15.07.2019
Покойный голос.
Интервью с Олдосом Хаксли
Покойный голос. Интервью с Олдосом Хаксли
Покойный голос. Интервью с Олдосом Хаксли
Покойный голос. Интервью с Олдосом Хаксли
Покойный голос. Интервью с Олдосом Хаксли
Предисловие:

После разговоров с Францем Кафкой и Уильямом Берроузом логично было бы пополнить рубрику «Покойный голос» каким-то совершенно иным персонажем. Кем-то более степенным и манерным, кем-то лежащем в фамильном склепе в одном из пригородов Лондона, например. Так появился это текст — в окружении старых английских деревьев и выкупленных поместий, над могилой Олдоса Хаксли.

Бунтует ли он всё ещё против всего мира и против своих аристократичных корней? Над чем работает? Под чем? Если и есть подлинный апогей интервью — это интервью с мёртвым.


Р.С.: Мистер Хаксли?

Хаксли: Да?

 

Р.С.: Мы договаривались о маленьком разговоре…

Хаксли: Или разговаривали о договоре. Я помню-помню, только не помню, почему в прошлый раз всё сорвалось.

 

Р.С.: Я должен был записать нашу беседу, но мой телефон умер.

Хаксли: Точно. Но, во всяком случае, он выбрал для этого удачное место.

 

Р.С.: Знаете, по поводу места, скажу для справки — мы в Англии, в Комптоне.

Хаксли: Графство Суррей.

 

Р.С.: Да, графство Суррей. И здесь ваш фамильный склеп. Какого это? Лежать в собственном фамильном склепе. Поверьте, большая часть тех, кто будет это читать, и живыми-то обитают в куда более скромных условиях.

Хаксли: Я нахожу это комичным. Мне без малого 126 лет, а я всё ещё живу с родителями.

 

Р.С.: Живёте?

Хаксли: Да, точно… Склепы — это архаика. Я слышал, что прах нашего дорогого Тима Лири вообще развеяли в космосе. Это куда интереснее. В наше, и особенно — в ваше, молодой человек, время, жизнь настолько неестественно длинная, что нет никакого смысла драматизировать и украшать всё, что после неё. Вся эта пост-смертная эстетика была актуальна в средневековье, когда жизнь была тусклой, быстрой, плохо пахла и являлась ничем иным как прогулкой от туалета с дыркой до фамильного склепа. С маленькой, почти неуловимой, жизнью имело смысл вкладывать силы не в неё, а в что-то более долгоиграющее. Вы понимаете?

 

Р.С.: Всё-таки в склепе удобнее, чем под открытым небом или в мутном течении реки Ганг — такое случается со многими мертвецами в Индии. Я знаю человека, который однажды выловил в Ганге гнилой палец.

Хаксли: Скажу вам прямо, могила и есть могила. Даже если вам повезло, как мне, оказаться отпрыском солидной семьи, не ждите поблажек. Могила — это не Хилтон и не Рэддисон.

 

Р.С.: Странно, что Хилтон и Рэддисон ещё не строят склепы. В этой нише постояльцы действительно могут быть постоянны.

Хаксли: Ох, я бы не стал их постояльцем. Не хочу я удобств. Я хочу Бога, поэзии, настоящей опасности, хочу свободы, и добра, и греха.

 

Р.С.: Вы прожили всего 69 лет. Не так уж много для человека, с вашими возможностями и генами. Я знаю, многие ваши родственники были долгожителями.

Хаксли: Я задам вам вопрос: кто живет дольше? Человек, который два года принимает героин и умирает, или человек, который на ростбифе, воде и картофеле дотягивает до 95 лет? Один проживает свои 24 месяца в вечности. А все годы поедателя говядины проведены внутри временных рамок. Да, я не то что бы потреблял героин — по правде сказать, я сейчас о многом жалею, и думаю, что веселился недостаточно, хотя обо мне всякое говорят — вспоминают мои опыты с ЛСД, с другими «модными» психотропами. У меня точно была скучная молодость — только представьте себе студенческую жизнь в Оксфорде, или вообще, где угодно, на любом континенте, в эпоху Георга Пятого. Страшная скукота! Вы же знаете, что такое мемы? Знаете мем 4:19 – 4:20? Так вот, это всё появилось позже, значительно позже нас. Возьмите почти любого моего современника. Возьмите очаровательного Игоря Стравинского — моего хорошего друга. Оба мы — жертвы чумы двадцатого века; но в данном случае это — не Черная Смерть, а Серая Жизнь.

 

Р.С.: Это, кстати говоря, стало модно — и модно ещё в ваше время — вдохновляться наркотиками. Сколько всего было написано: «Пролетая над гнездом кукушки», «Страх и ненависть в Лаг-Вегасе», «Голый завтрак», сколько всего было снято. А чем ещё можно вдохновляться?

Хаксли: Вдохновляйтесь детьми. Как Льюис Кэрол. Мы все гении до десятилетнего возраста.

 

Р.С.: Сложно сказать. Мой двоюродный брат, например, два раза оставался на второй год во втором классе. Сейчас он, кстати, в колонии.

Хаксли: Он – не «мы».

 

Р.С.: И то правда. К слову сказать, вы читали роман русского эмигранта Замятина «Мы»? Он довольно похож на «Дивный новый мир».

Хаксли: Позвольте, скажу вам честно, я умер и лежу здесь не для того, чтобы меня спрашивали, что я читал или не читал. Я не помню. Я столько всего не помню, в том числе о себе самом, и это благо. Я — это я; уйти бы от себя. Что-то такое я где-то писал. Пройдите пару тройку ярдов на север по этой тропе и поговорите для интереса с кем-нибудь из умерших триста или четыреста лет назад — они уже ничего не помнят. Вот вы помните своё детство?

 

Р.С.: Не особо.

Хаксли: Представьте, каково им. Всё забывается. Если медицина будет и дальше прогрессировать, человек будет жить всё дольше, то в какой-то момент он просто начнёт забывать, кто он такой. Уже сейчас, искусственным путём, человеческая жизнь продлена в два, а то и в два с половиной раза. Память просто не предназначена для такого количества событий, имён и переживаний, которые можно встретить за восемь десятков лет. Это я хотел показать в «Дивном новом мире», раз уж мы заговорили о нём. Жизнь людей там благополучна, но однотипна. Каждый день похож на предыдущий. В этом есть свой особый смысл: так как люди живут долго, их память нельзя перегружать разнообразными «яркими» моментами, чтобы им было меньше чего забывать. Забывание, как и забвение, тоже может быть болезненным.

 

Р.С.: Почему «Дивный новый мир»? Я имею в виду, что вы написали много чего ещё, на мой взгляд даже более достойного, но все талдычат только о «Дивном новом мире».

Хаксли: В своих текстах я часто исходил из мысли: «А что, если наша земля — ад какой-то другой планеты?». Я думаю, многие люди рассуждают также. Антиутопии этим и хороши, что они позволяют поиграть с категориями ада и рая, посмотреть, насколько тонка между ними грань, или может этой грани вообще нет. Вы спрашиваете меня, почему «Дивный новый мир» популярен. Я не знаю. Наверное, мне повезло и много «значительных» критиков назвали «Дивный новый мир» неплохой книгой. Большинство людей обладают совершенно уникальной способностью всё принимать на веру. И теперь, вот, пожалуйста, многие считают «Дивный новый мир» изумительным, так же как «Приключения Оливера Твиста» или «Преступление и наказание». Так же, как в Европе и кое-где на Ближнем Востоке в средние века все считали Библию самой гениально написанной книгой. Так просто кто-то сказал.

 

Р.С.: Исторический анализ популярности — это сейчас очень актуальная дисциплина, есть целое направление — Memory Studies, которое этим занимается.

Хаксли: Ой! История — как мясной паштет: лучше не вглядываться, как его приготовляют.

 

Р.С.: Любимая вами история Древнего Рима точно готовилась из гусей.

Хаксли: Я скучаю по хорошему гусю, и по многим хорошим блюдам, в особенности валлийским — не напоминайте. Хотя так славно погрустить, когда тебе хорошо.

 

Р.С.: Это, наверное, один из слоганов вашей жизни.

Хаксли: И моей смерти.

 

Р.С.: Я имею в виду, что судьба неплохо с вами обошлась. Тех же ваших современников в советской России ждал ГУЛАГ, принудительная высылка, унижения.

Хаксли: Я знаю-знаю. Приличия обязывают меня им сочувствовать. И я сочувствую. Но сочувствия не хватает на всех жертв двадцатого века, хотя этого и требует мораль. Что я хочу сказать, мораль — это всегда продукт террора; ее цепи и смирительные рубашки придумали люди, которые ограничивают свободу других, потому что сами в себя не верят. Требование сострадания, которое так часто предъявляется счастливому человеку во время больших трагедий — это, конечно, насильственное требование, выкидыш той самой увечащей острой морали. Мы с вами не обязаны сопереживать тем, кто попал в ГУЛАГ, как и вообще сопереживать кому-либо.

 

Р.С.: Я, наверное, мог бы с вами поспорить, но мне уже пора.

Хаксли: Жаль. Вы представить не можете, как же здесь одиноко.

 

Р.С.: У того, чтобы быть живым, есть пара серьёзных минусов. Один из них состоит в том, что постоянно хочешь что-то в себя засунуть, и в то же время — что даже парадоксально — что-то неизменно хочет вырваться из тебя. Так работает тело.

Хаксли: Простите?

 

Р.С.: Я очень хочу в туалет.

Хаксли: Вам бы в пору вести приёмы у королевы!

 

Р.С.: Мистер Хаксли, большое спасибо за разговор.

Хаксли: А как же.

 

* * *

 

Интервью построено как на дословном цитировании, так и авторской интерпретации разной степени вольности

Читайте также:
Искусство как декаданс-менеджмент
Искусство как декаданс-менеджмент
Исповедь экс-заведующего психинтерната
Исповедь экс-заведующего психинтерната
Против ересей: соционика и другие псевдонауки
Против ересей: соционика и другие псевдонауки