь любой объект всегда будет оставаться другим субъектом, а не Тем Самым внутренним объектом. Однако не исключено и то, что проклятому действительно жизненно необходим этот другой, в котором он, по ошибке ли, истинно ли, но обнаруживает отражение самого сокровенного, что у него есть. Как и необходим подобный ему любовник в качестве сообщника, чтобы быть совместно с ним и посредством него, чтобы обнаруживая друг в друге эту утерянную и спящую Душу они оживляли и пробуждали друг друга. При этом душа, будучи непосредственно связанной с Хаоснованием, несёт в себе деструктивный для обоих субъектов потенциал, а вместе с тем и силу изменения, и надежду на восстановление руинизированной психоструктуры. И вдруг два фантазма об утерянной душе способны совместно действительно стать чем-то единым и настоящим.

 

Предназначение и Освобождение

Проклятый — жертва гемармена, довлеющих над ним сил созвездий, на которые, как кажется, невозможно повлиять, и которые предопределяют его, выстраивают и направляют жизненный путь к гибели. Он чувствует гнёт неумолимых небес где вместо звёзд находятся дыры, через которые протянуты управляющие его движениями нити. 

Каждый смертный является жертвой и рабом устройства своего психического аппарата, Закона, демиургического Я. Но лишь проклятый чувствует себя сломанной игрушкой в руках чуждых сил. Поэтому проклятый, низвергнутый из Эдема в цепи лжи и власть созвездий, стремится к мятежу. Он хочет сжечь Небеса, сбросить архонтов и казнить Творца, но в конечном счёте ему есть на что обратить свой гнев кроме себя самого. 

Нет никакого Закона самого по себе. Может когда и был, как знать, но больше нет, и его место занимает что-то более пугающее. Есть сам субъект, существенная часть которого берёт на себя функции Закона и превращается в тирана. Не существует никакого деспотичного злодея ни внутри нас, ни вовне, есть только мы сами, становящиеся для себя обвинителями и судьями. Субъект сам является архитектором Чёрной Железной Тюрьмы неполноценного Творения в котором он замыкается. И стражу здесь несут полуавтономные комплексы представлений, архонты, которые также являются нашими производными, психическими машинами с подобием самостоятельности.

Единственное, чего мы не находим в себе, — это того, кто заступился бы за нас и защищал перед лицом нашей мнимой справедливости. Именно Заступник представляется внешним и чужеродными объектом, а скорее несёт следы чужеродности, в то время как подлинно Чужим является проявление сакрального в нас, как и мы сами, осквернённые им, являемся чужаками, демонами, которые овладели неполноценными животными телами и забыли кто они.

Абсолютно инородный объект — это Бог. Тогда как жестокий, глупый и нежевественный Творец — это такое же падшее и несчастное создание, как его творение и его твари, как и мы сами. Демиург — это сам субъект, субъект проклятый своей ограниченностью как в смысле ничтожности тела, так и в смысле убогости психики. Нет никакого космического заговора властителей судьбы и пелены лжи, отдельной от нас. Существует лишь самообман, на котором зиждется наше существование, и который куда менее бессознателен, чем может показаться.  

И потому даже свержение Творца и признание богом себя самого — это всё ещё путь лжи самообмана. Мы остаёмся неполноценными слепыми дураками, независимо от того подчиняемся ли мы диктатуре Творца, или, в борьбе с ним, занимаем его место. Поскольку мы всегда уже находимся на этом месте и являемся живущим в мрачном замке драконом, кусающим собственный хвост.

Но знание о том, что мы сами себе враги, уже давно банально и само по себе бессмысленно. Однако на самом деле не совсем уже мы, и точно не только враги. В смертных действительно нет никаких богов и богинь. Есть лишь, не имеющие имён и лиц, демоны и архонты — наблюдатели и исполнители. Те и другие являются лишь фрагментами и функциями, но не божествами в полном смысле. И что тогда значит вырваться из их власти, если они уже подчиняются нам?

Проклятие — это исходная неполнота, убогость, но не поломка, которую можно починить, потому что ничто здесь никогда не ломалось. Проклятому остаётся принять своё ничтожество, свою инаковость и возвысить её, поскольку в этом отклонении и содержатся искры смысла, которых так ему недостаёт в этом мрачном мире. Проклятый находится в положении алхимика, который должен обнаружить философский камень в навозе, но и начать ему приходится с понимания того, что навозом является он сам. Проклятый — это творец космоса, и сам должен стать основанием для себя, в качестве того, что было признано им негодным, и было отвергнуто и выброшено.

Те проклятые, что отвергают своё проклятие, стремятся ли они к лёгкости и радости, к ясности и бесчувствию, обесценивают и отрицают всё то, что составляет единственно данное им естество в мире лжи. В поисках спасения они закрывают для себе единственную кривую дорожку к чему-то, что наиболее похоже здесь на спасение. Ведь что бы ни делал субъект — проклятие при этом никуда не девается, девается куда-то только возможности понять и принять его. Иначе субъект продолжает просто страдать, но бессмысленно, а даже если и реже, то сильнее. 

Отказ от проклятия означает отказ от сакральности, от странных даров этого тёмного пламени, который скрываются в субъекте, от силы, которая уничтожит его, если не найти к ней подходов. Проклятый балансирует между принятием Ничто в себе и бегством от него в повседневность. Последнее составляет иллюзию очищения от скверны, но на деле лишь прячет раны и язвы от собственного и чужого взора, тогда как под этим слоем чистоты продолжается гниение и распад. 

Проклятому тяжело найти опору в себе, но внешняя опора грозит поглощением профанностью, сковывает и проявляет свою иллюзорность, хотя её отсутствие попросту невыносимо. Проклятый субъект преисполнен тревоги и неуверенности, невнятные побуждения и расколотые мысли склоняют его из стороны в сторону. Однако в этой склонности к колебаниям и неустойчивости заключена сила проклятого, и любое окончательное определение себя станет для него падением. Наше несчастье, наша патологичность и наше ничтожество — единственный верный, если не единственно существующий способ нашего становления: «Горечь — первопринцип, предопределяющий твою судьбу, поступки и форму миропонимания, и является единственной устойчивой точкой в твоих колебаниях между отвращением к себе и жалостью к самому себе».

Проклятый — порождение хтонической Бездны и дурного Закона. Лучшее, на что он может бросить свои демонические силы — это борьба с архонтами, с теми началами, что породили его и властвуют помимо его воли. И, оживляя падшую Душу, начать новое творение на руинах себя из похожих на мусор фрагментов разбитой на части сакральности. 

Если когда-то и существовала необходимость в убийстве Творца, едва ли она всё ещё есть. Он уже повержен, разбит и усиливает хватку своих колец, только чтобы уцелеть и сберечь психоструктуру так, как он может. Он может ошибаться, он может быть глуп, чрезмерен, недальновиден и самонадеян, он слеп и не ведает, что творит, но это не означает, что он не достоин спасения. И остаётся вопрос о том, можем ли мы его спасти. Следует ли добить Закон, и утвердить вместо него нечто иное, или же возвысить это мечущееся в ужасе калечное чудовище? Исходный Закон, в который рождён и пребывает субъект, закон возмездия, несовершенен. Это Закон, который требует искупления и спасения вместе с субъектом. Требует завершения. Как требует завершения вместе с ним и неполноценный субъект.

Обособленные объекты становятся таковыми благодаря границе, выделяющей их из однородности. Эта граница, чёрный контур вокруг рисунка, является чем-то сильно отличным от простой линии. Она сама по себе является абсолютным не-объектом, непреодолимой пустотой, в которую погружен выделенный из полноты объект. 

Всё, что есть, существует в Пустоте, где нет и не может быть Бога, потому там, где Он есть, нет ничего отдельного от Него. В полноте Плеромы не может быть ни космоса, ни Творца, ни нас. Поэтому для существования этих обособленных объектов, для существования космоса, Хаоснование должно сужаться дабы выделить область пустоты, отделив Всё от Ничто. И в этом Ничто, в радикальном отсутствии Бога, пребываем все мы.

И хотя именно космос витает в Пустоте, с нашей стороны, именно Чуждый этому миру Бог, абсолютная Полнота, кажется остутствием чего-либо. Демиург слеп и не видит того, из чего он произошёл, он не знает о Хаосновании, и потому определяет все его проявления, неизменно разрушительные для Творения, как опасную и возникшую в результате внутренного сбоя, а не внешнего проникновения, Скверну. И пытается отгородиться от этой враждебной силы. Творец вообще мало о чём знает, и в этом его главная беда. 

Проявление Хаоснования в космосе субъекта, искра сакрального, Душа смертного — это Чужой. Встреченное в странном, страшном, пустом и запретном месте оно заражает собой субъекта и начинает развиваться в нём. А будучи неприемлемым и неузнанным, оно принимает чудовищные формы пока, наконец, не убивает носителя.

Закон умерщвляет и заточает Душу в глубине психоструктуры, и психика смертных — это тюрьма Искры. Сплетённые Законом неврозы затмевают вид истины и заточают смертного в цепях лжи его фантазмов. Впрочем, благодаря особенностям плетения этого полотна лжи, мы только и можем догадываться о том, что скрывается за ним.

Однако что-то в субъекте, Падший Творец, или же София посредством него, стремится к тому, чтобы восстановить себя через субъекта. И Бог-Машина деталь за деталью выстраивает себя, манипулируя субъектом. Но этот механизм не в состоянии понять, что это восстановление невозможно без содействия той разрушительной силы, от которой он защищает себя. 

Внутри пытающегося отстроить себя ржавого каркаса горит чадящее скверной, тёмное, едва живое пламя. И ему необходима наша помощь, потому что только мы способны найти павшие в мир осколки сакрального и силой своей воли соединить их в порыве мучительного творческого искупления ничтожности этого мира.